CC BY
130
Вопросы теории и истории государства и права
УДК Х062.06
К ВОПРОСУ О «СИСТЕМНОМ» ХАРАКТЕРЕ ПРАВА*
© Антонов М. В., 2015
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», г. Санкт-Петербург
В статье исследуется вопрос о системных качествах, которые приписываются праву. Автор выступает против поверхностных аналогий между «системами» в социальном, биологическом и техническом смыслах, указывает на трудности применения теории систем для описания и характеристики позитивного права. В работе разбираются некоторые аргументы в защиту тезиса о системности права и приводится критика таких аргументов.
Ключевые слова: системность права; правопорядок; единство права; механизм правового регулирования; правовая система; нормативность права.
В ряде предшествующих публикаций нами были высказаны критические аргументы против использования метафоры «системность» в правоведении [1]. Такая критика вызвала негативную реакцию со стороны некоторых теоретиков как в дискуссиях, так и в публикациях [2]. Не обращаясь к детальному анализу самой этой критики, здесь мы бы хотели уточнить некоторые моменты, недосказанность или нечеткая формулировка которых дали почву для указанных критических аргументов. При этом мы не будем повторять уже приведенные ранее аргументы, равно как заново обращаться к описанию тех «системных» построений отечественных и зарубежных правоведов, которые служили объектом критики.
Начнем собственно с объекта спора, а именно с системности. В методологическом плане под системностью в правоведении можно понимать проявляющуюся в юридическом мышлении и правовом дискурсе тенденцию описывать право как единую онтологическую сущность, приписывать праву как явлению целостный характер. Иными словами, стремление начать анализ права с постулирования изначального онтологического единства права как предмета познания. Это стремление в истории философии права выражалось в различных формах, которые так или иначе исходили из эссен-циалистской установки «редуцировать комплексность» права к одному из составляю-
щих право элементов. Будь это платоновская идея блага, аристотелевский месотес, гегелевский абсолютный дух или воля суверена у Джона Остина. Если в онтологической основе права лежит одно из таких начал (или некое иное начало), то и все конкретные проявления права мы можем рассматривать как единство во множестве — такова стратегия эссенциализма, на которой, по нашему мнению, в конечном итоге и базируется критикуемая идея «системности права». В этом отношении нужно уточнить, что высказанная критика не распространялась на другие аспекты целостности права — в частности, на единство процесса познания (права) и законов такого познания, на тезис (закон) о необходимой связи явлений и факт вплетенности права в эту всеобщую взаимосвязь и т. п. К этому вопросу мы вернемся позже.
Попробуем отказаться от эссенциализма и после этого задаться вопросом: что же сможет тогда обосновать единство, целостность, «системность» права [3], если множественность проявлений права — идей, фактов, ценностей, эмоций, отношений и т. п. не группируется вокруг некоего основополагающего онтологического начала? Ответ нам кажется очевидным — в таком случае попросту необходимо отказаться от постулата онтологического единства права и признать, что право как единый предмет познания предстает перед нами только
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 15-03-00345) и Научного фонда НИУ ВШЭ (грант № 15-09-0268).
a posteriori, после того, как это единство создается, конструируется актом мышления [4]. Примерно эту роль играют концепция основной нормы в чистом учении о праве Г. Кельзена или концепция правила признания у Г. Л. А. Харта. Схожие выводы могут вытекать из логики антропологического, коммуникативного, синергийного и прочих «постклассических» подходов к праву: единство права не представляет собой изначального природного или социального факта, но конструируется в процессе межличностного (также и межгруппового) взаимодействия применительно к заданным социокультурным условиям, путем «социального конструирования реальности» [5].
