CC BY
113
М. С. Родионов
К ВОПРОСУ О ПРОТОТИПЕ ГЕРОЕВ БЫЛИНЫ «ПОГРЕБЕНИЕ СВЯТОГОРА»
В статье рассматривается информационное поле редкого варианта былины «Погребение Святогора». С помощью новейших методов анализа текста, выработанных на основе современной теории информации, автором предпринимается попытка установления исторического события, послужившего основой данной эпической песни, и прототипов персонажей произведения.
Среди героев русских богатырских былин есть персонажи, при первоначальном знакомстве с которыми возникает мысль об их внеисторической, фольклорной природе. Действительно, такие имена, как Кудреван, Соловей-разбойник, Киршик, Миршик и им подобные не только не вызывают каких-либо исторических ассоциаций, но и, наоборот, наводят на мысль о том, что они являются исключительным порождением народной фантазии и, следовательно, генетически родственны таким героям русских народных сказок, как Финист, Кощей Бессмертный, Орон, Бархат-королевич, Емеля... Но это только первое впечатление. Действительно, традиционный подход к атрибуции былинных имен, берущий свое начало еще в методологии исторической школы русской фольклористики, в этом случае вряд ли поможет, поскольку основой для первоначальных выводов здесь в первую очередь является внешнее фонетическое сходство фольклорного и исторического имен, которого как раз и не наблюдается. Но новейшие методики анализа фольклорного текста, основанные на идеях современной теории информации, делают эту, казалось бы, неразрешимую проблему разрешимой.
Это связано с тем, что имя эпического героя (как, впрочем, и любого другого, будь то произведение устного народного творчества или литературы) существует не само по себе: оно находится в своеобразном информационном поле, включающем в себя имена других персонажей, географические названия, этические и нравственные ориентиры героев, предметно-бытовые детали, указания или намеки на определенные исторические события и т. д. Все это в своей совокупности позволяет осуществить достаточно четкую привязку эпического героя не только к определенной исторической эпохе, но и вычислить вероятный хронологический коридор, в рамки которого укладывается деятельность его прототипа. Так, например, упоминание в былинах об Алеше Поповиче попа Левонтия (его прототипом был преподобный епископ Леонтий, возглавлявший ростовскую епархию с 1051 по 1077 год) и Тугарина Змеевича (прототип - половецкий хан Тугоркан, убитый в 1096 году во время нашествия на Русь) формирует хронологический коридор, охватывающий вторую половину XI века, в рамках которого и следует искать прообраз этого былинного богатыря. А информационный фон былины «Илья Муромец и Идолище в Царьграде», включающий в себя рассказ о нашествии язычников на Константинополь, отбитом при помощи наемных славянских отрядов, указание на благочестивого, по народным представлениям, императора Константина и сообщение о паломничестве русского калики в Иерусалим, явно ограничивает хронологию былины ХІ-ХІІ столетиями и указывает на императора Константина Мономаха1.
Таким образом, русская богатырская былина представляет собой сложный информационный комплекс, в состав которого входят информационное ядро
(главное сообщение), информационная доминанта (совокупность главной информации текста), информационный фон (вторичная или сопутствующая информация), а также посторонняя информация, представляющая собой результат так называемого информационного сбоя, вызванного как процессом естественного забывания информационного кода текста, так и влиянием чуждой ему социальной среды. Анализ русских богатырских былин позволяет уверенно утверждать, что их информационная доминанта в целом сохранилась достаточно хорошо для того, чтобы иметь возможность вычленить из текста комплекс первоначальной информации, а это в свою очередь дает возможность атрибуции тех эпических имен, что традиционно считаются порождением народной фантазии, не имеющим какой-либо реальной исторической основы. К числу подобных персонажей можно отнести Додона Додоновича - героя редкого варианта былины «Погребение Святогора» (Григорьев, т. 3, № 462).
