CC BY
11
УДК 811.51
Р. М. Тадинова
доктор филологических наук, доцент;
ведущий научный сотрудник Отдела урало-алтайских языков Института языкознания РАН; e-maiL: tadinova@inbox.ru
К ВОПРОСУ О ЦЕННОСТИ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ В РЕПРЕЗЕНТАЦИИ МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДА
В статье рассматриваются фразеологизмы казахского языка с зоонимным компонентом, определенная часть которых в языке структурно и содержательно совпадает с соотносимыми фразеологическими единицами (далее - ФЕ) в других языках. Однако более значимыми в плане обнаружения национальной специфичности являются ФЕ с одинаковым зоонимным компонентом, но выражающие особенности деятельности этноса, что, как следствие, формирует специфику восприятия действительности этим языковым коллективом.
Ключевые слова: зоонимы; национально-культурная специфика; казахская па-ремиология; когнитивные универсалии; национальная маркированность; менталь-ность народа.
R. A. Tadinova
Doctor of PhiLoLogicaL Sciences, Associate Professor, Leading researcher of the Institute of Linguistics of Russian Academy of Sciences, UraL-ALtaic Department; e-maiL: tadinova@inbox.ru
TO THE QUESTION OF THE VALUE OF PHRASEOLOGICAL UNITS IN REPRESENTATION OS PEOPLE'S MENTALITY
The articLe anaLyzes phraseoLogicaL units of the Kazakh Language with zoonym component. It is noted that a certain part of the Kazakh phraseoLogicaL units (PE) in the Language structuraLLy and meaningfuLLy coincides with the corresponding PE in other Languages. However, the most significant PE in terms of detecting nationaL specificity are phraseoLogicaL units with the same zoonym component, but expressing the features of the ethnos activity, which, as a consequence, forms the specificity of perception of reaLity by this speech community .
Key words: zoonyms; nationaL and cuLturaL specifics; Kazakh paremioLogy; cognitive universaLs; nationaL markedness; mentaLity of the peopLe.
Известно, что содержательная форма зооморфизма может быть различной в зависимости от представлений эталонных качеств и свойств какого-либо животного. Такие эталонные качества не совпадают в разных культурах. В связи с этим полагается, что зоонимы
имеют национально-культурную специфику. Кроме того, утверждается, что наличие, степень распространенности и роль какого-либо животного в жизни определенного народа тоже определяет национальное своеобразие ФЕ с зоонимным компонентом. Наконец, считается, что совокупность представлений конкретного народа о каком-либо животном, будучи стереотипной, становится основой для метафорического осмысления поведения человека.
Отметим, что определенная часть казахских ФЕ с зоонимным компонентом в языке структурно и содержательно совпадает с соотносимыми ФЕ в других языках. Так, в казахской паремиологии большое количество бранных выражений с компонентом-зоонимом выражает насмешку или какую-либо отрицательную черту характера человека. Это свойственно многим другим языкам, является когнитивной универсалией, например: есек бран. 'осел, болван'; шошцаныц еркегi перен. бран. 'дурак, грязнуля, подлец' (букв. 'хряк'); доцыз бран. 'свинья, неотесанный, мужлан' (букв. 'кабан, дикая свинья'); иттц ба-ласы 'сукин сын'; иттен жаралган бран. 'негодяй' (букв. 'рожденный от собаки'); ит цылу 'унизить, оскорбить' (букв. 'поступать как с собакой'); ит эуре болу 'измучиться, устать' (букв. 'канителиться как собака'). Такие компоненты структуры языка могут иметь важное значение при определении характеристик этногенетического типа со стороны количественной. Отвечая на вопрос, какую часть по отношению к другим подобным ФЕ составляют такие фразеологизмы, исследователь приобретает важные свидетельства о закономерностях диахронического развития разных лингвокультур.
