CC BY-NC-ND
61
Г.В. Лобастов
КАНТ КАК ПСИХОЛОГ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ФОРМИРОВАНИЯ ОБРАЗА ПРОСТРАНСТВА
В статье дан анализ кантовского представления пространства, раскрывается внутренняя логика кантовского осмысления категориального характера пространственной формы и ее значение для психологического исследования формирования образа пространства.
Ключевые слова: пространство, деятельная форма, чувственное созерцание, диалектические категории, теоретическая абстракция, чистая форма.
Пространство вещи определяется природой самой вещи. И если вещь бытует в пространстве другой вещи, то это значит, что ее собственная пространственность совместима и совмещена с пространственностью другой вещи. Отсюда же и иллюзии, что пространство есть пустое вместилище.
Философия давно показала, что ни одно положение теоретической науки прямо и непосредственно не отражает действительности, что прямого совпадения здесь никогда не бывает. Ведь любая чистая (теоретическая) форма (например, математически-геометрический шар) человеческой способностью должна быть совмещена с реальной эмпирической формой, с эмпирическим содержанием действительности, должна позволить увидеть в ней, в эмпирической действительности, то, что чувственное восприятие никак схватить не может. Зная эту, чистую, форму, я и в вещах узнаю ее, и в этих же вещах я вижу не совмещающееся с ней содержание, отличное от нее и противоположное ей. Это и есть осознание вещи. Шар сам по себе мне нужен только как идеальное условие моей практической сознательной деятельности в объективной действительности пространственных вещей.
Разве, однако, чистая форма, возникшая у нас, созданная нами как необходимое условие мышления, не может принадлежать самой сути вещи, быть ее собственным внутренним определением?
© Лобастов Г.В., 2015
Любое содержание, знаем мы, имеет форму. Но какая форма у камня, у воды? Ведь чтобы умно судить о вещи, мне требуется определить ее через ее собственную всеобщую идеальную форму. Соотнести вещь с самой собой, с ее собственной сущностью, а не с тем, что у меня в голове. Тогда и суждение о вещи будет выражать ее природу.
Таким же предикатом выступает и пространство. Чтобы дать конкретную пространственную характеристику вещи, мне нужно подвести ее под чистую пространственную форму. Но где берется эта форма? Ведь как будто ясно, что абстрагировать ее в качестве некоторого признака, общего ряду вещей, невозможно. Нет шара в действительности, в действительности нет прямой. Это потом, для детей в школе и для самих себя, умных в науке, мы ищем «примеры в природе». Ведь и камень, наиболее округлый, и детский мячик, и прочее подобное - все это школьный учитель подсовывает в качестве наглядной модели геометрического шара. Но геометрический шар моделируется только мышлением, через форму понятия, через синтез многообразных абстрактных определений в их логической последовательности, выражающей его, этого геометрического шара, становление. Ибо и без всякой науки (т. е. до школы) этот образ я несу в душе, в своей субъективности, и умею им пользоваться, и потому солнце подвожу под шар, а не шар под солнце. Все меры доступного мне бытия я несу в себе и этими идеальными формами измеряю мир. Потому-то человек и «есть мера всех вещей» (Прота-гор). Но любую меру как свою собственную способность человеку приходится создавать самому в своей преобразовательной предметной деятельности. Выявляя здесь мерность самой вещи.
Образ пространства представляется естественным условием всех образов сознания. Это как бы некое субъективное вместилище сознания вообще. Как в вульгарных представлениях полагают, что образы содержатся в мозге, образуясь там по поступлении информации, доставляемой органами чувств. А соответствующая наука даже подсчитала, какой процент объема мозга этими «образами» заполнен. И в каких местах этого мозгового пространства лежат образы эмоционально-чувственные, а в каких - рационально-логические.
Такие представления возникают потому, что и объективно, в самом реальном мире, пространство будто бы является вместилищем вещей. Суждение «что в чем содержится» явно зависит от пространственного соотношения. Конечно, трудно сказать, что кислород находится в пространстве воды. Но при определенных условиях кислород высвобождается из воды и уже в своей собственной форме существует в атмосфере, внутри ее пространства.