Итак, одна из перспектив спора о системности в праве — это вопрос об изначальном (онтологическом) или производном (эпистемологическом) единстве права. В этом плане мы бы хотели уточнить свою позицию: применительно к критике постулата системности мы не соглашаемся с первым аспектом — с эссенциалистской идеей об онтологическом единстве права (как социального явления, психологического переживания, ценности, воли суверена и т. п., либо как синкретической «интеграции» этих аспектов [6]). Согласно такому эссенциализму, тот или иной подход к сущности права, к пониманию «сущности процесса и результата целенаправленной мыслительной деятельности человека, включающего в себя познание права, его восприятие (оценку) и отношение к нему как к целостному социальному явлению» [7], являет собой исходный пункт правопо-знания. Вместе с тем мы далеки от того, чтобы отрицать общефилософский принцип единства познания, который требует конструирования единого предмета познания, за счет чего обеспечиваются единство и последовательность рассуждений об этом предмете. Иными словами, можно мыслить право как единый предмет, не разделяя при этом постулат об онтологическом единстве права, о его так называемой системности.
Известно, что одной из характерных черт античной философии было натуралистическое стремление видеть общество и природу как единое целое, подчиненное одинаковым законам. Этим единством выдающиеся умы античного мира, от Платона и Аристотеля до Цицерона и Августина, обосновывали идею естественного права, выводимую, в конечном счете, из
онтологического единства универсума и, стало быть, из совпадения законов природных и законов социальных (среди которых и правовые нормы). Нечто подобное, на наш взгляд, проделывают и апологеты «системности в праве», когда утверждают (с разной степенью последовательности и убедительности, в разных формулировках, но все же примерно в одном и том же духе), что онтологическое единство права обусловлено онтологическим единством общества (единством социального взаимодействия, коммуникации и т. п.). Если этот тезис верен, то из того, что мы воспринимаем окружающий мир (применительно к античной юснатуралистической логике) или социальную действительность (применительно к рассуждениям о социокультурных основаниях единства права) как единое целое, следует логическая необходимость считать и право (как составную часть природной или социокультурной действительности) изначально онтологически целостным, т. е. системным образованием.
Но эта логика не является бесспорной. Мы не будем обращаться к сугубо эпистемологическим вопросам о том, за счет чего образовано единство окружающего мира — дано ли оно изначально или же создается актом человеческого мышления: после того, как этот вопрос был поставлен И. Кантом в его «Критиках ...», философы пролили немало чернил (и продолжают это делать) в дебатах по этому поводу. Мы надеемся, что философски просвещенный читатель в курсе современного состояния этих дебатов и может занять в них ту или иную позицию. Выбор позиции в этом аспекте не так важен для наших рассуждений здесь (хотя, разумеется, конструктивистский подход изначально разрушает постулат системности права, понимаемый как постулат онтологического единства права). Нас более интересует логическая связка между постулатом единства мира (необходимой связи) и постулатом системности права.
Если мы принимаем философскую аксиому «Все содержится во всем» (иногда называемую «законом» необходимой связи), согласно которой все вещи и процессы в окружающей нас действительности необходимым образом связаны между собой, то можно ли такую аксиому (закон) использовать для аргументации тезиса о системности права? Представляется, что логических и философских оснований к этому нет. Из
аксиомы необходимой связи мы можем разве что вывести тезис о том, что правовые явления и процессы связаны со всеми другими процессами и явлениями, происходящими в окружающем мире. Что юридические нормы — их содержание, применение, значение и т. п. — обусловлены уровнем развития общества, его экономики, социальной структуры и т. п., что юридическая ментальность зависит от правовой культуры, а та, в свою очередь, от общей культуры общества, что в конечном итоге съеденный судьей завтрак может повлиять на его решение, а классовая принадлежность парламентариев, возможно, детерминирует содержание принимаемых ими законов и т. п. Но все это все же нечто иное, чем доказательство того, что все явления и процессы, которые мы называем правовыми (опираясь при этом на различные теоретические конструкции, неизменно проявляющие свой субъективизм), необходимым образом взаимосвязаны между собой и отграничивают себя (от-дифференцируют, если воспользоваться терминологией Н. Лу-мана) от других социальных явлений. Эмпирическая верификация этого тезиса (о системности права как его от-дифференциа-ции) представляется невозможной, с одной стороны, по причине субъективизма критериев отграничения права и не-права (этот субъективизм обнаруживается даже в контексте лумановских рассуждений о самодифференциации права в социальной среде, поскольку этим рассуждениям немецкий мыслитель предпосылает собственное понимание того, что для него есть право), и с другой стороны, в силу неизбежного присутствия в праве волевого начала (даже в обычном праве, не говоря уже о праве законодательном или прецедентном), которое ставит под вопрос объективацию «правовой системы» как целостности — если воля отдельного субъекта может изменить связь правовых явлений между собой, то значит, они не находятся в «необходимой» связи [8]. Другой вопрос, насколько здесь можно становиться на позиции философского детерминизма и утверждать, что воля людей обусловлена структурой экономического производства (диалектикой производственных сил и отношений) или каким-то иным объективным началом...
