CC BY
22
К ВОПРОСУ О ПОНЯТИИ МЕСТА И СТРУКТУРЫ СОЦИАЛЬНОГО ЯВЛЕНИЯ
А.В. Мальцева, К.Г. Мальцев
«Подлинный философский метод - это метод естественных наук и никакой другой». Но было бы неверно толковать этот тезис в смысле требования распространить метод естествознания на философию; напротив, этот тезис гласит: философия должна
действовать в своей сфере точно так же, как и естественные науки, то есть она должна черпать свои понятия из самих своих вещей. Этот тезис - не прокламация грубого переноса естественно-научной методики в сферу философии: наоборот, он исключает естественнонаучную методику и требует, чтобы философия действовала так же, как в своей сфере действуют естественные науки, - принципиальным образом согласуясь с характером соответствующих вещей.
М. Хайдеггер
Пролегомены к истории понятия времени [1, с. 24].
В статье обсуждается вопрос о «временной размерности» социальных явлений (фактов). Авторы выдвигают и обосновывают предположения относительно необходимости ограничения использования «основоположения причинности» в социологическом объяснении, использования этой схемы лишь в случаях, относительно которых доказана принадлежность связываемых «основоположением причинности» элементов двум разным социальным явлениям (фактам).
Во всяком, в том числе научном знании есть представления (можно назвать их идеями), служащие своеобразным «упором», точкой «кристаллизации»,
относительно которых (в согласии с ними, в развитие их, в опровержение и т.п.) выстраивается последующая система утверждений, образующая знание об определенной области реальности. Можно сказать и так, что эти «упоры» как раз и подтверждают (в естественной установке сознания) существование внешней по отношению к субъекту знания реальности. Хорошо известно, что познание может осуществляться лишь в случае сопротивления, оказываемого объектом познания; отсутствие сопротивления означает невозможность действительного познания данной области (не оказывающей сопротивления), сколько бы «утверждений», «суждений», их систем относительно нее ни существовало и в какие бы логически безупречные совокупности они ни выстраивались. Применительно к области естествознания, к «природе», выделяющейся в XVI веке, такими «упорами» можно считать два «представления», в естественной установке сознания кажущиеся несомненно прочными, неколебимыми, - оба они были сначала поставлены под сомнение, критически обсуждены, затем отчасти отвергнуты, отчасти восстановлены в правах в процессе развития современного естествознания. Первое представление: вещи занимают место (в пространстве). Естественность этого представления, его несомненность ежедневно подтверждается жизнью каждого индивида, его простой способностью выживать, ориентироваться в окружающем мире; что может быть проще и естественнее, а главное, что может быть более практически подтвержденным, чем наша способность «брать», «передвигать», а в некоторых случаях «наталкиваться» на окружающие нас вещи. Декарту принадлежит заслуга «концептуализации» этого естественного представления и введения его, уже как идеи, в новоевропейскую науку: протяженность есть дифференциальное свойство мировой субстанции. Все остальные признаки, количественно и качественно определяющие «сущее», 280
имеют в качестве не подлежащей сомнению основы некий «субстрат» (используем это слово вполне условно, лишь как обозначение «подкладки», что ли), протяженный, то есть именно занимающий место (в пространстве). Декартова научная программа предполагала сведение всех видов взаимодействия между вещами (в теории - сведения всех видов причинения) к простейшему случаю - к толчку, то есть в конечном счете именно к названному нами исходному свойству «всеобщей подкладки», или «всеобщей основы» «сущего» - к его свойству занимать определенное место. В 20-30- е годы ХХ века в связи с появлением квантовой теории, и прежде всего в связи с проблемами, вызванными невозможностью определить пространственную траекторию движения электрона1, свойство вещи «занимать место в пространстве» ставится под сомнение, особенно в так называемых «субъективных интерпретациях» квантовой теории, начало которым было положено Гейзенбергом. Это был скандал; были поставлены под сомнение (радикальное сомнение, подобного которому не было все 400 лет существования и триумфального развития новоевропейской науки) способы научного описания, те «несомненности», конвенция (согласие) относительно которых обеспечивала самую возможность научного исследования2. Впрочем, кажется, скандал удалось «замять» (хотя И. Лакатос, другой, наряду с Поппером, видный представитель «философии науки», полагал еще и в 60-е годы ХХ века, что квантовая физика является рассадником «обскурантизма» в науке)3. Для нас важно заметить, что вместе с идеей «места», которое занимает вещь, «падает» идея причинности (реального, называемого, например фон Вригтом, еще и «юмовским», причинения), то есть идея, «организующая» научный,
естественно-научный, по крайней мере, дискурс.
