CC BY
28
УДК 330.101
капиталы и институты как факторы модернизации
РЕНТНО-СыРЬЕВОЙ ЭКОНОМИКИ РОССИИ
Л. н. даниленко,
кандидат экономических наук, доцент кафедры финансов и кредита Е-mail: daшluda@ramЫer. га Псковский государственный университет
В статье освещается одна из основных проблем общественного и экономического устройства России - социально-экономический синтез. Выявлены социально-гуманитарные детерминанты современного развития секторов экономики. Проанализированы условия формирования и движущие силы новой экономики. Сделан вывод, что нормализация социального климата в российском обществе и борьба с коррупцией выступают мерами, без которых трудно рассчитывать на успех в экономической сфере.
Ключевые слова: бюрократия, доверие, институт, капитал, модернизация, отчуждение, рентно-сырьевая экономика.
Руководством страны признана необходимость и поставлена задача преодоления рентно-сырьевой модели пореформенной экономики России, объявлен курс на модернизацию рентозависимой системы общественного воспроизводства.
Каким может быть результат заявленной модернизации? В любой экономической системе более всего ценится ключевой ресурс. Но если в сегодняшней России центральными ресурсами являются энергосырьевой и властный ресурсы, то как можно инициировать прогрессивное развитие экономики, как обеспечить ее структурный разворот? По мнению ряда экспертов, нынешний вариант развития ведет страну в тупик, его реализация опирается, с одной стороны, на апатию основной массы россиян, а с другой, на консерватизм элиты. Данное обстоятельство заставляет исследователей обращаться к анализу условий формирования и движущих сил новой экономики.
В соответствии с методологией стратегического планирования следует выявить «слабое звено», тот воспроизводственный фактор, исчерпание которого приведет к неуправляемому развалу всей системы. Автор разделяет подход, согласно которому будущее России нужно прогнозировать по угрозам, располагая их по степени важности, и учитывать тот факт, что происходят угрозы далеко не только из экономической сферы. Рассмотрим такую гипотезу: сегодня угрозой для достойного будущего России является деструкция ее общего социокультурного фона, в котором «доминирующая тенденция отражает нарастающую деинтеллектуализацию и моральную деградацию общественной жизни, прикрываемую изощренной социальной демагогией о прогрессе страны» [14, с. 51-52]. Исходная основа модернизации, как известно, люди. В настоящее время «слабым звеном», критическим фактором функционирования сложившейся системы общественного воспроизводства в России является воспроизводство человеческого и социального капитала страны.
В дискуссиях о фундаментальных основаниях долгосрочного экономического роста и развития в разное время на первый план выдвигались разные факторы, но ключевыми всегда оставались инвестиции в капитал и сильные институты.
С переходом экономики на современный уровень развития понятие «капитал» стали использовать как универсальное обозначение всех «рукотворных» ресурсов, а для конкретизации стали добавлять прилагательные: физический, финансовый, человеческий, культурный, социальный и др. Капиталу
- 11
свойственна логика самовозрастания: чем больше капитала данного вида, тем легче его увеличивать и накапливать капиталы другого вида. Например, Г. Мюрдаль и Н. Калдор разработали принцип круговой и кумулятивной причинности, согласно которому бедность и экономическая отсталость, как и их противоположность - богатство и развитие, обусловлены шестью факторами: 1) человеческий капитал (образование, занятость); 2) социальный капитал (доверие и социальные сети); 3) асоциальный капитал (предубеждения, дискриминация);
4) культурный капитал (нравы, традиции, обычаи);
5) капитал здоровья (здравоохранение, душевный комфорт); 6) финансовый капитал (уровень дохода, благосостояние). Все эти факторы взаимозависимы, воздействуют друг на друга и изменения, порожденные этими воздействиями, носят кумулятивный характер [28, с. 43-47].
Под человеческим капиталом отечественные исследователи понимают «знания, компетенции и свойства, воплощенные в индивидах, которые способствуют созиданию личностного, социального и экономического благополучия» [39, с. 52]. Человеческий капитал создается путем внутренней трансформации индивидов, вызываемой их навыками и способностями, что дает им возможность действовать иначе [18, с. 126]. Инвестиции в человеческий капитал не только обеспечивают рост производительности труда в экономике, но и обладают мощным положительным внешним эффектом. Человеческий капитал выступает как источник новых идей и инноваций, а также фактор, облегчающий их восприятие и распространение.
С концепцией человеческого капитала тесно соприкасается концепция культурного капитала, развитая в работах П. Бурдье. Французский ученый подчеркивал, что обладание культурным капиталом позволяет и индивиду, и социуму извлекать большую выгоду из свободного времени; что культурный капитал «может быть институционализирован в форме образовательных квалификаций», а это позволяет конвертировать культурный капитал в экономический. При этом сам институт образования имплицитно присутствует в концепции культурного капитала, поскольку в современном обществе наряду с семьей именно через институт образования происходит социализация личности и в значительной степени осваивается культурный капитал [9, с. 72, 60].
Другим важнейшим фактором, обусловливающим рост современной экономики, является соци-
альный капитал: институты доверия и общности (социальные связи), которые обеспечивают членов общества такими важными благами, как коммуникация, координация и информация. Социальный капитал создается и передается через культурные механизмы: семейную социализацию, традиции, религию, исторические обычаи. Социальный капитал проявляется в структуре связей между индивидами. Так, Дж. Коулман отмечает, что «если физический капитал полностью осязаем, будучи воплощенным в очевидных материальных формах, то человеческий капитал менее осязаем. Он проявляется в навыках и знаниях, приобретенных индивидом. Социальный же капитал еще менее осязаем, поскольку он существует только во взаимоотношениях индивидов» [18, с. 128]. Социальный капитал можно определить как нормы взаимоотношений индивидов, повышающие производительность труда и доход в обществе; а также как возможности, которые возникают в результате широкого распространения доверия в обществе.
Доверие, как часть социального капитала, противостоит стандартным экономическим доводам об эгоистическом интересе, ставит под сомнение известное утверждение А. Смита: «В конкурсе отдельные амбиции служат общему благу» (In competition individual ambition serves the common good). Более высокий уровень доверия уменьшает трансакционные издержки, расширяет круг потенциальных участников формальных и неформальных сделок, повышает степень устойчивости социально-экономической системы. Чем шире границы доверия и общности, тем больше связанные с ними внешние эффекты, проявляющиеся в росте благосостояния и качества жизни членов социума. Снижение же доверия снижает качество и уровень информации, одновременно повышая асимметрию информации между членами общества, что ведет к росту затрат на страхование и юридическое сопровождение сделок, на поддержание правопорядка, содержание судов и тюрем.
