CC BY
28
УДК 821.161.2
Ларкович Д.В.
Сургутский государственный педагогический университет E-mail: [email protected]
к вопросу о природе модальности
В ЛИРИКЕ Т.Г. ШЕВЧЕНКО ПЕРИОДА ОРЕНБУРГСКОй ССЫЛКИ
Период оренбургской ссылки (1847-1857), по своей продолжительности и объёму написанного сопоставимый с предшествующим и последующим этапами литературной активности Т.Г. Шевченко, стал важной вехой в развитии его творческой индивидуальности. Хотя насильственная изоляция существенно ограничила возможности контактов поэта с внешней культурной средой, но позволила приобрести уникальный жизненный опыт, послуживший мощным импульсом развития его авторских интенций.
Несмотря на «строжайший надзор, с запрещением писать и рисовать», за годы оренбургской ссылки Шевченко написал более 100 стихотворных произведений. Среди лирических сочинений преобладают стихотворения медитативного характера, в которых поэт пытается осмыслить и объяснить причины жизненных невзгод, выпавших на его долю. Поэзию этого периода пронизывают настроение безысходной грусти и щемящее чувство тоски по Украине, с которой связаны ностальгические воспоминания, горькие раздумья о её прошлом и настоящем. Существенно усиливается персоналистическая основа шевченковского лирического дискурса, который отличают ярко выраженная субъектная позиция и сильный личный тон. Личные переживания поэта, инспирированные арестом и ссылкой, стимулировали авторскую экспрессивность, утверждающую человеческую личность как высшую духовную ценность. Мысль о страдальческой судьбе человека нередко принимает у Шевченко форму молитвенно-богоборческого дискурса и обретает масштаб онтологического обобщения.
В стремлении объяснить причины драматических коллизий собственной судьбы поэт приходит к выводу: жизнь человека обусловлена обстоятельствами надличностного порядка, что не снижает уровня его моральной ответственности. Творческий опыт М.Ю. Лермонтова, с которым Шевченко в стихотворениях периода ссылки вступает в поэтический диалог, укрепляет его в мысли, что осознанный статус поэта как оракула Высшей истины не только усиливает меру этой ответственности, но и накладывает особый трагический отпечаток на жизненную судьбу его носителя.
Ключевые слова: Т.Г. Шевченко, литература Урала, лирическое сознание, авторская модальность, поэтический диалог.
Жизненная и литературная судьба великого украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко была щедра на неожиданные повороты и непредсказуемые стечения обстоятельств. Впрочем, у всех этих зигзагов судьбы, по всей видимости, есть своя, высшая логика, во многом обусловленная спецификой современной ему культурно-исторической ситуации и особенностями решительной и бескомпромиссной личности самого автора «Кобзаря». Во всяком случае, охватывающий более десятка лет «уральский» период жизни Шевченко (1847-1857), по своей продолжительности и объёму написанного сопоставимый с предшествующим и последующим этапами его творческой активности, стал вполне закономерным следствием сознательной жизнетворческой стратегии поэта и оказался яркой и ориг инальной страницей истории литературы Урала середины XIX столетия.
Как известно, основанием для ареста и последующей ссылки поэта была его причастность
к деятельности т. н. «Кирилло-Мефодиевского братства», которое, по словам О. Бигуна, в стремлении «определить проблемы отношений между государственной властью и народом, между отдельными государствами, а также определить стремление своего народа как нации» [2, с. 10], преследовало цель освобождения Украины от власти имперской метрополии и создания всеславянской федерации народов Украины, России, Польши, Чехии, Сербии и Болгарии. Поводом же послужило, как сказано в официальном документе, сочинение «стихов, на малороссийском языке, самого возмутительного содержания», в которых «он [Шевченко. - Д.Л.], то выражал плачь о мнимом порабощении и бедствиях Украины, то возглашал о славе гетманского правления и прежней вольности казачества, то с невероятною дерзостью изливал клеветы и желчь на особ императорского дома» [16, с. 130].
Как правило, исследователи выделяют четыре основных периода литературной ак-
тивности Шевченко времён его оренбургской солдатчины, резонно связывая их с местом непосредственного пребывания опального поэта:
- июнь 1847 - май 1848 г. - время пребывания писателя в Орской крепости;
- май 1848 - октябрь 1849 г. - период, связанный с участием поэта в работе экспедиции Алексея Ивановича Бутакова по обследованию Аральского моря;
- ноябрь 1849 - апрель 1850 г. - перевод в административную и культурную столицу Южного Урала - Оренбург;
- октябрь 1850 - июль 1857 г. - повторная (в связи с обнаружившимся нарушением запрета писать и рисовать) ссылка в Новопетровское укрепление, находящееся на северо-восточном побережье Каспия [8, с. 139-229].
