К ВОПРОСУ ПРАВОВОЙ СУЩНОСТИ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА, КАК СОВОКУПНОСТИ НОРМ САМООГРАНИЧЕНИЯ ГОСУДАРСТВ

Синяева Нателла Александровна

DOI 10.24411 /2076-1503-2020-10813 СИНЯЕВА Нателла Александровна,

кандидат юридических наук, доцент, заведующая кафедрой конституционного (государственного) и международного права Военного университета Министерства Обороны Российской Федерации

e-mail: mail@law-books.ru

К ВОПРОСУ ПРАВОВОЙ СУЩНОСТИ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА, КАК СОВОКУПНОСТИ НОРМ САМООГРАНИЧЕНИЯ ГОСУДАРСТВ

Аннотация. В статье изложен взгляд автора на сущность международного права как совокупности норм самоограничения государств, на почве взаимности, в реализации их государственных интересов. Автор дает оценку норм международного права, как норм разграничения и согласования областей государственного интереса. Анализируется, что объективное право является результатом ограничения первоначально свободной деятельности участников международного общения, что оно, являясь источником правомочий этих участников, т.е. «права в субъективном смысле», и регламентирует деятельность этих участников. Автор полагает, что объективно-возможную меру самоограничения государства, которую оно может себе позволить в международной сфере. Определяют его ценностные ориентиры.

Ключевые слова: международное право, суверенитет, внутригосударственное право, объективное право, интерес, ценностные ориентиры.

SINYAEVA Natella Alexandrovna,

candidate of legal sciences, associate professor, head of the department of constitutional (state) and international law of the Military University of the Ministry of Defense of the Russian Federation

TO THE QUESTION OF THE LEGAL ESSENCE OF INTERNATIONAL LAW AS A SET OF RULES OF SELF-RESTRAINT OF STATES

Annotation. The article presents the author's view of the essence of international law as a set of norms of self-restraint of states, on the basis of reciprocity, in the realization of their state interests. The author assesses the norms of international law as the norms of distinction and coordination of areas of state interest. It is analysed that objective law is the result of the restriction of the initially free activities of participants in international communication, that it, as a source of the rights of these participants, i.e. «law in a subjective sense,» regulates the activities of these participants. The author believes that an objective and possible measure of self-restraint of the State that it can afford in the international sphere. Its value guidelines are determined.

Key words: international law, sovereignty, domestic law, objective law, interest, value guidelines.

К вопросу правовой сущности международного права, как совокупности норм самоограничения государств, на почве взаимности, в реализации их государственных интересов, примыкает, ближайшим образом, один из наиболее спорных в области этой дисциплины вопросов, за самое последнее время привлекший к себе особое внимание критиков, а именно вопрос о так называемых «основных правах» государств - независимости, самосохранения и т.д. в области международных отношений. Известно, что категория «основных прав» является, с легкой руки Геффтера (далее Ф. Хольтцендорфа, Ф. Листа, Ф. Мартенса, П.Е. Казанского и т.д.), как

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

общим местом литературы международного права XIX и ХХ-го столетий. Только немногие отдельные авторы в свое время стали выступать против нее. Но в то, время резче всех, на наш взгляд, выразил свой протест против нее Н.М. Коркунов, отметив, что говорить о «праве» государства на самосохранение, независимость и т.д. - это все равно, что говорить о «праве» человека «махать руками» [16, 18].

Идея «основных прав» государств в области международного права является, конечно, как это отмечено Еллинеком, не чем иным, как перенесением в эту область «Декларации прав человека и гражданина» (1789), и судьба ее в этом отноше-

нии может служить едва ли не наиболее разительным и ярким примером отсутствия той юридической осторожности, с какой может быть проводима аналогия между отдельными отраслями права. Знаменитая «Декларации прав человека и гражданина» явилась, как известно, раскрепощением в области внутригосударственной жизни от того гнета абсолютизма, при котором действительно забыты были самые естественные, свойственные самой природе человека отправления его личности, его «естественной свободы».

Известно, что в этом отношении история человечества дает такую схематическую картину, при которой отдельный человек, первоначально вполне свободный, постепенно, по мере развития общения с другими людьми и установления государственного порядка, подчиняется ограничениям в своей «естественной» свободе, при чем в отдельные периоды исторической жизни эти ограничения, положительный смысл которых заключается в установлении права, в предупреждении злоупотреблений «естественной свободой», заходят настолько далеко, что, совершенно извращая этот положительный смысл, приводят отдельного человека к положению совершенно бесправному, лишающему его во многом самой возможности осуществлять свои человеческие способности.