Основой социального капитала считают доверие к людям (межличностное обобщенное доверие, т. е. доверие к анонимным людям, о которых нет никакой информации) и к институтам (институциональное доверие). Исследования показывают, что существует положительная корреляция между двумя типами доверия, и что низкий уровень доверия одного типа только частично может быть компенсирован силой другого. Соотношение уровней
межличностного и институционального доверия является своеобразным портретом общества. Например, Скандинавские страны отличает высокий уровень и личностного, и институционального доверия: общество обладает значительным социальным капиталом, а государство способствует его воспроизводству. В России уровень межличностного доверия около 28 % (что близко к уровням Италии и Франции). Что касается институционального доверия, то в России его уровень довольно низкий в отношении всех социальных институтов, причем меньше всего россияне доверяют некоммерческим организациям (27 %). Интересно, что наибольшим доверием пользуется бизнес (39 %) [36].
В этой связи представляется логичным вывод экспертов о причинах стопора нынешнего проекта российской модернизации: все упирается в вопросы доверия в обществе, доверия к тем, кто принимает политические решения. «Никакое - сколь угодно массовое - ощущение общего социального неблагополучия и необходимости перемен не позволит обществу встать на путь эффективного самопреобразования, если лидеры этого процесса не пользуются общественным доверием» [35, с. 99]. За понятием лидер модернизации стоит коллективный субъект, не только генерирующий идею модернизации, разрабатывающий сценарий ее реализации, но и способный превратить сценарий в проект, определить и мобилизовать ресурсы для его реализации, направлять и корректировать ход модернизационного проекта, подавлять контрмо-дернизационные атаки.
С доверием к лидерам модернизации в нашей стране традиционные проблемы. Почти полтора века назад В. О. Ключевский писал о закоренелом равнодушии и недоверии, с каким российское население «привыкло встречать правительственные призывы к общественному содействию, зная по опыту, что ничего из этого, кроме новых тягостей и бестолковых распоряжений, не выйдет» [17, с. 87]. И сегодня, отмечает наш современник, «средний житель нашей страны занят... добыванием денег, а бедные слои - просто выживанием, поэтому высокие проблемы модернизации, о которых спорят политики и ученые», мало волнуют среднего россиянина [23, с. 47].
Вместе с тем без поддержки со стороны общества никакая прогрессивная модернизация не реализуема в принципе. Власть должна ставить задачи, которые способна понять и разделять большая часть
общества. Однако до сих пор, как констатируют исследователи, «цель реформ (или модернизации) страны, лежащая в социальной плоскости и способная сыграть консолидирующую для общества роль, не сформулирована» [35, с. 101].
Разделяя точку зрения современных исследователей и признавая несомненную правоту оценок В. Ключевского, обратим внимание на другое, довольно распространенное и среди ученых, и среди чиновников мнение. Так, П. Селезнев пишет, что «следует понимать, что инновационный проект... является делом элиты страны, а не широких слоев населения, которые в целом ориентированы на сохранение статус-кво». Граждане отвергают up-grade в силу «специфики отечественной политической культуры, в которой преобладает консервативный тренд», а также психологической неготовности «принять и понять новые технологические и информационные реалии, а тем более существовать и действовать в их рамках» [38, с. 16].
Действительно, за последние 20 лет многие россияне с трудом, но «вписались» в предложенные им рыночные условия постсоветской России, жизнь у многих начала налаживаться, и вот опять -модернизация, инновации и прочие высокие технологии задают новые «предлагаемые обстоятельства». Но загвоздка в том, что и элита страны также нацелена на сохранение status quo. В руках элиты сосредоточены все информационные, организационные, властные, финансовые и прочие сети и потоки, посредством которых проект модернизации должен воплощаться в жизнь, но именно элита не желает его воплощения (или просто не может его воплотить в жизнь). С точки зрения автора, наивная вера в модернизационную готовность российской элиты и на этом основании наделение ее исключительным правом на реализацию модернизационного проекта предопределяет и паллиативные сценарии самого проекта («консервативная модернизация»), и косметические результаты.
По мнению Е. Гонтмахера и Н. Загладина, концепция модернизации страны «должна быть многослойной, то есть сочетать в себе достаточно примитивную апелляцию к интересам, чувствам и настроениям рядовых граждан, усложненную модификацию для сознательных ее исполнителей на уровне среднего звена правящей чиновной, политической и бизнес-элиты, реальное понимание целей для высшего звена элиты». Мол, такая многослой-ность была присуща стратегиям В. И. Ленина и И. В.
Сталина, а их утрата преемниками последних стала ни много ни мало одной из причин краха СССР. А что касается сути модернизации, то «для среднего и высшего звеньев элиты должно быть ясно, что «модернизация» - весьма условный термин, скорее речь идет об адаптации России к быстро меняющейся динамике развития глобализированного мира, «правила игры» в котором определяются не ею» [35, с. 86].
Но стоит ли при таком подходе удивляться, что значительная часть граждан воспринимает проекты модернизации лишь как новые способы расхищения денег из бюджета государства? Так, по данным опроса Левада-Центра (март 2011 г.), лишь 25 % россиян считают, что средства, которые выделяются из федерального бюджета на цели модернизации, будут потрачены эффективно, 41 % опрошенных полагают, что деньги будут освоены неэффективно, а по мнению 22 %, их попросту разворуют.
Принято считать, что социально-экономическая успешность современной экономики в значительной степени определяется ее способностью к инновациям и нововведениям, которые, в свою очередь, являются продуктами теоретической науки. Например, Д. Белл называет кодификацию теоретических знаний важнейшим признаком нового типа социума и отмечает, что все значимые инновации в производственной сфере напрямую зависят от развития знаний, что важнейшей особенностью новой эпохи становится нарастающее значение знаний [4].
Но есть и другие мнения, заслуживающие внимания. С точки зрения Д. Норта, экономический рост вовсе не является функцией от знаний и технологий. По мнению ученого, своеобразная культура и ментальность (совокупность сложившихся в социуме объяснений и интерпретаций, своеобычный опыт решения повседневных вопросов и проблем), а также неэффективные институты могут нейтрализовать позитивное влияние знаний и технологий. Эффективные институты, формальные и неформальные «правила игры», отношения между экономическими агентами выполняют две основные функции: задают ограничения и создают стимулы. Ограничительная функция институтов важна для решения краткосрочных задач общества, а для достижения долгосрочных целей определяющее значение имеет стимулирующая, поощрительная функция. А поскольку институты создаются и внедряются людьми, то необходимым условием формирования эффективных институтов является личная свобода
человека, а условием ее обеспечения, в свою очередь, выступает конкурентная децентрализованная политическая среда [25, с. 104, 197, 223].
