CC BY
133
Новый филологический вестник. 2016. №1(36). ----
ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА Foreign Literature
К.С. Ланда (Санкт-Петербург)
К ВОПРОСУ О КОНЦЕПЦИИ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА В «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ» ДАНТЕ
Аннотация. В данной работе исследуется философия поэтического языка Данте в «Божественной Комедии» на материале 52-54 стихов XXIV песни «Чистилища». Мы анализируем терцину, сопоставляя ее с трактатом «О народном красноречии» и с возможными библейскими и теологическими источниками Данте. В ходе анализа показывается, что как в терцине, так и в трактате огромную роль играет доктрина о сотворении человека посредством Духа, непосредственно связанная у Данте с темой сотворения языка. Но если в трактате речь идет о языке человеческом и общение Адама с Богом происходит опосредованно (через воздух), то в поэме Бог-Любовь говорит с поэтом через его сердце. Поэма Данте становится ответом на эту любовь. Язык его поэзии несет в себе печать Творца и приводит читателей поэмы к созерцанию божественной Любви.
Ключевые слова: концепция поэтического языка; Святой Дух; дыхание; вдохновение; внутренние слова Любви; сладостный новый стиль; язык «невыразимого».
K. Landa (St. Petersburg)
On the Concept of Poetic Language in Dante's "Comedy"
Abstract. The article dedicates to the philosophy of Dante's poetic language in his "Comedy". The study is based on the 52-54 verses of the XXIV Canto of "Purgatorio". Its objective is to analyze the terzina comparing it to the treatise "De vulgari eloquentia" and to eventual scriptural and theological sources of the Poet. The analysis shows that in the terzina as well as in the treatise the doctrine of human's creation by the Holy Spirit -which is closely connected, for Dante, with the topic of creation of language - plays a very important role. However, while the treatise talks about a human language, and the communication between Adam and God is mediated by the air, in the poem God-Love speaks to the poet secretly, at heart. Thus, Dante's poem is to become an answer to this love. The language of his poetry holds in itself a sign of Creator and leads a reader to the contemplation of divine Love.
Key words: the theory of poetic language; the Holy Spirit; respiration; inspiration; the interior words of Love; the "dolce stil novo"; the language of the "ineffable".
В настоящей статье рассматривается один из аспектов многоплановой
проблемы языка в поэме Данте Алигьери. Этой проблеме посвящено множество исследований, из которых укажем здесь лишь несколько последних и наиболее актуальных работ1. Нашей целью является осмысление дантов-ской концепции нового поэтического языка «Комедии», содержащейся в 52-54 стихах XXIV песни «Чистилища» (в соответствии с волей самого автора и со средневековой герменевтической традицией, в современных дантоведческих трудах при упоминании названия «Комедия» принято опускать эпитет «Божественная» - вставку XVI в., ни разу не встречающуюся у самого Данте2).
В первой же кантике поэмы - в «Аду» - Данте задает себе установку на то, чтобы «слово не отличалось от дела»3. (Здесь и далее цитаты из «Комедии» и других дантовских произведений приводятся по комментированным изданиям, в соответствии с общепринятыми нормами цитирования дантовских текстов и в нашем подстрочном переводе, во избежание неточностей, свойственных даже самому совершенному художественному переложению. Оригинальный текст «Комедии» цитируется по указанному изданию). Это говорит нам о том, что Данте относится к языку как к средству идеального вербального воссоздания мира, который его персонаж зрит воочию. Такой язык должен соответствовать реальности, а вся поэма - стать совершенным отображением видения персонажа.
