CC BY
53
ISSN 0321-3056
Выявленной нами особенностью отнесения к периферийному слою концепта «ОК» в русской лингвокуль-туре является наибольшая интенсивность обращения к нему в области информационных технологий - компьютерного материального и программного обеспечения. В данном профессионально-деятельностном контексте «ОК» приобретает неспецифичный смысл «новый, инновационный».
Не будет преувеличением утверждение, что одной из центральных тем, интересующих филологов нового времени, стала тема языковой модели ментальности и, следовательно, проблема концепта как основной единицы ментальности. В данном подходе к изучению ментальности особенностью является выделение именно языка как основного и главного инструмента, способного выразить специфику народной менталь-ности, и тесно связанного с ним процесса языкового мышления. Ментальность мы определяем по В.В. Колесову, как « миросозерцание в категориях и формах родного языка, в процессе познания соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях» [1, с. 15]. Поскольку природа и взаимосвязь таких феноменов, как слово, язык, языковое мышление, концепт, менталитет оказались в фокусе научного внимания языковедов, осмысляющих эту проблему, мы, проанализировав труды лингвистов, философов и богословов - В.В. Колесова, А. Вежбицкой, С.Н. Булгакова, А. Августина, И. Кронштадтского, позволили себе высказать свою точку зрения по этому сложному и вместе с тем интересному вопросу.
Стало аксиомой утверждение, что основной единицей языка является слово и оно же, по наблюдению специалистов, является «ключиком» или «входом» в концепт. Но что есть слово? Вопрос слишком многозначен. Он не вмещается в науку о словах как таковую. Другими словами, вопрос о слове является вопросом не только филологии, хотя, разумеется, она имеет здесь свое суждение и дает свое заключение в первую очередь, но и вопросом философии и религии. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» слово идентифицируется как «основная структурно-семантическая единица языка, служащая для именования предметов и их свойств, явлений, отношений действительности, обладающая совокупностью семантических, фонетических и грамматических признаков, специфичных для каждого языка» [2, с 464]. По В. В. Колесову, слово - «знак, служащий для передачи мыслей и отражающий реальную действительность. Графически, по Г. Фреге, слово можно изобразить так:
Литература
1. Kluckhorn C. American Culture - A General Description // Human Factors in Military Operations / Richard H. Williams (ed.) Maryland, 1954. P. 94-111.
2. Леонтович О.А. Русские и американцы: парадоксы межкультурного общения. Волгоград, 2002.
3. Виссон Линн. Русские проблемы в английской речи. Слова и фразы в контексте двух культур: Пер. с англ. М., 2005.
4. Стернин И.А. Коммуникативное поведение в структуре национальной культуры // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996. С. 107-112.
5. The New York Times. 1995. 22 July.
2006 г
Идея
Слово (знак) Объект
Академик В.В. Колесов справедливо отмечает, что «исторически происходило все большее отчуждение словесного знака от реальности в сторону помыслен-ного, представляемого, отвлеченного <...> В своем языке человек удаляется от действительности в сторону созданной им самим условной реальности (идеи. - С.К.), которая называется культурой» [1, с.16]. В старославянском языке слово, по мнению ученого, графически выглядит так:
Представление
В этой связи интересно напомнить и представить христианскую формулу слова, потому что, как справедливо отмечает философ Т.П. Матяш, «проблема слова в культуре никогда не была религиозно нейтральной, ибо только человек обладает даром слова, что, по учению отцов Церкви, свидетельствует о его богообразности и богоподобии» [3, с.29]. Итак, опираясь на высказывания И. Кронштдатского, С. Булгакова, попытаемся реконструировать христианскую концепцию слова и пронаблюдать сложный процесс слово - мышление, неразрывно связанный с вопросом природы слова.