Эта эпическая песня необычна по многим параметрам. Во-первых, местом действия здесь является не традиционный для богатырских былин Киев, а Чернигов. Соответственно, и в роли великого князя выступает Олег Черниговский , а не Владимир Красное Солнышко. По сюжету Олегу Черниговскому угрожает некий князь Додон Додонович, преследующий традиционные для захватчика цели: взять «во полон» город, захватить князя с княгинею. Далее рассказывается о сражении между черниговской дружиной во главе со Святогором Романовичем и войском Додона, причем сражение происходит где-то в поле на подступах к городу. Итогом битвы стало поражение Додона. Затем следует рассказ о поездке Святогора в степь, его встрече со знаменитой киевской тройкой - Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем, а в финале озвучивается известный сюжет о найденном гробе, который из всех богатырей пришелся впору лишь Святогору, о смерти последнего и его погребении.
Несомненно, перед нами контаминированный сюжет, объединяющий как минимум три основных текста: традиционную версию о гибели Святогора и типичные для былин Киевского цикла рассказы о сражении с внешним врагом и поездке богатырской. Сам пример такого комбинированного текста для фольклора - явление чрезвычайно распространенное. Необычным же здесь являются, как уже отмечалось выше, место действия, а также имена двух противостоящих князей, совершенно нетипичные для других богатырских былин. Все это дает основание ряду исследователей (например, В. И. Калугину) видеть в данной былине результат трансформации сказочного сюжета, то есть, иначе говоря, речь идет о внеисторическом характере этой песни, полном отсутствии связи между ее сюжетом и русской историей. Но так ли это в действительности? Посмотрим на текст былины с позиции теории информации.
Начнем с имени Додона, на первый взгляд абсолютно лишенного исторической основы, сказочного, по своему звучанию даже близко не похожего на имена, известные нам из истории Древней Руси. Прежде всего обратим внимание на информационный фон этого персонажа. Сразу бросается в глаза, что перед нами явно не степняк. Во-первых, на это указывает княжеский титул, применяемый по отношению к герою. Дело в том, что в русских богатырских былинах предводители степняков называются исключительно царями - Калин-царь, Скурла-царь, Батый-царь, царь Батур и т. д. Этот же титул используется и по отношению к европейским противникам (например, царь Кудреван из былины «Данило Игнатьевич и сын его Михайло», прототипом которого был польский король Болеслав IV Кудрявый). Князьями же русские былины именуют лишь
русских военачальников. К слову сказать, во время формирования богатырского эпоса этот титул был в ходу лишь на Руси и в Литовско-Русском государстве.
Другим аргументом в пользу того, что перед нами не степное воинство, является немногочисленный состав наступающего войска:
Они стретили рать-силу могучую
Того же князя Додона Додоныча
С его же петидесетью сильными богатырями...
Степняки (печенеги, половцы и другие), как известно, совершали свои набеги многочисленными отрядами («ратями несметными», как говорят об этом древнерусские источники), поскольку им предстояло не только провести осаду хорошо укрепленных русских городов, которые защищало всё их достаточно большое население, но и отразить контратаки русских князей, часто объединявших свои дружины для отпора внешнему врагу. И другое дело межкняжеские распри, всегда рассматривавшиеся на Руси как внутреннее дело социальной верхушки. Поэтому в них, за редким исключением, были задействованы лишь княжеские дружины, насчитывающие в своем составе несколько сот человек, из которых лишь несколько десятков наиболее опытных и хорошо вооруженных воинов представляли из себя действительно грозную военную силу - богатырей. Именно поэтому и отряд Олега Черниговского в былине так же немногочислен: его ядро составляют «двенадцать сильных богатырей».
Причем, как правило, в этом случае сражение происходило где-нибудь в чистом поле, поскольку нападающая сторона просто не имела сил для осады и штурма города4, а обороняющемуся князю также не было резона отсиживаться в крепости, так как в это время противник основательно разорял его земли. В рассматриваемой былине события развиваются именно по такому сценарию:
Они седлали своих да коней добрыех,
Они садились во седла черкасские,
Они клали в стремена ноги уборныя И отправились во чисто полё.