Каждый из указанных периодов отмечен разным уровнем творческой активности поэта, однако следует заметить, что насильственная изоляция несколько ограничила возможности его контактов с внешней культурной средой, но позволила приобрести уникальный жизненный опыт, послуживший мощным импульсом развития его авторских интенций.
Так, несмотря на «строжайший надзор, с запрещением писать и рисовать» [16, с. 133], только за 11 месяцев своего пребывания в Ор-ской крепости Шевченко написал более 20 стихотворных произведений (в том числе 5 поэм: «Княжна», «1ржавець», «Чернец», «Москалева криниця», «Варнак»), которые вошли в состав первой и второй «захалявных» книжек: рукописных сборников стихотворений, рисунков и кратких заметок.
Значительный объем текстов первой и в особенности второй книжек составила подборка лирических произведений медитативного характера, в которых Шевченко пытается осмыслить и объяснить причины жизненных невзгод, выпавших на его долю. Так, в стихотворении «^ N. («О думи мо!! О славо злая!..»)» лирический герой стремится подчеркнуть неразрывную связь свой личной судьбы и исторической судьбы «безталанной свей Вкра!ни» своего многострадального Отечества:
О думи мо!! О славо злая!
За тебе марно я в чужому краю
Караюсь, мучуся... але не каюсь!.. Люблю, як щиру, вiрну дружину, Як безталанную свою Вкра!ну! Роби, що хочеш, з темним зо мною, Тшьки не кидай, в пекло з тобою Пошкандибаю [17, II, 47].
Поэзию этого периода («Самому чудно. А де ж дггись?..», «А.О. Козачковському», «То так { я тепер пишу...», «А нумо знову в1ршувать...», «Ой гляну я, подивлюся...» и др.) пронизывают настроение безысходной грусти, щемящее чувство тоски по Украине, с которой связаны ностальгические воспоминания, горькие раздумья о её прошлом и настоящем.
Примечательно то, что уже с середины 1847 года существенно усиливается персона-листическая основа шевченковской лирики. Ярко выраженная субъектная позиция и сильный личный тон, как известно, и ранее были присущи его поэтическим сочинениям, однако личные переживания поэта, инспирированные арестом и ссылкой, ещё более акцентировали авторскую экспрессивность, утверждающую человеческую личность как высшую духовную ценность. Мысль о страдальческой судьбе человека, ангажированная личным жизненным опытом поэта, нередко принимает у Шевченко форму молитвенно-богоборческого дискурса и обретает масштаб онтологического обобщения:
Один у другого питаем, Нащо нас мати привела? Чи для добра? Чи то для зла? Нащо живем? Чого бажаем? I, не дознавшись, умираем, А покидаемо дша...
Яш ж мене, мш Боже милий,
Дша осудять на землi?
Коли б п дгги не росли,
Тебе, святого, не гшвили,
Що у неволi народились
I стид на Тебе понесли [17, II, 53].
В этих стихах явственно ощущаются мотивы поэзии Ю. М. Лермонтова, собрание сочинений которого автор «Кобзаря» просит прислать М.М. Лазаревского в декабре 1847 года. Назы-
вая стихи Лермонтова «поэзией святой» [17, VI, 39], находящийся в Орской крепости Шевченко, по всей видимости, личностно переживает страстный накал лермонтовского поэтического слова и с жаром откликается на это диалогически призывное слово.
Наряду с этим, в лирике Шевченко постепенно намечается и иной эмоциональный модус. Воспоминания о прошлом, овеянные радостью общения с друзьями, свободного творчества и пребывания вблизи днепровских просторов, порождают надежду на возможное освобождение, стремление примириться с волей Создателя и простить свои страдания всему миру:
Якби сказать, що не люблю,
Що я Украйну забуваю
Або лукавих проклинаю
За те, що я тепер терплю,
ей-богу, брапя, прощаю
I милосердому молюсь,
Щоб ви лихим чим не згадали [17, II, 70].