В России же, по мнению экспертов, формируется социально-экономическая модель, «напоминающая модели государственно-корпоративного капитализма в фашистских Германии и Японии, когда там тоже были высокие темпы экономического роста при ограничении конкуренции и огромном государственном вмешательстве в бизнес» [19, с. 28]. Исследователи отмечают, что в России по причине чрезмерного политического контроля над экономикой у хозяйствующих субъектов заметно снижены институциональные стимулы к участию в хозяйственной деятельности. Сторонники институциональной модернизации России считают, что в первую очередь следует проводить институциональные реформы, направленные на подавление коррупции, на улучшение качества государственного управления и устранение административных барьеров, на реформирование судебной системы и др. С их точки зрения, если регулирование процессов экономической модернизации осуществляет неквалифицированная и коррумпированная бюрократия, то это наносит только вред экономике [37].
Однако улучшение важнейших институтов не всегда возможно. «В странах с изначально слабыми институтами изобилие ресурсов тормозит или даже обращает вспять процессы развития институтов, что... замедляет экономический рост. В результате богатые ресурсами страны попадают в «ловушку развития» - прочный круг недоразвитости институтов и отсутствия стимулов к их совершенствованию» [13, с. 8]. Кроме того, для переходных экономик характерны издержки институциональной трансформации (институциональные ловушки). Суть институциональной ловушки заключается в том, что при изменении какого-либо одного института, вне связи с трансформацией по другим институтам, создается тупиковая ситуация в решении текущих задач. Например, если коррупция распространена повсеместно, то индивидуальный отказ от коррупционных стандартов поведения невыгоден экономическим агентам, а по причине неразвитости политической культуры и гражданского общества становится невозможной и координация их усилий. При этом неквалифицированная и коррумпированная бюрократия не хочет (да и не может) проводить административную реформу, что консервирует коррупционный характер всей системы [30].
Что в такой ситуации делать? Хотя решающая для устойчивого роста и социального развития роль институтов обоснована во многих эмпирических и теоретических исследованиях зарубежных и отечественных авторов, у институциональной гипотезы есть альтернативы. Переосмысливая выводы и аргументы многочисленных исследований, касающихся проблематики экономического развития, следует согласиться с той точкой зрения, что основной предпосылкой и причиной устойчивого социально-экономического, политического (да и любого) развития является человеческий и социальный капитал. Исследования Э. Глейзера и его коллег демонстрируют устойчивость и обоснованность именно человеческого капитала как фактора, определяющего производственные возможности общества [47].
Как отмечается в специальном исследовании российских ученых, в частности В. Аникиным, «к концу ХХ в. стало понятно, что шансы страны на успех модернизационных преобразований зависят не столько от импорта институтов, сколько от качества сложившейся в обществе системы отношений (курсив - авт.), а также наличия ресурсов. обусловливающих долгосрочное развитие в условиях глобальной конкуренции» [11, с. 104]. К этим ресурсам ученый относит, прежде всего, человеческий капитал (уровень образования), технологическую культуру, стиль руководства. Трудности в модернизации производственных отношений в стране В. Аникин связывает с незавершенностью социокультурной модернизации, с ростом девиан-тного поведения, с дефицитом работников, ориентированных на самоорганизацию.
Именно запас человеческого капитала предопределяет качество институтов. Так, практика подтверждает, что демократическая форма правления более вероятна в странах с высоким уровнем человеческого капитала, что, в свою очередь, способствует защите прав собственности, снижению коррупции, повышению качества государственного регулирования социально-экономических процессов и отношений в обществе [46].
«Все на продажу понеслось, и что продать, увы, нашлось», - слова поэта стали грустной реальностью. Российский народ не уважает власть, которая покупается и продается. Однако это неуважение вовсе не то здоровое презрение к власти, о котором писал Ф. Хайек, которое характерно для либеральной культуры [43]. По оценкам исследователей, в отве-
тах на вопрос, «какой принцип отношений между государством и его гражданами Вы бы лично поддержали», удельный вес полагавших, что «государство должно больше заботиться о людях», за 1990-2008 гг. увеличился с 57 до 82 %, а доля лиц, считавших, что «люди должны проявлять инициативу», уменьшилась с 25 до 12 %. В 2008 г. 81 % респондентов были согласны с утверждением, что «большинство людей в России не сможет прожить без заботы, опеки со стороны государства» [12, с. 27, 28].
При этом удивительным образом представление россиян о государстве как защитнике и покровителе сочетается с глубоким недоверием к нему, что лишний раз свидетельствует о низком уровне социального капитала в стране. Социальный капитал формируется через способность индивидов к совместным действиям в общих интересах. Наличие такого капитала является важнейшей предпосылкой децентрализованного и без принуждения извне решения социально-экономических проблем, а его недостаток замещается альтернативным механизмом - государственным регулированием, спрос на которое растет, даже если качество такого регулирования является невысоким.
Любопытно, что непопулярность у значительной части россиян правительственного курса в 2000-е гг. мало сказывается на популярности российских президентов, которые достаточно уверенно себя чувствуют в отношениях и с обществом, и с бизнесом. Привычка во всем полагаться на «царя», с которым у россиян, в зависимости от ситуации, связываются и ожидания благодеяний, и причины любых неудач, преобладает над естественным желанием признать и принять личную ответственность за свои ошибки, свою жизнь, свою страну. Основной парадокс массового сознания сограждан видится в наложении крайне индивидуалистических настроений («я никому и ничего в этом мире не должен») на крайне патерналистские ожидания («общество обязано обеспечить мое благополучие»).
Известный российский бард и ученый А. Го-родницкий в интервью газете «Аргументы и факты» поделился впечатлением от просмотра фильма Андрея Звягинцева «Елена» - фильма, посвященного вроде бы нормальным людям: «Потом два дня ходил черным. Картина сделана профессионально и интересно. Но без единого положительного героя. Все персонажи - выродки. По сюжету жена убивает мужа из-за денег, чтобы обеспечить своих детей от первого брака. И все - конец фильма. Просто,
обыденно, без всякой морали и политики. Не дай бог, если этот действительно правдивый фильм -зеркало общества»1.
Помнится, автор испытал схожее ощущение после просмотра указанного фильма и разделяет оценку А. Городницкого, за исключением последнего замечания. По мнению автора, этот фильм -действительно зеркало современного российского общества, зеркало, в которое стыдно смотреть, но в котором отражаемся МЫ, в массе своей исповедующие философию «индивидуалистического патернализма». В этой связи настораживает получающая все большее распространение посылка, что, дескать -«да, деградирует мораль, которая сложилась две и более тысяч лет назад под влиянием. потребности предельно слабых тогда индивида и общества в средствах психологической компенсации. Сейчас эти потребности иные, старая компенсаторика перестает действовать и рождается новая мораль, отвечающая современному историческому уровню развития психики, тем новым проблемам, которые эта психика переживает» [35, с. 91].