Перу Данте, как известно, принадлежит не только «Комедия» (1307/1308-1321), но и научные трактаты: в частности, те, в которых он излагает свои идеи о законах мироздания и о законах народного и поэтического языка - т.е. «Convivio» (Пир, 1304-1307) и «De vulgari eloquentia» (О народном красноречии, 1303/1304-1305). Данте является не только поэтом, но и ученым, и, пусть со временем и пересматривает некоторые принципы, исповедуемые им в трактатах, отказываясь исследовать мир с помощью одного человеческого разума, тем не менее, остается теоретиком, и не может не осмыслять творимое им произведение. Поэтому можно утверждать, что в поэме, как и в трактате о красноречии, присутствует целая философия языка, претерпевшая изменения со времен написания трактата и тесно связанная с идеей того, что принято называть поэтическим стилем. Примеры такой концептуализации автором своего инструмента мы находим по всей «Комедии», от «Ада» до «Рая», но главное определение поэтического стиля Данте вкладывается им самим в уста своего героя в XXIV песни «Чистилища»:
E io a lui: «I' mi son un che, quando Amor mi spira, noto, e a quel modo ch'e'ditta dentro vo significando» [Purg. XXIV 52-54].
И я ему: «Я один из тех, кто, когда Любовь вдохновляет его (досл. вдыхает ему внутрь), обращает на это внимание, и таким способом означивает то, что она диктует внутри» (Purgatorio XXIV: 52-54).
Каждое слово этого определения, не единожды становившегося объектом тщательного изучения в трудах дантоведов4, содержит в себе целую цепочку интертекстов, разгадка которых позволяет приблизиться к пониманию концепции поэтического языка в «Комедии». Нам в рамках этой работы хотелось бы обратить особое внимание на связь данной терцины с трактатом о красноречии и проанализировать ее в контексте всей поэмы.
1. Трактат о красноречии
В <^е уи^ап» Данте описывает процесс дарования человеческого языка Адаму следующим образом:
«.. .первый говорящий заговорил сразу же, как только был вдохновлен Животворящей Силой. В самом деле, мы полагаем, что для человека более характерно быть услышанным, нежели слышать, лишь бы он был услышан и слышал как человек. Следовательно, если Мастер и Начало Совершенства и Любви посредством своего дыхания исполнил всяческим совершенством нашего прародителя, нам представляется закономерным, что благороднейшее из живых существ начало слышать и говорить в одно и то же время»5 (далее цитируется по указанному изданию).
Из этого отрывка следует, что происхождение человеческого языка, как и поэзия сладостного нового стиля, для Данте тесно связано с дыханием Творца. Комментаторы трактата указывают на несколько основных источников данного эпизода, среди которых 7-й стих 2-й главы книги Бытия и комментарий Аврелия Августина к указанному стиху Бытия в VII книге его трактата «О книге Бытия буквально»6.
В книге Бытия сказано: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою»7. У Августина мы находим ряд рассуждений относительно природы этого дыхания и самой души. Но ни единым словом автор не касается при этом дара речи. Идея соотнести акты сотворения человека и человеческого языка, очевидно, принадлежит самому Данте: ее нет ни в Библии, ни у комментатора священного текста епископа Гиппонского. Однако тот же Августин, говоря, в другом отрывке своего трактата, о Божественном Слове - втором Лице Троицы - утверждает следующее:
«Ибо начало разумной твари есть вечная Премудрость; каковое начало, пребывая неизменным в самом себе, никогда не перестает сокровенным вдохновением призыва говорить с той тварью, для которой оно служит началом, чтобы она обращалась к Тому, от Кого происходит, потому что в противном случае она не может быть оформленной и совершенной. Поэтому-то на вопрос, кто Он, Господь отвечает: "От начала Сущий"» (Ин 8. 25)8.
Данте мог почерпнуть отсюда идею о коммуникативной природе вза-
имоотношений между Богом и человеком, но, в то время как Августин делает акцент на послании Бога человеку, поэт заинтересован ответом творения - Творцу. Первым ответом Адама, согласно Данте, является выражение радости в древнееврейском имени Бога - «Эль»: «...логично предположить, что тот, кто жил до первородного греха, начал с выражения радости. И, поскольку нет никакой радости вне Бога, но вся она пребывает в Боге, и сам Бог есть бесконечная радость, отсюда вытекает, что первый говоривший прежде всего сказал: "Бог"» (в оригинале - El; De vulgari eloquentia I: IV: 4).