Ликвидация эпохи средневековья, когда, за исключением рыцарских классов, все остальное население и находилось именно в таком бесправном состоянии, при котором возможность осуществления некоторых прав, признанных впоследствии «основными», давалась лишь в виде привилегий, произвела в этом отношении решительнейший переворот. Освобождая человека от того гнета абсолютизма, при котором он низведен был во многих отношениях на степень вещи., «Декларация» возвела его вместе с тем на высшую степень гражданина, признав за ним, в отношении созданных в качестве прав в объективном смысле «прав человека и гражданина», притязание не только на их уважение, но также и на их охрану со стороны органов государственной власти, т.е. в субъективном смысле [1, 2].

Совершенно иным представляется, конечно, положение по этому вопросу государств, как членов международного общения. В этой области не только никогда не могло быть и речи о раскрепощении от какого-либо гнета, подобного тому, который господствовал над отдельным человеком во внутри-государственной жизни, но, и напротив того, отдельные государства и в настоящее время, несмотря на принятую 10 декабря 1948 г. Генеральной ассамблеей ООН «Всеобщей декларации прав человека», находятся в том состоянии «естественной» свободы, которое пережито было человечеством в отношениях межиндивидуаль-

ных до установления в этой области государственного порядка.

При этом условии, решение спора за или против категории «основных прав» государств в области международного права дается, в связи со всей проводимой нами конструкцией этого права, само собой в том смысле, что, конечно, не приходится говорить о «правах» государств на такие стороны их деятельности, которые в действительности, являются не чем иным, как проявлением «естественной» свободы» [16, 17]. В сущности говоря, категория, «основных прав» является, конечно, отражением, страдающей извращением исторической перспективы, точки зрения, согласно которой, будто бы, не объективное право является результатом ограничения первоначально свободной деятельности участников общения, а, напротив того, он, что оно, являясь источником правомочий этих участников, т.е. «права в субъективном смысле», регламентирует, будто бы, всецело, всю вообще деятельность этих участников, которая понимается, как сумма отдельных правомочий.

Между тем, такой взгляд, при внимательном, проводимом ниже, анализе соотношения понятий права в объективном и субъективном смысле, не может быть признан правильным и, и во всяком случае, является наименее уместным в отношении к праву международному, в котором область права в объективном смысле менее значительна, чем в каком-либо ином, для всякого, кто только не является, явно или скрытно, сторонником идеи естественного права, представляющего конечно, абсолютно-объективным. В действительности же, «права» независимости, самосохранения и т.п. являются для государств, конечно не правами, а лишь проявлениями их свойств, как государств. Государство имеет «право» независимости или самосохранения, конечно, не потому, что это «право» дано ему кем бы то ни было, а потому, что независимость, как и чувство самосохранения, являются естественными свойствами государств, как свободных общественных союзов [5, 6, 17]. Процесс образования права представляет собой, если можно так выразиться, состояние постепенного вычитания из первоначальной свободы ее отдельных ограничений; та же доля свободы, которая этим ограничениям не подвергается, представляет собой не «право», а лишь проявление первоначального состояния полной свободы и независимости, «status libertatis», по выражению Еллинека [1, 3, 4].

Перенесение в область международного права категории основных прав в применении к государствам уже по одному тому нельзя признать удачным, что, как на это и указывает Еллинек, в данном случае дело касается в действительности

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

не «прав», - поскольку под правом понимается охраняемая правопорядком способность к тому или иному действию, которая во внутригосударственной, области, в виде основных прав человека действительно облекается правовым характером, - а лишь фактической возможности для государств отправлять те или проявления своей деятельности. Было бы, по меньшей мере, идеализмом считать, что независимость государства является следствием якобы октоированного ему правовым порядком «права» независимости, а не покоится на чисто фактических основаниях его силы и способности к самозащите. С этой точки зрения едва ли можно согласиться даже и с той конструкцией «основных прав», которые дает им Гейльборн, хотя и низводя их на ступень «прав личных», но все же не отрицая, значит, за таким основным существом государства, каким представляется его независимость или стремление к самосохранению, характер и значение «права, т.е. права в субъективном смысле.