Но, во-первых, еще более века назад Ч. Дарвин писал о том, что хотя высокие нравственные нормы едва ли дают заметное преимущество одному индивиду по сравнению с другими людьми того же племени, однако развитие высоких моральных стандартов, определенно, дает огромное преимущество одному племени над другим. Во-вторых, в большинстве западноевропейских стран, образ и уровень жизни в которых могут служить образцом для подражания, институты и ценности рыночной экономики вполне гармонично сочетаются с традиционной приверженностью граждан к ценностям альтруизма и социальной солидарности. А, в-третьих, так ли уж сильно психика современного человека отличается от психики его предков?
Д. Норт, рассуждая о социально-экономической эволюции и определяя ее основной вектор, развивает следующую мысль: человечество развивается путем перекладывания рисков из физического мира в мир социальный. С одной стороны, накопление знаний и появление новых технологий снижают для человека неопределенность физической среды и, следовательно, его зависимость от физического мира. С другой стороны, новые знания и технологии имеют своим результатом усложнение социально-экономической среды, появление новых институ-
1 См.: интервью А. Городницкого газете «Аргументы и факты» // Аргументы и факты. 2012. № 1. С. 3.
16 -
тов и, следовательно, являются источником новой социальной неопределенности и новых рисков, которые увеличивают нагрузку на психику человека. Апофеозом эволюции западного мира стало появление системы обезличенного обмена. В этом обезличенном и «оцифрованном» мире нарастает отчуждение человека [25].
Феномен отчуждения был предметом внимания еще у К. Маркса, который рассматривал отчуждение в основном как экономическое явление, носящее классовый характер (частичный работник, частичный труд). По К. Марксу, сущность отчуждения человека сводится к постепенному отрыву и господству над ним сил и институтов, которые им же и создаются: государства, собственности, денег. Но особенно тщательно явление отчуждения исследовал один из великих психологов-теоретиков ХХ в. Э. Фромм, интерпретируя отчуждение как определенный психический недуг. «Внутренняя пассивность человека - всего лишь один симптом целостного комплекса, который можно назвать «синдромом отчуждения». Будучи пассивным, он не соотносит себя с миром активно и вынужден подчиняться своим идолам и их требованиям. Поэтому он чувствует себя бессильным, одиноким и встревоженным. Он не видит особого смысла в целостности и самотождественности», - писал Э. Фромм [42, с. 68].
Например, в России повсеместная и массовая алкоголизация сельского населения, по мнению автора, является следствием многолетнего (векового) отчуждения российского крестьянства от результатов своего труда, попыткой «забыться», освободиться от чувства бессилия, которое охватывает любого нормального человека-труженика, лишенного возможности противостоять бесхозяйственным и безответственным решениям тех, кто «ни пашет, ни сеет, ни строит», а лишь «гордится общественным строем», держит в своих руках административный ресурс, получая с него административную ренту.
Уже в наши дни отчуждение также лежит в основе разнообразных социальных символов и брендов. В. Иноземцев констатирует, что «современное общество переполнено фетишами и символами, большинство членов этого общества перестали ощущать себя личностями» [4, с. 238]. Общество, в свою очередь, также не видит в своих членах личностей. В качестве подтверждения этой мысли приведем диалог героев романа Юрия Полякова «Замыслил я побег.» (у настоящего художника есть удивительное интуитивное умение угадывать дух своего времени):
- А что он за парень? / - У него «Пассат». / - Что? / - «Пассат», 96-го года. Инжектор. Велюр. Автоматическая коробка передач. Сиденья с подогревом. Что еще? Автоматический люк и климат-контроль. А вот за тем столом - Миша Флоровский. У него - «Форд-Эскорт». А там - Алик Казаков. У него «Гранд-Чероки». / - А у Вас какая машина? / - У меня? Джип. Вы правильно спросили» [31, с. 316].
Ю. Поляков в романе называет своего героя «эс-кейпером» (от англ. escape - побег и, следовательно, беглец - escaper). Эскейпер - это человек, избегающий принятия любых ответственных решений, идущий по жизни по принципу «куда кривая выведет». Отвечая на вопрос, почему автора так заинтересовал этот человеческий типаж, Ю. Поляков подчеркивает, что именно эскейперы определили участь нашего Отечества в конце ХХ в. [31, с. 675].
Люди, не способные или не желающие принимать решения, движущиеся по жизни по течению, были, есть и, очевидно, будут. Но если их количество в социуме достигает некоторой критической массы, переходит некоторую черту, такое общество становится бессильным перед вызовами своего времени. Возникает вопрос, почему в современном российском обществе многие граждане предпочитают занимать позицию эскейпера?
Ответ на вопрос автор связывает все с тем же феноменом отчуждения и обезличивания, который приводит человека к потере жизненных ориентиров и самого смысла, порождает паралич воли и творческих способностей. В свою очередь, паралич воли вызывает компенсаторные эффекты в человеческой психике, когда в сознание человека стихийно проникают из подсознания разрушительные и негативные коллективные архетипы, обусловленные животными инстинктами, склонностью к насилию и жестокости [44, с. 42-43]. «Популярность насилия -следствие психического и духовного отчаяния и пустоты», - писал Э. Фромм [42, с. 208]. Общество, состоящее в основном из отчужденных личностей, ученый определял как больное общество.
Российское общество, очевидно, также является больным обществом, «зараженным» деперсонализацией личности, обществом, в котором социальная и экономическая неопределенность и риски возросли многократно. Периодические и достаточно неожиданные всплески протестных движений - то политической, то националистической, то экологической, то еще какой-нибудь
«активности» - тому практическое подтверждение. В качестве теоретического подтверждения этого вывода сошлемся на работу Ф. Минюшева. В ней автор выделяет и анализирует различные формы проявления социального отчуждения в российском обществе: социально-экономическое отчуждение (выражается в показателях дифференциации доходов в обществе, с учетом индекса терпимости людей к материальному неравенству); политическое отчуждение; этническое отчуждение; отчуждение в духовной области [22].
А что же российская элита (от франц. eilite -лучшее, отборное, избранное)? Может ли быть здоровой элита в «больном обществе»? Но ведь и благополучие общества зависит от качества правящей элиты. Как показывает исторический опыт, если власть является элитой лишь по своему социальному статусу, но по своим личностным параметрам (нравственным, интеллектуальным и др.) далека от элиты с ценностной точки зрения, то автоматически программируется деградация всего социума [33].
Структура любого общества обусловлена требованиями отношений производства. Во всех социумах элита выделяется по критерию обладания экономическими и властными ресурсами: собственностью и положением во власти. Различные варианты сочетания институтов собственности и власти определяют характер элиты. С конца ХХ в. на смену классовой системы индустриального общества приходит информационное сетевое общество, в котором классовое деление переплетается с усиливающейся иерархией, обусловленной обладанием человеческим и культурным капиталом. В сетевом обществе в основу формирования элит и социальной мобильности кладется меритократический критерий, при котором реальные преимущества в социальном продвижении получают образованные и одаренные люди2.