Дар языка велик потому, что это исключительная прерогатива человека среди всех прочих творений; именно в нем, как в самом человеке, плотское чудесным образом сочетается с духовным, душа - с телом, разум - с чувством. Язык является «знаком разумным и одновременно чувственным»: «чувственным постольку, поскольку есть звук»; «разумным постольку, поскольку произвольно выбирается, чтобы обозначать что-либо» (De vulgari eloquentia I: III: 2-3).
Знаковая природа языка, таким образом, - не изобретение лингвистов прошлого столетья; о дихотомии языкового знака говорил еще Августин. По его мнению, существует внутренне познаваемый образ, и его оболочка - звучащее слово. Высшую премудрость обретает тот, кто оставляет все «звучащие» слова ради изначального, беззвучного слова, которое тождественно истинному знанию.
Возвращение к «беззвучному» знанию позволит человеку услышать «сокровенное вдохновение призыва» на языке, в строгом смысле языком не являющемся, т.к. он лишен оболочки и оказывается самой сутью, самим означаемым без означающего. Это язык, на котором Бог говорит с человеком в глубине его сердца и о котором писали мистики столетья спустя после Августина. Людям свойственно говорить посредством звукового слова, а Богу - духовным способом, не используя плоть.
Данте в своем языковом трактате придерживается иной точки зрения: по его мнению, Бог привел в движение воздух, заставив его произносить человеческие слова в разговоре с Адамом, чтобы тот понял своего Творца и ответил Ему. Даже до грехопадения человек не мог внять духовному языку, и Бог был вынужден использовать материальные субстанции, чтобы Его услышали (De vulgari eloquentia I: V: 6)9.
2. «Комедия»
В «Комедии» Данте выходит на новый уровень представлений о коммуникативном взаимодействии Бога с человеком.
Герой поэмы заявляет сам о себе: «Amor mi spira dentro» (Любовь дует мне внутрь). В личной истории поэта творчество напрямую связано с благодатью крещения «от воды и Духа»10. Ведь в начале XXV песни «Рая» Данте прямо указывает, что может быть увенчан лавровым венком за свою поэзию лишь в месте своего крещения - флорентийском Баптистерии, ибо
«там я пришел к вере, которая приводит души к Богу и благодаря которой впоследствии [апостол] Петр трижды обошел вокруг меня [своим светом]» (Paradiso XXV: 10-12).
С Данте-персонажем говорит Любовь - и это слово далеко не однозначно: как понять, имеет ли в виду Данте любовь к прекрасной донне -обязательное условие творчества в сладостном новом стиле, о котором идет речь в данной терцине, или любовь иного характера?
Этот вопрос проясняется, если вспомнить учение самого Данте о природе любви: всякая любовь божественна, но становится причиной грехопадения, если устремить ее на дурной предмет (Purgatorio XVII: 91-139). Любовь - в природе Творца и всех его творений; есть те, в ком она проявлена ярче, и те, в ком она выражена слабее11; несомненно, Беатриче для поэта сладостного нового стиля, каковым именует себя Данте, является носительницей и вернейшим отражением именно той любви, «что движет солнце и иные звезды» (Paradiso XXXIII: 145); той, что поистине «невыразима» (Purgatorio XV: 67), иначе говоря - любви Божьей. Объясняя причины и исключительный, доселе неслыханный характер своего творчества, Данте возвращается к «старому поэтическому канону, бывшему открытием его юности, выводя этот канон, уже с иной степенью осознанности, на уровень своего более великого произведения»12.
В пользу того, что любовь, о которой говорится в XXIV песни «Чистилища», - это любовь Бога, свидетельствует и подмеченное большинством современных ученых сходство рассматриваемой терцины с так называемым «Письмом брата Иво», в Средние века приписываемым мистику Ришару Сен-Викторскому. Брат Иво, возможно, принадлежавший к кругу Бернарда Клервоского, писал, что о любви может говорить достойно лишь тот, кто «обмакивает перо языка в кровь сердца; ибо только тогда доктрина истинна и почетна, когда то, что произносит язык, диктует совесть, подсказывает милосердная любовь и вдувает (вдохновляет) дух»13. Ясно, что здесь речь идет о полном подчинении языка Святому Духу, подобном тому, что произошло с новозаветными апостолами в «Книге Деяний», когда они «начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать»14. «Иным» языком для поэзии является и язык Данте, который он использует как в юношеской лирике, так и, с новой силой, в «священной поэме» (Paradiso XXV: 1).