Казалось, бы, все это до такой степени ясно само собой, что было бы излишне на этом вопросе останавливаться. Но, в действительности, именно новейшая литература дает такие образцы непонимания этой ясности, что нет возможности обойти их молчанием, тем более, что они имеют место на почве той, если можно так выразиться, идеализации реализма, положительного характера международного права путем его сближения, по его структуре, с другими «реальными» правовыми дисциплинами, которая поневоле, от имени науки международного права, известное пожелание в том смысле, что избавление от друзей иногда важнее и труднее, чем от врагов. Потому что на самом деле эта защита «друзей» реализма в международном праве, проводимая под флагом приближения его к реализму права в объективном смысле в области других дисциплин, приводит как раз именно к тому, против чего эта защита направляется, т.е. к возвращению, в сущности, к идее естественного права, как высшего права «права в объективном смысле», а, значит к полному ниспровержению реалистических тенденций, так, что действительно, эта услужливость «друзей» оказывается для идеи правокачественности международного права опаснее ее врагов.

До какой степени увлечения можно дойти в этом направлении, свидетельствует кажется, нагляднее всего пример критиков Еллинековских взглядов в применении к такому «праву», как «право» принуждения, «право» обращения к войне в международных отношениях. В рассуждениях этих критиков сказывается, действительно, с полной очевидностью вся глубина того смешения понятий, при котором, по выражению Б.Э. Нольде, эти «квази-реалисты» притягивают многостра-

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

дальное международное право за волосы к подчинению формам права межиндивидуального во внутригосударственной жизни, имея ввиду возвысить его этим на степень «действительно-действующего права» [6, 7], на самом же деле компрометируя до последней степени его правокаче-ственность применением к нему таких построений, которые, вне идеи естественного права, не могут найти себе никаких объяснений и оправданий.

Критики, о которых идет речь, по-видимому, совершенно серьезно представляют себе, в их отвлеченно-доктринерском увлечении, что в международной области установилось, подобно области внутригосударственной , такое состояние, при котором какая-то высшая власть октроирует отдельным государствам те или иные права и, в их числе, также и право воевать, вполне аналогичное тому праву самообороны, которое предоставляет в некоторых случаях государство своим отдельным членам. Поскольку это «право» строится по существу, как снятие с государства запретов, на нем лежащих по отношению к другому государству во время мира, возражать против этого не приходится, но решительно нельзя понять, откуда берутся авторы, о которых идет речь, именно идею октроирования государству со стороны, свыше, «права» на снятие этих запретов. При ближайшем анализе их рассуждений оказывается, что они просто являются жертвами логического недоразумения, по меньшей мере, неожиданного при условии сколько-нибудь внимательного отношения к делу. Эти примеры транслируются еще с таких авторов как Гейльборн.

Несмотря на современные точки зрения очень будет интересным, по нашему мнению, к точкам зрения Гельборна, Г. Еллинека и Б.Э. Нольда. Так Гельборн, критикуя Еллинека, отрицающего, конечно, «право» принуждения и признающего в обращении к войне лишь осуществление «естественной» свободы государства, «доказывает», - как, по крайней мере, утверждает Б.Э Нольде, - существование международного объективного права на войну, т.е. необходимость особого правомочия на обращение к ней. Обосновывает он это следующими словами:, что правовой порядок сначала запрещает применение силы, ограничивает следовательно, естественную свободу [9, 10, 11]. Но, ведь, такое «доказательство», не идущее дальше одной только декларации, стоит весьма немного.

С другой стороны, сам Б.Э. Нольде, которому наличие этого субъективного права на войну необходимо для построения института постоянно нейтрального государства, в качестве средневекового «asseurement», как будто бы современное международное общение представляет собой

чуть ли не последний, приближающийся к королевскому, период феодальной эпохи, дополняет теорию Гейльборна о запретности применения силы, - по меньшей мере, более, чем отвлеченную, в области международных отношений, -такими поправками и дополнениями, которые свидетельствуя о явном смешении, в применении к критике Еллинековских взглядов, понятий «естественной свободы», как самого ведения войны - с одной стороны, а с другой - как акта обращения к ней, вместе с тем приводят всю теорию к полному крушению [8].