Ещё более интенсивным было поэтическое сочинительство Шевченко во время Аральского похода. Особенно плодотворной оказались осень и зима 1848-1849 гг., которую участники экспедиции провели на острове Косарал в устье Сырдарьи. За время пребывания в этом уединённом уголке Аральского побережья он написал более 70 поэтических произведений [5, с. 224-225], среди которых можно выделить три основные жанрово-тематические группы. Наиболее многочисленный корпус поэтических текстов этого периода составляют лирические сочинения, стилизованные под украинский народно-песенный репертуар («Якби меш черевики.», «Ой виострю това-риша...», «По улищ вггер в1е...», «Ой сяду я тд хатою...», «У недшеньку та ранесенько...» и др.). Как известно, Шевченко был знатоком и тонким ценителем народной песни, любовь к которой, зародившуюся ещё в детстве, он пронёс через всю свою жизнь. В середине 1840-х гг. в своих поездках по Украине он записывал их отдельную тетрадь и часто к ним обращался [3, с. 405]. В годы ссылки народная песня служила ему напоминанием о родной стороне и укрепляла дух.
В основном они написаны от лица молодого казака, мечтающего о вольной жизни, или страдающей от несчастливой любви девушки-селянки. Вообще мотив неразделённой любви, сквозной в лирической поэзии Шевченко, как правило, обусловлен ситуацией имущественного и сословного неравенства влюбленных, что придаёт лирическому монологу интонацию обречённости и особым образом маркирует систему поэтической лексики:
1з-за гаю сонце сходить, За гай i заходить. По долиш увечерi Козак смутний ходить. Ходить вш годину, Ходить вш i другу. Не виходить чорнобрива 1з темного лугу, Не виходить зрадливая... А з яру та з люу З собаками та псарями 1де пан гульвюа. Цькують його собаками, Крутять назад руки I завдають козаковi Смертельние муки; У льох його, молодого, Той пан замикае... А дiвчину покриткою По свпу пускае [17, II, 139].
Как отмечают современные украинские исследователи, в песенной лирике Шевченко «вся система поэтических образов и поэтической системы языка выросла из практики народного создания песен» [9, с. 35]. И тем не менее, это продукт индивидуально-поэтического творчества, в котором ярко выражен авторский жизненный и духовный опыт.
Другая группа стихотворений - это баллады и поэмы («Швачка», «У т1е! Катерини...», «У недшеньку у святую.», «Заступила чор-на хмара...» и др.), написанные большей частью по мотивам украинского эпоса [12, с. 86]. Магистральным в них оказывается сюжет о поруганной любви, который варьируется в многочисленных образных и ситуативных модификациях: вот молодая казачка, из корысти блудившая с паном, предаёт своего мужа, а
сама оканчивает свой век в нищете и унижении («Меж скалами, неначе злодш...»); вот барин отдаёт своего крепостного в солдаты сразу после его свадьбы, молодую жену силой берёт в наложницы, но в итоге погибает от её руки («Марина»); вот старый сотник намерен жениться на своей юной воспитаннице, но она убегает с его сыном и выходит за него замуж, а сотник спивается и умирает («Сотник») и т. п. Во всех такого рода произведениях господствует этический императив автора: человек ответственен за все свои поступки, и высшая справедливость воздаёт каждому по его заслугам. И, как отмечает украинский исследователь А. Гу-дима, «в лиро-эпических поэмах Т. Шевченко главенствующим выступает мотив искупления. Посредством искупления в универсуме священного устраняются порочность, посягательство на порядок, моральные преступления шевченковских героев, а чаще героинь. Такое возрождение - один из способов преодоления зла. Искупление героев лиро-эпических поэм является созиданием ими себя, поскольку целью становится не аскеза, а возрождение к полноценной жизни» [4, с. 34].
Третья группа произведений, написанных на Косарале, - это лирические произведения авторефлективного характера. Следует заметить, что смысловая оппозиция «родина -чужбина», в целом присущая шевченковской романтической поэзии периода оренбургской ссылки, приобретает в лирике второй половины 1848-1849 гг. новые черты. Элегический модус поэтических размышлений остаётся неизменным, однако он корректируется здесь образными деталями, отражающими реалии экспедиционной жизни, как то тщетное ожидание писем от друзей, вечерние раздумья на корабельной палубе, прогулки и сочинение стихов на берегу Аральского моря и т. п. («Добро, у кого е господа.», «Ну що б, здавалося, слова...», «Мов за подушне, оступили...», «Готово! Парус розпу-стили...» и др.).