В этом плане, не соглашаясь с объективизмом и детерминизмом в социальных науках, мы сочли возможным предложить ограничить использование «системных»
понятий (неизменно обнаруживающих свои натуралистические и объективистские основания) в области правоведения. Причем речь идет о доктринальном правоведении: области понятий и схем, описывающих позитивное право. Разумеется, в собственно философско-правовом плане было бы совершенно бессмысленно ограничивать сторонника лумановской социологии в использовании «системной» терминологии при рассуждениях о взаимосвязи права и общества. Такая терминология может быть небесполезной для марксистских философов права, что доказывается живучестью системных аллегорий в советской и постсоветской юриспруденции, для гегельянцев, сторонников социологического функционализма или социальной антропологии в области философии права, и проч. Иными словами, «системные» понятия могут и даже в некоторых отношениях должны применяться в философско-правовых, социолого-правовых, сравнительно-правовых рассуждениях и конструкциях в рамках определенных «языковых игр», о чем справедливо пишет А. В. Поляков.
Наш тезис заключался в непригодности этих понятий для юридической догматики, где, как мы попытались показать, «системные» понятия и схемы, как ни парадоксально, разрушают целостное описание правового порядка. В этом смысле полезным было бы отграничивать термин «правовая система» (в широком философском смысле этого термина, охватывающего тот или иной круг явлений и процессов для изучения их взаимодействия с другими социальными явлениями и процессами) от термина «правовой порядок», понимаемого на кельзеновский манер как цепочка правомочий по созданию и применению норм права (динамический порядок) или как иерархия правовых норм по отношению друг к другу (статический порядок). И уже другой теоретический вопрос образуют проблематика точных понятийных границ этого термина («правопорядок»), выбор подходящей для того или иного доктринального среза юридических исследований теории правопорядка. В этом смысле кельзеновская доктрина не представляется, разумеется, истиной в последней инстанции и ничто не препятствует ее переосмыслению или ее замене на другую доктрину [9]. В аргументации сторонников системности права всегда присутствует этот аспект правового порядка: некая норма или некое правило только тогда может быть рас-
смотрено как правовое, если оно принадлежит к тому или иному правовому порядку («правовой системе» или «системе права»). Это, действительно, так. Вопрос не в оспаривании этой аксиомы, а в выборе подходящей и не вводящей в заблуждение терминологии.
Можно упомянуть и другой, общефилософский аспект. Сама по себе идея единства права не представляет собой чего-то монолитного и однозначного, как это могло бы показаться сторонникам социологического объективизма в правоведении. Как показывает история (и современность) социальной и юридической философии, тезис о единстве права может указывать на разные, отличные друг от друга гипотезы. Это может быть гипотеза логического единства всех правовых норм (их принадлежности, включенности в одну и ту же цепочку логических посылок и выводов) [10]. Речь может идти об эпистемологическом единстве языковых конструкций, объединенных под термином «право» [11], о фактическом единстве структуры социального регулирования [12], об аксиологическом единстве иерархии правовых принципов [13], о процедурном единстве процесса юридической аргументации [14], синергетическом единстве правовых процессов [15] и т. п. Нередко правоведы находят системность в определенных ценностях, принципах, идеях, которые, как предполагается, изначально присутствуют в праве. Для того чтобы описать то измерение права, которое характеризуется «всепронизывающим» началом справедливости, человеческого достоинства или какой-либо иной ценности, философы иногда пользуются термином «система». Согласно мнению таких авторов, как Р. Дворкин, Р. Алекси, Л. Фуллер и др., несмотря на кажущуюся разрозненность, неполноту правовых установлений, в праве есть своего рода аксиологическое единство, «мораль права», которая делает из права единое смысловое целое, «систему» [16]. Так, Н. Маккормик рассматривал право как систему, цельность которой задается единством принципов, а это единство, в свою очередь, является результатом реализации определенных ценностей [17].