Вторая идея, элиминирование которой из научного естествознания в новое время было условием его прогресса, - это идея «сущности». Опять же, что может быть естественнее утверждения: «Совокупность признаков вещи определяется ее сущностью». Замечательные диалектические изыскания А.Ф. Лосева («Самое само», или «Философия имени») продемонстрировали, насколько наше осмысленное говорение о вещах связано с представлением о «самоем самом» этой вещи. Научное естествознание, тем не менее, весьма успешно продвигалось в другом направлении: свойства вещи (признаки, акциденции - для нас опять-таки не важны все те многочисленные «различения», «дистинкции», которые подробнейше и тщательнейше разрабатывались в каждой из школ логики и теории познания, существовавших и не согласных друг с другом в ХХ веке и
1 Авторы настоящей статьи - дилетанты в области научного естествознания, и потому полагаем простительным для нас заведомое упрощение изложения проблемы; мы излагаем именно так, как проблема представляется «извне», с точки зрения гуманитария.
2 К.Р. Поппер, например, утверждает: «Если бы однажды для ученых, занимающихся наблюдениями, оказалось более невозможным прийти к согласию относительно базисных высказываний, то это было бы равносильно признанию негодности языка как средства универсальной коммуникации. Это было бы равносильно вавилонскому столпотворению, которое свело бы научное исследование к абсурду. В этом новом Вавилоне устремляющееся ввысь здание науки вскоре превратилось бы в руины» [2, с. 96]. В этом утверждении с Поппером согласны все: как представители «философии науки», так и сами исследователи, занимающиеся разработкой конкретных научных проблем в своей области.
3 Например, в работе «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» И. Лакатос пишет: «После 1925 года «новая» квантовая теория перешла на «анархистскую позицию», а современная квантовая физика в ее «копенгагенской» интерпретации стала одним из главных оплотов философского обскурантизма» [6, с. 96].
существующих посейчас) полагались функцией ее места относительно других вещей (как видим, и здесь представление о «месте» было конститутивным). Такое понимание только и делало возможным научное познание в направлении установления «общих законов», номотетического или «генерализирующего» (термины использовались соответственно В. Виндельбандом и М. Вебером) познания, которое Г. Риккерт назвал просто: «естественно-научным». Общие законы естествознания - это установленные «отношения», в постоянстве (относительном, но достаточном для каждого конкретного случая формулирования) которых мы уверены, которые мы «наблюдаем» и которые, как утверждает большинство исследователей, специально не занимавшихся проблемами логики, устанавливаются «индуктивно», как результат некоторого «обобщения наблюдений»1.
Сказанное выше надлежит дополнить еще одним замечанием относительно сущности научного метода перед тем, как обратиться непосредственно к проблеме этой нашей статьи, названной в ее заглавии. Кажется, Лейбницу мы обязаны введением в теорию познания нового времени «закона достаточного основания». Каждое явление может считаться познанным в том и только в том случае, если оно было аналитически разложено на элементы (под элементом в этом случае следует разуметь строго «неделимые» «единицы», составляющие изучаемый объект) и затем «собрано» из них. Конечно, анализ и синтез как дополняющие друг друга необходимые формы познания введены не Лейбницем; они использовались до него; систематически и в неразрывной связи друг с другом впервые в новое время - Галилеем и Ньютоном, Лейбницу же принадлежит честь «логической обработки» соответствующей, оказавшейся успешной, практики. Однако понятие об «элементах», и для нас именно это важно в первую очередь, так же «естественно» предполагает статус «очевидности» для представления о «месте» (элементы связываются в единство вещи, прежде всего
«пространственно» или на основании «пространственной аналогии», где пространство выполняет «модельную функцию») и уже отмечавшуюся нами в другой связи конститутивность этого представления по отношению к научному познанию.
Итак, «со всех сторон», идея «научности», практика научного исследования (естественно-научного: для XIX века, века возникновения, как считается, научной социологии этой оговорки можно было бы и не делать), «программа исследования» (чтобы не сказать «парадигма»: это слово слишком часто используется в современной социологической литературе вне всякой связи со значением, введенным для него еще Аристотелем, хотя в нашем случае говорить о «парадигме» кажется правомерным), - все «увязывается» и с представлением (с «идеей») места.