В теории принято считать, что социальная мобильность выступает одним из факторов развития. Например, П. Сорокин рассматривал мобильность, способствующую распределению людей в соответствии со способностями и возможностями, как залог экономического процветания страны и социального прогресса [40]. Известный отечественный иссле-
2 Meritocrat - человек, который достиг положения в обществе благодаря своим способностям; meritocracy - система, при которой у власти находятся высокоинтеллектуальные и талантливые профессионалы.
дователь Т. Заславская еще в 1990-е гг. писала, что социальная структура общества функциональна, если на ее вершину продвигаются одаренные и компетентные личности [15, с. 143]. Однако на практике фактор мобильности может быть как позитивным (когда энергичные и способные люди «из низов» продвигаются и вовлекаются в ответственную деятельность, что обеспечивает реализацию идеи «широких возможностей»), так и негативным (когда вся энергия уходит на продвижение и закрепление достигнутого).
Формирование элиты в России подчиняется принципу медиократизма3, а правящий класс формируют те, кто связан с экспортным оборотом страны, определяемым продажей топливно-сырье-вых ресурсов. А. Сафронов относит этих субъектов к разряду «компрадоров-буржуа», благополучие которых зависит от внешних экономических факторов и мало связано с внутренними проблемами национальной экономики [37]. По мнению некоторых исследователей, использование термина «элита» применительно к нынешним российским «верхам» вообще некорректно, учитывая их неуклонно снижающийся профессионально-квалификационный уровень [12]. Да и по моральным основаниям в современной России элиты нет. Те же, кто считает себя элитой, в действительности морально не превосходят остальных. Сегодня в России «та группа, которая. должна быть референтной для большинства общества, в своих оценках и воззрениях почти ничем не отличается не только от взглядов обычных россиян, но и от представителей социального дна», констатируют эксперты [16, с. 30]. В стране сложилось медиократическое общество, где власть принадлежит людям со средними интеллектуальными возможностями, что не позволяет властной элите стать лидером модернизации и вести общество за собой. Объясняется это тем, что продвижение в «социальных лифтах» в России опосредовано не интеллектуальными способностями и профессионализмом субъектов, а чинопочитанием и угодничеством.
С теоретической точки зрения специалисты высшей квалификации имеют более широкие возможности для карьерного роста по сравнению со специалистами среднего уровня. Практика же показывает, что в России удельный вес лиц, сумевших продвинуться по службе, в обеих когортах примерно одинаков: в 2008 г. их доли составили соответс-
твенно 8,3 и 9 % [24, с. 77]. На практике, начиная с определенной должностной ступени, профессиональные качества и компетентность субъектов уже не имеют принципиального значения. Основным фактором мобильности внутри российской элиты является лояльность вышестоящим, а в основе социального продвижения лежит принадлежность к доминирующему клану, даже кастовость. Власть активно создает институты, себя воспроизводящие (институт кадрового резерва). «Если посмотреть хотя бы на часть этого обнародованного списка, то «яйцеголовых» там практически нет. Нет и независимых публичных политиков... создан изолированный институт формирования номенклатуры, весьма схожий с советским», - дают оценку специалисты [45, с. 13].
В формировании российской бизнес-элиты прослеживается тот же медиократический подход. Так, исследователи связывают неконкурентоспособность большинства отечественных предприятий с низким качеством корпоративного управления, которое усугубляется «сложившейся практикой назначения на руководящие посты в стратегически важных для страны отраслях людей, не имеющих опыта работы в соответствующих сферах» [5, с. 52]. Такая практика влечет за собой разрушительные последствия как для деятельности компаний, так и территорий, на которых они дислоцируются, имеет своим следствием блокирование жизненных перспектив простого человека, вызывает ощущение напрасности затрачиваемых им усилий, чувство безнадежности, ведет к снижению эмоциональной энергии в обществе и государстве.
Эксперты выявили тенденцию, которую назвали усталостью от собственной активности, они определили ее как негативную адаптацию человека, смирившегося с существующим положением и не предпринимающего каких-либо мер по его изменению. Так, за 2006-2010 гг. на 6 % снизилось число россиян, готовых много работать, чтобы достаточно зарабатывать, и на 7 % увеличилось число пассивных людей, не предпринимающих никаких усилий, чтобы жить лучше [6, с. 16-17].
Выявленная тенденция не может не настораживать. Она означает, что в сложившейся ситуации для многих граждан очевидным фактом стала невозможность заметного улучшения своей жизни ни за счет интенсивной, ни за счет экстенсивной стратегии. Н. Розов обращает внимание на изменение энергии акторов (воодушевления, настроя, силы
' Mediocrity - посредственность, заурядность.
духа), как важнейший аспект экономической и социальной динамики страны, и отмечает тот факт, что значительная часть занятых работников «не видит и не чувствует перспектив продвижения, улучшения материального положения, не имеет причин для энтузиазма, подвигов и упорного труда «во имя идеи», что с середины 2000-х гг. Россия переживает период общего упадка эмоциональной энергии [34, с. 19, 21]. Но низкий уровень воодушевления государства и общества характерен для периодов социально-экономического и политического застоя, стагнации, медленного разложения4.
За последнюю четверть века в правящем слое России так и не сформировался механизм выдвижения прогрессивных групп. В России сегодня нет силы, которая отражала бы интересы высококвалифицированных представителей среднего класса, технической и научной интеллигенции. Как отмечает В. Петухов, «поколение «нового среднего класса»... так и не смогло стать активным субъектом общественно-политической жизни, сформировать свои собственные ценностные приоритеты» [11, с. 147]. А ведь в соответствии с законами диалектики развитие может идти только за счет выдвижения прогрессивного. В свое время А. Д. Сахаров метко подметил, что нельзя быть одновременно консервативным в политике и прогрессивным в экономике.
Частью общего процесса формирования современного прогрессивного общества является разработка новой парадигмы и построение новой модели взаимоотношений между гражданином и государством (в лице государственной бюрократии). Суть новой парадигмы - обретение государством нового статуса в социально-экономической системе, помещение его на служебное по отношению к народу место; поиск новых принципов и механизмов взаимоотношений государства и институтов гражданского общества; придание праву (закону) роли единственного инструмента для разрешения конфликтов.