Другая трудность заключается в следующем: чтобы утверждать об онтологическом единстве права, необходимо предположить возможность окинуть взором все многообразие правовых явлений (явлений, называемых или квалифицируемых как право-
вые), посмотреть на право «с точки зрения Бога», если воспользоваться гиперболой Х. Патнема [18]. Все это дает основания предположить, что право не обязательно должно представать в теоретических рассуждениях как некое единство: право можно описывать как множество разнородных практик, слоев социальной действительности, интеллектуальных представлений и т. п. Нужна ли для правопознания гипотеза об их необходимом единстве? На наш взгляд, нет: о праве можно думать как о разнородном явлении, относимом к границам понятия «право» не по содержательным, а по формальным критериям. Если же настаивать на содержательном (процессуальном и т. п.) единстве права, то нельзя не замечать при этом, что вышеперечисленные гипотезы единства («системности») могут вступить в конфликт друг с другом. Так, идея эпистемологического единства может оказаться в противоречии с идеей процедурного или фактического единства.
Опасность «системной» терминологии заключается в ее потенциальном антропоморфизме, в хорошо известном из истории социальной философии уподоблении социума и организма [19]. Такое уподобление, как мы попытались показать в наших работах по проблематике системности права, как правило, эксплицитно или имплицитно присутствует на страницах трудов сторонников «системности права». Эти «системные» термины обозначают склонность, привычку мыслить право и юридические явления наподобие технических механизмов, математических, физических, биологических и иных систем [20]. Они укоренены в лексиконе юристов, которые говорят об органах или главе юридического лица, зачастую забывая об аллегоричности, антропомофности таких терминов, либо говорят о механизме или системе права, не учитывая существенной разницы, существующей между природными и нормативными явлениями. Наделение права свойствами воления, мышления, целеполагания («право регулирует», «целью права является»...), объяснение строения права по аналогии со структурой математических систем, для которых характерна полнота и беспро-бельность, биологических систем, которые саморазвиваются и самоструктурируются в процессе эволюции — это те аспекты, на которые юристам следует обращать особое внимание, избегая поверхностных аналогий и идеологической предвзятости [21].
Такой «системный» или органистический антропоморфизм можно найти и в рамках антропологического подхода, для которого базовым элементом является человек. Объяснение мира через человека может быть разнообразным: органицизм, эволюционизм и прочие подходы вполне вписываются в формат антропологичности. Человек многогранен, его можно рассматривать как биологическое существо, как homo sapiens, как духовную сущность (образ Божий), как социального агента и проч. В этом аспекте программа антропологической юриспруденции кажется безграничной. Чтобы получить полное представление о человеке, нужно принимать во внимание все аспекты. Это утверждение разумно, но не дает ясности по поводу границ права в перспективе антропологического подхода: должна ли каждая грань человеческого существа приниматься во внимание при изучении права? В социальном мире, в среде обитания человека есть множество факторов, фактов, процессов, которые привычно выводятся за пределы права и обычно не учитываются при характеристике природы права. Для обозначения физических, физиологических, духовных и многих других процессов существуют свои термины, аналитически (в рамках существующих научных конвенций) исключающие применение к ним правовых категорий. Можно, конечно, задаваться вопросом о том, имеют ли право лучи в коллайдере отклоняться от физически заданной траектории, имеет ли право Бог (мыслимый антропоморфно) нарушать свои собственные законы... Эти вопросы не лишены курьезности, некоторым из них в Средневековье уделялось огромное значение. Но приближают ли они к познанию сущности права и объясняют ли адекватно его действие? На этот счет есть большие сомнения. И системные аллегории, призванные развенчать такие сомнения, своей цели не достигают.