1 Для специальных целей нашего исследования совершенно безразличны многочисленные «проблемы индукции»; они неоднократно обсуждались (можно сослаться на работы того же К.Р. Поппера, его оппонентов, например, Карнапа (позитивист), Витгенштейна и его школы («лингвистическое направление») и т.п.). Все эти проблемы были поставлены еще Д. Юмом; для самой общей ориентировки обозначим их так: на основании наблюдения всегда конечного числа «случаев» логически неправомерно делать «всеобщие» заключения; все полученные таким образом обобщения будут иметь «эмпирический» характер, достоверность которого вполне достаточна для «практической ориентировки», но совершенно недостаточна для «научного» познания.
В самом начале, в момент своего возникновения, научная социология должна была определиться в вопросе о том, каким образом это фундаментальное представление может быть введено в формирующуюся общую социологическую теорию. Ведь совершенно очевидно: насколько идея «места» естественна для «вещей» (для «природных объектов»), настолько же она неестественна, даже отчасти абсурдна, для объектов, с которыми имеет дело социальное познание. Укажите на «место» в пространстве (а речь идет именно не о каком-то «социальном пространстве», существование которого требует опознания и доказательства, и потому идею, о котором нельзя считать «непосредственной», «безусловной» и естественной, но, напротив, эта идея есть результат изощреннейших абстракций и аналогий), занимаемое, например, государством, семьей, религией и т.п. излюбленными объектами социального познания? Повторим, что речь идет именно об «упорах», о «сопротивлении», о естественной установке сознания. Но если нет «места», то: во-первых, следует заново решать проблему «причинности», реального причинения между объектами «социальной реальности» (мы будем далее употреблять это выражение, и даже без кавычек, имея в виду нерешенность для нас вопроса о характере, статусе и «подкладке», «основы» такой реальности), которые ведь нельзя свести по декартовой программе к «толчку», к «простому взаимодействию», то есть актуализируются отброшенные новым временем идеи Аристотеля о видах причинности (отказ от которых, напомним, был непременным условием полагавшегося с XVI века научным описания и исследования); во-вторых, научное описание, простая констатация относительно существования и непосредственно воспринимаемых признаках социальных объектов1, являющихся предметом соглашения и условием возможности научного познания, тоже не может быть осуществлено, ибо «восприятие» лишается характера непосредственности и несомненности («всеобщности»: нам представляется нелишним отослать читателя к кантовской идее объективности как всеобщности); в-третьих, как определить «среду» взаимодействия между объектами социальной реальности, как увидеть и назвать, или «указать на», «всеобщую и простую основу» этих объектов, как, - а ведь это является обязательным признаком научного описания, - вывести свойства, признаки этих объектов из их взаимодействия, если нет непосредственной очевидности относительно среды, а значит, и самой возможности подобного взаимодействия; наконец, в-четвертых, как выделять «элементы», как осуществлять процедуры анализа и синтеза в случае, когда устранена «основа их возможности»?
1 «Основополагающий» статус «внешних признаков социальных явлений» для научной позитивистской социологии Э. Дюркгейм определяет «императивно», формулируя правила, относящиеся к наблюдению социальных фактов: «Объектом исследования следует выбирать лишь группу явлений, определенных предварительно некоторыми общими для них внешними признаками, и включать в это же исследование все явления, отвечающие данному определению» [4, с. 58]; полемизируя далее с теми, кто не видит во внешних признаках достаточных оснований для выделения объекта исследования (мы должны специально подчеркнуть, что именно в этом «пункте» заключается «конвенция» относительно «базисных высказываний», которая делает возможным все дальнейшее исследование: происходит столь важное для социологии «формирование объекта исследования», который, - мы еще вернемся к этому вопросу, - никогда не дан), Дюркгейм усиливает свою позицию утверждением, что только внешние признаки позволяют судить о «сущности явления» (до тех пор во всяком случае, пока к этим суждениям вообще прибегают).
Это лишь немногие вопросы, которые, как мы сказали, встали перед социологией как формирующейся наукой в середине XIX века; причем мы не стремились в постановке их к какой-либо систематичности, предполагая достаточным для предварительного обсуждения простого перечисления.