Основной характеристикой поэтов сладостного нового стиля, к которым причисляет себя Данте, служит, как показывает текст, даже не столько сама «боговдохновенность», сколько то, что они, в отличие от других, «обращают внимание» на это дуновенье Любви, принимают его в свою душу, запечатлевают его в ней и только после этого «переводят в человеческие слова». Ведь Данте не говорит: «Я один из тех, кого вдохновляет Любовь», но «Я один из тех, кто, когда их вдохновляет любовь...». Иными словами, воля этих поэтов соответствует воле диктующего: они совершают выбор -обратить внимание на дух любви - и только затем могут донести его до окружающих.
«Перевод» в «звучащие» слова «внутренних» слов этого духа - следующий этап, для описания которого Данте использует глагол «significar» ('означить', 'означивать'). Примечательно, что этот глагол повторяется во всей поэме всего трижды: первый раз - в рассматриваемой нами терцине «Чистилища» и оба остальных - в «Раю». Начиная третью кантику, Данте описывает свое преображение, совершившееся благодаря тому, что он пристально смотрел на Беатриче, и позволившее ему вознестись на небеса:
При виде ее я внутренне сделался таким,
каким сделался Главк, отведав травы, которая
позволила ему разделить судьбу с другими морскими божествами.
Пречеловеченье было бы невозможно
означить словами; но пусть этого примера будет достаточно Тому, кому [Божья] благодать уготовала этот опыт (Paradiso I: 70-72).
Многозначный глагол «significare» является ключевым для средневековой культуры15. Предназначение знака - напоминать о духовной реальности в материальном мире, но и связывать в буквальном, почти физическом смысле эти два измерения16. Дж. Стабиле в своей статье о теории зрения и теории познания в античности и в Средневековье обращает внимание читателя на непосредственное отношение между понятиями знака и печати, отпечатка, формы, следа, тем самым обнаруживая два значения слова «знак»: его адресованность реципиенту, его «коммуникативная» роль, и его реальная, а не произвольная связь с означаемым им объектом, в частности, - Богом17. В случае, когда мы говорим о знаках-творениях, иначе и быть не может: ведь творение в любом случае несет на себе печать того, кто его сотворил. Но когда речь идет о знаках-словах, дело усложняется: здесь отношение означаемого к означающему устанавливается произвольно, по свободному выбору говорящего, утверждает Данте, а значит, материальная форма слова в своей сущности вовсе не обязательно содержит следы выражаемой им действительности (De vulgari eloquentia I: III: 3). Но что же имеется в виду под «significar» в рассматриваемых нами терцинах из XXIV песни «Чистилища» и I песни «Рая»?
Данте, как утверждает М. Рак, автор статьи «Significare» в «Дантовской энциклопедии», выбирает «в репертуаре языка наиболее подходящие формы для обозначения фактов своего умственного и эмоционального состояния»18. Факты же, как мы видели, суть «внутренние слова» Любви, образы, навеянные Святым Духом и ждущие своего «перевода» на человеческий язык. Автор складывает знаки, лучше всего сообщающие человеческому слуху божественные тайны, и совершает это по собственному выбору, но в полном соответствии с волей Творца. Тем самым он становится как бы со-Творцом самого Бога, его поэтическим голосом, в котором Бог нуждается, как в пророках, чтобы говорить со своим народом: ведь народ готов прислушиваться не столько к внутреннему голосу, сколько к внешнему. Этот
поэтический голос звучит для того, чтобы, как объясняет свою задачу сам автор поэмы в «Послании к Кангранде делла Скала», «вывести живущих из состояния ничтожества и привести их к состоянию блаженства»19. Выполнение этой миссии было бы невозможно без призвания свыше, «дуновения» Святого Духа. Но и без согласия самого Данте, без его содействия эта задача также бы не осуществилась. Иными словами, Бог нужен поэту, но и Богу - в рамках дантовской картины мира - нужен поэт, чьи слова несут в себе божественную печать.
