CC BY
17Теологический вестник Смоленской Православной Духовной Семинарии. 2015. С. 48-54
УДК 27-9
Гавриленков Алексей Фёдорович Смоленский государственный университет, Смоленская Православная Духовная Семинария
К вопросу о религиозной ситуации в Российской империи в 1903—1917 гг.
Ключевые слова: Русская Православная Церковь, российское государство, Священный Синод, Февральская революция 1917 года, Временное правительство.
В статье рассматривается ситуация с 1903 по 1917 годы в истории Русской Православной Церкви. Законодательные акты начала XX века существенно изменили религиозную ситуацию в России. Ведущие инославные и иноверческие вероисповедания имели свои уставы духовных дел. Однако Православие, оставаясь господствующей религией, не имело документа, регулирующего правовое положение Православной Церкви, поскольку она считалась частью государственного аппарата.
В начале XX века русское правительство во главе с П.А. Столыпиным попыталось законодательно закрепить и защитить правовыми механизмами гармоничное сочетание православных основ российской цивилизации с эволюционным расширением границ религиозной свободы, однако не нашла поддержки политических кругов.
Период с 1903 по 1917 годы — время эпохальное в истории Русской Православной Церкви. Перемены наметились в 1903 году, когда в манифесте от 26 февраля было заявлено: «...мы с непреклонною решимостью незамедлительно удовлетворить назревшим нуждам государственным, признали за благо: Укрепить неуклонное соблюдение властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости, начертанных в основных законах Империи Российской, которые, благоговейно почитая Православную Церковь первенствующей и господствующей, предоставляют всем подданным нашим инославных и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и богослужения по обрядам оной» [9].
С 6 декабря 1904 г. обер-прокурор Синода стал членом Государственного совета, Комитета министров и Совета министров по должности. Обер-прокурору был присвоен чин II класса с правом на мундир 2-го разряда, а его товарищу — чин III класса с правом на мундир 3-го разряда [2, с. 295].
17 апреля 1905 г. последовал специальный указ «Об укреплении начал веротерпимости». В нем впервые признавался юридически возможным и ненаказуемым переход из Православия в другую христианскую веру [5].
Главным результатом указа 17 апреля 1905 г., хотя и именовавшегося указом «Об укреплении начал веротерпимости», однако фактически означавшего установление в стране свободы вероисповеданий, исследователь А.А. Сафонов считает юридическое закрепление права личности менять свое вероисповедание и выходить из православия. Переходы в рамках христианских исповеданий разрешались в законодательном
порядке, переходы в иноверие, как противоречившие «истинности высоких начал, лежащих в основе веры Христовой», юридического признания не получили, однако допускались [8].
Важным следствием Указа от 17 апреля 1905 г стала либерализация уголовного законодательства, отмена уголовной репрессии за отпадение от христианства (в том числе и от православия), амнистия для лиц, осужденных за религиозные преступления.
В целом Православная Церковь в начале ХХ века в России сохраняла свои, прежние, дореформенные позиции: православие оставалось господствующей религией. «Охранительными» оказались некоторые положения «Уголовного уложения». В соответствии с «Уголовным уложением» различному уголовному наказанию подвергались лица, возлагавшие хулу на Православную веру, догматы и установления Православной Церкви [6, с. 485-486].
Указ 17 апреля 1905 г. оказал позитивное влияние на религиозную ситуацию в империи. С его изданием из Православной Церкви уходили лица, принадлежавшие к ней формально: униаты Западного края (перешли в католичество), латыши (отпали в протестантизм), крещеные татары приволжских губерний (перешли в мусульманство), старообрядцы и сектанты.
Всего за 1905-1907 гг. из православия в католичество перешло свыше 170 тысяч человек, 36 тысяч насильственно крещеных татар и башкир вернулись в ислам, около 10 тысяч человек перешло в протестантство [3]. Однако в масштабах страны эти данные, касающиеся вероисповедных переходов, для РПЦ были не катастрофическими.