Для описания права и его действия юриспруденция выработала особый концептуальный аппарат, позволяющий юристам понимать друг друга (есть трудности культурного и цивилизационного порядков, но для их разрешения существует компаративистика). Если юрист желает остаться последовательным при описании предмета своего исследования (права), ему следует оставаться в пределах этих специальных языковых конструкций, логических и
интеллектуальных схем [22]. Эту идею с наибольшей яркостью выразил Кельзен, пытаясь очистить правоведение (но не право!) от чужеродных элементов. Его мысль упрощенно можно выразить так: у права есть много аспектов, но юристы изучают с помощью юриспруденции только нормативный аспект, для других аспектов есть свои научные дисциплины (социология права, юридическая психология и проч.). Односторонность такого анализа права вызвала много критики, но иных, более ясных критериев разграничения предметов науки о праве и других наук пока не предложено. Г. Л. А. Харт, Дж. Раз и другие нормативисты после Кельзена пытались смягчить предложенную им жесткую схему, но последовательности в рамках позитивизма («мягкого», «инклюзивного») это не добавило. Одна из наиболее последовательных альтернатив проекту отграничения науки о праве от других наук была предложена в рамках правового реализма. Вера в обязывающую силу норм является лишь фантазмом, по выражению Л. И. Петра-жицкого, атавизмом магии (А. Хэгерстрем), а законы — лишь знаками, по которым можно гадать о том, что есть право (К. Ллевеллин). Единственное эмпирически верифицируемое и, стало быть, научно ценное знание в сфере юриспруденции — предсказание будущего поведения судей или других субъектов права. Для получения такого знания следует отказаться от изучения права в терминах самой юриспруденции (отказаться от «трансцендентального нонсенса», по выражению Ф. Когена), поскольку это ведет к циркулярности, и изучать право в терминах социальных и иных наук, которые позволяют вскрыть суть права и его действия с точки зрения человека и условий его жизни. В этом смысле объясним интерес американских реалистов к этнологии, а их последователей (критические правовые исследования, феминистская или расовая юриспруденция и т. п.) — к изучению взаимосвязи между реальными правовыми практиками и социальным (гендерным, классовым, расовым и проч.) положением субъектов. Но этот реализм приводит к разрушению сложившейся (по меньшей мере, в странах романо-герман-ского права) догматики и методологии пра-вопознания, не принося при этом значимых научных дивидендов [23].
Все эти направления теоретической юриспруденции (реализм, юснатурализм,
социоантропологизм и проч.) несут определенные концептуальные риски. Это верно и по отношению к нормативизму (юридическому позитивизму в узком смысле). Этого мы не думали отрицать: ограниченность перспектив нормативистской юриспруденции, действительно, исключает ее применимость для обсуждения эффективности действия права, взаимодействия права и других регуляторов и многих других вопросов социальной философии или философии права. Это объясняется методологическим замыканием права в циркулярную самореферентную схему, с превращением (в той или иной степени) науки о праве в юриспруденцию понятий. Но это, как представляется, все же лучше, чем растворение права в реалиях повседневной жизни, где правоведу следует изучать огромный массив фактов, влияющих на правовое поведение, чтобы объяснить действие права. В этом последнем смысле известный пример Дж. Франка с объяснением решения судьи через качество завтрака, который он съел перед судебным заседанием, может продемонстрировать методологическую опасность «антропологического измерения права». Есть резоны открещиваться от позитивизма (в смысле либо этатизма Дж. Остина, либо нормативизма Г. Кельзена, либо одной из версий «мягкого» позитивизма) по причине его неспособности исследовать все факторы, влияющие на формирование и применение права в обществе. Но для преодоления пресловутой узости позитивизма нужны твердые методологические основания, в разработке которых современная философия права пока не преуспела. В новейшей истории юриспруденции в качестве доказательства неготовности правоведения перейти от позитивистской методологии к чему-то более утонченному служат именно такие идеи, как системность права, где — за недостатком адекватных экс-пликативных схем — действие и структура права объясняются по аналогии с биологическими или математическими системами. ^
1. См.: Антонов М. В. О системе и отраслях законодательства // Право и экономика. 2011. № 3. С. 53—58; Он же. Система права и система законодательства: проблемы разграничения / / Правовая система общества: проблемы теории и практики : тр. Междунар. науч.-практ. конф. СПб., 2011. С. 303—306; Он же. Систематизация права: в поисках эффективности / под ред. О. Л. Савенок [и др.]. Классическая и постклассическая методология развития юридической науки. Минск, 2013.