Наличие когнитивных универсалий может быть следствием исторической общности или синхронического взаимодействия лингво-культур, но может и отражать одинаковость восприятия и отображения действительности людьми вследствие общности психофизиологической организации, в том числе процессов мышления. Так, насмешка, глумление часто передаются у разных народов через сопоставление с представлениями о стереотипном поведении животных: есектщ мой-нына байлап жiберу (насмехаться, глумиться; букв. 'отпустить, привязав к шее осла'), цулан цудыцца цуласа, цулагында цурбаца ойнай-ды (насмехаться, глумиться; букв. 'если кулан упадет в колодец, то на его ушах будут резвиться лягушки'). При этом в культурах разных народов с целью насмешки может использоваться сопоставление с
разными образами животных, а насмешке с оттенком пренебрежения чаще подвергаются умственные способности человека, отклоняющиеся от нормы черты внешности, характер телодвижения. Эту когнитивную универсалию наблюдаем и в казахском: тYйедей бой бер-генше, тYймедей ой бер (букв. 'чем быть ростом с верблюда, лучше иметь ум с пуговку'), баца квз 'пучеглазый' (букв. 'глаза жабы'); теке квз 'глаза навыкат' (букв. 'козлиные глаза'); царга тумсыц 'остроносый' (букв. 'вороний нос'), аюдай цорбиган 'неуклюжий' (букв. 'восседать как медведь'), тYйе табан 'широкая неуклюжая нога' (букв. 'верблюжья стопа'); сиырдай 'слишком крупный, массивный' (букв. 'как корова').
О глупом человеке, который постоянно по неосторожности, глупости попадает в нелепые ситуации, говорят 'тYйенi Yстiнен ит цабу' (букв. 'быть укушенным собакой, сидя на верблюде'). Глупость человека передается в казахском языке, как правило, через образ осла, ср.: есектщмиын жеген 'очень глупый' (букв. 'съевший мозги осла'); есек мтгентц аягы тынбас 'дурная голова ногам покоя не дает' (букв. 'кто ездит на осле, у того покоя ногам не бывает'), т. е. человек постоянно погоняет осла (стуча по бокам ногами), направляя его в нужную сторону. Фразеологизм есектi отца айдасац, боцца цашады 'осла гонят на траву, а он бежит к дерьму' адресуется человеку, который ведет себя не только глупо, но и упрямо. Для усиления признака «глупости» используют выражение ит шошца 'круглый дурак, идиот' (букв. 'собака-свинья').
У многих народов трусость ассоциируется с образом зайца. Исключение не составляют и носители казахского языка, в котором эта познавательная универсалия проявляется частотно: цоян квлецкестен цорцады (букв. 'заяц боится своей тени'). Трусливого, робкого человека называют цоян журек (букв. 'заячье сердце, заячья душа').
Расценивая жадность как одно из самых социально порицаемых качеств, многие народы считают, что жадным всегда бывает мало их благ: тYйенi тYгiмен, биет жYгiмен жутцан 'жадный, ненасытный' (букв. 'проглотивший верблюда с шерстью, а кобылу с вьюком'); буркттщ жемсауы тоймас, байдыц цалтасы толмас 'жадный, ненасытный' (букв. 'беркута не насытишь, байский карман не наполнишь').
Однако более значимыми в плане обнаружения национальной специфичности являются фразеологизмы и паремии, в которых,
с одной стороны, могут использоваться образы одних и тех же животных, но, с другой - одновременно выражаются особенности деятельности этноса с использованием этих животных, что, как следствие, формирует специфику восприятия действительности этим языковым коллективом.
Так, в казахском языке для усиления инвективности выражения используются не только названия «грязных», неблагородных животных типа свиньи, но и животных, которые в представлении других народов в основном положительно коннотированы: например, ит перен. бран. 'негодяй, свинья' (букв. 'собака'). Вообще в мусульманском лингвокультурном ареале при метафоризации слова «собака» акцентируется сема нечистоплотности, невежества, недостойного поведения, негативной эмоции: ит болу 'потерять порядочность, человечность' (букв. 'быть собакой'); иттi цонац жараспас 'надо знать порядок' (букв. 'нежелателен гость с собакой', так как в старину собаку в юрту вводить было нельзя, но нельзя и оставить ее снаружи -будет грызня с собаками аула); иттигi бар 'жадничает' (букв. 'имеет свойство собаки'); иттгк жасау 'пакостить' (букв. поступать как собака); ит байласа тургысыз 'условия, обстоятельства, невыносимые для человеческой жизни'; ит терШн басына цаптау 'отругать последними словами, публично обвинять' (букв. 'покрывать голову собачьей шкурой').