В свободном, несвязанном виде. Похоже, после Эйнштейна все уже понимают тождество массы и энергии. Но возможен ли здесь вопрос, что в чем находится? Масса в энергии или энергия в массе? Или они сращены, подобно кислороду с водородом в воде? Конечно же, нет. Нет массы без энергии и нет энергии без массы. Но сила абстракции их легко разводит, и в пространстве научной теории они вполне мыслятся обособленно. Пространственные отношения выглядят прозрачными лишь в механических отношениях. Ибо там более всего выражено «безразличие» соотносящихся субстанций.
Любопытно, что и для психологии постоянно возникает проблема локализации психических функций. Как и души вообще. И, похоже, здесь дело обстоит посложнее, чем в химии и физике. Связь души и тела, мозга и мышления, чувства и сердца... Понятно, что на механический лад эти отношения мыслить нельзя, хотя, разумеется, мыслят. И на чисто количественный тоже. А пространственный характер их взаимосвязи мыслит даже наука. Душа улетает из тела, мысль - из мозга, чувство - из сердца.
Любое суждение осуществляет связь различного. Там, где нет различия, отношение вырождается в простое тождество, в тавтологию. Тождество не выражает никакой связи, потому что между тождественными образованиями реальной связи нет, есть лишь количественное отношение. Или, что то же самое, пространственное. А в пределе - это отношение вещи к самой себе, ибо, по большому счету, любые две вещи не могут тождественно совпадать. Такое совпадение можно мыслить только в пределе. Иначе говоря, тождество такой же предел, какой представляет собой и противоречие, которое в самой общей форме можно высказать как А и не-А. Поэтому все суждения, все наши образы мы (на том или ином основании - субъективном или объективном) ставим в какую-либо связь, которая так или иначе расположена между тождеством и противоречием.
В этом обстоятельстве лежит и проблема сознания. По сути говоря, сознание и представлено всем этим диапазоном возможных суждений. Где нет необходимости связывать различное и видеть в нем тождественное, т. е. различать и отождествлять, там нет и сознания. Ибо сознание и есть эта способность, только через нее открывается мир субъекту, субъективно становится ему открытым, открытым в образе. Поэтому сознание осуществляет себя только в форме суждения, только связывая между собой (или противополагая) различенное. Только в форме мышления.
Но сознание вообще не открывается, если не открывается пространство. Любое наше представление облечено в пространственную форму. Так дело выглядит для любого сознания - как наивно-обыденного, так и научного.
Но если обыденное сознание серьезных рефлексий на этот счет не осуществляет, то научное (как в философии, так и в психологии) это делать обязано, чтобы знать действительную форму сознания, человеческой субъективности, души, психики.
Любая наука пытается найти исходный элемент той действительности, которую изучает. Начало чего-либо - сложная философско-методологическая проблема. Но при всей сложности решать ее науке приходится. Если она это не делает, если не входит умом в методологическую проблематику, значит, решает эту проблему бессознательно-стихийно, на основе тех своих умственно-исследовательских схем, которые уже представлены в субъективности. Не говоря уже о том, что здесь налицо отсутствие какой-либо критической рефлексии своей собственной субъективности, т. е. отсутствие понимания того, с каким умом я вхожу в проблему, - здесь есть сознательная уверенность в истинности своих исследовательских действий. Такое «исследование», легко понять, далеко не всегда приводит к истине. «Ибо не ведает, что творит».
В арсенале теории научного познания существует целый ряд «методов», которые конституированы в сознании науки как работающие средства, способы познания. Исследователь якобы выбирает из них тот или иной, или группу их для того, чтобы провести анализ своего предмета, разрешить возникшие проблемы. Основания, на которых он это делает, обоснованию не подвергаются, они интуитивны и случайны.
Обоснование же их, собственно говоря, и есть принципиально-философская рефлексия принципов познания, способностей познавательной деятельности. Этими вещами, принципами и формами познания, так или иначе, философия и занималась в течение всей своей истории. Критический итог этой работы философии осуществил Кант. Его «критика чистого разума» дала анализ внутренней работы сознания с четкой фиксацией всех тех противоречий, на которые с необходимостью наталкивалась мысль.