Поправка Б.Э. Нольда, сводится к тому, что война, - и это, замечает он, хорошо знают и Елли-нек, и Гейльборн, которых он поэтому поправляет, - не есть состояние ненормированных отношений и, значит, не есть осуществление естественной свободы. Это несомненно верно, но, ведь, не об этом идет речь, и об этом не кто и не спорит. Речь идет о понятии «естественной свободы» в применении не к ведению войны, а к самому акту обращения к ней: не к процессу ведения войны, который действительно не представляется в наше время осуществлением «естественной свободы», поскольку порядок ведения войны регулируется рядом норм - так называемых законов войны, а в применении к самому акту обращения к войне, поскольку он, хотя и ограничен в определенной мере действующими нормами международного права, однако, все же является актом «естественной свободы» [19, 20].

Несмотря на то, что принципов выполнения и применения права вооруженных конфликтов достаточно много, следует, на наше взгляд выделить четыре:

1. Равенство воюющих перед правом вооруженных конфликтов. Этот принцип признан Институтом международного права на брюссельской сессии в 1963 г. (по крайней мере, в отношении применения международного гуманитарного права) и сформулирован в 5-й мотивировке преамбулы и ст. 96, п. 3, Дополнительного протокола I. Он означает, что соблюдение права вооруженных конфликтов в равной степени обязательно для воюющих сторон, какими бы законными и правомерными ни были цели, преследуемые ими в вооруженной борьбе: например, если та или иная сторона является жертвой агрессии, это тем не менее не оправдывает использование в целях обороны тех видов оружия и средств ведения войны, которые запрещены правом вооруженных конфликтов. Данная норма применяется также к немеждународным вооруженным конфликтам [18]. Есть ощущение, что этот базовый принцип международного гуманитарного права не всегда понимался и воспринимался некоторыми камерами МТБЮ [17].

2. Отказ от условия si omnes («если все согласны»), сформулированного в ст. 2 Гаагской конвенции IV 1907 г. и предусматривающего, что Положение, прилагаемое к Конвенции, применяется в вооруженном конфликте, только если все его стороны являются участниками данной Конвенции. Это условие было намеренно исключено ст. 2, ч. 3, общей для четырех Женевских конвенций; ст. 18, п. 3, Конвенции 1954 г.; ст. 1, п. 3, Дополнительного протокола I и ст. 7, п. 1, Конвенции ООН 1980 г. С одной стороны, отказ от этого условия, естественно, не означает, что государство — участник того или иного договора по праву вооруженных конфликтов связано таким документом в отношении другого государства, не являющегося участником этого соглашения, за исключением случаев, когда в последнем излагаются нормы обычного права [10, 11, 12]. С другой стороны, ст. 2, общая, в третьей части все же предусматривает, что Женевские конвенции и Дополнительный протокол I связывают государство-участник и государство, не являющееся участником одного из этих договоров, если государство, не являющееся их участником, «принимает и применяет их положения».

3. Оговорка Мартенса, которая фигурировала в преамбулах Гаагской конвенции II 1899 г. и IV 1907 г. (мотивировка 8). В ней просматривается некая преемственная связь с 5-й мотивировкой Санкт-Петербургской декларации 1868 г., поскольку там говорится, что «употребление такого оружия, которое... без пользы увеличивает страдания людей, выведенных из строя, или делает смерть их неизбежною. было бы противно законам человеколюбия». Мысль о том, чтобы сделать из «законов гуманности и велений общественной совести» своего рода универсальное средство защиты для всех случаев, не предусмотренных правом вооруженных конфликтов, получила выражение в Женевских конвенциях 1949 г. в положениях, касающихся денонсации (общие ст. 63, 62, 142, 158). По поводу этих положений отметим, что любая денонсация, произведенная во время конфликта, не влечет за собой никаких последствий до заключения мира и завершения операций по освобождению и репатриации покровительствуемых лиц (см. также Дополнительный протокол I, ст. 99, и Дополнительный протокол II, ст. 25). Это положение было воспроизведено в ст. 1, п. 2, Дополнительного протокола I [13, 14, 15].