Резким и обидным является выражение иттщ еттен жек керемт сет, аналогичное русскому Ненавижу тебя всеми фибрами души (букв. 'ненавижу тебя больше, чем собачье мясо').
Если ФЕ и паремии отображают природно-географические особенности среды проживания людей, то их обычно рассматривают как культурно (национально) специфичные. Однако гораздо важнее то, отражают ли такие языковые единицы и речевые произведения особенности мышления и специфичные способы фиксации познанного в языке. Как правило, не только не отражают, а демонстрируют универсальные способы репрезентации знаний в языке и сходство принципов их осмысления. Так, представление о высокомерном, заносчивом поведении в казахском языке устойчиво ассоциируется с образами петуха (цораздану 'важничать' (букв. 'петушиться'); козы (ештде де сацал бар - ацыл жоц букв. 'и у козы есть борода, да нет ума'). Познавательная модель, лежащая в основе данных ФЕ,
не уникальная - напротив, она обнаруживается в разных языках, где заносчивость может соотноситься, скажем, с индюком или другим животным. Эта познавательная модель может фиксироваться в выражениях, использующих образы различных животных, распространенных в той или иной местности, но по сути остается одной и той же, сохраняя и общую коннотацию: негативное оценочное отношение к высокомерному человеку, что проявляется в явно выраженной насмешке. Следовательно, такие фразеологизмы могут дать важные сведения, например, географу, биологу, но не лингвисту, устанавливающему специфику ментальности того или иного этноса. Такие ФЕ можно рассматривать как отражающие специфичные черты окружающей природы, но не культурно специфичные / национально специфичные.
Но высокомерие, соединенное с ничтожностью человека, в казахском языке ассоциируется еще и с образом самца саранчи: шегiрткенi айгырындай 'ничтожный, высокомерный' (букв. 'как самец саранчи'). В этом случае можно говорить о национальной специфичности ФЕ. Почему? Во-первых, потому что ФЕ репрезентирует комплексную амбивалентную эмоцию, отражающую отношение народа к высокомерному человеку: оно не только (или не столько) насмешливое, сколько очевидно уничижительное. Во-вторых, носителям иных языков без специальных знаний трудно себе представить, почему такая эмоция соотносится именно с самцом саранчи, а не, например, с саранчой вообще. Следовательно, ФЕ зафиксировала какие-то уникальные представления, понятные носителю казахской лингвокультуры, но недоступные без специальных разъяснений носителям иных культур, поэтому анализируемую ФЕ можно рассматривать как единицу, отражающую определенную черту ментальности народа. Высокомерие -черта поведения, осуждаемая всеми народами. Но характер, способ осуждения этого свойства человеческого характера может быть национально специфичным. Так, арыстан айга шауып, мерт болыпты (букв. 'лев, набросившись на луну, простился с жизнью' обычно переводят как аналогичное русскому знай меру. Однако в казахском выражении доминирует компонент «предостережение», тогда как в русском варианте - «несопоставимость желаний и реальности». Разница в содержании фразеологизмов меньше, чем в случае с шегiрткенi айгырындай, но, тем не менее, национальная их специфичность
очевидна. В этом случае обнаруживается структурно-содержательная разница ФЕ, обычно рассматриваемых как практически эквивалентные, но национально специфичные. А следовало бы задуматься над вопросом, могут ли быть эквивалентными национально специфичные единицы?
Отсюда возникает еще одна проблема: построение типологии ФЕ по степени национальной маркированности. Чем может определяться эта степень? Представляется, что возможным критерием высокой национальной специфичности может являться частотность использования того или иного образа, в том числе и метафорического.
