CC BY
54© Т.М. Вахитова, 2009
СООБЩЕНИЯ
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОЧНИКАХ ПОВЕСТИ Л.М. ЛЕОНОВА
«ЗАПИСИ КОВЯКИНА»
Т.М. Вахитова
В повестях Л.М. Леонова 1920-х годов («Белая ночь», «Провинциальная история», «Записи Ковякина») начинают появляться какие-то признаки реальности. Приметы «нового советского» быта уже достаточно выявлены всеми учеными, писавшими о Леонове. Но и краткие этюды на темы современности окружены массой дополнительного материала, вовсе не относящегося к началу советской эпохи. Кроме того, эти произведения ориентированы на другие тексты, на определенную литературную или фольклорную традицию, которую молодой писатель делает более архаичной, углубляя ее доминантные черты почти до пародийности. История «белой гвардии» в повести «Белая ночь» помещена, как в рамку, в историю крестьянского мужика, с появлением в городе которого начинается повесть и с отъездом которого повесть о белогвардейских офицерах заканчивается. Все события сопоставляются с ощущениями какого-то странного мужика с «говорящей фамилией» Кручинкин, который то ли не понимает, что происходит в городе и за что его сажают в тюрьму, то ли прикидывается непонимающим, то ли действительно верит, что все закончится хорошо. Это своеобразный Иван-дурак из русских сказок, который в конце концов получает свободу, жизнь и сына, которого успевает родить к его приезду жена. Условно-мифологический персонаж, почти не участвующий в сюжете, является представителем той мифопоэтической реальности, на
которую ориентирована повесть. «Провинциальная история» включена Леоновым в контекст Достоевского. Об этом много писали исследователи творчества Леонова (Н.А. Гроз-нова, А. Старцева, Г. Исаев, Г. Платошкина, Л. Якимова и др.).
Повесть «Записи Ковякина» (1923), имеющая длинное стилизованное название «Записи некоторых эпизодов, сделанные в городе Гогулеве Андреем Петровичем Ковяки-ным», исследователи включали в длинную литературную традицию от Пушкина («История села Горюхина»), Гоголя (город Эн в «Мертвых душах»), Салтыкова-Щедрина («История одного города») до «окуровского» цикла М. Горького. С этой повестью Леонова связана одна очень странная история, которая продолжается с 1925 года. Один из современников писателя считал, что повесть Леонова - «явная обработка сырого материала, попавшего в руки автора. В прежние времена провинция знала таких сумасбродных писак, которые вели несуразные хроники событий, жестоко выразительные в самой своей мелочности и литературной безграмотности. И стишки, и “самоописание личности”, и “повешение колокола к Богоявлению”, и “проезд архиепископа Амфилохия мимо нашего города” и пр. и пр.; и вся эта графоманская белиберда подана Леоновым, как последняя сатира на дореволюционную Россию» [4, с. 19]. В комментариях к последне-
му прижизненному собранию сочинений Леонова (1981) О. Михайлов, ссылаясь на эту статью А. Придорогина, утверждает, что «своим искусством стилизации, которое было характерно для ранних произведений и с таким блеском проявилось в “Записях Ковякина”, Леонов ввел в заблуждение некоторых критиков» [2, с. 498]. Л.П. Якимова, продолжая свои плодотворные опыты рекурсивного чтения ранних вещей Леонова, обращаясь к этой повести Леонова и ссылаясь на комментарий
О. Михайлова, относит к «анекдотической ситуации» то, «что случилось с “Записями Ковякина”, принятыми даже профессиональным критиком за литературную обработку писателем реальных записей провинциального чудака» [5, с. 257]. Леоноведение в течение восьмидесяти лет упорно отрицало существование источника леоновской повести. Однако в последних исследованиях по литературе 1920-х годов где-то проскочило имя Поликарпова, упоминаемое в связи с «Записями Ковякина». Удалось найти тоненькую книжечку одоевского купца, изданную, тем не менее, в Петербурге [3, с. 59]. Еще никто из литературоведов не пытался сравнить тексты Леонова и Поликарпова. Книга Поликарпова состоит из двух разделов: стихотворений и автобиографии. Стихотворения почти все носят ритуально-праздничный или ритуально-похоронный характер. К первой группе относятся: «Привет графу Толстому», «Привет Матвею Чуеву за 25-летнюю службу. 23 октября 1904», «Сыну в день ангела. 30 января 1896», «Дочери в день ангела. 1 апреля 1897», «В день ангела. 26 января (б/д)», «К ней. 30 июня 1904», «В день Пасхи. 5 апреля. 1898», «В день городского праздника. 6 января 1908» и др.