В начале ХХ века сложилась странная ситуация в законодательном оформлении положения Русской Православной Церкви в новых условиях. Православие имело, согласно Главе 8 Основных Законов Российской Империи, статус господствующей религии, но документа, регулирующего правовое положение Православной Церкви не существовало, поскольку она считалась частью государственного аппарата.
Ведущие инославные и иноверческие вероисповедания имели свои уставы духовных дел, опубликованные в Томе XI Свода Законов России. Такие уставы были разработаны для католиков, протестантов, армяно-григорианской церкви, караимов, иудеев, мусульман, ламаитов и язычников.
Таким образом, «первенствующее» православие оказывалось юридически бесправным и накрепко подчиненным государству. Не прояснил ситуации и известный указ императора Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г., который расширил пределы свободы совести российских граждан, но не уточнил правовой основы отношений государства к религиям, а по некоторым пунктам вступил в разительное противоречие с Основными Законами Российской Империи.
Характерно, что против указов первыми выступили представители господствующей Церкви: последняя получала ощутимую помощь от государства, но платила своей зависимостью от царя и ответственностью за просчеты верховной власти. Это положение попытались исправить премьер-министр П.А. Столыпин и Государственная Дума.
6 марта 1907 г. Столыпин внес от Министерства внутренних дел несколько проектов, которые должны были изменить действующее отечественное вероисповедное законодательство в соответствии с высочайшими указами 17 апреля и 17 октября 1905 г. Среди них были законопроекты об инославных и иноверных обществах, а также об отношении государства к отдельным исповеданиям и т.д.
Только через два года III Государственная Дума смогла рассмотреть эти предложения: 22 мая 1909 г. премьер-министр представил законопроекты депутатам и встретил их понимание. Но ни один из проектов так и не стал законом: некоторые из них были отвергнуты Думой, другие — Государственным Советом, третьи — самодержцем российским.
Таким образом, попытка премьер-министра П.А. Столыпина законодательно закрепить и защитить правовыми механизмами гармоничное сочетание православных основ российской цивилизации с эволюционным расширением границ религиозной свободы не нашла поддержки политических кругов.
Тем не менее, Русская Православная Церковь оставалась мощной церковной организацией. В 1917 г. православными считались 72% населения страны. В РПЦ насчитывалось 67 епархий и 48000 приходов, в которых действовали 80792 храма, 1025 мужских и женских монастырей, высшую иерархию составляли 130 митрополитов, архиепископов и епископов. Церкви принадлежало около 35000 начальных школ и 34497 библиотек, церковные кадры готовили 185 епархиальных училищ, 57 семинарий и 4 духовные академии [6, с. 9].
К концу синодального периода процесс инкорпорации РПЦ в государственный механизм Российской империи был завершен: она принимала участие в осуществлении исполнительной, законодательной и судебной власти. Вместе с тем, до октября 1917 г. сохранились такие особенности положения РПЦ в государственном механизме, как наличие независимых источников финансирования; частичная, а не полная подконтрольность ведомства православного исповедания Государственному казначейству. Духовное ведомство являлось собственником церковного имущества и выступало в имущественном обороте как юридическое лицо публичного права. Св. Синод сохранил за собой ряд властных полномочий, отличавшихся от полномочий совещательного органа при министре, а полномочия обер-прокурора Св. Синода в Духовном ведомстве не были тождественны полномочиям министров Российской империи.
И тем не менее, в начале XX века продолжается ослабление влияния Русской Православной Церкви. Одна из причин подобного явления заключалась, как нам представляется, в формализованном характере деятельности РПЦ, начиная со времен правления Петра I. Став частью государственного аппарата, Православная Церковь потеряла самостоятельность, превратившись в достаточно формализованную социальную организацию, что в свою очередь не могло не сказаться на ее положении в обществе.
Государство фактически брало ответственность за все церковные дела на себя, лишая Церковь возможности самостоятельно осуществлять свою политику в разных сферах общественной жизни. Являясь мощным социальным институтом российского общества, церковь не имела возможности влиять на происходящие в обществе события, а если и делала это, то с оглядкой на государство.