Сам характер боя также указывает на то, что противником черниговской дружины здесь выступают не кочевники. Дело в том, что рыцарство XI-XIII веков исповедовало две концепции войны5. Первая носила название «mortelle» (смертельная война, война огня и крови). В этой войне были терпимы (и даже систематически предписывались) все жестокости, убийства и бесчеловечности, разрешалось использовать против противника любые приемы, в сражении надлежало не брать пленных, добивать раненых, догонять и избивать бегущих. Можно было пытать высокопоставленных пленных с целью получения сведений, убивать вражеских гонцов и глашатаев, нарушать соглашения, когда это было выгодно, и т. д. Подобное же поведение допускалось и по отношению к гражданскому населению. Иными словами, в войне «mortelle» главной доблестью провозглашалось максимально возможное истребление поганых, неверных, язычников, еретиков, нарушителей установленного Богом социального порядка.
Вторая концепция войны именовалась «guerroyable» (рыцарственная), «guerre loyale» (честная война). Она велась между «добрыми воинами», и ее подобало вести в строгом соответствии с «прямым правом оружия» и рыцарской наукой. В такой войне рыцари мерялись силой только между собой, без помех со стороны оруженосцев и различных вспомогательных отрядов, с соблюдением всех правил и условностей. Целью подобного сражения было не физическое уничтожение противника, а выяснение силы сторон. Пленить или обратить в
бегство рыцаря-противника считалось более почетным и благородным, чем убить его. К тому же пленение рыцаря было и экономически намного выгоднее его убийства, поскольку сулило возможность получения большого выкупа. В рассматриваемой былине перед нами именно «честная война»: во-первых, потому что описываемая здесь основная фаза сражения представляет собой ряд параллельно происходящих рыцарских поединков, поединков без постороннего вмешательства, а во-вторых, к такому выводу подталкивает тот факт, что Святогор намеренно не убивает своего противника, а лишь обозначает его поражение:
Они стали в бою да среди армии,
Они первые съехались и розъехались,
Они кажный один и на один.
А ф-первые съехался Светогор-богатырь;
Он вышып ис седла своего противника Своим же копьем, только тупым6 концом.
В этом контексте логично звучит продолжение песни:
Тут фся ихна сила приужахнулась,
Как увидела сильного своёго бохатыря,
Побежденного в битве со Светогором же.
Они бросились фсе тут сила-армия
На того же на бохатыря Святогора сильного.
Здесь, очевидно, речь идет о вспомогательной силе: оруженосцах, конюхах и пр., не принимавших участия в основной битве и кинувшихся на помощь своему сюзерену (о таком развитии событий рассказывают многие средневековые историки рыцарства), или об отрядах наемников (тех же половцев, например), часто привлекавшихся русскими князьями для борьбы друг с другом. По отношению к ним закон «честной войны» уже не применялся, поэтому от гуманности Святогора не остается и следа:
Святогор со своей да сильной палицей,
Он начал помахивать в обе стороны...
Прибил он тут силы много множество...
Кстати сказать, приведенная выше картина боя вполне определенно указывает на то, что здесь Святогор имеет дело уже не с равным противником (то есть не с тяжеловооруженными богатырями-рыцарями): против
легковооруженного, а стало быть, более подвижного (да к тому же еще и многочисленного) противника долгомерное копье не годится, поскольку это оружия для поединка, зато палица - в самый раз: с ее помощью один хорошо подготовленный и экипированный рыцарь способен рассеять не один десяток врагов. Подобные примеры известны нам, в частности, по русским летописям7.