Другую группу стихотворений составляют следующие вирши: «Прощальный привет исправнику Г.Г. Коломийцеву. 7 февраля 1906», «У могилы Ивана Семеновича Щербакова. 5 мая 1898». «Эпитафия», «Надгробное матери. 15 января 1898», «Соболезнование. 7 января 1896», «Жизнь не бал, а ряд мучений. (При смерти Толстикова. 15 декабря 1905)» и др. Среди стихотворений подобного рода есть и такие, которые можно назвать «возвышенными»: «Мечта. 14 сент. 1895», «Астрономия. Звезды стремятся к
Лире. 1895», «Путешествие. 8 января 1896». Эти наивные и смешные стихотворения написаны в духе «поэзии» тех поэтов-самоучек, объединением которых занимался отец Леонида Леонова - Максим Леонович. Еще в 1886-1887-х годах Максим Леонов организовал «Московский кружок писателей из народа», а в 1989 году был выпущен первый сборник этого кружка «Родные звуки». Будучи гимназистом старших классов, Леонов ездил в Архангельск к отцу и работал вместе с ним в газете «Северное утро». Молодой Леонов начинал публиковать стихи, а отец больше занимался журналистикой и писал, в частности, и о писателях-самоучках в цикле «Русские самородки». Возможно, что эту книгу Поликарпова даже держал в руках молодой писатель, создавая образ Ковякина.
Вторая часть книги одоевского купца Михаила Алексеевича Поликарпова называлась «Автобиография». В начале этой части он писал: «Принадлежа к купеческому сословию и занимаясь торговлею с юных лет, я представляю собою видимый анахронизм: я люблю литературу, стихи, музыку, пение, с малых лет я занимался летописью событий города Одоева, домашних случаев, писал стихи и читал их при торжественных случаях, корреспондировал в газеты, писал письма к родным и знакомым, которые с особым интересом их получали, по интересности содержания. Покупал архивы Одоевского полицейского управления, которые перебирал, и собрал 8 книг интересных событий в городе и уезде. Устроил несколько юбилеев, обставляя их особой торжественностью. Если я был на какой-то общественной службе, то присутствие мое весьма рельефно выделялось» [3, с. 34]. В автобиографической части книги Поликарпова кратко изложены основные темы уездной жизни, которые описывал автор, посылая свои отчеты в разные газеты Тульской губернии: «Об повешении колокола», «Об найденной пушке в г. Одоеве при рытии могилы», «Об убиении Татьяны Ивановой». Там же автор повествовал о случившихся пожарах, об «изменении городского кладбища», о приезде цирка Чинизелли, о присутствии на коронации Николая II, о посещении с учителем графа Л.Н. Толстого, о праздновании своей собственной серебряной свадьбы и т. д. В конце
книги приводится библиография всех работ Поликарпова в количестве 28 наименований.
Многие из затронутых Поликарповым тем появляются в «Записях Ковякина». Если Леонов и ориентировался на этот текст, то текст не просто подвергался коренной переделке, он обрастал огромным количеством мелких фактов, не упоминаемых Поликарповым. Он становился монументальным, более фантастичным, более символическим. У Леонова другая композиция. Он начинает повествование с «предисловия», где сообщается об исчезновении автора записок 25 июня 1920 года, брат которого приносит автору вступительного текста лишь отдельные «выдержки» из записей А.П. Ковякина. Далее следует письмо самого Ковякина, который просит опубликовать эти «выдержки», но под другой фамилией. Наконец-то, с «начальных стишков», начинается повествование уже самого Ковякина, в котором 18 глав. В каждой главе дается описание определенного события, и почти во всех главах есть стишки на затронутую тему. Название этих стихотворений в какой-то мере повторяет поликарповс-кие по типу и оформлению. Если у Поликарпова есть просто «Ода» (30 июня 1904), то у Леонова «Ода на смерть К.Г. Зворыкина», если у Поликарпова есть стихотворение «К ней» (30 июня 1904), то у Леонова «Посвящение Н. П. Суроповой (когда уезжала в Барнаул, 15 окт. 1890 г.)». Но у Леонова встречаются в тексте стихотворения гротесково-фантастического звучания, которых в реальном тексте Поликарпова даже невозможно вообразить. Так, к примеру, у Ковякина есть множественные «Сатиры» и стихи под сложными названиями «Крик моего восторга. (Сокращенное название)», «Куплет на закрытие бань (9 сентября 1917 г. чуть не закрыли бань, потому что дров не стало <...>)». В этом куплете есть такие строки: «Удивительное дело / Удивительная весть: / Негде теперь вымыть тело. / Надо в речку прямо лезть! (Два раза). / Нету дров и нету мыла, / Нету денег ни черта. / А не житье теперь - могила, / Одним словом, тру-ля-ля! (Два раза).» [2, с. 328]. (Надо сказать, что Леонов в молодости был увлечен «банной темой» не без влияния М. Горького. Он даже собирал в альбом рассказы знаменитых писателей и артистов о
бане и банных затеях, о необыкновенных историях, связанных с русской «забавой», мифом, ритуалом. «Банная тема» пробивалась во многих его произведениях и имела разные социальные и эстетические, философские и эротические моменты. К сожалению, еще никто не написал об этом).