В начале XX века достаточно сложной для РПЦ была проблема, связанная с материальным положением священнослужителей. Исследователь духовно-нравственного состояния русского общества конца XIX — начала XX вв. А.В. Алексеев отмечает: «На епархиальных съездах, проходивших в те годы, обсуждались лишь вопросы имущественного характера» [1, с. 19].
Зачастую проявлялось «пренебрежение к духовно-нравственным интересам, небрежение богослужением, несоблюдение постов, стыд своего звания» [1, с. 19]. Все указанные позиции вели к тому, что приходские священники теряли свой авторитет в глазах прихожан. Как отмечает А.В. Алексеев, приходские священники «не являлись настоящими духовными наставниками, больше следили за исполнением прихожанами обрядовой и формальной стороны православия» [1, с. 19].
Новый 1917 год принес России перемены. Русская Православная Церковь неоднозначно восприняла события Февральской революции. Так, например, из телеграммы председателю Государственной думы М.В. Родзянко, председателю Совета министров Г.Е. Львову, военному и морскому министру А.И. Гучкову епископа Енисейского и Красноярского Никона (Бессонова) становится ясно, что он поддерживал события Февральской революции и приход к власти Временного правительства: «3 марта 1917 г. Христос воскресе! Искренно рад перемене правительства, ответственному министерству. Долго терпели. Перемена вынуждена самым тяжелым положением дорогого Отечества, которому грозила гибель. Иначе поступить было невозможно. Дай Бог вам успеха, внутреннего спокойствия и сил нашей стране. Да благословит вас Господь. Епископ Никон» [7, с. 221].
Еще более явный пример того, что религиозные власти на местах поддерживали Временное правительство свидетельствует телеграмма, отправленная викарием Саратовской епархии епископом Петровским Леонтием (фон Вимпфеном): «5 марта 1917 г. Председателю Временного правительства князю Г.Е. Львову: Дорогой, свободной Родине несу горячие молитвенные благопожелания возжечь пред миром яркий светоч православия, раскрыть его богатейшие сокровища, всего, чем Дух светится, в чем слышен сердцу глас небес, в чем жизнь грядущих дней таится, в союзе мира всех сердец.
Обер-прокурору Св. Синода В.Н. Львову: Во свете истинной христианской свободы и мира да процветает обновленный строй Церковной жизни. Да поможет вам Господь приблизить час соборного возрождения русской церкви, и да узрим в нем царствие Божие, пришедшее в силе» [7, с. 223].
Приходские священники не отставали от своих коллег по епархиям и даже, вероятно, были более категоричны в оценке монархической власти. Так, 9 марта 1917 года с «Братским словом к петроградскому духовенству» выступил протоиерей Феодор Фи-лоненко, назначенный 14 апреля 1917 года членом Св. Синода. Процитируем полностью текст его «...слова...»: «Дорогие братья! Темные силы цезарепапизма, державшие Церковь Христову в тяжелых тисках гнета и насилия — рухнули. Совесть русского православного духовенства и всех православных чад Церкви отныне свободна.
Приветствую вас, дорогие братья, с этой зарей свободы, несущей благо и счастье родной стране и Церкви.
Возблагодарим Господа Бога за Его милость к нашей родине и Церкви Христовой и помянем добрым словом всех борцов и подвижников за свободу. Но не будем скрывать от себя, что Церковь наша и духовенство находятся в тяжелом положении. Вековой гнет прежнего режима, подорвав и плодотворную работу Церкви, сковал ее силы, разрознил их, придушил. Белоснежная риза Церкви загрязнена кощунственными его руками. На Церковь нашу и ее служителей весьма многие смотрят подозрительно, враждебно, недоверчиво.
Дорогие братья! По праву скромного борца за свободу Церкви обращаюсь к вам с братским призывом.
Отбросим далеко прочь, искренно и раз навсегда все наслоения и остатки ветхого человека, облачимся в новые ризы правды, любви Христовой и начнем строить новую, свободную жизнь в свободной русской стране для блага Церкви.