Мы думаем, что эта оговорка имеет такое же действие, как и некоторые общие положения о защите основных прав человека, содержащиеся в правозащитных актах. На основании этих положений ограничения основных прав человека или отступления от соблюдения этих прав, признавае-

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

мых государствами-участниками, ни в коем случае не должны иметь место под тем предлогом, что конвенция не признает этих прав или признает их в урезанном виде (Международный пакт о гражданских и политических правах, ст. 5, п. 2; Европейская конвенция о защите прав человека, ст. 53; Американская конвенция о правах человека, ст. 29; Конвенция о правах ребенка, ст. 41). Статьи подобного содержания, являющиеся подтверждением интереса, которого заслуживают жертвы войны, присутствуют, хотя и в более сокращенном виде, в договорах по праву вооруженных конфликтов (см. Дополнительный протокол I, ст. 75, п. 8). Но мы все же считаем, что оговорка Мар-тенса играет в праве вооруженных конфликтов такую же роль, как и эти положения [22].

Что касается немеждународных вооруженных конфликтов, оговорка Мартенса была включена в упрощенном виде в четвертый абзац преамбулы Дополнительного протокола II без ссылки на «принципы международного права, поскольку они вытекают из обычаев, установившихся...» Эта ссылка была опущена, чтобы удовлетворить государства, которые на Дипломатической конференции 1974-1977 гг. высказывали мнение, что не существует обычного права, которое регламентировало бы внутренние вооруженные конфликты! [20, 21] Хотя в то время такая точка зрения уже была неприемлемой.

Обязательства, принимаемые государствами, носят односторонний, а не взаимный характер [23]: этот важнейший принцип права вооруженных конфликтов зафиксирован в ст. 1, общей для всех четырех Женевских конвенций и ст. 1, п. 1, Дополнительного протокола I, посредством которых «Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются при любых обстоятельствах соблюдать и заставлять соблюдать» эти документы (см. ниже, п. 3.11 и сл.). Как напомнила одна из Камер МТБЮ, «обвиняемый не может привести в свое оправдание доказательство того, что аналогичное преступление было совершено другими лицами до или после него» [23]. В комментариях к Женевским конвенциям и Дополнительным протоколам настойчиво подчеркивается этот односторонний аспект обязательства государств: «Сразу беря на себя это обязательство, договаривающиеся стороны подчеркивают, что Конвенция — больше, чем основанный на взаимности контракт, который связывает одно государство с другой или другими договаривающимися сторонами только в той мере, в какой они сами соблюдают свои обязательства, вернее, ряд односторонних обязательств, торжественно принимаемых перед лицом мирового сообщества, представляемого другими договаривающимися сторонами. Каждое государство берет обязатель-

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

ства в отношении как самого себя, так и других государств».

Иными словами, обязанность того или иного государства соблюдать Женевские конвенции и Дополнительный протокол I не зависит от соблюдения этих договоров противной стороной. К тому же автономность этой обязанности соответствует приоритету принципа защиты жертв (см. выше, п. 1.157), а также нормам, исключающим репрессалии (см. выше, пп. 2.272 и сл., 2.378) и exceptio non adimpleti contractus (см. выше, пп. 1.38 и 1.42) в праве вооруженных конфликтов. В то же время эта автономность может привести к неожиданному выводу: если обязанность соблюдать Женевские конвенции и Дополнительный протокол I носит сугубо односторонний характер и связывает каждую Высокую Договаривающуюся Сторону в отношении всех Высоких Договаривающихся Сторон, нельзя ли отсюда заключить, что эта обязанность остается в силе для Высокой Договаривающейся Стороны даже в вооруженном конфликте, где ей противостоит... государство, не являющееся участником Женевских конвенций (редкий случай) или Дополнительного протокола I (случай, достаточно часто встречающийся и сегодня: см., например, обе войны в Персидском заливе, палестинский конфликт и т. д.)?

Таким образом, первая поправка Б.Э. Нольде не соответствует действительности. Что касается же второй его поправки-дополнения, то она если и достигает цели, то совершенно противоположной той, какая имелась, конечно, в виду ее автором. Приняв «доказанное» Гельнборном упомянутым выше способом, положение, что право принуждения является настоящим правом в субъективном смысле, которое даровано государствам, автор вполне правильно вспоминает положение теории, согласно которому каждому праву в субъективном смысле, каждому правомочию на одной стороне должна соответствовать правообя-занность, на другой стороне. Казалось бы, достаточно только вспомнить это основное положение, чтобы нагляднейшим образом убедиться в полнейшей невозможности конструировать акт обращения к войне, к силе, как «право», в субъективном смысле, потому что является действительно неразрешимый при такой конструкции вопрос, какая же обязанность на другой стороне соответствует праву на той, на которой оно осуществляется [17]. Ведь, не обязанность же безропотно сносить удары того, кто это «право» осуществляет?