Интерпретация общих тем также различна. Из краткой истории, рассказанной Поликарповым, Леонов сочиняет целое отдельное повествование, насыщенное отдельными деталями, смыслом и выводами. Вспоминая о том, как в 1904 г. в Одоев приезжал цирк Чи-низелли, Поликарпов рассказывает не о цирке, а об извозчике, который «покусился» на шаль мамаши Поликарпова, и Алексею пришлось бегом догонять извозчика и изымать у него драгоценное матушкино изделие, а потом уже идти в цирк [3, с. 41]. Ковякин рассказывает другую историю: «Приезжал в 1904 году цирк, но там только лошади, хотя и ученые, но интересу никакого. Забрался к нам также, просто с дороги сбился, фокусник один, Леонори. Но у него же только глотание огня и потом яишница в шляпе. А чего-нибудь научного ни на грошик. Как-никак мы и ему рады были, очень в нем представительность была: росту длинного, в лакированных сапогах, а по фраку - звезды» [2, с. 289]. Далее Ковякин с увлеченностью рассказывает, как этот фокусник остался в Гогулеве, стал посуду чинить, лудить самовары (своеобразный Пчхов из «Вора») и лишь на заказ «делал яишницу в шляпе». «Так Гогулев действует на приезжих артистов» [там же], - подводит итог этой истории рассказчик.
Описывая важное событие в городе Одо-еве - повешение нового колокола, Поликарпов в основном сосредоточивает внимание на собственной персоне. «Много мне было хлопот по повешению колокола в Собор, который был дан купцом Иваном Семеновичем Щербаковым. Я подносил икону, читал адрес -везде, всюду поспевал. Между прочим, наблюдая за работами на колокольне для повешения колокола, я свихнул себе палец, слетев с тарантаса на землю. (Палец и ныне кривой)» [3, с. 38-39]. В «Записях Ковякина» эпизод с колоколом занимает целую главу «Повешение колокола к Богоявлению». Ковякин тщательно излагает массу подробностей, связанных
с тем, как «отцы-гогулятники» собирали деньги на колокол, воевали с пьянством купца-сте-аринщика Бибина, «отвалившего цельных 1 650 рублей наличными», но пьянствовавшего в Успеньев пост прямо под окном о. Геннадия. Но они, к счастью, «помирились к утру на колоколе» [2, с. 297]. Далее калейдоскопич-но, в жанре модного в то время монтажа, «пятнами» с разных сторон Леонов исследует пространство гогулевского мира: описывается сам чудо-колокол (вид, вес, состав, размер), ожидания губернатора (путь от губернского центра), дорога («сущая опасность»), природные катаклизмы («сильнейший дождь») и, наконец, сама процедура освящения: неудачная речь о. Геннадия. Потом Ковякин снова обращается к своей персоне, сообщая, что «выступлением была окончательно исправлена сильная неловкость дождя» [там же, с. 298]. И у Леонова, как и у Поликарпова, происходит трагическая случайность. Но если у Поликарпова она носит юмористический оттенок («свихнул себе палец»), то у Леонова вдвойне трагический. При случайном падении колокола придавило «ноги выше коленных суставов ямщику Прасковьиной слободы, Степану Синеву. Несмотря на скорую помощь, которую оказал ему наш врач С. Б. Зенит, ноги Синеву пришлось потом отнять. Упомяну, что удавился Степан через пять после того месяцев, хотя, в сущности говоря, ямщику ноги и не нужны» [там же]. Леонов усиливает в своем «мещанском сказе» и трагические случайности жизни, и юмористические, придавая повествованию гротесковый характер, не столь явно просвечивающий в книге Поликарпова. Однако, как это ни парадоксально, гуманистическая интонация этой вещи доходила до читателя сквозь невероятно огромное количество гротесковых деталей. А. Вронский особо отметил образ Ковякина как несомненную удачу автора: «Сквозь пошлые, стоеросовые вирши и писарские записи об “эпизодах” просвечивает печальное, человечное, потаенное, покрытое толстейшим слоем нестерпимой обывательщины, что остается все-таки живым даже в этой изнурительной и отупляющей вконец рутинной, застойной среде» [1, с. 326].
