CC BY
171
Со
ЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ НАУКИ: ИДЕЯ И ПРОЕКТ
Илья Теодорович Ка-савин - доктор философских наук, член-корреспондент РАН, заведующий сектором социальной эпистемологии Института философии РАН. E-mail:
itkasavin@gmail.com
Социальная природа современной науки является наблюдаемым, измеримым феноменом и проявляется в способности науки и общества оказывать мощное влияние друг на друга. Этот феномен нельзя сводить ктесной связи науки и техники, но его сущность следует искать в изменении функций научной лаборатории. Она стала социальной машиной пространства-времени, в которой анализируются и моделируются онтологические и эпистемологические переходы междуестественным и искусственным,живым и неживым, внешним и внутренним, теорией и фактом, открытием и обоснованием, доказательством и убеждением, фундаментальным исследованием и его практическим применением. Современная наука выступает как целостный естественный процесс, требующий для своего анализа новых методологических подходов, преодолевающих недостатки стандартной модели науки. Однако этот образ науки и философский поиск нового взгляда на науки контрастирует с ипостасью экономического измерения научно-технического комплекса, в которой обесцениваются фундаментальные знания и абсолютизируется роль инструментального продукта науки, выступающего в качестве товара. В связи с этим возникает вопрос о возможности и необходимости новой социальной философии науки, которая бы ответила на вызовы времени тем, что, во-первых, реструктурировала бы отечественную традицию философии науки ХХ-ХХ1 вв., объединив идеи Г. Шпета, Б. Гессена, В.И. Вернадского, М. Бахтина, М.К. Петрова и др. с достижениями западной философии науки в рамках междисциплинарного синтеза философии науки и наук о познании; во-вторых, обосновала бы стратегию развития науки и техники в рамках шестого экономико-технологического уклада, разработав сбалансированное взаимодействие социально-инженерныхтехнологий и глобального философского видения, обеспечивающего долгосрочное проектирование и прогнозирование с учетом социокультурных и цивилизационных ориентиров.
Ключевые слова: социальная философия науки, научно-технический комплекс, институты, инфраструктура, развитие, долгосрочное проектирование.
1
A
SOCIAL PHILOSOPHY OF SCIENCE: IDEA AND PROJECT
Ilya Kasavin - doctor of philosophical sciences, correspondent-member of the Russian Academy of Sciences, chair of the Department of Social Epistemology of the Institute of Philosophy of the Russian Academy
of Sciences.
The social nature of modern science is observable, measurable phenomenon and is manifested in the ability of science and society to provide a powerful impact on each other. This phenomenon cannot be reduced to the close relationship of science and technology, but one should seek its essence in the changing functions of scientific laboratory. The latter becomes a social space-time machine, in which the ontological and epistemological transitions between the natural and the artificial, the living and the non-living, the external and the internal, theory and fact, discovery and justification, proof and persuasion, fundamental research and its practical application are analyzed and modeled. Modern science appears as holistic natural process that requires new methodological approaches for its
1 Исследование выполнено при поддержке РНФ, проект № 14-18-02227 «Социальная философия науки. Российская перспектива».
Editorial 5
analysis. On this way, the shortcomings of the standard model of science should be overcome. However, this image of science and philosophical quest for a new view of science remains in contrast to the economic dimension of the scientific and technical system, which depreciate fundamental research and absolutizes the role of instrumental product of science. This raises the question of the possibility and need for a new «social philosophy of science», which has to respond to topical challenges: of the time, firstly, by restructuring Russian tradition in the philosophy of science of the 20-21 centuries combining the ideas of Gustav Shpet, Boris Hessen, Vladimir Vernadsky, Mikhail Bakhtin, Mikhail Petrov, with the achievements of Western philosophy of science within the framework of interdisciplinary synthesis of the philosophy of science and the broadly taken cognitive sciences; and secondly, by justifying the strategy for the development of science and technology in the framework of the sixth economic-technological trend («uklad»), developing a balanced interaction of social-engineering technology and global philosophical vision for long-term planning and forecasting according to the socio-cultural and civilizational prospects.
Key words: social philosophy of science, science and technology, epistemology, social engineering, development of science.