Позитивистская социология была последовательна: восприняв идеал научного познания от естествознания1, она, устами Э. Дюркгейма в работе «Метод социологии», постулировала: познание социальных фактов должно осуществлять как познание вещей2. Направление научного описания и исследования, заданное этой максимой, не оставляет у нас сомнений относительно намерений самого Дюркгейма «сгустить» реальность социальных объектов до степени некоторой «псевдо-материальности», по крайней мере до такой степени, когда можно утверждать, что «как известно, общества состоят из частей»3. Насколько успешна была реализация научной программы, реализуемой в горизонте, установленном обозначенными основаниями, мы не можем обсуждать в этой статье4. Нужно лишь указать на необходимость такого «развития мысли», построения таких «мыслительных конструкций». Необходимо также и указать на одно из основных, необходимых же, следствий: позитивизм оказался неспособным понять
деятельность индивидов5.
1 Фон Вригт так определяет «догмы позитивизма»: «Одной из догм позитивизма является методологический монизм, то есть идея единообразия научного метода независимо от различия областей научного исследования. Вторая догма выражается в том, что точные естественные науки, в частности, математическая физика, дают методологический идеал или стандарт, по которому измеряют степень развития и совершенства всех других наук, включая гуманитарные. Наконец, третья догма связана с особым пониманием научного объяснения. Научное объяснение является, в широком смысле, «каузальным». Более точно, оно заключается в подведении индивидуальных случаев под гипотетические общие законы природы, включая «природу человека». Финалистские объяснения, то есть попытки трактовать факты в терминах намерений, целей, стремлений, либо отвергаются как ненаучные, либо делается попытка показать, что их можно преобразовать в каузальные, если должным образом очистить от «анимистских» и «виталистских» элементов» [3, с. 43].
2 Собственные слова Э. Дюркгейма: «Положение, согласно которому социальные факты должны рассматриваться как вещи, - положение, лежащее в самой основе нашего метода» [4, с. 8]; далее: «На самом деле мы не утверждаем, что социальные факты - это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад» [4, с. 8]; и далее: «Можно сказать, что всякий объект науки есть вещь, за исключением, может быть, математических объектов» [4, с. 9].
3 Опять приведем слова самого Э. Дюркгейма: «В самом деле, мы знаем, что общества состоят из частей, присоединенных друг к другу» [4, с. 99].
4 Мы не считаем ее успешной в той степени, в какой позитивистская социология не смогла реализовать цели своих стремлений: создать «социальные технологии», подобные тем, которые были созданы на основе естественных наук. Позитивистская социология сама определила для себя критерий «истины», полагая его в «практическом успехе», в «пользе», - и потому пока «не оправдалась».
5 Невелика беда, полагают бихевиористы, и действительно вопрос сводится к цели научного социального познания: что мы хотим знать «общие законы» или ищем понимания индивидуальных (а социальные объекты именно таковы: всегда индивидуальные и исторически неповторимые) «объектов» социального познания. Но и в том случае, если целью полагают поиск общих законов, относительно них среди позитивистов нет согласия: Поппер, например, полагает их настолько «тривиальными», что они не нуждаются в эксплицитной формулировке (в своих книгах «Открытое общество и его враги» и «Нищета историцизма» он приводит соответствующие примеры, тривиальность которых 284
Другой «разворот» темы был предложен на основе неокантианской философии Баденской школы М. Вебером. Он получил известность как «метод субъективной интерпретации». Человек способен достигать намеченных целей, действуя при этом рационально, то есть соотнося средства, цели и способы деятельности, увязывающие первые со вторыми. Социологическая интерпретация в конечном счете представляет собой сведение познаваемых процессов и явлений к целерациональной деятельности субъектов социального действия, которыми могут быть только индивиды. И здесь, в этой нашей статье, мы должны ограничиться только обозначением, фактически только «называнием»: каким образом веберовская социология отвечает на заданные выше вопросы и отвечает ли - эта тема слишком громоздка для обсуждения в статье1.
Однако некоторые соображения относительно направления, в котором может идти поиск ответов на наши вопросы, должны быть высказаны уже сейчас: собственно это и было целью нашей статьи2.
1. Социальные явления имеют не «пространственную», но «временную размерность». При этом следует учитывать нашу «специфическую несоразмерность» социальным явлениям (прежде всего она заключается в «несоразмерности» нашей жизни и «временного промежутка», занимаемого социальным явлением). Элементы социального явления объединены в единство не «пространственно», но «временно»; между ними нет отношений причинности, но есть отношения структурной связи и взаимной обусловленности; в этом отношении «необходимость» элемента, расположенного во времени «раньше», может выявиться лишь в связи с элементом, расположенным «позже», и в этом случае неправомерно говорить о «финальных причинах» и «телеологических объяснениях»; относительно так выявляемых социальных явлений имеют силу как формальные требования научного метода (анализа и синтеза), так и логические правила, разработанные применительно к ним (например, один элемент может быть в структуре разных событий).