Пространство, вне которого не открывается мир, не открывается сознание этого мира, по Канту, как известно, есть всеобщая форма чувственного созерцания. Форма, которая как раз и представлена в субъекте как его активная способность, представлена изначально, априори. Откуда она взялась, Кант объяснить не может, но строго доказывает, что ее не может не быть. Без нее, без этой априорной формы пространства, невозможен никакой образ, пространство есть условие и образа предмета, и деятельности с этим предметом. Эта способность чувственного восприятия имеет дело с внешним для сознания материалом, объективно-чувственный характер которого как раз и предстает в формах пространства.
Но сказать, что пространство необходимым образом связано с материей, Кант не может. Вот его элементарная мысленная процедура обоснования априорности пространства, явно опирающаяся на формально-эмпирическое представление о логическом. «Отбрасывайте, - говорит Кант, - постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического: цвет, твердость или мягкость, вес, непроницаемость; тогда все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить»1. Это «неотбрасывае-мое» пространство вне всякого наполнения в этой чистой форме исследуется, как мы знаем, геометрией. Для физики и философии такое представление, явно недоросшее до понятия, становится проблемой, разрешение которой втягивает в себя различные интерпретации, заквашенные на разных методологических позициях и опирающиеся на многообразные эмпирические факты различных наук и обыденного опыта.
И здесь перед Кантом возникает целый ряд вопросов. Ведь мало сказать, что вне пространства чувственный образ немыслим. Значит ли это, что и любая внешняя вещь, как чувственная субстанция, является пространственной? Кант как раз и ставит вопрос, как можно судить о том, что данное в сознании (явление) существует и вне сознания? Как может быть осуществлен переход от внешнего бытия в бытие субъективное? И, наоборот, как можно судить на основании наличия образа вещи в сознании о существовании этой вещи вне сознания?
Наивное сознание таких вопросов не ставит. Оно как раз исходит из того, что мир таков, каков он есть в сознании, - без попыток различения сознания и бытия. Юм эту наивную веру серьезно подорвал и «доказал, что рассудок, действующий самостоятельно и согласно своим наиболее общим принципам, безусловно подрывает себя самого и не оставляет ни малейшей очевидности ни одному суждению как в философии, так и в обыденной жизни»2. «Почти все рассуждения, - говорит он в другом месте, - сводятся к опыту, и вера, которая сопровождает опыт, объясняется лишь посредством специфического чувства или яркого представления, порождаемого привычкой. Но это еще не все. Когда мы верим во внешнее существование какой-либо вещи или предполагаем, что объект существует после того, как он больше не воспринимается, эта вера есть не что иное, как чувство того же самого рода»3. Следующий за Юмом Кант эти обстоятельства детально расшифровывает.
Если мы ставим задачу анализа сознания, значит, обязаны выстроить и все его действующие познавательные способности. И, конечно же, сразу сталкиваемся с проблемой начала этой деятельности.
Такое начало Кант видит в чувственности, которая дает материал для всей последующей деятельности познавательных способностей. Именно здесь мы имеем дело с пространственным чувственным бытием, а точнее, чтобы быть последовательными и отличить строгие абстракции теоретического сознания от наивного, - с чувственным образом этого бытия в нашем сознании.
Но если этот образ есть образ вещи, а не иллюзия, то возникает вопрос, как характеристики вещи становятся определениями образа? Даны ли чувственные характеристики внешней вещи в их действительной определенности, т. е. так, как они есть, или строящее образ вещи сознание их искажает сообразно своим схемам?
Кант ищет формообразующую силу сознания в его деятельности построения образа вещей. И обнаруживает в качестве деятельных сил сознания (суждений) категории. Эти категории даны априори, до опыта, до какого-либо контакта с вещами, а потому и не сводятся никак к характеристикам этих вещей. А обладают собственной деятельной силой. Насколько это относится к пространству?
Пространство как форма чувственного созерцания целиком находится в душе, в ней упорядочиваются ощущения, ощущения принимают форму пространства. И что, активность пространства как формы субъективности сводится к ее заполнению ощущениями, к накладыванию этих готовых пространственных форм на ощущения? В таком случае пространство выглядит активным только в силу своей устойчивой пассивности - как сосуд, заполняемый водой.