Изгнанничеству и отчуждённости как состоянию, в котором пребывает лирический герой Шевченко, противопоставлены воспоминания об утраченной родине, чей образ складывается из набора устойчивых атрибутов. В частности, это тепло семейного очага, которого, впрочем, у лирического героя «таки зроду
... не було» [17, II, 87], но сама мысль о возможности его обретения играет роль жизненного стимула. Родина в сознании лирического героя ассоциируется с родной речью и песней («Ну що б, здавалося, слова...», «Бувае, iнодi старий...», «I знов меш не привезла. »), при звуке которых «серце б'еться - ожива, / Як 1х почуе!.. Знать, од Бога / I голос той, i т слова / 1дуть меж люди» [17, II, 94]. Образ родной стороны неразрывно связан и с воспоминаниями об упоительной женской красоте, возвышенной любви, бескорыстной дружбе, благородных порывах молодости («Г.З. ("Немае прше, як в неволь..")», «Якби зостршися ми знову...», «I знов меш не привезла.» и др.).
Но элегический хронотоп переживаний лирического героя с его идеализацией прошлого существенно корректируется тягостными раздумьями об униженной «панами лукавими» Украине («П.С. («Не жаль на злого, коло його...»)», «I вирю я на чужиш, «Якби тобi довелося...», «Заросли шляхи тернами.», «Дурш та гордн ми люди», «Ми вкупочщ колись росли.»), с исторической судьбой которой поэт нередко соотносит свою персональную судьбу:
Погано дуже, страх погано!
В оцш пустиш пропадать.
А ще поганше на Украйш
Дивитись, плакать - 1 мовчать
[17, II, 120].
В связи с этим получает развитие и другой, смежный с ним лирический мотив, впервые зародившийся ещё в ранний петербургский период (см., например, «Н. Маркевичу», 1840), - мотив чужбины на родине, о котором, в частности, упоминает Ю.Я. Барабаш: «Понятие «неволи» ассоциируется как с чужим краем, местом ссылки, так и с «чужбиной» на далёкой родине, лишённой воли, этой высшей ценности и важнейшего символа бытия, основополагающего элемента национального самосознания» [1, с. 113].
По ощущению лирического героя, тоску изгнания может приглушить только творчество («Мов за подушне, оступили.», «Не для людей, тае! слави.», «Неначе степом чумаки.», «Хiба самому написать.»), посредством которого восстанавливается духовная связь с да-
лёкой родиной и оживает смутная надежда на возможность возвращения:
Не для людей, пе! слави, Мережаш та кучерявi Ощ вiршi вiршую я. Для себе, брапя моя! Менi легшае в невол^ Як я !х складаю, З-за Днiпра мов далекого Слова прили'ають. I стеляться на папер^ Плачучи, смiючись, Мов т1 дти [17, II, 121].
Размышляя о роли художественного творчества в собственной судьбе и о трагической миссии поэта в целом, Шевченко вновь вступает поэтический диалог с М.Ю. Лермонтовым, начатый ещё в Орской крепости. Так, в конце сентября - начале октября 1848 года он написал стихотворение «Пророк», очевидно перекликающееся с одноименным лермонтовским сочинением. Соотнесённость двух поэтических текстов обнаруживается, в первую очередь, на уровне ситуативной аналогии: исполненный любовью к людям Господь отправляет на землю пророка, наделённого высокой учительной миссией (ср: «Провозглашать я стал любви / И правды чистые ученья» [10, с. 203] - «Свою любов благовютить! / Святую правду возвютить!» [17, II, 109]), однако ослеплённое меркантильными ценностями человечество не пожелало услышать Божий призыв и подвергло Его вестника жестоким гонениям (ср.: «В меня все ближние мои / Бросали бешено каменья» - «I мужа свята... горе вам! / На стогнах каменем побили»).
Вместе с тем, сохранив метрику лермонтовского стиха (4-стопный ямб), Шевченко отказывается от субъектной формы первого лица и организует лирический монолог в повествовательной манере, который дважды перемежается прямыми авторскими обращениями («горе вам!», «роде лютий { жестокий!»), тем самым сочетая обобщённый характер лирического дискурса с субъективно-эмоциональными инвективами. Кроме того, Шевченко сознательно вводит в текст образное сравнение из арсенала украинской культурно-топографической
символики («Неначе наш Дншро широкий, / Слова його лились, текли») и акцентирует мотив силы пророческих слов, которые «в серце падали глибоко! / Огнем невидимим пекли / Замерзл1 душ1. Полюбили / Того пророка, скр1зь ходили / За ним { сльози, знай, лили / Навчеш люди».