Социальная роль науки
Философия науки обнаруживает свою концептуально-генетическую связь с философией тем, что постоянно обращается к осмыслению самой себя. К этому она инспирируется своими внутренними проблемами и коллизиями и едва ли не в большей степени - меняющимися отношениями с другими дисциплинами, с широким культурным и социальным окружением. Сегодня происходят глубокие изменения в природе научной деятельности и коммуникации, в социальном статусе и общественных функциях науки. Вопрос о соотношении «внутренних» и «внешних» вопросов в философии науки обретает в такой момент особенную актуальность.
И.А. Боричевский2, размышляя о способах исследования науки, писал, что «прежде, чем рассуждать об общественной роли науки, необходимо уяснить, что такое сама наука, раскрыть внутреннюю ее природу». И чуть ниже: «Мы попытаемся установить ближайшую внутреннюю природу положительного знания, и в первую очередь выяснить своеобразные черты, отличающие науку от мышления ненаучного. Далее, опираясь на полученные данные, мы попытаемся наметить общественную роль науки и выявить ее действительное место в общественном целом» [Боричевский, 2013: 11]. Этот порядок разграничения, который в целом, вероятно, не стали бы оспаривать члены Венского кружка, не нашел в 1926 г. поддержки на родине автора. Внутренние вопросы в то время в Советской России интересовали лишь тех философов, против «туман-
2 Иван Адамович Боричевский (1886-1941) - русский философ-материалист, историк философии и науки, первым выдвинул идею науковедения как самостоятельной науки.
ных размышлений» которых был, казалось, направлен весь пафос статьи Боричевского. Призыв к строгой науке шел вразрез с позицией других социальных субъектов - партработников, производственников, инженеров и писателей. Их наука если и интересовала, то лишь в общественной роли непосредственной производительной силы. Нужна была изрядная смелость, чтобы поставить общественную функцию науки в зависимость от ее внутренней природы, от способности дистанцироваться от ненауки (метафизики, религии, идеологии). Причем Боричевский обосновывает эту дистанцию тем, что подлинная наука относится не к «надстройке», а к «базису». В качестве аргумента автор апеллировал к ее марксистской характеристике как непосредственной производительной силы. Тем самым теория научного познания и социология науки, по Боричевскому, образуют две еще не существующие собственно научные дисциплины, призванные раскрыть двустороннюю сущность науки.
В начале XXI в. дискурс по поводу науки все дальше смещается от вопросов внутренней природы науки как особого типа знания, мышления и деятельности к пониманию науки как интегрального социального института, участвующего в общественном разделении труда. Вопросы о том, каким образом вырабатывается, проверяется, обосновывается, принимается и распространяется знание как таковое, уходят на второй план. Едва ли не на первый план выступают вопросы экономики науки, а именно соизмеримость общественных затрат на производство единицы научного продукта (знания) со способностью этого продукта производить инновации (высокоприбыльные товары).
Причины такой постановки вопроса в следующем. Современное информационное общество предоставляет любому желающему за символическую плату самые разнообразные и обширные знания. Многие из них еще только ожидают практического применения. Зачем же в таком случае производить новые знания, осуществляя чрезвычайно рискованные инвестиции в систему образования, науки и культуры, если это не вызвано насущными общественными потребностями? Не надежнее ли спекулировать финансовыми инструментами и покупать новые знания на свободном международном рынке, когда возникает необходимость? Если мера общественного успеха института или личности состоит в его способности обеспечивать прирост капитала в рамках фиксированных пространственных и временных координат, то наука в лучшем случае редуцируется к своей прикладной функции, а в худ-
г
ш
шем - приобретает статус дорогого и модного гаджета, отличающегося избыточной сложностью и требующего постоянного ремонта.
Возникает удивительный парадокс. Информационное общество, обеспечив общедоступность знаний, немедленно обесценивает их. Но знания особенно необходимы для управления сложными процессами (процесс познания относится именно к ним), в то время какуправлять продуктами и товарами и оценивать их значительно проще. Процесс познания трудно сделать товаром, а результат познания это (с определенными оговорками) допускает. Поэтому покупать готовые знания оказывается выгоднее, чем обеспечивать процессы познания, также, как проще покупать говядину в Аргентине, чем выращивать бычков в Подмосковье.