Если так, то активность не принадлежит пространству, оно и в самом деле есть только условие активности действительного субъекта, движущей силы, как сказал бы Аристотель. Если движущими формами выступают категории, то либо они заполняют своей активностью все пространство, и тогда пространство есть ничто, есть чистое небытие, есть абсолютная податливость, внешнее безразличное условие категориальной мыслительной деятельности субъекта; либо оно, пространство, обладает своим внелогическим характером оформления чувственного образа.
Тогда оно не есть «чистое». Иначе говоря, обладает некими свойствами. Это тем более ставит вопрос о содержании пространства и его статусе в познавательной деятельности, которое теперь должно быть понято как особая действующая способность чувственного сознания, - что вполне выражает кантовскую мысль: пространство есть форма чувственного созерцания. Созерцания как некой активной деятельности.
В образе, по Канту, дано чувственное содержание, которое не есть вещь, но имеет отношение к вещи. Ибо все пространственное есть чувственное. Но чувственно ли само пространство? «Каким же образом может быть присуще нашей душе внешнее созерцание, которое предшествует самим объектам и в котором понятие их может быть определено a priori? Очевидно, это возможно лишь в том случае, если оно находится только в субъекте как формальное его свойство подвергаться воздействию объектов и таким образом получать непосредственное представление о них, т. е. созерцание, следовательно, лишь как форма внешнего чувства вообще»4. Ясно, что проблема тут не в том, существует или не существует объективное физическое пространство, у Канта речь не об этом. И даже не о так называемом «психологическом» пространстве, которое проявляется в саморефлексии как «вместилище», как условие всех чувственных образов сознания, - это мы отметили с самого начала. Теперь мы можем сказать, что сознание «опространивает» даже понятия, которые по определению не являются чувственными. Вспомним, как долго наука искала чувственно-наглядный образ пространства Лобачевского, в котором параллельные прямые пересекаются.
Да, речь у Канта здесь о логике мышления, ни в коем случае не о пространстве физическом. Способно ли мышление выстроить образ пространства, явно существующий в составе души (психики)? Как он формируется? Ясно только, что он возникает до всякого его сознательного формирования, и наука геометрии лишь выстраивает внутреннюю логику его чистой формы. А попытка его понять оборачивается его априорной необходимостью: при мысленном удалении всех вещей у нас все равно останется пространство - пустое, чистое пространство как условие бытия этих вещей и условие опыта сознания, как форма чувственного созерцания, вне которой невозможен ни один образ сознания.
Мыслить пространство как форму созерцания - это нечто гораздо большее, чем понимать его как простую абстракцию некоторого свойства вещей. Оно есть некая деятельная функция, имеющая всеобщий характер и потому значащая для любой и каждой психической функции. Проблемы эти для психологической науки существенны потому, что пространство и время занимают в психике (в субъективности) особое место и играют особую роль.
И эту особенность Кант фиксирует более точно и определенно, нежели современные представления пространства в психологии. Вслушайтесь только в его мысль, что пространство есть форма внешнего чувственного созерцания. Ведь если чувственность есть исходная форма в построении знания, образа вещи, то требуется это начало истолковать так, чтобы можно было объяснить весь
состав сознания. Однако ясно, что чувственностью этот состав не исчерпывается, сознание содержит в себе мыслящие формы и внечувственные понятия. Потому сказать, что пространство есть простое «вместилище» чувственных образов, предзаданная форма, в которую укладывается любое внешнее чувственное содержание, - сказать так мало. Мало, потому что потребовалось бы объяснить чувствующую деятельность, объяснить, каким образом она переводит внешнее содержание в образ сознания и укладывает его в пространственную форму, данную априори. Ведь и сама эта чувствующая активность должна будет мыслима как априорная форма работы субъективности. Современная психология в попытках объяснить ощущение полагает в основание раздражимость как некую естественно-природную форму. Сама же пространственная форма бытия «субъекта раздражимости» выглядит всего лишь как внешняя, а не имманентная природе раздражимости. В противоположении объективного и субъективного здесь не выдержана внутренняя диалектическая форма: объективный процесс естественно-природной раздражимости «вынут» из пространства бытия. Кант же показывает и утверждает, что пространство неустраняемо из чувственных форм субъективности, оно имманентно их природе, -даже если бы его в объективной действительности не было.