Во многих высказываниях и поучениях И. Кронштдатского, призывающих к осторожному и трепетному обращению со словом, отчетливо прослеживается осмысление слова в христианской православной традиции. Схематически его можно также представить в форме треугольника, вершины которого символизируют ипостаси св. Троицы, а сами ипостаси соотносятся с разумом, словом и действием. Иначе, Бог Отец соответствует мысли, Бог Сын (Логос) соответствует слову, Бог Дух Святой соответствует действию, совершению, делу. Ср.:
Ростовский государственный экономический университет 27 сентября
© 2006 г. С.П. Корнейчук
К ВОПРОСУ О СЛОВЕ, КОНЦЕПТЕ И ЯЗЫКОВОМ МЫШЛЕНИИ (НА МАТЕРИАЛЕ КОНЦЕПТА КРАСОТА)
Бог-Отец (Разум)
А
Бог Сын (Логос) Дух Святой (Действие)
По И. Кронштадтскому, человек - это образ Божий, т.е. являющийя образом св. Троицы: « мыслящий ум - образ Бога-Отца; сердце, в котором пребывает и изображает себя ум; - образ Сына Божьего (Слово), ипостасной Премудрости Божией; уста, через которыя исходит то, что есть в мыслях и в сердце, суть образ Духа Святого» [4, с. 299]. Св. И. Крон-штадский убежден, что всякому слову соответствует бытие или что всякое слово может им быть, т. е. совершиться , потому что «словом сотворен мир». В этой связи празднословие расценивается как грех : «Веруй твердо, призывает он, в осуществимость всякого слова, особенно произнесенного во время молитвы». Естественно, возникает вопрос, как может оно, слово, осуществиться? Св. И. Кронштадский объясняет это так : «Помни, что как ипостасное Слово Божие
- Сын Божий всегда соединен с Отцем и Духом Святым, так и в слове священного Писания, или в молитве, или в писаниях богомудрых отцов, участвует по-своему вездесущий Отец, как верховный Разум, творческое Его Слово и Совершитель Дух Святый» [4, с. 290]. Если следовать далее за рассуждением И. Кронштадского, то слово-мышление, или языковое мышление, осуществляется следующим образом: «Бог
- Отец, в разуме и сердце нашем действует через Слово Свое ипостасное (в слове) нашем выражающееся Духом Святым, в ипостасном Слове почивающим» [4, с. 293]. Чтобы проникнуть в мистику слово-мышления от человека, требуется только вера. Св. И. Кронштадский неоднократно призывает именно к ней, поскольку только через веру Духом Святым открывались тайны бытия святым подвижникам. «Ты только говори с верою, - умоляет святой, - совершение слова не твоя забота, а Духа Святаго. Все силы и чудеса совершает Дух Святый. Тем же Духом подаются иному силы, другому действия сил <...> Веруй и помни, что мыслишь, чувствуешь, говоришь, движешься и действуешь всегда в Боге, так сказать, в самом Его лоне» [4, с. 290].
В своей гносеологии феномена слова И. Кронштадтский не одинок. Мнение о том, что слово (истина) живет в сердцах людей, разделяет, например, Августин, но особенно интересно и аргументированно концепция бытийности слова представлена в трудах С. Н. Булгакова. По Августину, человек владеет сведениями, не только полученными им при помощи 5 органов чувств, но и информацией, которую ему никто не сообщал. Он говорит, что эти сведения «уже были в моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее пещерах» [5, с. 13 6]. Например, воспоминания о счастливой жизни, отсюда и общее стремление к счастью у всех народов, хотя и произносящих это слово на разных языках. Августин признается, что он обращается к своей душе, а точнее, к истине, живущей в ней, чтобы узнать сокровенные тайны бытия, но «. этот голос внешнего мира понимают только те, кто, услышав его, сравнивают его с
истиной, живущей в них» [5, с. 133]. Рассуждение Августина о мистической природе слова созвучно умозаключениям С.Н. Булгакова. В книге «Философия имени» [6] мыслитель резонно утверждает, что всякое слово имеет значение и соответствует какой-либо идее. Однако здесь следует оговориться, что булгаковское понимание слова как идеи в корне отличается от платоновского «символа пещеры, суть которого в том, что всякое явление действительности рассматривается как тень - символ - знак того, что простому созерцанию недоступно.
По Платону, «идеи суть вечные и неизменные, постигаемые не чувственно, а лишь духовно, на основе врожденной способности воспоминания, реально существующие прообразы вещей» [7, с. 321]. Позднее платоновская теория использовалась представителями крайнего концептуализма в спорах с номиналистами об универсалиях, которые, как считали первые, являются самостоятельными формами.
Думается, С. Н. Булгаков не был неоплатоником, утверждая, что за всяким словом стоит идея, и не имел в виду теорию «удвоения сущностей», согласно которой идея «кота» распадается на множество единичных котов. В осмыслении природы слова С. Н. Булгаков близок И. Кронштадтскому. Чтобы понять позицию С.Н. Булгакова, обратимся к Евангелию от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь.» (Ин. Гл. 1, 1-4). Из приведенного отрывка следует вывод, что мир сотворен Словом (Логосом) и что он является эманацией Творца (эманацией Духа по Гегелю). Чтобы понять этот пассаж, прибегнем вновь к помощи И. Кронштдатского, считавшего «Слово предшествует каждому существу, каждой вещи, как вина их бытия - прошедшего, настоящего и будущего. Азъ есмь Альфа и Омега, начаток и конец, глаголет Господь, Сый. И иже бе и грядый, Вседержитель (Апк. 1, 8). Слово есть выражение истины, сама истина, бытие, дело» [4, с. 260]. То есть за каждым словом стоит логос, который С. Н. Булгаков называет идеей. Философ подчеркивает, что следует различать логос (эманацию) и Логос (Творца), пребывающего во всех Его творениях и в слове. Поэтому слова не сочиняются и не измышляются, но эндогенно и экзогенно пребывают в человеке, как творении Бога. «Мы принуждены прийти к выводу, заключает философ, который звучит не только парадоксально, но прямо абсурдно: слова рождают сами себя, слова сами себя говорят, сами звучат в человеке, но не создаются человеком» [6, с. 30].
Следовательно, понимание идеи, которая «сопровождает» каждое слово, у С.Н. Булгакова и у Платона не совпадает. Когда С.Н. Булгаков говорит, что «слово есть вспышка смысла, идеи», что оно «выражает бытие, а не образует его», что оно «символизирует, а не творит космос», то можно предположить, что он имеет в виду логос ( эманацию), пребывающий в слове, са-крализующий и наполняющий его трансцендентальными смыслами. Об этом же говорит и И. Кронштадтский: «И во едином слове бывает вездесущий и вся исполняющий, единый и нераздельный Господь. По-
тому и говорится: не приемли имени Господа Бога твоего всуе (Исх. 20, 7)» [4, с. 197)].
С.Н. Булгаков отрицает происхождение слова из непроизвольного крика боли, или радости, междометий, также отрицает ономатопоэтическую теорию. По Булгакову, «слово принадлежит сразу двум мирам, оно пришлец из другого мира, поэтому оно и не вмещается только в одну науку - филологию». Рассуждая о словомышлении, философ полагает, что внутренне слово существует в нас, одевая мысль раньше речи, ведь мы говорим не только вслух, но и внутри себя, и про себя, говорим во сне и наяву. Однако слово имеет свою форму и свою материю, в которую оно воплощается - звуковую оболочку, графическое изображение. Итак, слово есть определенная форма, реализованная различными путями, но первоначальным материалом имеющая артикулируемый органами речи звук. Но звуки издают и птицы и звери. «Очевидно, что слово, - продолжает философ, - делается словом не от звуковой формы как таковой, а при условии, что слово имеет не только форму, но и содержание, оно имеет значение, таит в себе смысл. И этот смысл вложен в звук, сращен с его формой, вот - тайна слов». Слова, по Булгакову, « первоэлементы мысли и речи суть носители мысли, выражают идею как некоторое качество бытия, простое и далее неразложимое. Это самосвидетельство космоса в нашем духе, его звучание» [6, с.19].Такое осмысление природы слова родственно рассуждению Августина об истине, живущей в душе, и мысли И. Кронштадтского о том, что именно в сердце «пребывает и изображает себя ум - образ Сына Божия, ипостасной Премудрости Божией».
С.Н. Булгаков убежден, что «не мы говорим слова, но слова внутренне звучат в нас, сами себя говорят, и наш дух есть при этом арена самоидеации вселенной, ибо все может быть выражено в слове, причем в это слово одинаково входит и творение мира и наша психика: солнце и скучно суть одинаково идеи вселенной, мыслящей, сознающей саму себя. Через то, что вселенной, миру присуща идеация, он есть и слово (ибо -«вся тем - Словом - быша и без него ничтоже бысть еже есть)» [6, с. 26]. С.Н. Булгаков неоднократно повторяет свою мысль о том, что в нас говорит мир, вся вселенная, а не мы, в нас звучит его голос. «Слово космично в своем естестве, ибо принадлежит не сознанию только, где оно вспыхивает, но бытию, и человек есть мировая арена, микрокосмос, ибо в нем и через него звучит мир, потому слово антропокосмич-но, или скажем точнее, антропологично» [6, с. 26]. Другими словами через микрокосмос человека говорит макрокосмос. Размышляя о процессе слово-мышления, С. Н. Булгаков приходит к выводу о том, что существует онтологическая невозможность отделить мысль от слова (т.е. Бога-Отца от Бога- Сына, по Кронштадтскому). Здесь аксиома, убежден философ, которая не доказывается, а показывается. «Мы не можем отмыслить мысль от слова и слово от мысли, не можем их связи разорвать, так же как не можем их и слить, отождествить до полного слияния, но мы сознаем мысль, рожденную в слове, и слово, выражающее мысль» [6, с. 22]. Напомним для сравнения, что ипостаси пр. Троицы также нераздельны и неслиян-ны. Другими словами, слово не есть лишь орудие
мысли, как говорят часто, но и сама мысль, и мысль не есть слово, ибо пребывает в себе, и слово не есть мысль, ибо имеет свою собственную жизнь. В этом смысле, можно сказать, что нет и быть не может генезиса слова, слово не может возникнуть в процессе. Оно, уже существующее, может иметь развитие, историю и в этом смысле генезис. Но все это будет историей слова, уже данного и существующего. «Самое слово объяснить нельзя так же, как и мысль: ни слово, ни мысль в этом смысле не имеют генезиса»[6, с. 23].
По Булгакову, не люди себя соединяют словами, употребляя язык как средство взаимопонимания, но слова, язык соединяет людей: «социальное здесь есть не производящая причина, как теперь охотно думают, но следствие <...> Язык не создается, но лишь осуществляется в обществе, он собою связывает, обосновывает общество». Но, могут возразить, как быть с локомотивами, автомобилями, компьютерами, вагонами и телефонами и т.д.? Разве это не вновь созданные слова? Но в том-то и дело, что слова эти не сочиненные, но образованные из старого, уже имеющегося словесного материала. То есть они составляются по аптекарскому рецепту из самих себя родивших слов-мифов. Для жизни языка, убежден С. Н. Булгаков, это имеет огромное значение: «Через пробитые окна пер-вослов, элементы смысла, постоянно вливается все новый расширяющийся смысл, как из нескольких нот гаммы возникает вся бесконечность музыки» [6, с. 32]. Таким образом, создается научная терминология. Понятия, представления, суждения, все продукты речи и мысли суть уже результаты употребления слов. Абстрактны и конкретны, всеобщи и единичны, субъективны и объективны могут быть только понятия, а не слова. Они насыщались и семантически, и стилистически, затем распределялись по уровням языка. Слова же все одинаково находятся еще вне этого разделения, они суть чистые смыслы, качества бытия, идеи, произносимые во внутреннем мире человека. Исходный архетип сохраняется в общем корне слов. Например, слова живот, житие, жизнь одного корня и когда-то означали почти одно и то же. Затем они распределились по уровням, т. е. по стилям. Высокий стиль сакрален, обслуживает освященные сферы жизни и часто восходит к церковному языку, ему соответствует символ; средний - это профессиональная речь - ему сответствуют понятия, а низкий стиль -это обиходно-бытовой, ему соответствует образ. Например, сегодня живот - это понятие, житье - бытье - образ, а жизнь - символ.
Далее, отмечает философ, мы знаем, что одно и то же слово может иметь десятки разных смыслов в метафорическом употреблении и одна и та же вещь -десятки слов для своего обозначения. Но, считает он, если мы остановим этот поток слов и выделим определенное слово в конкретном употреблении, то увидим, что оно непременно имеет значение, выражает идею, первосмысл. «Основа языка - космическая, -убежден философ, - или антропологическая, его обличение, реализация - дело социально-историческое» [6, с. 37]. Другими словами, язык как наречие (речь) реализуется индивидуально, а внутренний язык, лежащий под наречием, в его основе, является логосом космоса и мышления. Вавилонское столпотворение,
которое, по библейскому сказанию, коснулось лишь звукового тела языка и выразилось в многоязычии, еще не упразднило внутреннего языка. Итак, «человечество связывается тем внутренним словом, которое звучит в человеке» [6, с. 25]. Но не язык создает слова, но слова создают язык для своего облачения, для своей реализации. Слова «создают» себе тело, обладают силой воплощения. Поэтому является недоразумением искать генезис языка в психологии, психология здесь бессильна. В словах содержится энергия мира и космический смысл, т. е. символ, завернутый в оболочку, и эта оболочка есть слово. Первые люди, вслушиваясь в себя, могли понимать слово, звучащее в них, а через него и весь мир вокруг себя, намного лучше. Однако, как остроумно заметил кто-то из философов, Адам был первым, кто предпочел синерге-тизм и созерцание рациональному познанию, т. е. опытному и феноменологическому. С тех пор самобытность слов, зерна смысла, символизм слов, рождающих язык, подвергаются сомнению. Для одних он развился из звериных криков, для других из звукоподражаний. Но при этом на главный, центральный и единственный вопрос: какова природа слова? - ответа нет, есть ссылки на эволюцию.
В истории античной, а затем европейской культуры, начиная с Демокрита, отделившего слова-имена от вещей, не утихали споры вокруг вопроса: что такое имя вещи? Еще Платон в своем диалоге «Кратил» сформулировал для последующих поколений задачу -вопрос: слово - это результат договора между людьми, т.е. продукт культуры, или оно принадлежит вещам и его происхождение, в конечном счете, божественно? Эта проблема оказалась одной из фундаментальных в европейской культуре. Если слово - «кличка» неведомого, то неизбежен вопрос: кто же был тот гений, что придумал язык? И как он сумел не только сам придумать язык, но и всем сообщить, всех обучить? Но как передать язык, пока языка нет? Вот задача. «Мысли без речи и чувства без названия - как их передать и как их назвать», - остроумно замечает С.Н. Булгаков [6, с. 21]. «А если я скажу, - продолжает философ, - что Афина Паллада дала язык, как и думали греки? Не нравится? Ну так и скажите, что вы выдвигаете свое объяснение лишь потому, что оно вам нравится, тешит ваши предрассудки» (здесь же). Однако в европейской культуре ХХ в. возобладало номиналистическое учение. Опасность такого положения дел осознавали многие русские мыслители. Н. Бердяев, например, называл номинализм болезнью, последствием которой является тот факт, что слова теряют свое реальное значение, свой реальный смысл. «Мы все уславливаемся, что значат слова, непосредственный смысл которых утерян» [3, с. 31].
Чтобы восстановить реальный смысл слов, следует, по мысли Бердяева, восстановить связь слов со Словом-Логосом. Сформулированная им задача «победить власть номинализма над реализмом» имела целью вернуть власть слову, причастному к божественному Слову. Понимание слова как высшего подарка Бога человеку требовало признание того факта, что холодные, бездушные слова, наскоро изобретенные слова есть своего рода богоборчество. Не случайно Н. Гоголь писал: «Опасно шутить писателю со сло-
вом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!» [3, с. 31].
Однако против власти слова в ХХ в. выступили все интеллектуалы либерального и постмодернистского толка. В своем борении против онтологии слова философы-постмодернисты опираются на лингвистические исследования Ф. Ницше, Ч. Пирса, Эсепира, Б. Уорфа, М. Фуко, Ф. де Соссюра и других, трактовавших язык как систему слов, не связанных с действительностью, признававших случайность и произвольность связи между словами. В итоге интеллектуалы ХХ в. пришли к выводу, что «я» беру слово и «я» использую его (Ж. Дерида); мир не говорит, говорим только мы на языке, который сами же творим (Р. Рорти). Любые слова, даже слова молитвы, стали рассматриваться как символы и знаки, созданные человеком для человека, а учение о связи слов с трансцендентальным было объявлено мифом. Современный американский философ Р. Рорти открыто заявляет, что, отказываясь от онтологической укорененности слова, мы разбожествляем мир. Почему? Дело в том, что, согласно Р. Барту, власть языка ограничивает пространство свободы, человека, которая есть «не только способность ускользать из-под любой власти, но также и прежде всего способность не подавлять кого бы то ни было» . « свобода возможна вне языка» [3, с. 32]. В разбожествленном мире работает мировоззренческая схема: истина - свойство предложений, содержание предложений зависит от словарей, словари же изобретаются людьми, следовательно, это верно и для истины. Она не открывается людям и людьми, а создается, творится в их лингвистической практике. Истина трактуется в этом контексте как свойство лингвистических формообразований и не имеет коррелята вне текста. Любой же текст есть набор цитат, т. е. слов и предложений, уже когда-то и кем-то сказанных. Поэтому смысловое содержание любого текста открывается только в пространстве интертекста, т.е. в пространстве отношения одних текстов к другим.
Такое понимание слова и истины было использовано французским философом Ж. Деррида в целях дискредитации наличия истины в Откровении Иоанна Богослова и обоснования мысли о том, что текст послания есть не Откровение Истины, а произвольное цитирование информации, бродящей по беконечно переплетающимся каналам коммуникативного пространства. В этой связи уместно напомнить слова И. Кронштадтского: «Если истина чего-либо открыта в Божественном слове, исследована и объяснена богопросве-щенным умом святых мужей, прославленных Богом, и познана сердцем в ее свете и животворности, тогда сомневаться в ней, недоумевать о ней есть тяжкий грех, есть дьявольское кичение ума и сердца <. > и какое бесчестие и какая погибель суемудренным и непокорным! Они один дух с дьяволом, от которого всех нас избави, Христе Боже!» [4, с. 364]. Для русского сознания первослово, в энтелехийности которого убеждает С.Н. Булгаков, очень важно, потому что на нем крепится символ, им определяются содержательные формы, оно структурирует духовность. Однако следует заметить, что в этом случае нельзя понимать символ как знак внешний, произвольный, субъективный: «математический символ», «словесный символ». «Но символы,
ISSN 0321-3056
- считает С.Н. Булгаков, - это суть носители силы, некоторые конденсаторы и приемники мировой энергии» [6, с.28]. Символы возводят к Первообразам. «Символ есть транцендентно-имманентное действие некоей сущности, выражение энергии, и здесь нет ничего непонятного, потому что слово, как символ, имеет корни в той же глубине, из которой проистекает реальность, и не только „разум", но и „чувственность", т.е. весь вообще опыт» [6, с.122].
Однако вернемся к концепту, его сути и его взаимосвязи со словом, учитывая вышеизложенные рассуждения. Как известно, термином «концепт» в европейской традиции называют понятие, но русские философы никогда не исходят из рассудочного понятия. Роль понятия в русском мышлении заменяет символ. Однако в латинском языке есть и слово conceptum, которое значит зерно, зародыш - это росток перво-слова, то, что способно прорасти. Вот это значение слова в среднем роде мы и берем для обозначения концепта. На наш взгляд, особенно плодотворно «прорастают» слова-символы, принадлежащие к высокому стилю, потому что в них сосредоточены сакральные смыслы, расшифровка которых привлекает научное и творческое внимание людей, и потому что только символ, заменяя конкретную вещь, может представить ее во всей полноте и цельности. Тем самым слово, заряженное символически, исполнено таинственной космической силы, исключает однозначность строгого понятия и перерастает в концепт. Наше наблюдение генезиса концепта красота в русской лингвокультуре, этимологический анализ слова -«ключика» красота, реконструкция семантических полей слова убеждают нас в правоте высказываний и выводов И. Кронштадтского, С.Н. Булгакова, Н. Бердяева о космической природе слова-логоса и о необходимости восстановления утеряной связи между словом и Логосом.
Наши предки были более чутки к слову. Интертекстуальный анализ древнерусских и старославянских текстов показал, что синонимический ряд лексема красота «уходил» в космос, вектор красоты был вертикально направлен. Красота понималась по Ареопа-гиту, как отражение Абсолютной Красоты (Творца) в Его творениях. Наши предки не переставали восхищаться тварным миром, усматривая в нем гармонию, свершение (совершенство), симметрию, меру, строи,
Проблема присутствия экспрессивности в языке научно-педагогической прозы до сих пор считается спорной и вызывает многочисленные дискуссии как в кругах теоретиков педагогики, так и лингвистов. По мнению одних исследователей, язык педагогической науки может быть охарактеризован как сухой, стереотипный, чисто информативный. Эта точка зрения
доброту, лепоту, чини, утварь; получали духовно-эстетические удовольствие от переживания христианской веры, от посещения святых мест, от чтения премудрых книг и от бесед со святыми старцами, называя это удовольствие «медвяною сладостию», софиею. В.В. Бычков, автор книги «Эстетическое сознание Древней Руси» [8], отмечает, что духовная красота обладала самодовлеющей ценностью, физическая красота была вторична. Чистый эстетизм не характерен для русичей. Однако, отмечает В.В. Бычков, несмотря на то, что, например, описания красот природы лаконичны и стереотипны «в духе средневекового символизма и каноничности», тем не менее строгие рамки канона, использование определенных словесных формул для передачи эстетических эмоций, были достаточны для средневекового читателя и говорили ему значительно больше, чем человеку нашего времени.
Недавний опрос информантов показал, что в новое время вектор осмысления красоты горизонтальнона-правлен. Красота ассоциируется с красивыми лицами (глазами, ресницами), девушками, цветами, красивой природой и т. д. Горизонтальное мышление стало характерным и для некоторых мыслителей и поэтов. В этой связи уместно напомнить слова В. В. Колесова о том, что «главное отличие русской ментальности от западноевропейской, номиналистической и прагматической именно в том, что русская культура вербального характера опирается на данные языка, зависит от языка, от слова, которое понимает как Логос, который создает вещный мир, осветляя его этически и аксио-логически - нравственно и ценностно» [1, с. 77].
Литература
1. Колесов В.В. Язык и ментальность. СПб., 2004
2. Ярцева В.Н. Лингвоэнциклопедический словарь. М., 1990.
3. Матяш Т.П. Слово в культуре постмодерна и разбожест-вление мира // Просвещение, образование и воспитание на Донской земле. Ростов н/Д, 1999.
4. Кронштадтский И. Моя жизнь во Христе: В 2 т. Т. 1. СПб., 1983.
5. Августин А. Исповедь. М., 1992.
6. Булгаков С.Н. Философия имени. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1999.
7. Платон. Соч.: В 3 т. Т. 3. Ч.1. М., 1971.
8. Бычков В.В. Эстетическое сознание Древней Руси. М., 1988.
2006 г.
опирается на сложившееся в традиционном языкознании представление о том, что в научной речи не допускается присутствия эмоционального или оценочного компонента, так как она призвана точно и логично излагать определенную информацию [1, с. 118; 2, с. 63]. Это мнение имеет определенные основания, так как характеризует один из наиболее широко распро-
Ростовский государственный экономический университет 2 октября
© 2006 г. Н.А. Пушкина
ЭКСПРЕССИВНОСТЬ ЯЗЫКА НАУЧНО-ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ СТАТЬИ: ОПЫТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА (НА МАТЕРИАЛЕ СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА)