Данте должен донести до окружающих его людей откровение, данное только ему. И, поскольку откровение это уникально, то и язык, на котором следует о нем повествовать, становится чем-то совершенно особенным, чем-то доселе не употреблявшимся ни в поэзии, ни в прозе. Если в «Аду» и «Чистилище» его задача проще, т.к. эти два царства ближе к нашей земной реальности, то для рассказа о Рае Данте должен совершить невозможное - «означить пречеловеченье словами» (Paradiso I: 70).
«Битва с языком» - так назвал исследователь Дж. Ледда свою книгу, посвященную изучению «языка невыразимости» в «Комедии»20. Под «языком невыразимости» ученый подразумевал все эпизоды, в которых поэт описывает свою неспособность воспринять и выразить увиденное им в загробном мире, т.е. все места, где появляется топос «невыразимого»21. Однако понятие «язык невыразимости», или, точнее, «язык невыразимого», можно было бы распространить на весь поэтический язык «Рая», т.к. «невыразимое» - это и есть все божественные тайны, которые призван «означить» в словах автор. Если в первых двух кантиках Данте достаточно было «означать» то, что говорит ему Любовь, то в третьей ему потребовалось «означить» ее саму.
Полностью отдавая себе отчет в невыполнимости поставленной задачи, он в первой же песни «Рая» вновь возвращается к образу дыхания:
О благой Аполлон, для последнего труда соделай меня таким сосудом твоей силы,
Каким нужно быть, чтобы ты даровал возлюбленный тобой лавр.
<...>
Войди в мою грудь и дыши (sp1т) во мне сам, так же, как когда ты извлек Марсия Из ножен его кожи (Рага^о I: 19-21).
Данте обращается к Аполлону, который, согласно одним комментаторам, символизирует здесь Христа, согласно другим - высшую фигуру поэтического вдохновения22, чтобы предложить ему всего себя, стать вместилищем не своих слов, а слов Бога. Эти терцины напоминают о словах апостола Павла: «.уже не я живу, но живет во мне Христос»23. Аполлон в этом смысле - если учитывать все интерпретации воззвания к нему в поэме - является лучшим символом для обозначения поэтической ипостаси Творца, именем, в котором соединяются понятия творения и творчества.
В последней песни «Рая» Данте-персонаж обретает возможность созерцать самого Бога «лицом к лицу» - а вместе с Данте и его читатель. В воззвании к трем лицам единого Бога в 124-126 стихах XXXIII песни содержится описание трех действий, традиционно приписываемых Ему:
О вечный свет, ты, что единый пребываешь сам в себе, сам себя постигаешь и, постигнутый собой И постигающий себя, любишь и улыбаешься! (Paradiso XXXIII: 124-126).
Пребывать в себе самом (ибо ни одно другое место не вмещает Бога), постигать самого себя24, любить - вот три акта, характеризующих Троицу в теологии. Но Данте добавляет еще один - «улыбаться». Любовь - то из действий Троицы, что соединяет Творца с творением, но поэту будто бы мало одного слова «любовь», он дополняет ее радостью. Связь Творца с творением - это общение в любви, но и в радости, и радостью же отвечает творение на любовь Бога. Первое слово Адама в трактате «О народном красноречии», как мы помним, выражает радость, имя Бога: «Эль». Ответ Адама продиктован также благодарностью: ведь великий дар языка позволит людям воспроизвести отношения между лицами Троицы в человеческом обществе, соединить свои мысли и чувства. Но грехопадение, отграничение человека от Бога разделит единый язык на множество иных, и общение затруднится, как с горечью констатирует Данте-лингвист.