2. «Средой», «подкладкой» социальных явлений (аналогичных той
«подкладке», относительно которой мы не сомневаемся в вещах и которая, как мы постарались показать в статье, выявляется в конститутивной способности «занимать место») является слово, язык (здесь невозможно не упомянуть М.М. Бахтина: «Предмет гуманитарных наук - выразительное и говорящее бытие»; и
действительно ошеломляет и заставляет любого исследователя-социолога усомниться в том, что такие законы и являются целью его познания и что они вообще что-либо могут объяснить и чего-либо стоят). Другие вынуждены вернуться к идее «индивидуального закона», то есть такого, который может быть определен лишь в отношении индивидуального социального явления, - но такой закон, очевидно, не то, что ищет «генерализирующее познание» социальной реальности. При этом вполне естественно для социологов позитивистского толка не вспоминать о Г ете, например, который ведь тоже в свое время выдвигал идею об «индивидуальном законе», но в смысле, далеком от позитивистского.
1 Признаемся, однако, в том, что мы уверены: веберовская социология, и причем в том виде, в каком она создана самим М. Вебером (то есть прежде всего вместе со своими неокантианскими предпосылками), больше других школ и направлений научной социологии в XX веке вправе претендовать на создание «общей социальной теории».
2 Ниже мы предлагаем тезисы; их развитие и доказательство предлагается в работе «Объект, предмет и метод научного социального познания (позитивистская и неокантианская программы)»; в этой же работе указываются школы, направления научной социологии, послужившие «средой возникновения» формулируемых здесь тезисов.
еще: «Гуманитарные науки - науки о духе - филологические науки» [см.: 5, с. 8]); «совершенная форма» здесь имеет имя: «миф» (здесь может быть уместной ссылка на А.Ф. Лосева). Основная проблема, которая возникает в этой связи -определение «границ» социального явления, то есть выделение его из «хаотического многообразия потока социальной реальности» и «опредмечивание» для познания. Объект возникает вместе с познанием, в его процессе, не есть никогда некая «данность», которую якобы можно «увидеть» (сколь угодно острым и специально обученным зрением) и затем сделать предметом познания. Социальные явления лишены той «принудительности», которая приписывается вещам природного мира. С другой стороны, нельзя «составить» социальное явление из «частей»: в нашей области утверждение Аристотеля о
предшествовании целого частям приобретает особо «прочную очевидность». Можно сказать и так: основная проблема для нас - назвать, поименовать «социальное явление», - и такое именование осуществляется не в границах научного познания. В этом, и только в этом, отношении можно говорить о совершенно специфической «данности» социальных явлений научному их познанию. Мы склонны даже поддерживать более радикальную формулировку этого нашего положения: в области социального бытия, как оно представляется (выявляется для) научному познанию, не названное - не существует.
3. Вопрос о «сущности» явления, например, по аналогии с естествознанием, о ее «признании» и «учете» или нет, остается открытым, хотя мы склоняемся к тому, что в этом пункте гуманитарные науки отличаются от естественных, отказавшихся от «идеи сущности».
Неразработанность приведенных выше положений, «эскизный характер» такого их «представления» очевидны для авторов, - и тем не менее, кажется, основное положение статьи: о временной размерности социальных событий -заслуживает обсуждения.
Л и т е р а т у р а
1. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. - Томск: Водолей, 1998.
2. Поппер К.Р. Логика научного исследования. - М.: Республика, 2005.
3. фон Вригт Г.Х. Объяснение и понимание / фон Вригт Г.Х. Логикофилософские исследования. - М.: Прогресс, 1986.
4. Дюркгейм Э. Метод социологии / Дюркгейм Э. Социология: Ее предмет, метод, предназначение. - М.: Канон, 1995.
5. Бахтин М.М. Эпос и роман. - СПб.: Азбука, 2000.
6. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ / Лакатос И. - Методология исследовательских программ. - М.: АСТ: «Ермак», 2003.
In the article the problem of 'time dimension' of social phenomena (facts) is discussed.
The authors offer and substantiate proposals on limiting the use of 'foundations of
causality' in sociological explanation. They argue that this scheme should be used only
when it is proved that the elements connected by 'foundations of causality' belong to two
different social phenomena (facts).