И оно не есть внешняя форма для чувственных образов - оно есть внутренняя форма внешнего чувственного содержания. Иначе говоря, это такая внешняя форма, которая представлена как активная форма бытия любого содержания. Более того, не просто бытия, а форма его созерцания, т. е. построения этого чувственного образа. Вот потому-то она Кантом и фиксирована как форма чувственного внешнего созерцания.
И получается так, что объективное пространство, где по нашему представлению протекают все реальные процессы, с самого начала дано субъективно и дано как активная форма воспроизводства в сознании этих самых реальных процессов. Тех самых процессов, формой выстраивания которых в субъективности является время. Доведя начальный момент в построении образа действительности до элементарной простоты, до покоящейся формы пространственного ничто в качестве априорной субъективной способности, Кант это погруженное внутрь субъективности содержание, положенное под образом пространства, теперь видит в категории времени. И время тут явно выступает снятым пространством.
Через 150 лет физика свяжет в своем уме пространственные отношения вещей с временны ми. Будет ли она на самом деле понимать природу этого обстоятельства, вопрос второй, но сегодня даже обыденное сознание готово утверждать единство пространства и
времени. Естественно, ничего в этом не понимая. И психология не прочь покопаться в субъективном «психологическом» времени, пытаясь найти точки его совмещения с объективным временным процессом, часто не замечая, как, выпадая из связи с объективностью, попадает в капканы логических разрывов.
Кант, желая всмотреться в существо познающей деятельности, опирается на достоверные «логические факты» и потому только на силу самого сознания. Но утверждая априорность пространства, он как бы указывает на его «засознательное» бытие. Ибо оно, будучи субъективной формой, однако, объективно, ибо ни от субъекта, ни от его сознания не зависит, оно всеобще и необходимо.
Пространственное отношение есть отношение, безразличное к качеству вещей. Вещи здесь даны сознанию (сознание фиксирует вещи) как безразличные друг к другу. Сознание фиксирует различие безразличных друг к другу вещей, сохраняя их тождество только в образе пространства, т. е. как величины, тождество их в определении протяжения. Точнее сказать, фиксирует не сознание, ибо, чтобы фиксировать, оно, сознание, должно быть, а оно есть только через форму различия, противоречия. Поэтому различие должно в чем-то обнаружить себя до сознания.
Естественно думать, что это происходит в форме досознатель-ной деятельности. Его, различия, активное бытие в активности самого субъекта и должно проявиться как сознание, как удержание в единстве различенных объективных моментов бытия, внутри которого форма тождества остается безразличной для удержания деятельных обстоятельств, - но предположенной. Различие же обнаруживается реальным движением самого субъекта. Отождествление различного в процессе человеческой деятельности приводит к категории количества, т. е. к фиксации рядоположенности безразличного, и в этом безразличии тождественных друг другу вещей, - вне их качественной определенности.
Но если различенные моменты бытия представлены в деятельности, то в той же самой деятельности, в том же самом процессе различения представлена и форма их соотношения, единства и тождества. Разве это не есть форма суждения? Пусть самого простого, количественно-математического, еще досознательного, но во внешней чувственной активности представленного. Само сознание вырастает из этого противоречия деятельности. Форма мышления таится в формах деятельности и ею же, деятельностью, выворачивается в сознание, которое само себя способно превратить в предмет. И легко понять, что в формах этой деятельности представлена и форма пространственности, рядоположенности всех необходимых ее моментов.
Поэтому пространство и количество и выражаются как формы тождественные. «Пространство, - говорит Гегель, - есть вообще чистое количество и является таковым чистым количеством уже не только как логическое определение, а как непосредственно и внешне сущее»5. Углубление деятельности в качественную определенность вещей выявляет новые формы тождественных «рядов», новую количественную определенность и новую меру (следовательно, новую форму числа).