Однако на смену Данте-лингвисту в поэме приходит Данте-поэт, который в своем поэтическом языке как бы воссоздает распавшееся некогда единение. Через творчество он приводит читателя к созерцанию творения, а через созерцание творения - к созерцанию его Творца. И Любовь, которая исходит от Отца и Сына и «вдувает» таинственные слова в душу Данте, возвращается, таким образом, обратно к Творцу через «Комедию», написанную для того, чтобы вернуть людей к божественному источнику любви.
Внимательное прочтение терцины из XXIV песни «Чистилища», в сочетании с несколькими другими эпизодами поэмы и в общем контексте дантовского творчества и некоторых его источников, позволяет нам, таким образом, отчасти осмыслить концепцию сладостного нового стиля, изложенную им самим в трех стихах и неразрывно связанную как с общим замыслом создания «Комедии», так и с «невыразимыми» тайнами «Рая».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Baldelli I. Lingua e stile nelle opere volgari di Dante // Enciclopedia Dantesca: in 6 vol. Vol. 6. Appendici. Roma, 1970. P. 55-112; Mazzocco A. Linguistic Theories in Dante and the Humanists: Studies of Language and Intellectual History in Late Medieval and Early Renaissance Italy. Leiden; New York; Koeln, 1993; Ledda G. La Guerra della lingua. Ineffabilitá, retorica e narrativa nella "Commedia" di Dante.
Ravenna, 2002; Manni P. La lingua di Dante. Milan, 2013.
2 Dionisotti C. Dolce, Lodovico // Enciclopedia Dantesca: in 6 vol. Vol. 2. Roma, 1970.
3 Dante Alighieri. Inferno XXXII: 12 // La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000.
4 Rossi L. Canto XXIV // Lectura Dantis Turicensis. Purgatorio: in 3 vol. Vol. 2. Firenze, 2001. P. 373-387; Tuscano P. Il canto XXIV del Purgatorio // Lectura Dantis Metelliana. Gli ultimi canti del Purgatorio. Roma, 2010. P. 89-103; Azzetta L. "Se tu riduci a mente." - Purgatorio XXIII-XXIV // Esperimenti danteschi. Purgatorio 2009. Genoa; Milan, 2010. P. 225-252.
5 Dante Alighieri. De vulgari eloquentia I: V: 1 / ed. E. Fenzi. Roma, 2012.
6 Fenzi E. Commento al De vulgari eloquentia I: V: 1 // Dante Alighieri. De vulgari eloquentia / ed. E. Fenzi. Roma, 2012. P. 126-670.
7 Книга Бытия 2: 7 // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1989.
8 Блаженный Августин. О книге Бытия буквально. Кн. 1. Гл. 5 // Творения блаженного Августина Епископа Иппонийского. Ч. 7. Киев, 1912. С. 148.
9 Dante Alighieri. De vulgari eloquentia I: V: 6 / ed. E. Fenzi. Roma, 2012.
10 Евангелие от Иоанна 3: 5 // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1989.
11 Dante Alighieri. Convivio III: VII: 2-7 // Convivio / ed. G. Inglese. Milano, 2007.
12 Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Purgatorio XXIV: 52-54 // La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000. P. 440.
13 Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Purgatorio XXIV: 52-54 // La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000. P. 440.
14 Книга Деяний святых апостолов 2: 4 // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1989.
15 RakM. Significare // Enciclopedia Dantesca: in 6 vol. Vol. 5. Roma, 1970. P. 243.
16 Stabile G. Dante e la filosofia della natura. Percezioni, linguaggi, cosmologie. Firenze, 2007. P. 37.
17 Stabile G. Dante e la filosofia della natura. Percezioni, linguaggi, cosmologie. Firenze, 2007. P. 9-29.
18 RakM. Significare // Enciclopedia Dantesca: in 6 vol. Vol. 5. Roma, 1970. P. 242.
19 Dante Alighieri. Epistola XIII: 15 // Dante Alighieri. Tutte le opere / ed. L. Blasucci. Firenze, 1965.
20 Ledda G. La Guerra della lingua. Ineffabilita, retorica e narrativa nella "Commedia" di Dante. Ravenna, 2002.
21 Curtius E.R. Letteratura europea e Medio Evo latino / trad. di R. Antonelli. Firenze, 1992. P. 180-185.
22 Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Paradiso I: 3 // La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000. P. 9.