Итак, войско князя Додона (по крайней мере, в своей основной части) русское. В этом нет никаких сомнений. Тогда сразу возникает другой вопрос: с кем сражаются черниговские богатыри, если учесть, что имя Додон (а равно и возможные от него производные) в древнерусских источниках отсутствует напрочь? Для решения этого вопроса начнем с того, кто из черниговских князей изображен в былине. Дело в том, что сама эпическая песня на этот счет однозначного ответа все же не дает. Черниговский князь здесь называется то Олеговичем (а это в равной степени можно трактовать и как сын Олега, и как его потомок), то Олегом. Очевидно, здесь налицо так называемый информационный сбой, произошедший в силу того, что с течением временем актуальность передаваемой былиной информации утратилась, и ее исполнитель перестал
обращать внимание на такую деталь, как имя героя. Необходимость в его точной передаче попросту отпала. Таким образом, прототипом героя рассматриваемой песни в равной степени мог быть как кто-то из черниговских князей по имени Олег, так и кто-то из Ольговичей, как традиционно с подачи русских летописцев называют потомков знаменитого Олега Святославича Черниговского.
В истории Черниговского княжества было три князя по имени Олег: Олег Святославич - самый известный князь-крамольник, вошедший в русскую историю с легкой руки автора «Слова о полку Игореве» под прозвищем Гориславич (умер в 1115 году); еще один Олег Святославич - сын великого киевского князя Святослава Всеволодовича (княжил в Чернигове в 1181 году вместе с братом Всеволодом Чермным, в 1196 вместе с братом Глебом и в 1202-1204 годах в качестве великого князя) и Олег Игоревич - внук Ярослава Осмомысла, умерший в 1205 году в возрасте 30 лет.
В итоге мы получаем достаточно широкий хронологический коридор: рубеж Х1-Х11 веков (время политической деятельности Олега Гориславича) - середина XIII века (Черниговское княжество перестало существовать в 1246 году, когда в Золотой Орде был убит последний его князь Михаил Всеволодович).
Все это, несомненно, затрудняет выявление исторического прототипа былинного Додона. Хотя, очевидно, пути к сужению этого временного пространства все же есть. Для начала следует обратить внимание на особенности механизма запоминания. Как известно (и это легко подтверждается личным опытом любого человека) легче всего запоминается именно начало текста, его первые строчки. Проблема возникает дальше, поскольку объем запоминаемой информации, за редким исключением, обратно пропорционален качеству (точности) запоминания. Именно поэтому каждый из нас без особых усилий процитирует и первую строчку романа «Евгений Онегин», и начало «Слова о полку Игореве», и первые строки многих других (особенно стихотворных или близких к ним по структуре) текстов. Проблемы начнутся дальше, и здесь уже неизбежны сбой памяти, путаница и пр. Все сказанное напрямую относится и к былинам, которые отличает устный характер хранения и передачи текстов. Поэтому и здесь наибольший шанс «уцелеть», сохраниться в первозданном виде имеют именно первые строчки песни. В известном нам варианте они звучат так:
Во славном во городи во Чернигове Да у ласкова-ле у князя-ле у Олеховича8...
Итак, вероятнее всего в рассматриваемой былине речь идет все же не о князе Олеге, а о ком-то из Ольговичей, отразившем наступление своего соотечественника, настоящее имя которого скрыто под прозвищем Додон. Подобное уточнение, конечно, существенно сужает хронологический коридор повествования, но все же оставляет открытым вопрос о прототипе Додона. Представляется, что частично эта задача может быть решена, если принять во внимание особенности механизма формирования былинных имен. Ведь лишь немногие из них представляют собой точную передачу имени прототипа (Владимир, Добрыня). В большинстве же случаев мы имеем дело или с искажением (часто достаточно сильным) фонетики исходного имени (Тугарин, Бузыгин), или с прозвищем прототипа (Кудреван), или с указанием на его национальность (Козарин, то есть хазарин), или с географической привязкой прототипа (Горыныч - от названия реки Горынь, притока Припяти).