Форма тождества есть покой, форма неразличенности. Она, следовательно, не дана сознанию (в условиях наличия сознания), потому как сознание есть только там, где есть различение и отождествление различенного. Поэтому исходно тождество не дано субъекту. Но с него субъект начинает, ибо начинает движение, производит (обнаруживает) различие и удерживает его в форме тождества, т. е., как мы уже понимаем, в форме пространства, тождество - предпосылка, логическая и фактическая, форма априорная. Апостериори оно, тождество, предстает уже как активно используемая в деятельности форма, удерживаемая сознанием в его противоположении противоречию. И именно здесь объективное пространство открывается сознанию как пространство, в его логической значимости (как форма мыслящего сознания) и как безразличная предметная объективная определенность.
Движение, если его рассмотреть в безразличии к качественной определенности вещей, а лишь как движение в однородном объективном пространстве, т. е. только в фиксации безразличного друг к другу множества этих вещей, как количественное движение, - это движение будет выглядеть как порождение пространства, как раз-движение точки. Точка, заметим, есть абсолютная самотождественность бытия, вне всяких различий, следовательно, вне какой-либо размерности, вне, следовательно, ее качественной и количественной определенности. Она потому внепространственна (напомню, что количество и пространство - одно и то же).
Это чисто логическое обстоятельство и позволяет мыслить любую вещь как точку - в таких случаях говорят, что мы абстрагируемся от качественной и количественной определенности этой вещи, и представляют тем самым это как дело чисто субъективное. Однако здесь имеет место неумолимая объективная логика деятельного бытия, выявляющая свои определения как определения внешней действительности, или, наоборот, - внешние определения как свои собственные.
Так дело обстоит только потому, что реальный процесс деятельности осуществляется как единство и тождество объективного и субъективного, детальные различения внутри которых и
предстают развитием сознания, знания. Раздвижение точки - это одновременное бытие в двух разных точках. Если сознание этого обстоятельства не удерживает, деятельность субъекта невозможна. Ибо реальная деятельность обязана одновременно (т. е. пространственно) удерживать все значимые точки своего осуществления (т. е. временного процесса). Одновременная фиксация двух точек пространства дает образ пространственного различия, расстояния (различного стояния), измерения пространства. Чтобы возникло второе измерение, необходимо объективное изменение движения, его «слом» и - снова удержание этого обстоятельства, т. е. трех точек в единстве, - плоскость. Таким же образом совершается выход в третье измерение.
Что такой слом, изменение направления происходит не по форме, якобы априори присущей сознанию, а в реальной действительности, объясняется наличием качественной определенности вещей, неподатливостью их природы, на которую наталкивается деятельность. Домашняя мышь в психологическом эксперименте, проникая в помещение, начинает движение по объективно значимым характеристикам безразличного для нее пространства, «измеряя» сначала плинтус до угла, от вершины которого по необходимости изменяет движение, а потом «нарезает» гипотенузы к точке своего проникновения в помещение. Удовлетворение потребности в пище для нее отложено до момента, пока она не создаст «субъективное» условие своей безопасной объективной деятельности. В отличие от автора «Критики чистого разума» она будто знает, как апостериори возникает образ пространства в качестве условия любого возможного опыта.
Это - психологическое порождение образа пространства, выявление формы расположения предметных условий реального бытия. Геометрия делает то же самое в абстрактной, чистой форме, в отвлечении от реальной предметной деятельности, выявляя чисто пространственные (т. е. безразличные к предметным условиям), безразличные к самим вещам условия - зависимости элементов этого чистого пространства друг от друга, их взаимосвязь и отношения. Этим геометрия дает практически действующему человеку средство, форму активного преобразования реального пространства, т. е. преобразования реальных пространственных отношений.
Порождение пространства раздвижением точки (сегодня это просто и без всяких рефлексий осуществляет маленький ребенок на экране виртуального пространства, что, кстати, было бы неплохо осмыслить в рамках проблемы формирования пространственного образа в раннем детском возрасте) дает образ пространства как множества точек, как множества координированных (Лейбниц) деятельностью точек (вещей), безразличных друг к другу. Но они
именно пространственно (количественно) различены друг от друга и тем существенны для деятельности, пространство есть как бы предпосланная форма бытия вещей, их данность как таковая. И поскольку объективно, постольку априорно.