Исследователи выделяют разные подходы к формированию новой модели отношений в контексте «государство - гражданин - общество», реализуемые на практике. Например, согласно утилитарному,
4 Данный феномен, хотя и под другими названиями, рассматривали Л. Гумилев (пассионарность), Э. Дюркгейм (моральное чувство), Ибн Халдун (асабия), Платон (мужественность и яростный дух) (см., например, Гумилев Л. Этногенез и биосфера Земли. М., 1991; ДюркгеймЭ. Самоубийство: Социологический этюд. М., 1994).
«клиентскому» подходу, государство понимается как институт по оказанию оплаченных услуг совокупному потребителю (налогоплательщику). В рамках этого подхода популярна идея нового государственного управления (New Public Management). С точки зрения автора, государство не может быть уподоблено бизнес-структурам ни по своим функциям, ни по способам их реализации. «Коммерческое управление не годится для руководства делами, не имеющими денежной ценности на рынке», - писал еще полвека назад Л. Мизес [21, с. 292].
Другой подход - формально-содержательный -предполагает замену пирамидальной структуры связей и отношений в системе «человек - государство» сетевой, при одновременном повышении уровня «интеллигентности» государства (повышение морально-этического, профессионального уровня госслужащих). Главное в рамках данного подхода -формирование новой культуры государственной службы, ее «отзывчивость» (responsiveness) и разворот к человеку.
В России популярен скорее технократический подход, суть которого заключается в совершенствовании системы циркуляции информации (электронное правительство). Для России всегда была характерна более весомая регулирующая роль политической власти, нежели, скажем, для стран Запада. Именно власть и выступала, и выступает в роли творца той или иной модели экономического развития страны. Что бы там ни говорилось о мнимой свободе рынка, о разгуле либерализма в постсоветской России, нынешняя модель социально-экономического устройства страны складывается не столько под воздействием рыночных сил (свободных или регулируемых), сколько «оказывается плодом успешных или неудачных попыток власти сконструировать оптимальную, с точки зрения властной группы, систему обеспечения экономического роста» [8, с. 13].
В 2000-е гг. в стране целенаправленно строилась «вертикаль власти» для обеспечения руководства страной из единого центра. Казалось бы, это надо только приветствовать, причем инновация соответствует мировой тенденции. Однако если на Западе действительно постепенно меняется логика отношений гражданина как подчиненного, «служебного» существа, и государства как некой «высшей силы», то в России подобные изменения начинают проявлять себя в извращенных, имитационных формах-симулякрах. Например, демократия
у нас суверенная, а модернизация консервативная, суд у нас Шемякин, и живем мы не по закону, а по понятиям (а если и по закону, то исключений из закона больше, чем случаев, когда он применяется). Как следствие, налицо полное несоответствие возможностей российской бюрократии, функционирующей в рамках традиционной для России модели «государевой службы» 5, сложностям стоящих ныне перед страной социально-экономических вызовов и задач. Созданная «вертикаль власти» оказалась малоэффективной в плане разработки и осуществления внятной стратегии социально-экономического развития страны, к тому же весьма уязвимой в плане противодействия коррупции, дают оценку эксперты [35, с. 85].
А. Оболонский проводит глубокий поэтапный анализ процесса становления государственной службы в постсоветской России [26, 27]. Профессор подчеркивает, что существующее состояние российского чиновничества, которое если и отличается от чиновничества советского, то в худшую сторону, с перевернутой шкалой ценностей и явно завышенной самооценкой (заметим, совершенно безосновательно) - тормоз для развития страны.
Как-то, только став Президентом России, В. В. Путин сказал, что хотел бы видеть Россию гигантской корпорацией, а себя - топ-менеджером при ней. Правда, В. В. Путин не уточнил, в рамках какой организационно-правовой формы видится ему корпорация «Россия». Кто ее реальный собственник? Чьи интересы представляет Совет директоров? По какому принципу распределяется прибыль? А ведь конкретные ответы на подобные вопросы, по сути, и определяют стратегию развития страны.
Осмысливая рассуждения и оценки А. Оболонского, закономерно приходим к следующему выводу. Двадцатилетний поиск новой модели взаимоотношений российского государства и российского гражданина (общества) закончился легитимацией привилегированного статуса разбухшей бюрократической «корпорации», принявшей форму «закрытого общества с ограниченной ответственностью», а на практике - с полной безответственностью. И вот ведь что любопытно: «Главным носителем той точки зрения, что от российского чиновника ничего не зависит, является сам чиновник. В среде управ-
5 «Государева служба» ориентирована на обслуживание интересов «хозяина государства», независимо от того, какой титул тот формально носит: царь, генеральный секретарь, Политбюро ЦК КПСС, президент.
ленцев высшего и среднего звена такую позицию занимают 77 % опрошенных» [1, с. 61].
Российская бюрократия бесконтрольна и самовоспроизводима. Более того, механизм ее формирования таков, что в принципе нельзя никогда получить хорошую бюрократию. К примеру, в декабре 2011 г. на встрече с активом «Единой России» Д. А. Медведев предложил, чтобы лидеры партийных списков на выборах взяли на себя политические риски и «были членами партии все без исключения. Только в этом случае граждане будут верить, что партия - это не просто машина для голосования или карьерная ступенька в жизни чиновника» [7, с. 7]. Похоже, бывший президент затронул «больную тему» - в случае обязательного для чиновника партийного членства партия «Единая Россия» уже очевидно превращается именно в карьерную ступеньку, не ступив на которую, дальше не пройдешь.
В. Беленький, анализируя причины краха социализма в Советском Союзе, в качестве одной из самых главных предпосылок называет советскую бюрократию. Ученый пишет: «Зловещая роль бюрократии в судьбах советского общества состояла. в том, что этот социальный слой исковеркал социально-экономические, политические, духовные основы социалистического строя, принизил роль народных масс - особенно рабочего класса, обрек массы на пассивность, вызвал тяжелейший кризис движущих сил прогресса, придал развитию страны противоестественный характер». Поначалу «бюрократизм существовал. в бессубъектной форме, но постепенно усиливался, обволакивал людей, особенно тех, кто имел в характере червоточины. Процесс стимулировался борьбой за власть. противоестественной кадровой селекцией». В итоге «многие представители партийной, государственной, хозяйственной бюрократии оказались людьми без чести и совести» [3, с. 129, 130]. Похоже, постсоветская Россия наступила на те же грабли.
Что касается популярной на Западе идеи служебного государства, то она явно вытекает из сути и природы демократической государственности. Отношение же граждан нашей страны к демократическим ценностям и институтам эксперты определяют как «благожелательный скептицизм». То есть сама идея демократии как оптимальной формы организации общественной жизни россиянами приветствуется, но вот успешность ее приложения к российским реалиям представляется им довольно сомнительной [10, с. 8]. Как иронично замечают
исследователи, оказалось, что 20 лет - достаточный срок, чтобы трансформировать Homo soveticus в Homo consumers, но абсолютно ничтожный для воспитания Homo democraticus [16, с. 18].