23 Послание святого апостола Павла к Галатам 2: 20 // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1989.
24 Евангелие от Матфея 11: 27 // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1989.
References
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Baldelli I. Lingua e stile nelle opere volgari di Dante. Enciclopedia Dantesca: in 6 vols. Vol. 6. Appendici. Rome, 1970, pp. 55-112. (In Italian).
2. Dionisotti C. Dolce, Lodovico. Enciclopedia Dantesca: in 6 vols. Vol. 2. Rome, 1970, pp. 534-535. (In Italian).
3. Rossi L. Canto XXIV. Lectura Dantis Turicensis. Purgatorio, Florence, 2001, vol. 2, pp. 373-387. (In Italian).
4. Tuscano P. Il canto XXIV del Purgatorio. Lectura Dantis Metelliana. Gli ultimi canti del Purgatorio. Rome, 2010, pp. 89-103. (In Italian).
5. Azzetta L. "Se tu riduci a mente..." Purgatorio XXIII-XXIV. Esperimenti danteschi. Purgatorio 2009. Genoa; Milan, 2010, pp. 225-252. (In Italian).
6. Fenzi E. Commento al De vulgari eloquentia I: V: 1. Dante Alighieri; E. Fenzi (ed). De vulgari eloquentia. Rome, 2012, pp. 126-670. (In Italian).
7. Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Purgatorio XXIV: 52-54. La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000, p. 440. (In Italian).
8. Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Purgatorio XXIV: 52-54. La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000, p. 440. (In Italian).
9. Rak M. Significare. Enciclopedia Dantesca: in 6 vols. Vol. 5. Rome, 1970, p. 243. (In Italian).
10. Rak M. Significare. Enciclopedia Dantesca: in 6 vols. Vol. 5. Rome, 1970, p. 242. (In Italian).
11. Chiavacci Leonardi A.M. Commento al Purgatorio XXIV: 52-54. La Divina Commedia, con il commento di A.M. Chiavacci Leonardi. Bologna, 2000, p. 9. (In Italian).
(Monographs)
12. Mazzocco A. Linguistic Theories in Dante and the Humanists: Studies of Language and Intellectual History in Late Medieval and Early Renaissance Italy. Leiden; New York; Cologne, 1993. (In English).
13. Ledda G. La guerra della lingua. Ineffabilita, retorica e narrativa nella "Commedia" di Dante. Ravenna, 2002. (In Italian).
14. Manni P. La lingua di Dante. Milan, 2013. (In Italian).
15. Stabile G. Dante e lafilosofia della natura. Percezioni, linguaggi, cosmologie. Florence, 2007, p. 37. (In Italian).
16. Stabile G. Dante e la filosofia della natura. Percezioni, linguaggi, cosmologie. Florence, 2007, pp. 9-37. (In Italian).
17. Ledda G. La guerra della lingua. Ineffabilita, retorica e narrativa nella "Commedia" di Dante. Ravenna, 2002. (In Italian).
18. Curtius E.R. Letteratura europea e Medio Evo latino. Translated in Italian by R. Antonelli. Florence, 1992, pp. 180-185. (In Italian).
Кристина Семеновна Ланда - докторант кафедры переводоведения Болон-ского университета (Италия).
Окончила аспирантуру на кафедре истории зарубежных литератур филологического факультета СПбГУ, специализировалась на средневековой итальянской литературе. Научные интересы: дантоведение, средневековая литература, теория зрения, католическое богословие и мистика; теория художественного перевода; теория метафоры.
E-mail: [email protected]
Kristina Landa - Ph.D. student at the Department of Interpretation and Translation at University of Bologna (Italy).
She also passed her Ph.D. program at the Department of History of Foreign literatures (Faculty of Philology, Saint-Petersburg State University), specializing in Italian medieval literature. Research interests: Dantean studies, the medieval literature, the theory of view and vision, the catholic theology and the mystic of Middle Ages; the theory of poetic translation; the theory of metaphor.
E-mail: [email protected]