Рассматривая дело с субъективно-психологической стороны, со стороны реальной активности субъекта, исходная точка - это точка Я. Я раздвигает не только пространство своей реальной деятельности (и деятельностью), но и пространство своего сознания, смысловое пространство бытия. Поэтому в переносе смысла понятия пространства на какое-либо другое содержание ничего условного или метафорического нет, ибо понятие пространства не имеет отношения к содержательной стороне бытия вообще. Оно, по Гегелю, есть «безразличная к бытию определенность». Оно бессодержательно в любом содержании, везде есть лишь условие представления (мыслимости) предмета (материального или идеального). Точка Я, выходя за пределы себя, всегда остается в самой себе, она остается в своих пределах, лишь расширяя их. В геометрии (математике) движение точки, образующей линию, совпадает с деятельностью Я, геометра, но там пространство предположено как логическое условие и как реальное «поле» деятельности, а не порождается активностью Я, деятельным движением, как сказали бы философ и педагог. Но движение Я как точки сознания (внимания) есть именно порождение пространства, но не как физической формы (что муссируется в современной космологии), а его образа - образа как условия мышления и тем самым - как условия деятельности (мышь, геометрия).
Потому мышление и есть всеобщая идеальная форма деятельности, и как чистая форма она безразлична к содержательной стороне бытия. Но как реальная форма деятельности Я она есть всецело движение Я, субъекта, в объективных содержательных обстоятельствах бытия. Поэтому всегда - как соотношение особенного и всеобщего, чистой формы и эмпирической содержательности, бытия и ничто и т. д.
Деятельность определена не только как пространственная, но и как временная. Время как субъективная форма возникает потому, что точка Я сохраняет себя в своем движении. Сохраняет себя в своем тождестве себе во всех точках актуализированного пространства. И одновременно - в себе, как образ этого осуществленного в движении пространства. Я есть снятое пространство, безразличие последовательности (время) сохраняется как условие различения, как тождественный момент в движении вещи, различенная в рамках этого тождества качественная определенность реальных обстоятельств деятельности. Снятая форма этого объективного движения есть память. Память как реальная объективная связь
форм изменяющейся вещи, как момент их тождества, как их рядо-положенное бытие в их безразличной последовательности. Эта всеобщая форма сохранения в самотождественности изменяющегося содержания, проявляющаяся в реальной деятельности субъекта и предстающая как его субъективная сила, и есть память в собственном психологическом смысле слова, - как ушедшая из внимания (сознания) форма, ибо она уже есть в формах живой активности Я. Деятельность каждый раз актуализирует снятые формы в их самотождественности как образ времени.
Чувственная деятельность, представленная у Канта как процесс созерцания, на самом деле есть деятельность предметно-пространственная. Сам субъект, человек, находит себя в пространстве, находит себя действующим и чувствующим. Рефлексия чувственности обособляет ее, эту чувственность, как некую объективную характеристику от реальной деятельности и начинает мыслить под формой объекта. Обособляет точно так же, как рефлексия рядоположенности вещей, как предметные обстоятельства реально-чувственной деятельности субъекта, обособляет пространство - как некое безразличное взаимоотношение их, изменяемое небезразличным интересом действующего субъекта. Как пластично поддающееся субъективному воздействию, как податливо модифицируемая рядоположенность предметного содержания.
Великая сила кантовского мышления заключается именно в том, что он высветил чистую форму работы сознания, сознания в его чистом образе, в его природе, формах деятельности, возможностях и пределах. И без ссылок на какие-либо внешние обстоятельства. Кроме абстрактной вещи в себе. Ибо этих обстоятельств для деятельности субъекта нет, если их нет в сознании. В этом отношении Кант - чистый психолог. И его философия есть теоретическая психология. И надо пройти школу его «Критики чистого разума», чтобы адекватно войти в собственно теоретическое содержание любой психологической концепции. Ибо Кант - это еще и строгая логика. То есть развернутый в действии ум.
Примечания
1 Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. С. 34.
2 Юм Д. О человеческой природе. СПб.: Азбука, 2001. С. 179.
3 Там же. С. 216.
4 Кант И. Указ. соч. С. 52.
5 Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук: В 3 т. Т. 2. Философия природы. М.: Мысль, 1975. С. 45.