Оказывается, по Нольду, что да именно так - это другое государство, т.е. то, на которое обращается действие права принуждения, обязано отказаться от своих прежних прав на неприкосновенность, обязано безропотно признать свободу

действий другого, оно лишается всех правовых возражений против нее и принуждено искать спасения лишь в фактических средствах, в самозащите с оружием в руках [16].

Конечно, затруднительно критиковать такую конструкцию самозащиты государства с оружием в руках против нападения, как осуществление какой-то «обязанности» перед нападающим или, в лучшем случае, перед правовым порядком, так как видится, что защищающийся следует лишь естественнейшему чувству самосохранения и менее всего лишается из-за этого «всех правовых возражений».

Действительно можно было подумать, что здесь какое-нибудь недоразумение, если бы сказанное выше относительно обязанности государства, терпящего осуществление «права» принуждения, отказываться от правовых против него возражений не закреплялось далее, следующими словами Нольде, что можно сказать, что праву на войну соответствует обязанность противника отказаться от международно-правовой охраны своей неприкосновенности, и что из права на войну вытекает притязание на отнятие (кем?) у противника этой; в такой формулировке продолжает Б.Э. Нольде, - не следует видеть какую-то subltilitas juris, юридическую тонкость и ухищрение, мало отвечающую жизненной реальности. Нет сомнения, напротив того, заканчивает он, -что этот обязательный отказ противника от право-охраны является самым характерным правовым признаком войны, который мало заметен именно потому, что он совершенно очевиден и разумеется сам собой. Против того, что настолько разумеется само собой, что оно мало заметно именно потому, что оно совершенно очевидно - возражать, конечно, крайне затруднительно.

Категория «основных прав» в области международного права является, в этой области, живейшим отражением тех конструкций в общем учении о праве, которые связаны с категориями «права в объективном смысле» и «права в субъективном смысле». И в данном также случае, как и во многих других в общей теории права, сомнения вращаются вокруг вопроса о приоритете, в данном случае - о приоритете того ли феномена, который называется «правом в объективном смысле», или же того, который носит название «права в субъективном смысле» [21].

Для представителей государственной теории права не может вызывать сомнений положение о приоритете объективного права, так как право представляется для них явлением надинди-видуальным не только по его действию, но также и по его происхождению. Создаваемое первоначально в объективном смысле, оно как бы «раз-

дает», октроирует отдельным индивидам их «права в субъективном смысле».

Весьма сложным представляется настоящий вопрос с точки зрения того направления в науке права, которое, так или иначе, представляется воплощением идеи естественного права. С одной стороны, это направление, хотя и будучи своего рода антиподом только что указанному, государственному, вполне сходится с ним с рассматриваемой точки зрения в том отношении, что и для него право представляется, правом в объективном смысле, абсолютным и верховным началом, октроирующим всякому, кто ему подвластен, его «права в субъективном смысле». С другой же стороны, для представителей этой школы естественного права, в их борьбе с абсолютизмом государственного «права в объективном смысле» была только тактическим приемом борьбы с противником равным оружием с целью проведения, в действительности, своей категории прав человека и гражданина, которые могут быть называемыми «правами» лишь с точки зрения исторического процесса их постепенного открытия из-под спуда средневекового абсолютизма, на самом же деле являются ничем иным, как проявлением естественной свободы человека. С этой точки зрения, для естественно-правовой школы на первом месте стояло, конечно не право в объективном смысле, а право в субъективном смысле, поскольку под ним понимается интерес субъекта.