2. Ср., в частности, рассуждения об эмерджентности права у профессора Полякова: Поляков А. В. Языковые игры в юриспруденции // Изв. вузов. Правоведение. 2014. № 1. С. 6—7. Эти рассуждения основываются на смешении
двух правовых реалии: позитивного права как властно установленных норм и права в «широком смысле» как формы социального контроля (следуя Г. Д. Гурвичу, назовем это право социальным). Хоть эти реалии и обозначаются одним и тем же термином «право», они имеют разный объем. Поэтому высказывания об одной из этих реалий не всегда могут быть экстраполированы на другую. Это верно как для отношения высказываний о позитивном праве по отношению к праву социальному (поскольку это последнее содержит элементы, не включенные в позитивное право), так и в обратную сторону: позитивное право может содержать так называемые мертвые или несправедливые (если вспомнить рассуждения Радбруха о «законном неправе») нормы, которые частью социального права могут не признаваться. Право как социальный регулятор может возникать спонтанно, стихийно, эмерджент-но — на это было убедительно указано Эрлихом, Гурвичем, Тимашевым и другими классиками социологии права, но вместе с тем эмерджентность позитивного права (идея, которая критиковалась нами в статье, на которую ссылается профессор Поляков) представляет собой contradictio in adjecto, поскольку позитивное право обычно определяется как совокупность правил, установленных согласно известному порядку.
3. Применительно к целям наших рассуждений здесь, мы не будем терминологически различать между этими аспектами. Хотя применительно к другим вопросам (например, в аспектах словоупотребления) различие этих аспектов оказывается весьма полезным в плане развенчания тезиса о системности права (см.: Антонов М. В. О системности права и «системных» понятиях в правоведении. С. 30 и далее).
4. Это, как представляется, вовсе не вступает в конфликт с основными тезисами постклассического понимания права (ср., напр.: Честнов И. Л. Постклассическая теория права. СПб., 2012; Павлов В. И. Энергийно-правовой дискурс как постклассическая антропология права. К началам деконструкции классической модели юридической ответственности // Изв. вузов. Правоведение. 2012. № 2. С. 14—39).
5. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.
6. Ср.: Антонов М. В. Об интегральной юриспруденции и энциклопедии правоведения // Энциклопедия правоведения или интегральная юриспруденция? Проблемы изучения и преподавания / отв. ред. В. Г. Графский. М., 2013. С. 88—98.
7. Леушин В. И., Перевалов В. Д. Понятие, сущность и социальная ценность права // Теория государства и права. М., 1998. С. 217.
8. Ср.: Raz J. The Identity of Legal Systems // The Authority of Law: Essays on Law and Morality. Oxford, 1979. Р. 79-102.
9. Напр.: Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. О понятии правового порядка // «Нормативные системы» и другие работы по философии права и логике норм. СПб., 2013. С. 211-222; Булыгин Е. В. Право и время // Там же. С. 285-301.