Вы, петроградское столичное духовенство, сплотитесь и соединитесь во имя любви Христовой, во имя осуществления высоких евангельских начал. И пусть отныне ничто не мешает идти вам по этому пути.
Несите свою открытую душу, свое свободное пастырское благовестие прежде всего ко всем приниженным, угнетенным насилиями и удушливым гнетом прежнего строя, к тем, кто ковал нашу нынешнюю свободу, кто боролся за благо и счастье Родины. У них еще много горьких осадков пережитого, ужасного прошлого. Я уверен, что наша сплоченная, искренняя, исполненная мира и братства деятельность рассеет и победит эти осадки. Среди вас есть еще старые бойцы за свободу церкви, которые 12 лет тому назад объединились в числе 32-х вокруг [священника] Григория Петрова.
И в настоящий великий исторический момент возьмите снова инициативу в свои руки и бодро идите во имя обновления церкви. Вы, столичное духовенство, явите светлый пример для православного духовенства всей остальной России. Бог в помощь, дорогие братья!» [7, с. 356—357]. Подобного рода оценки не были единичными — телеграммы, проповеди и воззвания приходили из различных уголков России.
Но были и сдержанные оценки происходившего в России представителями высшей иерархии Русской Православной Церкви. Так, выступая с поучениями 5 марта 1917 года в Успенском соборе Харькова архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний Храповицкий дал следующую оценку событиям конца февраля — начала марта 1917 года: «Меня спрашивают, почему я не отозвался к ожидающей моего слова пастве о том, кому же теперь повиноваться в гражданской жизни и почему перестали поминать на молитве царскую фамилию.
Отвечаю, но отвечаю по собственному почину. Представители нового Правительства со мною не видались, мне не писали и через других не передавали своих желаний. Пусть никто не думает, что это молчание, или то, что я сейчас скажу, внушено мне страхом. Ареста, которым мне угрожают некоторые ораторы на площади, я не боюсь, не боюсь и смерти. Скажу больше: я восторженно рад буду умереть за Христа. — Итак, от 28-го февраля по 3[-е] марта я ничего не говорил потому, что не знал, какова воля государя, которому мы присягали. Имя его по-прежнему возносилось в молитвах; 3 марта стало известно, что он отрекается от престола и назначает Государем своего брата; тогда 4 марта в собрании духовенства было выработано нами поминовение Михаила Александровича, как Российского Государя. Однако через час стал известен манифест об его отречении впредь до избрания его Учредительным Собранием, если таковое избрание состоится. Вместе с тем новый государь повелел повиноваться Временному Правительству, состав которого, возглавляемый кн[язем] Львовым, господином Родзянко, вам известен из газет. — С этого момента означенное Правительство стало законным в глазах всех монархистов, то есть повинующихся своим Государям русских граждан. И я, как пастырь церкви, обязанный всегда увещевать народ свой повиноваться предержащим властям, призываю вас к исполнению сего долга теперь, то есть к послушанию Комитету новых министров и его главе — князю Львову и господину
Родзянке, как временной главе Государства, а равно и всем местным властям, которые были и будут утверждены упомянутым Комитетом и его уполномоченными. Мы должны это делать, во-первых, во исполнение присяги, данной нами Государю Николаю II, передавшему власть великому князю Михаилу Александровичу, который эту власть впредь до Учредительного Собрания сдал Временному правительству. Во-вторых, мы должны это делать, дабы избежать полного безвластия, грабежей, резни и кощунства над святынями. Только в одном случае не должно ни теперь, ни в прошлом никого слушать - ни царей, ни правителей, ни толпы: если потребуют отречься от веры, или осквернять святыни, или вообще творить явно беззаконные и греховные дела.
Теперь второй вопрос: почему не молимся за царей? Потому, что царя у нас теперь нет и нет потому, что оба царя от управления Россией отказались сами, а насильно их невозможно именовать тем наименованием, которое они с себя сложили. Если бы царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещевал стоять за него и умирать за него, но теперь ради послушания ему и его брату мы уже не можем возносить имя его, как Всероссийского Государя. От вас зависит, если желаете, устроить снова царскую власть в России, но законным порядком, чрез разумные выборы представителей своих в Учредительное Собрание. А какой это будет законный порядок выборов, о том решат, уже не мы духовные, а Временное Правительство» [7, с. 60—61].