Такого рода идеология использует ошибочно понятый термин «технонаука», сводя научные достижения к их наличным техническим приложениям, дающим «результат». Но отнюдь не связь с техникой и артефактами является отличительным атрибутом современной науки: это наблюдалось и в предшествующие эпохи. Особенность науки в XX в. выражается в изменении статуса научной лаборатории как своеобразной социальной машины пространства-времени, в которой проектируются и моделируются границы и переходы. Среди них возведение «онтологических мостов» между искусственным и естественным, живым и неживым, человеческим и природным, прошлым и будущим; строительство «эпистемологических переправ» между знанием и заблуждением, теорией и фактами, открытием и обоснованием, доказательством и убеждением; прокладывание «технических тоннелей» между возможным и действительным, объектом и проектом, изобретением и применением, наукой и обществом. Эти признаки, зарождавшиеся в лаборатории средневекового алхимика, стерлись в лаборатории нововременного естествознания, чтобы вновь проступить в науке XX в. В современной лаборатории происходит грандиозный синтез всех знаний, методов, инструментов и способов коммуникации, которые прежде существовали обособленно. Это и в самом деле место, где «воздвигаются новые миры», в полном согласии с названием известной статьи Б. Латура [Latour, 1983]. Здесь граница между прикладными и фундаментальными исследованиями становится прозрачной.
Применительно к физической лаборатории Б.М. Кедров писал, что «теоретическая и производственно-прикладная стороны разрабатываются совместно, так что нельзя отде-
а
ш
лить то, что могло бы быть целиком отнесено к чистой теории, от того, что носит производственно-практический характер; теория непосредственно переходит в практику» [Кедров, 1972: 40]. Как оценить это явление, которое уже даже нельзя назвать совсем новым (слова Кедрова относятся к ядерной физике 1930-х гг.)? К какому разряду отнести его - квнутрен-ней природе науки или к ее внешнему функционированию в обществе? Уже сама постановка такого вопроса обнаруживает его наивность: внутреннее и внешнее - это еще две противоположности, которые переходят друг в друга и сливаются воедино в современной лаборатории. Для идеологов классической науки все, что не относится к природному объекту исследования, должно быть элиминировано из процесса и результата познания. Эта методологическая норма, выражая собой некоторую объективистскую сверхзадачу и моральный призыв к специфически понятой научной добросовестности, никогда не могла быть реализована на практике в полном объеме. В современной науке растет осознание того обстоятельства, что познание представляет собой целостный естественный процесс. Его элементы (исследователь с его языком, понятиями, теориями и способом видения; приборы, инструменты, материалы; пространственно-временные параметры исследования; изучаемые объекты; коммуникативные партнеры; стимулы и ограничения, налагаемые социальными условиями; общекультурные ресурсы) не могут быть произвольно, в угоду некоторой методологической программе изолированы друг от друга. Соответственно возникает потребность в новых методологических подходах и инструментах исследования науки, которые бы позволяли объединить глобальный, панорамный способ видения науки с обстоятельным и конкретным анализом исторических ситуаций и социальных коллизий ее существования.
За пределами стандартной модели
Кризис неопозитивистской программы обоснования научного знания (стандартной модели научной теории) был выявлен в середине XX в. К. Поппер призвал отказаться от попыток индуктивного подтверждения теории и отбросить принцип верификации как критерий осмысленности научных положений. Та же судьба постигла тезис демаркации науки и метафизики, который исключал не только философские, но и
5
ш
многие научные принципы из структуры научного знания. Тезис о кумулятивном развитии науки Поппер заменял идеей «перманентной революции» - постоянной критики и пересмотра теорий на основе принципа фальсификации [Popper, 1959]. У. Куайн предлагал отбросить принцип редукционизма, согласно которому все теоретические высказывания могут быть сведены к предложениям наблюдения. Он также доказывал невозможность проведения жесткой границы между аналитическими и синтетическими суждениями, что в итоге вело к отказу от понимания языка науки как приоритетного и самодостаточного объекта исследования [Quine, 1951].