10. В этом смысле нормативные системы (как пропозиции, имеющие общие основания и приводящие к одинаковым следствиям) понимаются Альчурроном и Булыгиным (Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. Нормативные системы // «Нормативные системы» и другие работы по философии права и логике норм). См. также: Belt^n J. F., Ratti G. B. (eds.) The Logic of Legal Requirements. Essays on Defeasibility. Oxford, 2012.
11. Напр.: Teubner G. How the law thinks: toward a con-structivist epistemology of law // Law and Society Review. 1989. N 23(5). Р. 727-758.
12. Напр.: Bourdieu P. The Force of Law: Toward a Sociology of the Juridical Field // Hastings Law Journal. 1986. N 38(5). Р. 814-853.
13. Напр.: Furton E. J. Restoring the Hierarchy of Values to Thomistic Natural Law // American Journal of Jurisprudence. 1994. N 39 (1). Р. 373-395.
14. Stone J. Legal System and Lawyers' Reasoning. London, 1965.
15. Павлов В. И. Методологические основания антропологической концепции права // Право Украины. 2014. № 1. С. 166-181.
16. Дворкин Р. О правах всерьез. М., 2004; Фуллер Л. Мораль права. М., 2007; Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму). М., 2011.
17. MacCormick N. Coherence in Legal Justification // Theory of Legal Science / A. Peczenik et al. (eds.). Dordrech, 1984. Схожие идеи были высказаны Джозефом Разом (Raz J.
The Relevance of Coherence // Ethics in Public Domain. Oxford, 1994).
18. Putnam H. Reason, Truth and History. Cambridge, 1981. Р. 41 etc.; Патнем Х. Разум, истина и история. М., 2002. С. 70 и далее.
19. Другая опасность — это техноморфизм, уподобление правопорядка математической или физической системе. Но такого рода воззрения гораздо реже встречаются в нашей юриспруденции (напр.: Лобовиков В. О. Математическая логика естественного права и политической экономии: математическая философия экономики и права. Екатеринбург, 2005; Он же. Математическая этика, метафизика и естественное право: алгебра метафизики как алгебра формальной аксиологии. Екатеринбург, 2007), поэтому в настоящей работе мы воздержимся от их оценки, которая требует специального исследования.
20. На что, в частности, указывает пристрастие «системо-логов» права к цитированию Варелы и Матураны для обоснования своих тезисов.
21. Например, А. Печеник прямо утверждал, что основной целью юристов, разрабатывающих юридическую догматику, должно стать утверждение и обоснование единства правовой системы (Peczenik A. Law, Morality, Coherence and Truth // Ratio Juris. 1994. N 7. Р. 146-176).
22. Bulygin E. On Legal Interpretation // Alexy R., R. Dreier (eds.). Legal System and Practical Reason. Stuttgart, 1993. Р. 11-22.
23. См. об этом: Антонов М. В. Нужна ли юристам теория права? // Коммуникативная теория права и современные проблемы юриспруденции / под общ. ред. М. В. Антонова, И. Л. Честнова. СПб., 2014. Т. 2: Актуальные проблемы философии права и юридической науки в связи с коммуникативной теорией права. С. 306-320.
список литературы
Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму) / Р. Алекси. — М. : Инфотропик Медиа, 2011. — 192 с.
Альчуррон К. Э. «Нормативные системы» и другие работы по философии права и логике норм / К. Э. Альчуррон, Е. В. Булыгин. — СПб. : УИК, 2013. — 380 с.
Антонов М. В. Нужна ли юристам теория права? // Коммуникативная теория права и современные проблемы юриспруденции / под общ. ред. М. В. Антонова, И. Л. Честнова. — СПб., 2014. — Т. 2: Актуальные проблемы философии права и юридической науки в связи с коммуникативной теорией права. — С. 306—320.
Антонов М. В. О системе и отраслях законодательства // Право и экономика. — 2011. — № 3. — C. 53—58.
Антонов М. В. Об интегральной юриспруденции и энциклопедии правоведения // Энциклопедия правоведения или интегральная юриспруденция? Проблемы изучения и преподавания / отв. ред. В. Г. Графский. — М., 2013. — С. 88—98.