Школа естественного права подготовила и расчистила путь к тому единственно правильному разрешению вопроса о приоритете права в объективном или права в субъективном смысле, которое должно быть само собой ясно с точки зрения защищаемой здесь теории права. Для обеспечения этой ясности необходимо лишь предостеречь себя от той своеобразной игры слов, которая заключается в самом выражении «право в субъективном смысле» и может служить, да и служить действительно, источником серьезных недоразумений. Дело в том, что под «правом в субъективном смысле» и может служить, да и служит действительно источником серьезных недоразумений. Дело в том, что под «правом в субъективном смысле» можно понимать то, что оно действительно собой выражает, т.е. правомочие, предоставляемое субъекту (объективным правом), и то, что, при недостаточном внимании к делу, представляется этому как будто равнозначащим, а именно притязание того, кто является субъектом в праве. От этого последнего понимания только один шаг до естественно правовой до идеи прирожденных прав человека и, стало быть, до признания, таким образом, приоритета прав субъекта, права в субъективном смысле, перед правом в объективном смысле.

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

Между тем, уже из одного правильного определения права в субъективном смысле, как правомочия, предоставляемого субъекту (правом объективным), не может не явствовать, что приоритет принадлежит в действительности праву объективному, из которого черпает свой источник право в субъективном смысле. Этому нисколько не противоречит то, что само право в объективном смысле творится будущими субъектами этого права в субъективном смысле. Те проявления деятельности этих субъектов, в результате взаимоограничения которых рождается право в объективном смысле, представляется, однако, отнюдь не «правами в субъективном смысле», а просто проявлениями «естественной свободы» [6]. Эти проявления, из взаимоограничения которых действительно создается право, право в объективном смысле, представляют собой, однако, до его создания, выражающегося во взаимоограничении первоначальной фактической свободы, не что иное, как осуществление этой именно фактической свободы, которая никак не должна быть смешиваема с понятием свободы в юридическом смысле, т.е. взаимоограниченной и согласованной в общих интересах.

Свобода в юридическом смысле, конечно, не то же самое, что свобода физическая. Когда говорят, например, о «свободе» собраний, «свободе» союзов, «свободе» слова и т.д., то, с правильной точки зрения, само собой разумеется, что речь идет не о свободе физической. Потому что понятно, что, с точки зрения этой свободы, физической, т.е. от природы данной способности соединяться в собрания, союзы и т.д., обитатели каких-нибудь островов Фиджи являются не менее «свободными» собираться в своих полях, чем жители Лондона у Трафальгарского сквера, где участники митинга подчиняются, быть может, во многих отношениях, большим ограничениям, чем обитатели островов Фиджи. Но дело в том, что для жителей Фиджи соединение их в «собрания», «союзы» и т.д. является, конечно, отнюдь не «правом», а лишь осуществлением их естественной, первобытной свободы, правом не регулируемой и не охраняемой; а для жителей Лондона это осуществление естественной фактической свободы, ограниченное в известных пределах, является свободой юридической, «правом» - и именно «правом в субъективном смысле», связанным с целым рядом гарантированных притязаний по отношению друг к другу и к органам государственной власти.

«Свобода собраний», «союзов», «слова» и т.п. именно и отличается, в юридическом смысле от этого понятия, от свободы в общелогическом значении этого слова, что ее сущность заключается в притязании на ее охрану со стороны госу-

ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 8 • 2020

дарственной власти, в обязанности этой последней обеспечивать эту свободу в тех пределах, какие для этой именно цели и установлены для нее в законе.

Выражаясь терминами Еллинека, сущность «свободы» собраний, «свободы» союзов и т.д., в юридическом значении этих понятий, заключается именно в «правовых установлениях», т.е. в обеспечиваемом ответственностью государственной власти осуществлении свободы физической в том или ином из ее проявлений. Очень близко подходит к такой именно постановке это вопроса Бир-линг [2], когда он указывает на то, что сущность понятий «свободы» собраний, союзов и т.д., заключается в обращенном к органам государственной власти запрещении стеснения ее далее установленных в законе пределов.

Исходя из приведенных выше рассуждений, видится объективным подходить к вопросу правовой сущности международного права, как совокупности норм самоограничения государств, а именно к вопросу о так называемых «основных правах» государств в области международных отношений определить изначально ценностные группы (ориентиры) каждого конкретного государства [20]. Абстрактно-идеалистически они будут для всех государств (цивилизаций) одинаковы. Немаловажным фактором при этом является соотнесение ценностных ориентиров (их совпадение в какой-то мере) между государствами. При изучении отдельно взятого государства мы увидим смещение центров внимания государства к тем или иным ценностям. Это смещение дает объективный взгляд на ту или иную политику государства (внешнюю, внутреннюю) и, естественно, на его правовую политику в международных отношениях в том числе. Далее мы увидим смещение этих ценностных ориентиров в зависимости от интересов тех или иных общественных групп (возможно, правящих элит), классов, партий, отдельных личностей и т.д. Таким образом, мы увидим как раз ту объективно-возможную меру самоограничения государства, которую оно может себе позволить в международной сфере.