По мере развития лирического сюжета «Пророк» Шевченко обретает смысл, принципиально отличный от лермоновского пре-текста. Здесь не просто облечённая в форму притчи [13, 120] констатация факта трагического отчуждения поэта-пророка человеческим сообществом, но и сообщение о его последствиях: по воле разгневанного Господа, человечество начинает ковать кандалы, строить тюрьмы, а вместо «кроткого пророка» получает царя. В таком финале нетрудно угадать косвенную отсылку к участи самого автора. Вооружённый опытом лермонтовского поэтического персонализма, Шевченко обретает новые пути художественного опосредования авторского сознания, поднимая факт собственной биографии до уровня предмета искусства.
Поэтический диалог с Лермонтовым продолжается и во время краткосрочного пребывания поэта в Оренбурге в конце 1849 - начале 1850 гг. Так, стихотворение «Меш здаеться, я не знаю.» построено на контрасте с лермонтовским «Когда волнуется желтеющая нива...» с использованием прямых отсылок к нему. Если лирический герой Лермонтова способность «постигнуть счастье на земле» и «в небесах увидеть Бога» обретает в результате эстетического созерцания природной гармонии («Когда росой обрызганный душистой, / Румяным вечером иль утра в час златой, / Из-под куста мне ландыш серебристый / Приветливо кивает головой.») [10, с. 69], то у Шевченко «ми . оживаем / I чуем Бога в небесах» [17, II, 221] лишь тогда, когда священные слова поэта воспринимаем на веру, потому что окружающая нас действительность способна лишь посеять сомнения в самой возможности Божественного присутствия. Абсурдные инверсии, господствующие в мире человеческих отношений, порождают в сознании лирического субъекта парадоксальную мысль о том, что «люде справд1 не вмирають, / А перел1зе
ще живе / В свиню абощо, та й живе» [17, II, 220]. Эта фантасмагорическая реинкарнация, по мнению лирического субъекта Шевченко, есть косвенное свидетельство Высшего наказания грешников, мера которого прямо пропорциональна степени греховности человека в его предшествующей жизни: «Купаеться собi в калкж, / Мов перш купалося в ^хах»; «Жили ви лютими звiрми, / А в свиш перейш-ли!» [17, II, 220]. В результате складывается образ земного ада, в котором не только осуществляется наказание грешников, но и протекает мучительное существование забытых Богом «простих шрих». Единственным утешением страждущих и напоминанием о Божественной благодати, о самой её потенциальной возможности может служить лишь слово Поэта, персонифицированным выражением которого, по мнению автора, является Лермонтов, и именно ему адресованы в стихотворении следующие патетические строки, в которых упоминаются основные темы лермонтовской поэзии:
Де ж ти?
Великомучениче святий? Пророче Божий? Ти меж нами, Ти, Присносущий, всюди з нами Витаеш ангелом святим. Ти, любий друже, заговорит Тихенько-тихо... про любов Про безталанную, про горе, Або про Бога, та про море, Або про марне литу кров З людей великими катами. Заплачеш тяжко перед нами, I ми заплачемо... Жива Душа поетова святая, Жива в святих сво!х речах
[17, II, 220-221].
Мотив «земного ада» (или его инверсий «мнимого рая», «грешного рая») по-разному варьируется и в других лирических опусах Шевченко, написанных в Оренбурге («Якби ви знали, паничь..», «Не молилася за мене.», «Чи то недоля та неволя.» и др.), и даже воспоминания о родимой стороне, об отчем доме
содержат отчётливо выраженную инфернальную коннотацию:
За що, не знаю, називають Хатину в га! тихим раем. Я в хал мучився колись, Мо! там сльози пролились, Найперш1 сльози; я не знаю, Чи есть у Бога люте зло! Що б у тш хап не жило? А хату раем називають! [17, II, 222].
Вынужденное существование в условиях земного ада неизменно повергает лирического героя в состояние одиночества, бесприютного скитальчества и душевного омертвения, которое в свою очередь влечёт за собой ощущение преждевременного старения. Не случайно, последнее из написанных в Оренбурге (да и вообще в ссылке) лирическое стихотворение представляет собой сон, в котором перед умственным взором лирического субъекта разворачивается живописная картина: в тени раскидистой вербы у порога белёной хаты сидит седой дед, ласкает своего маленького внука и, прочитав «Отче наш», думает о том, что Господь справедлив и злу в этом мире нет места. Можно предположить, что поэтическая идиллия «I дос сниться: шд горою. », откровенно контрастирующая на общем фоне страстных лирических монологов Шевченко, выражает эстетический идеал поэта и моделирует его несбыточную мечту о естественной гармонии бытия.