Однако вытекавшие из этой критики принципы теоретической нагруженности опыта и принцип холизма (принцип Дю-гема-Куайна) лишь частично решали проблемы стандартной модели. П. Фейерабенд [Feyerabend, 1975] и К. Хюбнер [Hübner, 1978] показали, что логическим и историческим следствием принятия принципа теоретической нагруженности опыта должно быть его расширение до принципа концептуальной, идеологической и социальной нагруженности всякого восприятия. Одновременно и последовательная холистическая трактовка научной теории приводит к тому, что не только теория, но и научное знание в целом перестает пониматься как замкнутая система. Обоснование научного знания оказывается возможным только во всеобъемлющем культурном и социальном контексте данной эпохи, а следовательно, всякий раз остается незавершенным. Только суд истории дает право говорить об успехе той или иной теории или научно-исследовательской программы, но и этот суд не является окончательным. Новые теории требуют новых учебников, и история многократно переписывается, так что не только предсказание, но и ретросказание по поводу какой-либо теории обладает лишь относительной, временной истинностью. Ни сама наука, ни философия науки не могут гарантировать безошибочного суждения о природе научного знания. Некоторые суждения такого рода - лишь следствия социального статуса науки, достигнутого к настоящему моменту. Поэтому современная философия науки должна унаследовать свою изначальную задачу от предшественников (Ф. Бэкона, Р. Декарта, Дж. Беркли) и неустанно подвергать критике абстрактные представления о науке. Одновременно она должна удерживать и обосновывать идею культурной ценности науки. При этом непременным эмпирическим фундаментом философии науки является комплекс конкретных «наук о науке» - науковедение. Прав был И. Лакатос, который свыше 40 лет тому на-
зад заявил: «Философия науки без истории науки пуста, история науки без философии науки слепа» [Лакатос, 1978: 203].
В настоящее время мы, по-видимому, находимся на той стадии развития, когда нужно в очередной раз дать ответ на сакраментальный вопрос - быть или не быть философии науки и, возможно, на еще более важный - если быть, то какой она должна быть, чтобы ею хотелось заниматься. Ясно, что судьба философии науки в большой мере будет зависеть от объективной роли науки в будущем обществе, а роль эта остается весьма неоднозначной. Науке предстоит еще долгое время флуктуировать между высокой практической эффективностью и высоким риском использования новых научных достижений. Это значит, что использование науки как средства достижения некоторых общественно значимых целей (экономического благоденствия, военной безопасности, создания новых средств коммуникации) будет и далее находиться в противоречии с достижением других столь же значимых целей (экологической безопасности, разоружения, защиты прав человека).
Высока вероятность того, что инструментальное использование науки и далее будет вытеснять на периферию ее мировоззренческую функцию - способность быть источником рациональности для общества и личности. И здесь многое зависит от способности философии науки противодействовать этому, оставаясь школой философского и теоретического мышления. Задача, которую она могла бы решать, - это обоснование единства рациональности и гуманитарных ценностей. Данное единство пережило серьезные испытания и уже серьезно поколеблено предшествующим историческим развитием и мировоззренческими спорами, в том числе и в рамках философии науки. Однако сегодня вновь идет поиск утраченной гармонии разума и человечности. Это занимает тех, кого не устраивают оболванивание массового сознания и несправедливость общественных отношений, корыстный произвол экономической стратегии и дурная субъективность политических решений, прогрессирующая маргинализация культуры и повальное увлечение мистицизмом.
Реакция на эти общественные тенденции находит отражение даже в тех фрагментарных образах философии науки, которые представлены в работах сегодняшнего дня [Энциклопедия, 2009; Философия науки, 1995-2013; Социология науки и технологий, 2010-2014]. Так, критика фундаментализма, исходящая из идей позднего Л. Витгенштейна и позднего Э. Гуссерля, оставляет науку перед пессимистической пер-
5
ш
спективой необоснованности, а человека - перед разочарованием в мировоззренческой ценности науки. Ясно, что такого рода методологические споры о границах релятивизма или историцизма, разрушая диктатуру Разума, не в состоянии дать сбалансированную теорию рациональности и остаются незавершенными. Возможная цена «гибкой рациональности», обоснованию которой посвящены работы ряда постпозитивистских философов науки, - это риск утраты рациональности вообще. Поэтому в философии науки по-прежнему актуален анализ структуры научной теории, даже если он выявляет коммуникативную и конструктивную нагруженность науки, а ее структура оказывается весьма нежестким образованием. Стремление к реабилитации проблемы единства научного знания реанимируют поиски единого языка наблюдения и привилегированной позиции наблюдателя в естествознании, единого событийного языка, обнаруживающего родство с обыденным языком и образующего основу специализированных физико-математических языков. Без этого тема единой научной картины мира повисает в воздухе.
Стремление к восполнению единства науки в ее истории, к снятию проблемы несоизмеримости различных парадигм требует дескриптивного подхода при реконструкции развития научного знания. В таком случае появляется возможность обнаружить посредствующие звенья, к примеру, между средневековой ученостью и нововременной наукой. Восполнению же структурного и содержательного единства науки служит идея стиля научного мышления. Она предполагает обоснование взаимодействия между эмпирической и логической составляющими науки, с одной стороны, и ее ценностными предпосылками и идеалами - с другой.
Сегодня складывается более богатый и адекватный образ науки, чем в эпоху торжества сциентизма, и это относится как к представлению о внутреннем развитии научной теории, так и к ее взаимодействию с культурой и социумом при посредстве философских оснований. История обмена культурными и научными смыслами не может не запечатлеваться в структуре научной теории, понятой как сложное когнитивно-культурное образование. Благодаря регулярному концептуально-образному заимствованию наука не только не изолирована от культуры (философии, религии, искусства), но и обязана богатству личностного развития, поскольку и личностные смыслы и аналогии вовлекаются в теоретические построения. Процесс теоретического исследования, таким образом, детерминирован широким идейным и образным пространст-
вом, а не только экспериментальным трудом ученых. Отсюда возникает возможность понять теоретическую науку не просто как нелокальную область мышления и деятельности, но как универсальный культурный синтез и социокультурный проект. Это обстоятельство следует осознать в полной мере именно сегодня, когда наука порой обвиняется во всех социальных и природных катаклизмах, ей отказывают в культурной ценности и адекватности и рассматривают ее как локальную агрессивную идеологию, как современный миф, как воплощение воли к власти. На деле же именно наука учит толерантности, креативности и критичности, не заботясь о том, что эти уроки обращаются против нее самой.
Соглашаясь с тем, что современная наука - неоднозначное явление, мы должны не только воспринимать модные идейные течения, но и понимать результаты ее философского анализа, который убеждает: современная наука - необходимое условие культурного диалога и синтеза культур. «Приобретая открытый характер, научная картина мира вносит свой вклад в процессы синтеза различных культур, - пишет В.С. Степин. - Она соединяет новые подходы, возникшие на почве развивающейся научной рациональности, всегда выступавшей ценностью техногенной (западной) цивилизации, с идеями, разработанными в совсем иной культурной традиции и возникшими в восточных учениях и в "космической философии". Современная научная картина мира включена в диалог культур, развитие которых до сих пор шло как бы параллельно друг другу. Она становится важнейшим фактором кросскультурного взаимодействия Запада и Востока» [Сте-пин, 2000: 697].
Благодаря современной науке формируется не только единая общенаучная картина мира, но и новое целостное мировоззрение, истоки которого идут из греческой античности, немецкого романтизма, русской философско-научной традиции. Это новое видение Вселенной, человека и самой науки - универсальный эволюционизм. Это взгляд на мир как многообразное, исторически изменяющееся целое; это видение человека как не только активного, но и созерцательного, понимающего существа; это понимание науки как единства естественно-научного и гуманитарного знания. Естественным следствием этого становится своеобразный синтез эпистемологии, социологии и культурологии, создающий основу для рационального понимания целостного эмпирического субъекта познания и одновременно для интегральной социокультурной характеристики человеческого разума.
г
ш
«Русский путь» для философии науки?
Вопрос, вынесенный в заголовок, заслуживает серьезного внимания. Философская традиция не возникает как «божественная данность» ни для немцев, ни для французов, ни для англичан. Каждый народ изыскивает ее в истории культуры в меру собственной интеллектуальной изысканности. Пусть методы, которыми эта традиция усматривается, будут заимствованы в иной культуре, однако ее содержание должно быть реконструировано как оригинальное, хотя бы частично непереводимое на иные философские языки. То, что не переводимо, само в дальнейшем может стать источником заимствования и тем самым основой взаимодействия культур. На этом пути философии науки еще предстоит проявить восприимчивость к богатой русской философско-гуманитарной традиции. Есть основания утверждать, что теоретический потенциал идей Г.Г. Шпета, Б.М. Гессена, Л.С. Выготского, В.И. Вернадского, М.М. Бахтина, Э.В. Ильенкова, Г.П. Щедро-вицкого, М.К. Мамардашвили, М.К. Петрова открывает оригинальную перспективу для философии науки. Это касается понимания структуры индивидуального и коллективного субъекта познания, связи сознания и культуры, мышления, языка и практической деятельности, контекстов открытия и обоснования, научной дисциплины и универсалий культуры.
Так, Петров подвергает критике абстрактное представление о науке как совокупности имманентных характеристик научного знания. Вместо этого он выделяет три исторических типа семиотики культуры, свойственные античности, Средневековью и Новому времени, полагая знание неотъемлемой частью культуры и видовым культурным понятием. В основу этой типологии он положил понятие социального кодирования [Петров, 1991]. Все типы социальности Петров истолковывает как поиски внебиологических средств аккумуляции, трансляции и генерации опыта. Ведь опыт должен иметь долгоживу-щий, рассчитанный на множество поколений, бессмертный и вечный с точки зрения смертного индивида «социокод», или, иначе говоря, тип субъект-объектного отношения, несущий примерно тот же набор функций, что и биокод для других ви-(В дов. «Для всей ... совокупности массива знания и непосредственно связанных с ним институтов и механизмов различного 5 назначения мы. будем употреблять термин социокод, пони-ТВ мая под ним основную знаковую реалию культуры, удержи-—I вающую в целостности и различении фрагментированный
массив знания, расчлененный на интерьеры мир деятельности и обеспечивающие институты общения» [Петров, 1991: 39]. Проводя различие между деятельностью и общением, общением и познанием, Петров выделяет три типа того, что можно назвать «познавательным общением». Это коммуникация (поддержка нормативной структуры), трансляция (когнитивная социализация) и трансмутация (генерация смыслов) [Петров, 1991: 32-40], в той или иной степени характеризующие всякий способ социального кодирования. Однако третий срез общения, или трансмутация, «который в европейском очаге культуры называют познание» [Петров, 1991: 92], характерен в особенности для современного типа ментальности. «Геном» социального кодирования является знак, система знаков образует «социокод» - генотип культуры.
Петров отмежевывается от радикальных трактовок тезиса лингвистической относительности и не считает, что язык определяет познание и социальное действие. Он скорее расширяет язык до культуры и социальности, следуя Бахтину. Здесь необходимы многочисленные оговорки, которые уже сделаны исследователями творчества Петрова (С.С. Неретина, В.П. Макаренко и др.), по-разному оценивающими его отношение к идеям Бахтина [Петров, 2010]. Текст - это универсальная форма заявления человека о себе, убежден Бахтин, но он представляет собой не чисто лингвистическую данность; это по сути любой феномен культуры, требующий, говоря современным языком, контекстуального и даже полидисциплинарного анализа. Всякий «человеческий поступок есть потенциальный текст и может быть понят (как человеческий поступок, а не физическое действие) только в диалогическом контексте своего времени (какре-плика, как смысловая позиция, как система мотивов)» [Бахтин, 1979:286]. В дальнейшем Бахтин систематически разворачивает понятие «текст» до понятия культурного объекта вообще. Сформулированные им оригинальные категории, такие, как «вненаходимость», «диалог», «полифония», «участное мышление» (не-алиби в бытии), «Другой», обладают конкретным смыслом: они описывают жизненный мир человека, вовлеченного в процесс научного и литературного творчества. В этом мире личный творческий вклад соседствует с отнесенностью к социальному окружению, а также ко всей истории культуры и далее -к межкультурной коммуникации. Тем самым познание вплетается в совокупный социокультурный контекст и может быть понято только в этой взаимосвязи.
В русле той же программы находится его коллега Лотман со своим понятием семиосферы, но еще раньше дорогу в этом
г
ш
же направлении проложит Шпет [Шпет, 1999], чьи идеи (без ссылок и цитат) были усвоены его учеником Выготским [Выготский, 1934]. Петров примыкает к ним, разграничивая язык и социокод и именно в последнем обнаруживая фундамент культуры. Полагаю, что это также созвучно идее «объективной идеальной формы» Ильенкова [Ильенков, 1962], которую можно истолковать как способ социального кодирования.
«Русский путь» для философии науки помимо необходимости конституирования философской традиции инспирируется и насущными социальными потребностями, на которые откликается как наука, так и философия. Актуальность развития философии науки в российском социокультурном контексте определяется тем, что Россия в началеХХ! в. сталкивается с рядом особых возможностей и рисков. Важнейшие среди них связаны с необходимостью опережающим образом развить собственную экономику в параметрах шестого технологического уклада. Этот уклад предполагает такую наукоемкую перестройку процесса производства и управления им, при котором в производительных силах на первый план выходят интеллектуальные способности, навыки и знания, горизонтальное саморегулирование творческой деятельности, «мягкие» диалогические формы организации и общения. При этом научно-философские исследования когнитивных и социальных измерений науки и техники, определяясь уровнем развития науки и общества, оказывают существенное обратное влияние на свой предмет. Так было и раньше: историческая корреляция динамичного развития науки и техники (промышленной революции) и возникновения философии науки в середине XIX в. может быть оценена как форма систематической позитивной обратной связи. В условиях шестого технологического уклада эта связь становится еще более явной: социально ориентированная философия науки выходит на лидирующие позиции в странах с развитой экономикой. Это подтверждается компаративным наукометрическим анализом журналов, индексируемых в Web of Science и Scopus по социальным и гуманитарным наукам.
Есть еще одно важное обстоятельство, требующее выработки собственной версии философии науки. Традиция исследования науки за рубежом развивается на основе постпозитивистских концепций науки и техники. Это течение аналитической философии является доминирующим во всем мире. Ему свойственна идея социальной инженерии (Поппер), противопоставляемая утопическому социальному предвидению и проектированию. Исходя из этого, накладывается запрет на
глобальное прогнозирование и конструирование, которое якобы всегда приводит к непредсказуемым результатам и негативным последствиям. Это диссонирует с фактами реальной глобализации современного мира, поскольку сама глобализация рассматривается односторонним образом: как мировое переустройство по стандартам избранных стран, а не учет всеобщей взаимосвязи мирового разнообразия. Соответственно политика в отношении науки и техники выстраивается как следование тем приоритетным направлениям развития, которые имеют место в странах первой семерки.
Исследования науки в рамках аналитической философии на Западе во многом оправдывают и легитимируют установленную научную политику, пропагандируя локальную и эмпирическую методологию (редукционизм, натурализация), лишенную перспективной (проактивной - С. Фуллер [Fuller, Lepinski, 2014]) философско-мировоззренческой основы. Отсюда ограничение сферы исследования науки описанием существующего положения дел, отрицание ряда философско-научных направлений (марксизма, космизма, пост- и трансгуманизма), которые подчеркивают значение долгосрочного социального предвидения, планирования и проектирования. Во многом это уже привело к определенному внутреннему идейному кризису, который в разных формах диагностируется ее продвинутыми представителями (С. Фуллер, Б. Латур, Д. Маккензи, Т. Пинч и др.). Это не позволяет рассматривать российскую перспективу философии науки как простое заимствование концепций мейнстрима и требует их проблематизации, критического анализа и идейного обновления. Возможные выходы из кризиса просматриваются на пути пересмотра дисциплинарной структуры исследований науки и актуализации их социально-философского компонента; реанимации идеи глобального проектирования и на этом фоне критического осмысления идей русского космизма; определения национальной специфики философии науки в России с точки зрения ее мировоззренческого содержания и практических потребностей.