Список литературы:

[1] August Wilhelm Heffter, Das europaische Volkerrecht der Gegenwart, Berlin, Verlag von E.H. Schroeder, 1855, § 26.

[2] Bierling E.R. Juristische Prinzipienlehre, Freiburg und Leipzig, Akademische Verlagsbuchhandlung von J.C. B. Mohr, Erster Band, 1894, S. 96.

[3] British Zone of Germany, Supr. Crt., 13 Oct. 1949, A. D., 1949, 390-391; Crt. of App. of Trieste, 28 Jan. 1949, ibid., 473.

[4] Chbre. II, aff . IT-95-16-T, Kupreskic, 14 janv. 2000, § 516.

[5] Commission interamericaine des droits de l'homme, aff . 11.137, Abella, 18 nov. 1997, §§ 173174; TPIY, aff . IT-96-21-A, Celebici, 20 fevr. 2001, § 164.

[6] Ernst Zittelmann, Internationales Privatrecht, Leipzig : Ducker & Humblot, 1912, S 58.

[7] Franz von Holtzendorf, Handbuh den Volkeechs, Grundrechte und Grundpflichten der Staaten, 189.

[8] Greenwood, «Customary Law Status ...», op. cit., Essays in Honour of F. Kalshoven, op. cit., pp. 112-113.

[9] Jellinek G. System der subjektiven öffentlichen Rechte, Tubingen, Zweitte Auflage, 1905, S. 316.

[10] Kooijmans, P. H., «In the Shadowland between Civil War and Civil Strife: Some Refl ections on the Standard-setting Process», ibid., p. 229; Activités militaires au Nicaragua, Fond, CIJ, Arrêt, Rec., 1986, p. 114 § 218.

[11] Meyrowitz H. Le principe de l'égalité des belligérants devant le droit de la guerre, Paris,Pédone, 1970, 418 p.

[12] Казанский П.Е. Учебник международного права публичного и гражданского, Одесса, 1904.

[13] Коркунов Н.М. Международное право. Лекции, читанные в Военно-юридической академии в 1883-1884 гг., Лейт. Шидловский, 1886, С. 5-6.

[14] Лист Ф. Международное право в систематическом изложении, Под ред. [и с предисл.] проф. В.Э. Грабаря, пер. со 2-го, соверш. перераб. изд. М. Мебель; С доп. ред. и Очерком частного международного права, сост. пр.-доц. Спб. ун-та А.А. Пиленко. - Юрьев (Дерпт): М.А. Полянская, 1902.

[15] Мартенс Ф.Ф. Современное международное право цивилизованных народов, т. 12, изд. 5-е, СПб., 1904-1905.

[16] Нольде Б.Э. Постоянно нейтральное государство: Юридическое исследование, СПб., Типография М.М. Стасюлевича, 1905, С. VI (Предисловие).

[17] Чернявский А.Г Роль и значение идеологии для государства и права, Монография / 2020. Сер. Научная мысль (Изд. 2-е, испр. и доп.), С. 147.

[18] Чернявский А.Г. Правовое значение идеи суверенитета для государства и права, Москва, 2020, С. 507-508.

[19] Чернявский А.Г. Состояние исследования проблемы юридической ответственности в российской правовй науке, Право и общество. 2015. № 2 (14). С. 20-67.

[20] Чернявский А.Г. Теория права в связи с аксиологией ценностей // Образование и право. 2020. № 7. С. 50-58.

[21] Чернявский А.Г. Фундаментальные основы права: компаративистика в юриспруденции, Москва, 2019. С. 453.

[22] Чернявский А.Г., Синяева Н.А., Самодуров Д.И. Международное гуманитарное право, Учебник / Москва, 2020. Сер. Специалитет и магистратура, С. 41.

[23] Чернявский А.Г., Юридическая ответственность, Москва, 2015. Сер. Высшая школа. Магистратура, С. 504-507.

Spisok literatury: