CC BY
70
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2008. № 3. С. 79-84.
УДК 801
А.В. Карабыков
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
К ВОПРОСУ О СИСТЕМНОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ ФУНКЦИЙ ЯЗЫКА
The paper is devoted to consideration of a notion “language function” and analysis of the most famous models systematically describing functions of language. The author tries to argue that it is correct to understand this notion as aims of language use, but not as “effects” which arise when it is used. From this point of view - it is next main idea of the article - language has only one real function. This function is to make communication possible. And all the concrete aims for which people come into and keep up communicational process should be looked as special aspects (“epifunctions”) of communicational destination of language.
В силу многообразия трактовок понятия «функция языка» между известными моделями систем языковых функций наблюдаются принципиальные расхождения. Поэтому представляется необходимым сделать несколько уточнений, проясняющих ту интерпретацию указанного понятия, адекватность которой мы будем обосновывать в этой работе. Прежде всего отметим, что речь пойдет о функциях языка в целом, а не отдельных лингвистических единиц. Функционирование элементов будет интересовать нас лишь в той мере, в какой оно проливает свет на использование языка как такового. Функции языка проявляются в тех целях, или назначениях, с которыми он употребляется в культуре. Точнее, именно цель «задает» способ: то, для чего люди используют язык, определяет то, как они делают это. С утверждаемой нами позиции телеологизма, к функциям языка не относятся такие традиционно выделяемые дефиниции, как аккумуляция и структуризация в сознании знаний, сохранение и трансляция культуры, социализация личности или, пользуясь термином Г. Гийома, «гоминизация» человека. Названные и подобные им явления относятся не к функциям, а к эффектам, следствиям функционирования языка. В них определяются не цели и способы употребления языка, но то, что происходит в этом процессе. Для сравнения, назначение молотка - забивать гвозди. Если в процессе его использования у плотника развивается мускулатура, из этого нельзя делать вывод о функциональном тождестве молотка и, скажем, атлетического тренажера.
Кроме того, развиваемый взгляд лишает основания известное противопоставление функций языка и речи. Коль скоро речь является не чем иным, как формой реализации языка, то противопоставление их функций не имеет смысла: каждая функция языка есть функция речи и наоборот. Проще говоря, речь - это и есть назначение языка. Отложив на время проблему «внутренней речи», можно согласиться с мнением Д.Х. Хаймса: «Все
© А.В. Карабыков, 2008
функции, включая и референциальную, начинают действовать только на уровне высказывания; вне высказывания нет никаких функций» [1, с. 69]. Признавая восходящее к Ф. де Соссюру противопоставление языка и речи, отдельные исследователи относят к языку универсальные функции и эффекты, которые реализуются в каждом коммуникативном акте, а в качестве функций речи рассматривают факультативные, частные назначения, осуществляемые в отдельных высказываниях (см. [2, с.101-107]). Сколь бы ни было справедливым само по себе различение облигаторно-универсальных и факультативных целей употребления языка, сведение их к членам указанной дихотомии не соответствует коммуникативной реальности.
Сделанное уточнение лишь ненамного приблизило нас к искомой понятийной ясности. Ограничившись рамками телеологического понимания функции языка, мы по-прежнему оказываемся перед проблемой плюрализма подходов, классификаций, моделей. Одни из них имеют бессистемный характер, другие с той или иной степенью последовательности строятся на определенном основополагающем принципе (обзор существующих классификаций см. в [3]). Единство природы языка предполагает взаимную обусловленность, системность его функций. Поэтому их адекватное постижение невозможно вне системного подхода. Наш анализ коснется самых распространенных системных моделей, по отношению к которым все остальные классификации могут рассматриваться mutatis mutandis как их вариации, комбинации, дополнения.
Первая из этих моделей была разработана К. Бюлером и развита впоследствии Р. Якобсоном. В ее основе лежит принцип соответствия языковых функций универсальной структуре речевой ситуации. По мнению К. Бюлера, в любом высказывании осуществляются три функции, координирующие с тремя главными компонентами коммуникативной ситуации. В отношении субъекта речи реализуется экспрессивная функция, в отношении адресата и предмета сообщения - апеллирующая и репрезентативная, соответственно [4, с. 34]. В зависимости от специфики конкретного высказывания эти функции образуют в нем определенную иерархию: «Мы имеем дело с явле-
ниями доминантности, в которых на первый план выступает то одна, то другая из трех основных функций звукового языка» [там же, с. 3?]. Доминирующей для большинства коммуникативных актов является, по Бюлеру, репрезентативная функция [там же, с. Зб, 3G].
Приняв исходный принцип рассматриваемой модели, Р. Якобсон выделил в структуре речевой ситуации дополнительные конститутивные компоненты и коррелирующие с ними назначения языка. Помимо функций, описанных его австрийским предшественником, Якобсон различал фатическую (отвечает за поддержание контакта в процессе общения), метаязыковую (направлена на проверку тождественности языкового кода, используемого общающимися) и поэтическую функции [5, с. 2GG-2G2]. Вслед за Бюлером, он также утверждал иерархическую системность функций, реализующихся в конкретных коммуникативных актах. По мнению лингвиста, «различия между сообщениями заключаются не в монопольном проявлении какой-либо одной функции, а в их различной иерархии. Словесная структура сообщения зависит прежде всего от преобладающей функции» [там же, с. 198].
Ключевой чертой модели Бюлера -Якобсона является, с нашей точки зрения, ее подчеркнуто интегративно-иерархический характер. Можно спорить о статусе фа-тической или метаязыковой функции, но очевидно, что, по крайней мере, три базовых функции, одинаково признаваемые обоими исследователями, образуют неразделимое единство. Они могут рассматриваться как аспекты одного интегративного назначения, выступающего по отношению к ним в роли метафункции. Ни Бюлер, ни Якобсон не дали эксплицитного определения последней, хотя оба выводили свою модель из структуры речевой ситуации, ориентируясь на акт коммуникативного употребления языка. Признавая вместе с Бюлером примат репрезентативного («референтивного», «денотативного», «когнитивного») аспекта в
ком-муникативном использовании языка, Якоб-сон сближал его с коммуникативной функ-цией как таковой, вводя ее, таким образом, в число прочих аспектных функций [там же, с. 2G3]. Мы считаем, что принцип иерархической системности не выдержан в этой модели с достаточной последовательностью. Выделенные учеными консти-
тутивные функции являются аспектами единого - коммуникативного - назначения языка. Поэтому коммуникативная функция является не одной из всех, пусть даже центральной, первой среди равных, но исходной, первичной по отношению к остальным функциям. Репрезентация, апелляция, экспрессия могут реализовываться исключительно в акте коммуникации как отдельные его характеристики, доминирующие или периферийные для него.
Другим, едва ли не самым распространенным представлением системы языковых функций является бинарная модель, согласно которой языку свойственны два конститутивных назначения: с одной стороны, он обеспечивает коммуникацию, с другой, - служит инструментом и выражением деятельности сознания (В.З. Панфилов, Н.А. Слюсарева и т. д.). Каждая из названных целей реализуется в системе своих аспектов, являющихся по отношению к ним вторичными, подчиненными функциями. К частным проявлениям коммуникативной функции сторонники этой модели обычно относят контактоустанавливающий, конативный, волюнтативный, информативный и другие аспекты. Во втором -когнитивном, или, в других терминах, экспрессивном, идеационном, репрезентативном - назначении языка выделяют план предикации, денотации (номинации), референции, оценки и т.д. [6, с. 564-565].
Анализ этой модели также начнем с выяснения основополагающего для нее принципа. Следует заметить, что он не существует в виде четкой, эксплицитной формулировки. Дело в том, что две названных функции языка не выводятся дедуктивно в этой модели: их наличие постулируется как аксиома, как не требующий доказательств факт. Таким образом, данный принцип состоит в очевидности проявления целей использования языка. Центральная роль языка в когни-ции и коммуникации действительно несомненна. Проблемным для рассматриваемой модели является вопрос о соотношении этих процессов. Утверждая равенство и конечную самостоятельность двух базовых функций языка, сторонники данного подхода оказываются перед необходимостью найти очевидные подтверждения использования языка в двух указанных направлениях. Поскольку ясно, что коммуникация невозможна вне когниции, по отношению к которой она являет собой конечную цель, суть проблемы сводится к поиску свидетельств некоммуни-
кативного употребления языка. В качестве такого свидетельства неизменно указывают на феномен внутренней речи, в которой, по мнению этих ученых, «осуществляется особая, экспрессивная функция, не связанная непосредственно с коммуникацией» [7, с. 34].
Попробуем выяснить, насколько
справедливо приведенное утверждение. На основе того факта, что «лингвистические формы чаще употребляются мысленно, чем в речевом процессе», апологеты независимости когнитивной функции делают вывод о том, что внешняя речь есть «только частный случай» речевой деятельности [8, с. 129]. Возникает вопрос: в какой мере речь внутреннюю -мышление - можно относить к понятию речевой деятельности? Любая деятельность предполагает сознательность, проявляющуюся в целенаправленности и контролируемости. В отличие от говорения, мышление отнюдь не всегда обладает этими признаками, будучи в основе своей стихийным процессом, подчиненным приходящим извне впечатлениям. При этом, как свидетельствуют данные психолингвистики, внутренняя речь имеет специфическую природу, в которой единицы языка соединяются с невербальными образами на основе отличных от грамматических правил закономерностей (см. [9, с. 140]). Сделанные замечания показывают проблематичность сближения мышления с понятиями деятельности и речи, что еще раз ставит под вопрос возможность говорить о мышлении как о самостоятельном по отношению к коммуникации способе употребления языка.
Такой интерпретации мышления во многом способствует значительная разнока-чественность явления (или явлений), называемого внутренней речью, ставшая следствием некритического употребления этого термина, взятого из теории речевой деятельности Л.С. Выготского и А.А. Жинкина, в которой он был обоснован. В точке максимальной удаленности от локуции рассматриваемое явление не может считаться ни речью, ни даже деятельностью. С другой стороны, в тех случаях, когда мы, например, повторяем про себя продуманный или заученный текст, мы в самом деле оперируем речью, практически ничем не отличающейся от озвученного высказывания. Но когда мы сознательно употребляем язык в молчаливом рассуждении, наша речь является
«внутренней» только для стороннего наблюдателя, т. е. в материально-физиологическом плане. В сущности же она становится внешней по отношению к произведшему ее сознанию. Мы контролируем ее развитие, критикуя или принимая, устыжаясь или удивляясь своим мыслям. На наш взгляд, применительно к таким состояниям можно говорить об автокоммуникации. Мы слышим свою внутреннюю речь. Мысли, рождающиеся в рассуждении, звучат, и мы действительно проговариваем их. Только артикуляция в таких случаях имеет «зародышевый» характер, что, однако, не мешает фиксировать ее экспериментально.
Сказанное выше подводит нас к выводу о том, что мышление, в меру своей сознательности, является первой ступенью в процессе объективации содержания сознания. Эта ступень существует постольку, поскольку за ней всегда предполагается следующая, последняя: естественное, воплощенное высказывание. Заметим: предполагается, но не всегда реализуется. Процесс мышления вербализи-руется в той степени, в какой он ориентирован вовне, на Другого. Именно необходимость языковой объективации данных сознания для сообщения их окружающим сформировала феномен внутренней речи. «Сознание становится сознанием, только наполняясь... знаковым содержанием, следовательно, только в процессе социального взаимодействия» [10, с. 356]. В противном случае сознание выработало бы иные, не столь отягощенные материей и потому более эффективные способы оперирования, наподобие тех, которыми оно наделило компьютерный интеллект. Создав превосходящие естественные возможности способы «мышления» для машин, человек как думал, так и думает с помощью языка, потому что он поставлен перед необходимостью речи. В известных пределах мы свободны в выборе путей коммуникации: примерно одно и тоже содержание можно иногда выразить посредством слова, жеста, образа и т. д. Но мы не можем мыслить не так, как мы мыслим.
Таким образом, когнитивная функция языка является производной, причиннозависимой от коммуникативной. Примат последней определяется не «частотностью употребления языка с целью коммуникации» [11, с.14], а тем исключительным значением, которое имеет речевое общение для жизни и
сущности человека. Вспомним утверждение, сделанное в начале: вне коммуникации, вне речи язык не употребляется; прямо или косвенно его использование всегда обращено во внешний мир, к другому сознанию. Искусственные же «высказывания, образованные не с целью коммуникации», по справедливому утверждению А. Мартине, представляют собой не более чем «кальки с обычных высказываний, образуемых при общении, и не содержат ничего нового по сравнению с этими последними» [12, с. 535].
Анализируя бинарную модель, мы вновь, хотя на этот раз с другой стороны, пришли к обоснованию коммуникативного назначения языка как единственной его метафункции. И сейчас настало время рассмотреть еще один подход к осмыслению функциональной стороны языка - подход, именуемый монофункционализмом. В основе монофункциональной модели лежит принцип, согласно которому единство языковой природы должно проявляться в наличии абсолютного ее предназначения, по отношению к которому все реально существующие способы употребления языка могут рассматриваться как его аспекты, частные реализации. В свете предшествующего рассуждения очевидно, что таким предназначением является обеспечение коммуникации. «Коммуникативная функция, - справедливо утверждает Ю.Д. Дешериев, - проявляется во всех остальных функциях языка... Методологически охарактеризовать и определить любую функцию языка - значит в известном смысле охарактеризовать и определить конкретное проявление коммуникативной функции» [13, с. 221].
Признаваемая многими, эта идея очень редко получает должное развитие, так что зачастую мы имеем дело с «завуалированным монофункционализмом» [14, с. 38]. Так, фигурально-вежливо, Д.Н. Богушевич определил то, что, по сути, является следствием теоретической недоработки. Для концепций такого рода характерно помещение коммуникативного предназначения языка в один ряд с другими функциями: экспрессивной, конструктивной, поэтической и т. д. При этом утверждается, что образуемую на основе такого равноправия систему «можно представить себе как единую функцию, имеющую четыре (у разных авторов количество варьируется - А. К.) неразрывные стороны» [15, с. 359]. В то же время содержание этой метафункции остается необъяс-
ненным, хотя, как известно, только в контексте целого адекватно постигается значение аспектов. Легко заметить, что описываемому «уравниванию в правах» неизбежно сопутствует редукционистское истолкование коммуникации. Исследователи, рассматривающие коммуникативную функцию как одну из прочих, исходят из ее неоправданно суженных определений. Одни видят ее задачу в «регуляции поведения» (А. А. Леонтьев) или «организации деятельности» (Д.Г. Богушевич). Другие трактуют ее как функцию «обеспечения взаимопонимания между людьми» (А. Мартине) или, проще, «передачи мысли» (В.А. Аврорин). Третьи сближают ее с референцией - способностью языка выражать информацию о мире (Р.О. Якобсон). Приведенные дефиниции по-своему верны, но неполны. Если конечным назначением языка является обеспечение коммуникации, то в чем тогда состоит предельная цель последней? Кажется, не будет ошибкой сказать, что эта цель - в самой коммуникации. Человек, по слову Аристотеля, - общественное животное. Потребность в общении, отзывчивость, в широком смысле этого слова, образуют фундамент нашей природы. Коммуникативный процесс, в который вовлечены люди, народы, настоящие и прошлые цивилизации, создает специфически-чело-веческую среду - ЬеЪепзмтеИ:, культуру - в которой только и может сформироваться общество, а значит, существовать личность.
Правильно понятый монофункционализм представляет собой модель, построенную в соответствии со строго выдержанным принципом иерархической системности. В ее основании лежит факт, что вне коммуникации не существует каких-либо способов естественного употребления языка. Поэтому его единственной, абсолютной функцией является коммуникативная. Наличное многообразие целей, с которыми язык используется в жизни, представляет собой систему вариантов осуществления этой функции. По мнению Р.В. Пазухина, все аспекты реализации коммуникативного назначения языка делятся на два типа. Одни из них - «субфункции» - представляют собой механизмы, обеспечивающие работу метафункции языка [16, с. 43]. К ним, на наш взгляд, уместно отнести традиционно выделяемые составляющие когнитивной функции: номинацию, денотацию, предикацию и проч. В очерченном выше смысле эти явления не могут быть названы функциями: они суть то, что про-
исходит, когда мы употребляем язык, а не то, зачем мы его употребляем. Другие аспекты - «эпифункции» - являются способами «употребления языка в конкретных ситуациях» [там же]. Примеры, приводимые
Р.В. Пазухиным для иллюстрации эпифункций, показывают то, что в качестве различительного критерия последних он использовал характер речевой ситуации. Так, в роли эпифункции им рассматривается феномен внутренней речи, как случай интра-субъективной коммуникации, а также металингвистическая функция, реализующаяся в ситуациях, где предметом сообщения служит сам язык [там же, с. 48-50]. Очевидно, что данный критерий непригоден для построения классификации всех конкретных вариантов, в которых осуществляется коммуникативное назначение языка. Речевых ситуаций разного типа бессчетное множество и, кроме того, их состав постоянно меняется (вспомним здесь хотя бы те возможности, которые возникли с изобретением телефона, компьютера, интернета). Поэтому, исходя из специфики ситуации общения, мы должны прийти к признанию невозможности такой классификации. Однажды это уже было сделано Л. Витгенштейном, утверждавшим, что способы конкретного употребления языка могут описываться лишь на основе «семейных сходств», т. е. отдельных признаков и их комбинаций, общих для тех или иных групп высказываний.
Поскольку функционирование (или, что то же самое, способ использования) языка непосредственно обусловлено целью его употребления, постольку мы считаем, что более логичным будет определять эпифункции как частные коммуникативные назначения, реализуемые в конкретных высказываниях. Если коммуникация есть назначение языка в целом, тогда то, ради чего люди вступают в речевое взаимодействие в каждом отдельном случае и чего они хотят достичь осуществлением своего высказывания, составляет сущность эпифункций. В них, в виде конкретных речевых намерений, интенций, воплощается и осуществляется коммуникативная функция языка. Следует отметить при этом, что, в отличие от речевых ситуаций, интенции говорящих лучше поддаются классификации благодаря относительной универсальности, типичности и корреляции с определенными языковыми и речевыми единицами.
Стремясь к более точному анализу языкового функционирования, сосредоточим внимание на многообразии целей и способов употребления языка в коммуникации. Одним из «краеугольных камней» современной прагматики является тезис о том, что в каждом речевом акте одновременно осуществляется несколько интенций, объединяемых понятием иллокутивной силы высказывания. Они образуют иерархическую систему, в которой доминирует, как правило, одна интенция, образующая иллокутивную цель речевого акта. Рассматриваемая идея иерархической системности эпифункций языка берет свое начало в концепции К. Бюлера. Как было показано выше, Бюлер признавал синхронную представленность в каждом акте речи трех интенций, связанных с адресантом, адресатом и предметом сообщения. Экспрессия, апелляция и репрезентация образуют, по мысли этого ученого, иерархическое единство, соотношение частей которого зависит от особенностей отдельного высказывания. Нетрудно заметить, что современная типология коммуникативных намерений по-прежнему располагается в плоскости, заданной тремя описанными Бюлером векторами. Из всех существующих версий рассматриваемой типологии наиболее убедительными нам представляются те, что восходят к классификации иллокутивных актов Дж. Серля. По мнению этого философа, существует всего пять типов основных иллокутивных целей, отождествляемых нами с эпифункциями языка: «Мы сообщаем другим, каково положение вещей (representatives); мы пытаемся заставить других совершить нечто (directives); мы берем на себя обязательство совершить нечто (com-misives); мы выражаем свои чувства и отношения (expressives); наконец, мы с помощью высказываний вносим изменения в существующий мир (declaratives)» [1?, с. 253]. Любое высказывание обладает сложной интенциональной структурой: одни (одна) его иллокуции являются доминантными, другие отступают на периферию. При этом все интенции, возникая из осознания коммуникантом речевой ситуации в ее целом, тяготеют к определенным ее компонентам: к субъекту речи - экспрессивы, адресату -директивы, субъекту и адресату в их взаимосвязи - декларативы, комиссивы, предмету сообщения - репрезентативы.
Таким образом, функционирование языка обусловлено целями его употребле-
ния: то, для чего мы используем язык, определяет то, как мы это делаем. Исходя из этого, можно утверждать, что функция языка есть способ его целенаправленного и сознательного употребления.
Единственной функцией языка является коммуникативная. В процессе речи она осуществляется в виде системы своих частных реализаций - эпифункций. В соответствии с общим понятием языковой функции, последние следует определять и различать по тем конкретным целям, или, иначе, интенциям, с которыми люди участвуют в речевом взаимодействии.
Любое высказывание характеризуется определенной интенциональной структурой (иллокутивной силой), организованной по иерархическому принципу. Занимая вершинное положение в этой структуре, или, что то же самое, выступая в роли иллокутивной цели речевого акта, эпифункция определяет характер этого акта; а он, в свою очередь, «задает» прагматическую направленность того речевого жанра, в котором играет центральную, основополагающую роль.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Хаймс Д.Х. Этнография речи // Новое в лин-
гвистике. Вып. 7. М.: Прогресс, 1975. С. 42-95.
[2] Леонтьев А.А. Общественные функции языка и
его общественные эквиваленты // Язык и общество. М., 1968. С. 99-110.
[3] Демьянков В.З. Функционализм в зарубежной
лингвистике конца 20 века. Электронная версия // http://www.infolex.ru
[4] Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М.: Прогресс, 2000.
[5] Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структура-
лизм: «за» и «против». М., 1975. С. 193-230.
[6] Языкознание: Большой энциклопедический сло-
варь / гл. ред. В.Н. Ярцева. 2-е изд. М.: Большая российская энциклопедия, 1998.
[7] Онтология языка как общественного явления.
М.: Наука, 1983.
[8] Тезисы Пражского лингвистического кружка // Зве-
гинцев В.А. История языкохзнания Х1Х-ХХ веков в очерках и извлечениях. М., 1965. С. 123-140.
[9] Лурия А.Р. Язык и сознание. М.: МГУ, 1979.
[10] Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка // Бахтин М. М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Лабиринт, 2000. С. 349-486.
[11] Заика В.И. К вопросу о функциях языка // Вестн. Новгородск. гос. ун-та. 1998. № 4. С. 14-18.
[12] Мартине А. Основы общей лингвистики // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963. С. 366-356.
[13] Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика (К основам общей теории). М.: Наука, 1977.