Итоги
Программа социальной философии науки учитывает не только развитие мировой и национальной традиции мышления, но и другие науки и дисциплины для эмпирического обоснования своих заключений, а также в поисках теоретических инсай-
(В
■н
ы
■м
Ш 17
тов. Идеи теоретической нагруженности опыта и холистической трактовки научной теории распространяются на саму философию науки. Происходит пересмотр представлений о соотношении теории и эмпирии, внутренних и внешних вопросов, науки и вненаучного знания. Взгляд на науку со стороны социального целого не выступает как редукция методологии к социологии, но выявляет неустранимость философии как «цельного знания», синтетического видения. Здесь традиция русской философии может быть использована для построения новой философии науки. При этом открытый теоретический синтез столь же бесконечен, что и регресс оснований в рамках фундаменталистской программы обоснования науки, а следовательно, не самодостаточен, требует обращения к многообразию истории и «непреодолимым и упрямым фактам» (А.Н. Уайтхед).
Поэтому, во-первых, перспективы философии науки неразрывно связаны с отходом от абстрактных методологических дискуссий в пользу ситуативных исследований типа case study. Однако им не следует придавать статус «универсального языка наблюдения» или «критического эксперимента». «Кейсы» не только дают материал для философских интерпретаций и обобщений, но и сами существенно определяются последними. Во-вторых, современная неклассическая философия науки перестает быть узкоспециализированным анализом естествознания. Процессы интеграции и гуманитаризации в самой науке оказывают существенное влияние на философскую рефлексию о ней. Философия науки, находясь под огнем постмодернистской критики, переживает дисциплинарную революцию, становясь областью междисциплинарного и в полной мере гуманитарного исследования, концептуальные основания которого образует понимание науки как исторически развивающегося социокультурного явления. Тем самым, в-третьих, исследование научного знания обретает и новый философский вектор; оно становится формой и способом познания человека, типом дискурса, в котором развитие науки связывается с перспективами цивилизации, культуры и человечества вообще.
Библиографический список
Бахтин, 1979 - Бахтин ММЭстетика словесного творчества. М., 1979. С. 286.
Боричевский, 2013 - Боричевский И.А. Науковедение как строгая наука // Социология науки и технологий. 2013. Т. 4, № 3. С. 11.
Выготский, 1943 - Выготский Л.С. Мышление и речь. М. ; Л., 1934.
(В ■■
Ы
г
Ильенков, 1962 - Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. Т. 2.М., 1962. С. 221.
Кедров, 1972 - Кедров Б.М. О науках фундаментальных и прикладных // Вопросы философии. 1972. № 10. С. 40.
Лакатос, 1978 - Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978. С. 203.
Петров, 1991 - Петров М.К. Язык. Знак. Культура. М., 1991.
Петров, 2010 - Петров М.К. Философия России второй половины XX в. М., 2010.
Степин, 2000 - Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000. С. 697.
Шпет, 1999 - Шпет Г.Г.Внутренняя форма слова. Иваново, 1999.
Энциклопедия, 2009; Философия науки, 1995-2013; Социология науки и технологий, 2010-2014 - Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М., 2009; Философия науки : ежегодник. М. : Институт философии РАН, 1995-2013; журнал «Социология науки и технологий», 2010-2014.
Feyerabend, 1975 - Feyerabend P. Against Method. Outline of the Anarchist Theory of Knowledge. L. : New Left Books, 1975.
Fuller, Lepinski, 2014 - Fuller S., Lepinski V. The Proactionary Imperative: A Foundation for Transhumanism. N.Y. : Palgrave Macmillan, 2014.
Hübner, 1978- Hübner K. Kritik der wissenschaftlichen Vernunft. Freiburg ; München : Karl Alber, 1978.
Latour, 1983 - Latour B. Give me a Laboratory and I Will Raise the World // Science Observed ; K. Knorr-Cetina and M. Mulkay (eds). L. Sage. P. 141-170.
Popper, 1959 - Popper K. The Logic of Scientific Discovery. L.: Hutchinson & Co, 1959.
Quine, 1951 - Quine W. Two Dogmas of Empiricism // The Philosophical Review. 1951. Vol. 60, No. 1. P. 20-43.
■ H
Ы
Z
■ M
ш