Антонов М. В. Система права и система законодательства: проблемы разграничения // Правовая система общества: проблемы теории и практики : тр. Междунар. науч.-практ. конф. — СПб., 2011. — C. 303—306.
Антонов М. В. Систематизация права: в поисках эффективности // Классическая и постклассическая методология развития юридической науки / под ред. О. Л. Савенок [и др.]. — Минск, 2013. — С. 64—76.
Бергер П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. — М. : Медиум, 1995. — 323 с.
Дворкин Р. О правах всерьез / Р. Дворкин. — М. : РОССПЭН, 2004. — 392 с.
Леушин В. И. Теория государства и права / В. И. Леушин, В. Д. Перевалов. — М. : НОРМА-ИНФРА М, 1998. — 523 с.
Лобовиков В. О. Математическая логика естественного права и политической экономии: математи-
ческая философия экономики и права / В. О. Лобовиков. — Екатеринбург : УрО РАН, 2005. — 657 с.
Лобовиков В. О. Математическая этика, метафизика и естественное право: алгебра метафизики как алгебра формальной аксиологии / В. О. Лобовиков. — Екатеринбург : УрО РАН, 2007. - 408 с.
Павлов В. И. Методологические основания антропологической концепции права / / Право Украины. — 2014. — № 1. — С. 166—181.
Павлов В. И. Энергийно-правовой дискурс как постклассическая антропология права. К началам деконструкции классической модели юридической ответственности // Изв. вузов. Правоведение. — 2012. — № 2. — С. 14—39.
Патнем Х. Разум, истина и история / Х. Патнем. — М. : Праксис, 2002. — 296 с.
Поляков А. В. Языковые игры в юриспруденции // Изв. вузов. Правоведение. — 2014. — № 1. — С. 6—11.
Фуллер Л. Мораль права / Л. Фуллер. — М. : ИРИСЭН, 2007. — 306 с.
Честнов И. Л. Постклассическая теория права / И. Л. Честнов. — СПб. : Алеф-Пресс, 2012. — 650 с.
Beltran J. F. The Logic of Legal Requirements. Essays on Defeasibility / J. F. Beltran, eds. G. B. Ratti. — Oxford : Oxford University Press, 2012. — 434 р.
Bourdieu P. The Force of Law: Toward a Sociology of the Juridical Field // Hastings Law Journal. — 1986. — N 38. — Р. 814—853.
Bulygin E. On Legal Interpretation // Alexy R. Legal System and Practical Reason / eds. R. Dreier. — Stuttgart, 1993. — Р. 11—22.
Furton E. J. Restoring the Hierarchy of Values to Thomistic Natural Law // American Journal of Jurisprudence. — 1994. — N 39. — Р. 373—395.
Peczenik A. Law, Morality, Coherence and Truth // Ratio Juris. — 1994. — N 7. — Р. 146—176.
Putnam H. Reason, Truth and History / H. Putnam. — Cambridge : Cambridge University Press, 1981. — 236 р.
Raz J. The Authority of Law: Essays on Law and Morality / J. Raz. — Oxford : Clarendon Press, 1979. — 360 р.
Raz J. Ethics in Public Domain / J. Raz. — Oxford : Clarendon Press, 1994. — 390 р.
Stone J. Legal System and Lawyers' Reasoning / J. Stone. — London : Stevens & Sons Ltd, 1965. — 459 р.
Teubner G. How the law thinks: toward a construc-tivist epistemology of law // Law and Society Review. — 1989. — N 23(5). — Р. 727—758.
To the Question of «Systemacity» of the Law
© Antonov M., 2015
The present paper deals with the question about systemic properties that are attributed to law. The author criticizes the superfluous analogies between 'systems' in the social, biological and technical senses, and articulates the difficulties connected with application of system theory for description and explanation of the positive law. In this paper are also considered some arguments in the defence of the thesis about systemacity of law, the author provides his critical counter-arguments.
Key words: systemacity of law; legal order; unity of law; mechanism of legal regulation; legal system; norma-tivity of law.