В нашем случае слово «Додон» в первую очередь вызывает «географическую» ассоциацию. В этой связи стоит обратиться к исследованиям ныне незаслуженно забытого русского историка Александра Дмитриевича
Черткова (1789-1858), который в 1853 году в статье «Пелазго-фракийския племена, населявшия Италию, и оттуда перешедшия в Ретию, Венделикию и далее на север до реки Майна»9 на основе историко-лингвистических изысканий высказал и, на наш взгляд, очень убедительно обосновал мысль о том, что город Анкона на адриатическом побережье Италии был основан дулебами, пришедшими в эти места из Эпира, на территории которого находилась знаменитая Додона, прославившаяся на весь античный мир древнейшим оракулом Зевса. Впоследствии дулебы-додонцы переселились на восток, в бассейн рек Припять и Буг, и в конечном итоге оказались на территории Киевской Руси. В 907 году их дружина участвовала в походе князя Олега Вещего на Константинополь. В середине Х века племенной союз дулебов распался, и они окончательно вошли в состав Киевской Руси уже под именем волынян и бужан. Впоследствии на их землях возникает Волынское (позднее Галицко-Волынское) княжество.
Таким образом, есть все основания выстроить следующую логическую цепочку: Додона (Эпир) - дулебы - Волынь. Косвенным подтверждением этого может служить тот факт, что в «Повести временных лет» Эпир относится к так называемой земле Иафетовой, на которой, по мнению древнерусского летописца, жили славяне и родственные им, этнически или культурно, народы. Здесь же проводится и другая интересная мысль: летопись недвусмысленно дает понять, что первоначальной территорией обитания славян был именно северо-запад Балканского полуострова (Нестор в этой связи называет Иллирию, но и Эпир также относится к северным областям Балкан). Поэтому не исключено, что в Киевской Руси история появления (переселения) дулебов-волынян была хорошо известна, по крайней мере социальной верхушке русского общества, и их вполне в течение долгого времени могли называть додонами, как, например, всех пришедших с востока кочевников называли агарянами, имея в виду их происхождение от авраамовой рабыни Агари.
Если это так, то князь Додон в рассматриваемой былине должен иметь волынские корни. Но тогда получается, что рассматриваемая эпическая песня отразила какой-то конфликт, имевший место между Черниговским и Волынским (или как вариант Галицко-Волынским, Владимиро-Волынским) княжествами. Вряд ли таких конфликтов могло быть много, учитывая, что географически эти княжества не граничили: между ними буфером располагались киевские и полоцкие земли. Таким образом, непосредственный военный конфликт между Черниговом и Волынью мог произойти при весьма ограниченных условиях: или в результате борьбы за киевский или полоцкий престол, или при условии, что на стороне волынских князей выступили Киев или Полоцк (при подобном раскладе земли последних превращаются в плацдарм, с которого волынское [галицко-волынское, владимиро-волынское] войско могло начать продвижение к Чернигову). Таков информационный сценарий события, послужившего основой рассматриваемого былинного сюжета. К этому следует добавить еще одну важную деталь, дополняющую общую информационную картину отраженного в былине конфликта: сам конфликт завершается победой черниговского князя из рода Ольговичей.
Теперь обратимся к историческим источникам. Из всего комплекса дошедших до нас летописных известий лишь один эпизод соответствует выведенному информационному сценарию события. Он относится к 30-м годам XIII века (точнее говоря, к 1234 году), когда Михаил Всеволодович Черниговский (по мнению А. В. Журавеля, Ольгович в третьем поколении10; по другим источникам - Ольгович в четвертом поколении11) отбил наступление на свое
княжество дружин галицко-волынского князя Даниила Романовича и киевского князя Владимира Рюриковича. Дополнительным аргументом в пользу предположения, что прототипом былинного князя Додона был Даниил Романович, можно считать определенное созвучие их имен. К слову сказать, свойственная фольклору устная форма хранения и передачи информации часто приводит и к более причудливым искажениям имен исторических лиц. Так, например, хан Батый превратился в былинного Бузыгина, пройдя сложную цепочку фонетической трансформации: Батый - Батыга - Батыгин - Бузыгин. На этом фоне превращение Даниила в Додона - да еще при наличии способствующих этому исторических условий - вещь вполне возможная.