Епископ Смоленский и Дорогобужский Феодосий (Феодосиев) отправил 6 марта 1917 года приветственную телеграмму на имя М.В. Родзянко следующего содержания: «Смоленское духовенство вместе со мною по заветам Христа единодушно призывает своих прихожан повиноваться властям предержащим и молит Господа да поможет Он Временному правительству в полном благополучии послужить на благо дорогой Родины» [7, с. 224].
Однако оценки деятельности теперь уже Временного правительства в начале июля 1917 года изменились. Руководство Русской Православной Церкви не воспринимало свершившиеся в России события радужно. Объективно оценивалось состояние Церкви в одном из указов Синода, изданном 5 июля 1917 года. И хотя в указе речь шла прежде всего о миссионерской деятельности Российской Православной Церкви в рассматриваемый период, но была затронута проблема положения Церкви: «...переживаемое Россиею время в связи с изменением государственного строя и объявлением полной вероисповедной свободы, поставило деятельность православной миссии в совершенно иные условия, чем то, в каких она протекала до селе. Православная вера находится в настоящее время под большой опасностью всяческих утеснений, нападений и ограничений, пропаганда иноверия и инославия и просто неверия, бывшая довольно сильною и раньше, теперь стала неизмеримо более грозною и мощною, в особенности сектантства и униатства... Между тем наши пастыри, особенно сельские, оказались в состоянии приниженных, отовсюду оскорбляемых лиц; они боязливо стали укрываться от всяких активных выступлений, тем более па-стырско-миссионерских» [4, л. 11].
Русская Православная Церковь вступала в новый, трагический, этап своего развития.
Литература
1. Алексеев А.В. Духовно-нравственное состояние русского общества конца XIX — начала XX веков: историко-конфессиональный (православный) взгляд: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 2008. 28 с.
2. Алексеева С.И. Институт синодальной Обер-Прокуратуры и обер-прокуроры Святейшего Синода в 1856-1904 гг. // Нестор. 2000. №1. С. 291-310.
3. Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1905-1907 годы. СПб., 1910.
4. ГАСО. Ф. 49. Смоленская духовная семинария. Д. 128. О ходе учебных занятий в 1917-1918 учебном году.
5. Именной высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости» // Смоленские епархиальные ведомости. 1905. № 9. С. 441-445.
6. Полное собрание законов Российской империи. Собр. 3-е. Т. XXV, отделение 1. СПб, 1908.
7. Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви) / сост., автор предисловия и комментариев М.А. Бабкин. М.: Индрик, 2006. 504 с.; ил.
8. Сафонов А.А. Правовое регулирование функционирования религиозных объединений в России в начале XX века: дис. ... докт. юрид. наук. М., 2008.
9. Филиппов Б. Православная Церковь и советская власть // История. 1996. № 18.
Gavrilenkov A. F. Smolensk State University, Smolensk Orthodox Theological Seminary
On the question of the religious situation in the Russian Empire in 1903—1917
Keywords: Russian Orthodox Church, the Russian state, the Holy Synod, the February Revolution of 1917, the Provisional Government.
The article examines the situation from 1903 to 1917 in the history of the Russian Orthodox Church. Legislative acts of the early XX century significantly changed the religious situation in Russia. Leading non-Orthodox and heterodox religious had their own charters of Religious Affairs. However, the Orthodox, while remaining the dominant religion, had no document regulating the legal status of the Orthodox Church, as it was considered as a part of the state apparatus.
At the beginning of the XX century Russian government headed by P.A. Stolypin tried to legislate and protect with legislative mechanisms the harmonious combination of the foundations of Orthodox Russian civilization with the evolutionary expansion of the boundaries of religious freedom, however, was not supported by political circles.