В этой связи стоит подчеркнуть, что социальной базой демократии, как политической системы, являются самостоятельные люди; что демократия, как институт народовластия, может реально выполнять свою функцию, только если большая часть населения живет «не при государевой кассе», а собственным независимым трудом и, следовательно, голосует в соответствии со своими интересами. Однако в России указанных предпосылок не наблюдается. Более того, история свидетельствует, что даже развитый средний класс вовсе не является гарантом необратимости прогрессивных социально-экономических и политических преобразований в стране. В зависимости от присущих ему систем ценностей средний класс может быть опорой любого политического режима и любого экономического движения.
В России проблемой является не только количественное измерение, узость среднего класса (среди представителей городского населения его доля устойчиво держится на уровне 20-25 %), но и его социальное наполнение. Так, за период с 2000 по 2008 г. удельный вес государственных служащих в рассматриваемой группе увеличился с 49 до 54 %, а доля предпринимателей, напротив, сократилась с 13 до 6 %. «Такой состав российского среднего слоя во многом определяет преобладание у него вовсе не гражданских, а подданнических ориентаций» [29, с. 11].
По оценкам исследователей, большая часть российского общества сегодня не является приверженцами либеральных ценностей, но демонстрирует приверженность идеям великодержавности. Как у депутатов Государственной Думы, так и у большинства представителей российского социума сегодня ярко выражен запрос на великую державу. Официальная политика ориентирована на превознесение достижений страны, с «высоких трибун» озвучиваются претензии на «имперское величие», на «сверхдержавность», на господство, если не на мировом уровне, то, как минимум, на региональном [10, 16].
Любопытны аргументы, которые обычно приводятся в качестве обоснования идеи величия современной России: особая ментальность и душа русского человека, огромная территория, богатые природные ресурсы. При этом внимание властей со-
средоточено на стимулировании ТЭК и ОПК, что является явным шагом назад: в новом веке сменились критерии и параметры могущества и лидерства. В глобальной системе хозяйства товар становится глобальным, его цена не только складывается под влиянием глобальных факторов, но и сама становится таким фактором, производя глобальный эффект. Ярким примером является рынок нефти, цена на которую сегодня в значительной степени определяется факторами, не имеющими отношения к условиям добычи или транспортировки. А колебания цены на нефть, в свою очередь, влияют на всю глобальную систему (хозяйственную, политическую, военную). Попытки же России рассматривать нефть как товар, предложение и цену которого можно контролировать, а продажу которого можно рассматривать как инструмент манипулирования другими странами («энергетическая дубинка»), также являются устаревшими. В настоящее время имперская логика несет России, в силу ее полупериферийного положения, больше издержек, чем выгод, по сути «надрывает» страну.
Как бы то ни было, значительная доля россиян желает видеть государство не равноправным участником какого-либо международного процесса, а самостоятельным игроком, способным навязывать свою волю другим участникам, которого все боятся, а потому уважают! Подобное навязчивое желание как властей, так и простых граждан - позиционировать Россию в качестве великой державы - можно расценивать в качестве психологической компенсаторной реакции, возникающей как результат нарастающего чувства одиночества и отчуждения у россиян, неуверенности в собственных силах и недоверия к другим людям.
К. Поппер противопоставлял закрытое общество, в котором индивид подчинен коллективу и растворен в коллективности, получая взамен иллюзию защищенности, обществу открытому, в котором индивид свободен, но должен сам делать выбор и принимать личные решения [32]. По мнению ученого, если люди хотят оставаться людьми, то перед ними только один путь - путь в открытое общество (к слову, в обретении человеком позитивной свободы, то есть свободы не иметь, а быть, видел основное лекарство для «больного» общества и Э. Фромм).
Вместе с тем К. Поппер обратил внимание на парадоксы, которые ставят свободное общество перед дилеммами. Во-первых, парадокс свободы, который заключается в том, что свобода в смысле
отсутствия какого-либо контроля, ограничивающего ее, неизбежно приводит к своему ограничению. В противном случае свобода позволяет агрессивному человеку поработить более кроткого члена общества. Для преодоления парадокса свободы необходимы ограничения внутри общества (нужны органы правопорядка, судебная система). Во-вторых, парадокс терпимости: неограниченная терпимость должна привести к исчезновению терпимости. «Если мы безгранично терпимы даже к нетерпимым, если мы не готовы защищать терпимое общество от атак нетерпимых, терпимые будут разгромлены. во имя терпимости следует провозгласить право не быть терпимым к нетерпимым» [32, с. 329]. Парадокс терпимости по отношению к внешним нетерпимым обществам преодолевается созданием армии, а по отношению к внутренним нетерпимым согражданам - правоохранительными органами.
Таким образом, чтобы преодолеть парадоксы К. Поппера, в любом обществе должна присутствовать и властная система его защиты от внешних недоброжелателей или агрессии внутри общества, и гражданские институты, ограничивающие саму власть. Увы, с последними у нас плохо. В проекте российской модернизации роль гражданского общества не определена никак: оно попросту не вписывается в «вертикаль власти» и «выдавливается» в виртуальный мир.
Среди исследователей-экономистов принято говорить о традиционной консервативности и отсутствии готовности российского социума к модернизационным преобразованиям [38]. Однако новейшие исследования социологов свидетельствуют об ошибочности подобных оценок. Так, профессор Н. Тихонова отмечает, что, несмотря на противоречивость протекания в России процессов модернизации, национальные нормы и ценности вполне совместимы с задачами социальной и технико-экономической модернизации страны, массовые акторы этих видов модернизации в стране имеются. Вместе с тем политическая модернизация не является приоритетной задачей даже в глазах модернистски ориентированных групп [41, с. 20].
Сегодня большинство россиян разделяют следующее представление относительно оптимального для России социально-экономического и политического устройства: сильное государство обеспечивает эффективное конкурентное экономическое развитие и предоставляет гражданам минимальные социально-экономические гарантии. Сверх гаранти-
рованного государством социально-экономического минимума люди сами добиваются приемлемого для себя уровня жизни. При этом россияне не видят себя активными участниками политических процессов, делегируя право принятия решений государству, которое обязано действовать во благо всего населения. Лишь 11 % российских граждан считают важным для себя участие в управлении страной. Для сравнения отметим, что в скандинавских странах численность политически активных граждан составляет более половины жителей, в странах Западной Европы - 30-45 % [20].
Автору, однако, представляется наивной вера соотечественников в способность государства (власти, бюрократии) резко изменить себя и вдруг начать действовать на благо народа, причем без принуждения и контроля со стороны общества. Ситуация напоминает известного барона Мюнхаузена, который схватил сам себя покрепче, да и вытянул из болота вместе с лошадью. Без социальной и политической активности граждан механизм изменений не запустится. Всем успешным ресурсно обеспеченным экономикам (Норвегия, Канада, Австралия, Новая Зеландия) присуще развитое гражданское общество. Именно слабая вовлеченность россиян в управление страной обусловливает общий низкий уровень способности государства и общества, как коллективного актора, к модернизации.