В отдельную главу «Эпизод как я нашел древнюю пушку» разрастается лишь упоми-
наемая Поликарповым статья «Об найденной пушке в г. Одоеве при рытии могилы», опубликованная, по его признанию, в «Тульских губернских ведомостях». История Ковякина о найденной пушке полностью сочинена Леоновым на заданную Поликарповым тему, причем самое интересное («рытие могилы») оставлено в стороне. Пушка была найдена на обочине дороги при помощи топора ямщика. А сам Ковякин «размечтался, куда ее положить, и остановился на Сусанинском общественном саду. Там молодежь гуляет в летнее время. Вот пусть и лежит на виду у них для сравнительного примера» [2, с. 310]. Но, когда Ковякин привез пушку в Гогулев, она стала причиной раздора Ковякина с дьяконом Куликовым, который считал ее «плохой», «дрянью», «гривной в базарный день» [там же]. Но о ней напечатали в газете «Голос», а местный «просветитель» предупредил героя: «Процветание - хорошо, однако бойся элементу!» [там же, с. 311].
Главным событием Поликарпов считал празднование своей собственной серебряной свадьбы. Программа вечера состояла из семнадцати пунктов, а весь бал обошелся его устроителю в 216 рублей. У Леонова есть глава, названная «Свадьба нашего уважаемого С. И.». Она посвящена описанию свадьбы почти фантастического лица - начальника Го-гулевской пожарной дружины, который отличался обильной волосатостью, значительным ростом, но вот «колер голоса у него был тонкий и длинный. Иные, когда беседовали с ним, принуждены были оглядываться, подразумевая девочку возле себя, говорящую как бы в шкапе» [там же, с. 312]. События, разворачивающиеся на этой свадьбе, изумляют читателя своей гротесковой экзотичностью. Жених, к примеру, чуть не опрокинул аналой, шафер показывал рога над венцом жениха, невесте прожгли свечой руку, а когда кричали «горько», то невесту целовал не жених, а учитель Амос Котопахин и т.д. В «Записях Ковя-кина» есть главы, события которых вообще не упоминаются Поликарповым. Заканчиваются «Записи Ковякина» грустно: событиями Гражданской войны, которые произвели в Го-гулеве «болезни» и «смешение мозгов». А сам автор этих записок приходит к парадоксальному выводу: «.чем больше личностей (Ко-
вякин имеет в виду «великих людей». - Т. В.), тем хуже. Всякая личность такая крови тре-бовает. А мне так кажется, что больше капля крови человеческой стоит, чем вся личность с потрохами целиком» [2, с. 341]. В смешной и гротесковый мир незаметно вводятся Леоновым сентенции философского свойства, требующие раздумья.
В одной из заключительных сцен повести автор 7 сентября 1919 г. идет в лес к беглому монаху Феофану, чтобы услышать пророчество о дальнейшей человеческой жизни, но монах, сидя на дереве, все время молчит и не отвечает на вопросы Ковякина. И когда Ковя-кин уже собирается уходить, монах кричит ему вслед: «Пришитая борода грядет!...Грядет...» [там же, с. 343]. Леонов часто в беседах с исследователями его творчества вспоминал эту фразу, вкладывая в нее какой-то особый, только ему понятный смысл. Это не только предвестие несчастья, какого-то невероятного глумления над человеком, фальшивая мудрость, пошлость, но и нечто более страшное, похожее на какую-то недостойную смерть в виде фарса или порочного издевательства. И сам беглый монах наводит ужас на Ковякина: «Сойдя с березы, он стоял на пеньке. Ветер бил по нему скоса и с маху, колтуны на Феофановой голове встали по ветру, как сучья. Он махал руками, как заправская ветрянка, и, оскалив
зубы, глядел на тучу, бежавшую над головой. Она, то есть туча, и действительно была похожа на бороду без никакого лица» [там же, с. 343-344]. Двойственность этого страшного символического образа (и на земле, и на небе) наводит на мысль о разрушении не только какой-то существовавшей гармонии, но и надвигающейся бесчеловечности и обезбоженнос-ти. К счастью, М. Поликарпову такие мысли и не приходили в голову.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Воронский, А. Литературные портреты. В 2 т. Т. 1 / А. Воронский. - М. : Федерация, 1928. -156 с.
2. Леонов, Л. Собр. соч. В 10 т. Т. 1 / Л. Леонов ; вступ. ст. и примеч. О. М. Михайлова. - М. : Худож. лит., 1981. - 502 с.
3. Поликарпов, М. А. Стихотворения купца-самоучки М.А. Поликарпова с его автобиографией / М. А. Поликарпов. - СПб. : Изд. М.А. Поликарпова, 1908. - 60 с.
4. Придорогин, А. Леонид Леонов. Рассказы / А. Придорогин // Книгоноша. - 1925. - №9 31-32.
5. Якимова, Л. П. Повесть Леонида Леонова: «Записи Ковякина»: образ времени как фактор циклообразования / Л. П. Якимова // Интерпретация художественного произведения: сюжет и мотив / отв. ред. Е. К. Ромодановская. - Новосибирск : Но-восиб. гос. ун-т, 2004. - 326 с.