Есть и еще один вариант объяснения происхождения имени былинного Додона. Дело в том, что в словаре В. И. Даля слово «додон» толкуется как «нескладный, несуразный, малорослый, неказистый человек». Это, конечно, значительно корректирует выведенную нами информационную картину эпического события, но при этом ее доминанта все равно остается неизменной: кто-то из черниговских Ольговичей отбивает атаку на свой город другого русского князя. Меняется лишь характеристика самого князя, напавшего на город. При опоре на словарь Даля географическая привязка имени заменяется на прозвище, указывающее на какой-то физический (врожденный или приобретенный) недостаток противника. В итоге же в этом случае получается, что былина рассказывает о нападении на Чернигов во времена правления Ольговичей некого русского князя, отличающегося ярко выраженным физическим недостатком, и поражении последнего в результате сражения где-то в открытом поле. В этом случае установить прототип былинного Додона вряд ли удастся, поскольку древнерусские книжные источники практически не знают правдивого описания внешности русских князей. Подчиняясь требованиям литературного этикета, книжники наделяли их идеальными внутренними и внешними данными, если речь, конечно, не шла о совсем уж одиозных фигурах типа Святополка Окаянного. А так все князья в древнерусских литературных источниках телом красивы, высоки, с лицом круглым, плечами великими, тонки в талии, с глазами добрыми... Здесь, пожалуй, едва ли не единственным исключением является описание Ярослава Мудрого, которого летописцы называют «хромцом» (князь родился с физическими недостатками - врожденным недоразвитием правого тазобедренного сустава и дефектом правого коленного сустава). Но история жизни и военных походов Ярослава не вписывает в информационный сценарий рассматриваемой былины, а истинная внешность других русских князей - для нас полная загадка. Хотя в отношении Даниила Романовича здесь как раз кое-какая -правда, косвенная - информация в нашем распоряжении все же имеется. Известно, что во время знаменитого сражения на реке Калке (1223 год) он был ранен в грудь, а, как известно, такая рана в условиях примитивно организованной медицинской помощи (а другой в Киевской Руси, естественно, и не было) может дать самые различные осложнения. Так, например, удар копья в легкое вызывает, говоря медицинской терминологией, пневмоторакс (опадение легкого), а сабельный удар в грудь чаще всего заканчивается рассечением мышц. И то и другое в итоге приводит к так называемому «скособочиванию», то есть превращает некогда физически крепкого, стройного воина в додона -нескладного, несуразного человека. Хотя, конечно, мы не знаем, какими последствиями для Даниила Романовича закончилось калкское ранение и изменило ли оно его внешность. Тут можно только строить предположения.
Однако вряд ли слово «додон» в рассматриваемой былине имеет то же значение, что ему приписывает «Толковый словарь живого великорусского языка». В пользу этого можно привести следующий аргумент: в словаре Даля это слово маркировано как владимирский диалект, тогда как былина «Погребение Святогора» была записана в Архангельской губернии от человека, родившегося на Русском Севере и всю жизнь здесь прожившего (сказитель В. П. Аникеев). Учитывая существующие различия между московским и северным диалектами, трудно представить, что слово, имеющее локальное хождение в центральной России, проникло в северный фольклор и закрепилось в лексиконе коренного местного жителя.