Будучи и оставаясь фрагментарной, российская модернизация не в состоянии противостоять сложившейся в стране, внутренне целостной и монолитной системе рентоориентированной хозяйственной и политической практики. Расплачиваться же за неуспешную модернизацию сложившейся в пореформенной России социально-экономической системы страна неизбежно будет уже в 2030-е гг. По оценкам И. Башмакова, без модернизации в «десятых» годах экономика потеряет способность к расширенному воспроизводству в «сороковых», а возможно, уже и в «тридцатых» годах. Страна не то что не повысит свою долю в глобальном ВВП, но не удержит и нынешнюю [2, с. 38].
Список литературы
1. Андреев А. Современная Россия: запрос на компетентного чиновника // Общественные науки и современность. 2007. № 1. С. 57-65.
2. Башмаков И. Будет ли экономический рост в России в середине XXI века? // Вопросы экономики. 2011. № 3. С. 20-39.
3. Беленький В. Основные причины поражения социализма в СССР // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 9. С. 121-130.
4. Белл Д., Иноземцев В. Эпоха разобщенности: Размышления о мире XXI века. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2007.
5. Белоусов В. Предпосылки инновационного развития // Экономист. 2011. № 10.
6. Беляева Л. Динамика отношения россиян к социально-экономическим и политическим изменениям // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 10. С. 11-25.
7. Беспартийных боссов не будет? // Аргументы и факты. 2011. № 51. С. 7.
8. Богутаров А. Понятие экономической политологии и особенности ее проблемного поля в России // Политические исследования (ПОЛИС). 2011. № 4. С. 8-19.
9. Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2005. № 3 (т. 6). С. 60-74.
10. ГоршковМ. Реформы в зеркале общественного мнения // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 10. С. 3-10.
11. Готово ли российское общество к модернизации? / под ред. М. Горшкова, Р. Крумма, Н. Тихоновой. М.: Весь Мир, 2010.
12. Гудков Л., Дубин Б., Зоркая Н. Постсоветский человек и гражданское общество. М.: Московская школа политических исследований, 2008.
13. Гуриев С., Плеханов А., Сонин К. Экономический механизм сырьевой модели развития // Вопросы экономики. 2010. № 3. С. 4-23.
14. Дмитриев А., Пядухов Г. Мигранты и социум: интеграционный и дезинтеграционный потенциал практик взаимодействия // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 12. С. 50-60.
15. Заславская Т. Современное российское общество: социальный механизм трансформации. М.: Дело, 2004.
16. Касамара В., Сорокина А. Постсоветская ностальгия в повседневном дискурсе россиян // Общественные науки и современность. 2011. № 6. С.18-31.
17. Ключевский В. Курс русской истории. В 8 т. Т. 5. М., 1958.
18. Коулман Дж. Капитал социальный и человеческий // Общественные науки и современность. 2001. № 3.
19. Кудров В. Экономика России в Европе и мире: прошлое, настоящее и будущее // Обществен-
ные науки и современность. 2011. № 5. С. 21-33.
20. Мареева С. Нормативно-ценностная система россиян: специфика и динамика // Общественные науки и современность. 2012. № 3.
21. Мизес Л. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005.
22. Минюшев Ф. Социальное отчуждение. Опыт нового прочтения // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 4. С. 3-13.
23. Мусатов В. Россия в паутине глобализации. М.: Изд-во «Восток-Запад», 2010.
24. Низамова А. Особенности адаптации специалистов к условиям трансформирующегося общества // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 1. С. 67-79.
25. Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2010.
26. Оболонский А. На пути к новой модели бюрократии. Запад и Россия / Статья 1. Страны разные - вектор общий // Общественные науки и современность. 2011. № 5. С. 5-20.
27. Оболонский А. На пути к новой модели бюрократии. Запад и Россия / Статья 2. Новейшая история и status quo российской бюрократии // Общественные науки и современность. 2011. № 6. С. 89-100.
28. О'Хара Ф. Современные принципы неортодоксальной политической экономии // Вопросы экономики. 2009. № 12. С. 38-57.
29. Паин Э. Исторический «бег по кругу» (Попытка объяснения причин циклических срывов мо-дернизационных процессов в России) // Общественные науки и современность. 2008. № 4. С. 5-19.
30. Полтерович В. Стратегия модернизации, институты и коалиции // Вопросы экономики. 2008. № 4.
31. Поляков Ю. Треугольная жизнь: Романы, повесть. М.: ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС», 2006.
32. Поппер К. Открытое общество и его враги / В 2-х т. Т. 1: Чары Платона. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992.
33. Работяжев Н.«Лучшие мира сего»: кто и почему правит страной? // Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 11. С. 116-127.
34. Розов Н. Эмоциональная энергия. Истори-ко-социологический анализ // Социологические исследования (СОЦИС). 2011. № 2. С. 12-23.
35. Россия: общество рисков? // Мировая экономика и международные отношения. 2011. № 11. С.97-104.
36. Сасаки М., Латов Ю., Ромашкина Г., Давы-денко В. Доверие в современной России // Вопросы экономики. 2010. № 2.
37. Сафронов А. Компрадорская буржуазия и проблемы экономической отсталости // Свободная мысль. 2009. № 12.
38. Селезнев П. Инновационная политика - ответ на идеологический кризис рубежа ХХ-ХХ1 веков // Обозреватель-Observer. 2011. № 9. С. 6-17.
39. Соболева И. Парадоксы измерения человеческого капитала // Вопросы экономики. 2009. № 2.
40. Сорокин П. Социальная мобильность. М.: Academia, 2005.
41. Тихонова Н. Особенности «российских модернистов» и перспективы культурной динамики в
России (статья 2) // ОНС: Общественные науки и современность. 2012. № 3.
42. Фромм Э. Человек для самого себя. Революция надежды. Душа человека. М.: АСТ, АСТ Москва, 2009.
43. Хайек Ф. Дорога к рабству. М.: Новое изд-во,2005.
44. Юнг К. Синхрония: аказуальный объединяющий принцип. М.: АСТ, 2010.
45. Яницкий О. Изменяющийся мир России: ресурсы, сети, места // Мир России. 2010. № 3. С. 3-22.
46. Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A., Yared P. From Education to Democracy // American Economic Review. 2005. № 2 (V. 95). Р. 44-49.
47. Glaeser Ed., La Porta R., Lopez-de-Silanes F., Shleifer A. Do Institutions Cause Growth? // NBER Working Paper. 2004. № 10568.