Например, в казахской культуре шерсть - это символ защищенности и богатства. Метафорически наличие шерсти, волосяного покрова соотносится не только с богатством, достатком человека, но и с наличием таких качеств, как смелость, храбрость: жYрегiнiц тYгi бар екен 'смелый человек' (букв. 'оказывается, его сердце имеет волосяной покров, покрыто шерстью'. Напротив, потеря шерсти, волосяного покрова, шкуры ассоциируется с лишением каких-то материальных ценностей, достатка: жунт жулган тырнадай болу 'обеднеть, опуститься' (букв. 'быть как ободранный журавль'). Более того, в казахском языке есть ФЕ, соединившая в себе разные ассоциативные связи символического содержания слова шерсть: тышцанга тYк бтсе де цалтырауыц болады 'чем богаче, тем жаднее' (букв. 'даже если мышь обрастет шерсткой, все равно будет трястись'). Частотность и разнообразие использование символа говорит о значимости его в картине мира народа.
Рассмотрим другой ряд примеров. В казахском лексиконе представлены ФЕ со значением «лгать, хитрить», возникшие на основе метафорического соотнесения этого свойства человека со свойствами лисы: тYлкiдей булгацдау 'хитрить' (букв. 'кокетничать как лиса'), тYлкi булацга салу 'хитрить' (букв. 'делать лисье движение'). Многие исследователи считают такие фразеологизмы национально неспецифичными. Однако в первом случае во ФЕ представлен компонент «кокетничать», не акцентированный, например, в русском фразеологизме хитрый как лиса. Полного содержательного совпадения ФЕ русского и казахского языков нет, следовательно, можно говорить об определенной степени национальной специфичности представленных ФЕ. О несовпадении образного осмысления лживости в русской
и казахской культурах свидетельствует и то, что лживость в казахских паремиях ассоциируется с зоонимом козленок: текешж 'человек-самозванец, лгун' (букв. 'годовалый козленок-самец'). Здесь можно обнаружить определенную близость скорее с категоризацией мира у украинцев, называющих детей 2,5-3 лет брехунцами за их страсть к сочинению небылиц. В обеих культурах очевидно снисходительно-пренебрежительное отношение к человеку-лгуну. Об изворотливом (хитром и лживом одновременно) человеке казахи говорят "бие десец, ол тYйеге кетедГ' (букв. 'если скажешь «кобыла», он идет к верблюду'), тоже подчеркивая пренебрежение. Отметим, что иногда приведенную пословицу переводят на русский язык как Ему говорят: брито, а он — стрижено. Полагаем такой перевод неадекватным, поскольку в русской пословице очевидно акцентировано упрямство, а не изворотливость человека. Значение "лгать, хитрить" может раскрываться в казахском языке через указание на нереальность осуществления какого-либо действия: цашпаган цашардыц уызына царату 'морочить кому-л. голову, водить кого-л. за нос' (букв. 'заставить ждать появления молозива у нетельной двухгодовалой телки'). Другой пример: поведение растерявшегося человека характеризуется сумбурностью, сбивчивостью. Представление о таком поведении наглядно показано в образе утки, забывшей голову и ныряющей с хвоста, ср.: (каз.) сасцан Yйрек артымен сYЦгидi (букв. растерявшаяся утка ныряет хвостом) или через образ лягушки с раскрытым ртом: (каз.) аузын бацадай ашты - растерялся (букв.: «раскрыл рот как лягушка») [Та-динова, Пищальникова 2011, с. 46]. Особенность этого фразеологизма в том, что здесь переосмысляется «соматическая реакция» животного, а не человека, но между поведением животного и человека устанавливается акциональная аналогия.
Таким образом, не все ФЕ в одинаковой степени отчетливо обнаруживают национальную маркированность, и необходимо специальное сопоставительное изучение ФЕ разных языков с целью обнаружения четких критериев, по которым можно судить о значимости ФЕ в репрезентации ментальности народа.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРА
Казахско-русский словарь под ред. член-корр. НАН РК Р. Г. Сыздыковой, проф. К. Ш. Хусаин. Алматы : Дайк-пресс, 2002. 1008 с.
Тадинова Р. А., Пищальникова В. А. Коммуникативное поведение человека сквозь призму тюркских фразеологических единиц // Современные теории и методы обучения иностранным языкам в вузе. Материалы юбилейной, посвященной 20-летию образования факультета, межвузовской научно-практической конференции (20 мая 2010 г.). М. : Изд-во в/ч 33965, 2011. С. 41-51.
Кецесбаев I. Казак тшшщ фразеологияльщ сездт. Гылым баспасы. Алматы, 1977. 712 б.