Таким образом, авторское сознание Шевченко-лирика развивалось по мере накопления его личного жизненного опыта. В годы ссылки поэт стремится объяснить причины драматических коллизий собственной судьбы и приходит к выводу о том, что жизнь человека обусловлена обстоятельствами надличностного порядка, но это не снижает уровня его моральной ответственности. Творческое наследие М.Ю. Лермонтова укрепляет его в мысли, что осознанный статус поэта как оракула Высшей истины не только усиливает меру этой ответственности, но и накладывает особый трагический отпечаток на жизненную судьбу его носителя.
03.03.2017
Список литературы:
1. Барабаш, Ю. Т.Г. Шевченко. Семантика и структура поэтического текста / Ю. Барабаш. - М.: ИМЛИ РАН, 2011. - 432 с.
2. Б1гун, О. Християнський меэдашзм: Тарас Шевченко 1 Кирило-Мефодивське братство / О. Б1гун // Шевченкознавч1 студи. Зб1рннк наукових праць. - Вип. 17. - Ки!в: Кшвський ушверситет, 2014. - С. 9-16.
3. Горленко, В.П. Альбомы и рисунки Шевченко в собрании В.В. Тарновского / В.П. Горленко // Киевская старина. - 1886. -Т. XIV. - Февраль. - С. 402-409.
4. Гудима, А. Спокута як шлях творення себе героем л1ро-ешчних поем Тараса Шевченка / А. Гудима // Шевченкознавч1 студи. Зб1рник наукових праць. - Вип. 13. - Ки!в: Кшвський ушверситет, 2011. - С. 34-39.
5. Жур, П.В. Труды и дни Кобзаря / П.В. Жур. - Люберцы: Люберецкая газета, 1996. - 568 с.
6. Заславский, И. Лермонтов и Украина. Литературно-критический очерк / И. Заславский. - Ки!в: Дшпро, 1989. - 348 с.
7. !офанов, Д.М. Шевченко i Лермонтов / Д.М. !офанов. - Ки1в: Радянська Укра!на, 1962. - 38 с.
8. Кирилюк, Е.П. Тарас Шевченко. Критико-биографический очерк / Е.П. Кирилюк ; пер. с укр. Е. Кирилюка. - М.: Худож. лит., 1988. - 350 с.
9. Колом1ець, В. Народна шсня в жит 1 творчосп Тараса Шевченка / В. Колом1ець, О. Панова // Шевченкознавч1 студи. Зб1рник наукових праць. Вип. 16. - Ки!в: Кшвський ушверситет, 2013. - С. 30-37.
10. Лермонтов, М.Ю. Полн. собр. соч. в 10-ти т. / М.Ю. Лермонтов. - Т. 2. - М.: Воскресенье, 2000. - 404 с.
11. Мацапура, М. Шанувальник лермонтовсько! музи / М. Мацапура // Укра!на. - 1964. - №41. - С. 10.
12. Мостова, Л. Художньо-стильова специфжа балад Тараса Шевченка / Л. Мостова, А. Порожнюк // Шевченкознавч1 студи. Зб1рник наукових праць. - Вип. 18. - Ки!в: Кшвський ушверситет, 2015. - С. 85-92.
13. Прийма, Ф.Я. Шевченко и русская литература XIX века / Ф.Я. Прийма. - М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1961. -412 с.
14. Слухай (Молотаева), Н. Художественный образ в зеркале мифа этноса: М. Лермонтов, Т. Шевченко: монография / Н. Слу-хай (Молотаева) . - Ки!в: Укрспецмонтажпроект, 1995. - 486 с.
15. Соботович, В. Титани духу (Лермонтов 1 Шевченко) / В. Соботович // Дншро. - 1964. - №10. - С. 124-130.
16. Тарас Шевченко: Документи та матер1али до бюграфи. 1814-1861 / За ред. е.П. Кирилюка. - Ки!в: Вища школа, 1982. -432 с.
17. Шевченко, Т.Г. Повне з1брання твор1в: У 12 т. / Т.Г. Шевченко ; редкол.: М.Г. Жулинський (голова) та ш. - Ки!в: Наук. думка, 2001.
Сведения об авторе:
Ларкович Дмитрий Владимирович, профессор кафедры филологического образования и журналистики, декан филологического факультета Сургутского государственного педагогического университета,
доктор филологических наук, доцент 628417, Тюменская область, г. Сургут, ул. 50 лет ВЛКСМ, 10/2, e-mail: [email protected]