В завершение разговора о прототипах былины «Погребение Святогора» следует остановиться на вопросе о том, как вообще мог появиться возникший еще в докиевскую эпоху образ старшего богатыря в эпической песне, возникшей на излете активной фазы существования жанра. Думается, что дело здесь не в одной только контаминации разновременных сюжетов (о междоусобном конфликте, о богатырской поездке и, наконец, о смерти Святогора), возникшей вследствие длительного бытования богатырского эпоса в чуждой ему социальной среде. Обращает на себя внимание тот факт, что в этой былине, вопреки традиции, Святогор именуется не только по имени, но и по имени-отчеству - Святогор Романович. Да и сама ситуация, в которой показан этот герой, никак не вяжется с фольклорной эпической традицией, в рамках которой Святогор - богатырь без подвигов, богатырь, которого не носит мать сыра-земля. Такой подход разрушает привычный монументальный образ титана-богатыря и уравнивает его с другими богатырями Киевского цикла. Все это наводит на мысль о том, что изначально Святогор рассматриваемой былины не имел ничего общего со Святогором докиевских былин. На эту мысль наталкивает тот факт, что само понятие «Святые горы» связано не только с мифологическими представлениями наших предков, но и имеет четкую географическую привязку к черниговской земле: на территории, подконтрольной Чернигову, издревле располагается Свято-Успенская Святогорская Лавра, которая, по одному преданию, была основана византийскими монахами, бежавшими от преследования императорской власти в период иконоборческой ереси, а по другой легенде, ее основали монахи - выходцы из Киево-Печерской лавры. В любом случае монастырь этот древний, и в эпоху, связанную с текстом рассматриваемой былины, он уже существовал. При этом древнерусские монастыри часто были не только местом прибежища затворников, людей, покинувших суетный мир в поисках бога. Они обладали и мощными военными ресурсами, позволявшими им выдерживать длительные неприятельские осады, чему мы знаем немало примеров из нашей истории. Кроме того, древнерусские источники сохранили и рассказы о подвигах монахов-воинов, самыми известными из которых были участники Куликовской битвы Пересвет и Ослябя. О связи русских профессиональных воинов с монастырями сообщают и некоторые богатырские былины: например, об этом говорится в песне «Данила Игнатьевич и сын его Михайло» (Григорьев, II, № 1912). Скорей всего, в нашем случае имя (точнее, прозвище) Святогор указывало именно на связь черниговского богатыря со Святогорским монастырем (не исключено, что в первоначальном тексте упоминалось и само имя этого богатыря), и лишь гораздо позже сказителями из крестьянской среды на него были наложены представления
о Святогоре-титане, а вместе с ними и сюжет о гибели этого полумифологического-полуэпического богатыря.
1 Более подробно об этом см.: Родионов, М. С. Информационный код русских богатырских былин / М. С. Родионов ; Челяб. гос. ун-т. - Челябинск : Энциклопедия, 2007.
2 Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. - Т. III. - СПб., 1910.
3 В оригинальной передаче сказителя - Олек чернигофский.
4 Конечно, были ситуации, когда город надо было взять во что бы то ни стало. В этом случае русские князья или создавали коалицию, как это сделали в 1078 г. Ярославичи (Изяслав, Ярополк, Всеволод и Владимир Мономах), вознамерившиеся вернуть себе Чернигов, занятый Олегом, или прибегали к помощи тех же половцев, многочисленные отряды которых и составляли основную массу атакующих. Так, например, поступил в 1094 году Олег Святославич Черниговский, в то время княживший в Тмутаракани и вознамерившийся вернуть себе родовой Чернигов, в котором правил Владимир Мономах. Понимая, что силами одной дружины город не взять, Олег заключил союз с половцами и с их помощью изгнал Мономаха из Чернигова.
5 Сначала эти концепции существовали де-факто, а в эпоху позднего Средневековья появились и обосновывавшие их военные трактаты (например, работа Филиппа де Мезьера, написанная в 1395 году).
6 Выделено автором статьи.
7 Так, например, русские летописи сохранили воспоминание о богатыре из Переяславля Демьяне Куденевиче, который с шестью воинами разбил дружину Глеба (сына Юрия Долгорукого), состоявшую из плохо обученной молодежи (отроков).
8 Выделено автором статьи.
9 Чертков, А. Д. Пелазго-фракийския племена, населявшия Италию, и оттуда перешедшия в Ретию, Венделикию и далее на север до реки Майна / А. Д. Чертков /0 ОИДР. - 1853. - Кн. 16. - С. 1-102.
10 Журавель, А. В. Происхождение князя Михаила Всеволодовича Черниговского
/ А. В. Журавель // Из истории Брянского края : матер. юбилейной историко-
краеведч. конф. - Брянск, 1995.
11 Михаил Всеволодович // Славянская энциклопедия. Киевская Русь - Московия : в 2 т. - Т. 1. - М., 2002. - С. 728.
12 Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг. -Т. II. - Прага, 1939.
