CC BY
294
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 21. Управление (государство и общество). 2010. № 4
ИЗ ИСТОРИИ УПРАВЛЕНИЯ
С.В. Пронкин
К ВОПРОСУ О ХАРАКТЕРЕ «ОБНОВЛЕННОГО»
ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
(ОКТЯБРЬ 1905 - ФЕВРАЛЬ 1917 гг.)
Статья посвящена манифесту 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» и другим актам политической реформы 1905—1906 гг. Автор подводит некоторые итоги их изучения. Главное внимание обращено на политико-юридическое содержание данных актов.
Ключевые слова: Манифест 17 октября 1905 г., Основные законы 23 апреля 1906 г., государственный строй Российской империи, российский конституционализм, российский парламентаризм.
The article is devoted to the Manifesto of 17 October 1905 on the improvement of the state order and another acts 1905—1906 political reform. The author makes some conclusion about studying of this problem and pays attention to the political and legal problems of these acts.
Key words: Manifesto of 17 October 1905, the Russian fundamental law 23 April 1906, state system of the Russian empire, Russian constitutionalism, Russian parliamentarism.
В 1905—1906 гг. состоялось одно из крупнейших преобразований системы государственного управления в истории России. Политико-юридическим основанием реформы стал Манифест 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» и последовавшая за ним череда законодательных актов, наиболее важными из которых были Учреждение Государственной думы 20 февраля 1906 г. и Свод основных государственных законов 23 апреля 1906 г. Их появление вызвало целую волну публикаций, многие из которых носили полемический характер. Дискуссия развернулась вокруг нескольких проблем, наиболее значимой из которых была общая оценка
Пронкин Сергей Владимирович — кандидат исторических наук, доцент кафедры политической истории факультета государственного управления МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: [email protected]
«Конституции 1906 г.», характера возникшего на ее основе государственного строя, который нейтрально именовался «обновленным». Дать определенный ответ на поставленный вопрос оказалось непросто. Как не без юмора писал по этому поводу Н.К. Палиенко, существо государственного строя России представлялось и обществу, и специалистам «покрытым таинственным туманом», как вещи в популярной тогда сказке М. Метерлинка «Синяя птица»1.
Разброс мнений был не в последнюю очередь вызван объективными трудностями, с которыми сталкивались исследователи. Во-первых, «обновленный» государственный строй России не был классифицирован в Основных законах 1906 г. или других официальных актах. Представители правительства уклонялись от его характеристики, избегали употреблять применительно к новой политической реальности понятия «конституция» или «парламент». В официальных кругах возникла тенденция рассматривать новый строй как органическое развитие старого (абсолютистского), затушевывать принципиальную разницу между ними. Во-вторых, между самими актами государственной реформы существовали некоторые противоречия. Однако провозглашенные в нем начала имели общий, декларативный характер, их предстояло юридически конкретизировать. Начавшийся же спад революционного движения позволил правительству, не отказываясь прямо от прозвучавших высочайших деклараций, попытаться придать им в принятых в развитие октябрьского манифеста актах узкую трактовку, произвести некоторую «реставрацию». В результате избирательное право осталось цензово-куриальным, полномочия Государственной думы — урезанными, правительство целиком подчинялось императору, власть которого в новых Основных законах перестала именоваться неограниченной, но сохранила характеристики «верховная» и «самодержавная». В-третьих, в этом же «реставрационном» направлении развивалась и правоприменительная практика. Знаковым событием стал «государственный переворот» 3 июня 1907 г., когда император как бы вернул себе неограниченную законодательную власть, издав от своего имени избирательный закон. Новый государственный строй Российской империи нельзя было признать вполне сложившимся, механизм его функционирования — отлаженным, что затрудняло их классификацию. В-четвертых, сама методология классификации форм правления не пред-
1См.: Палиенко Н.К. Основные законы и форма правления в России. Юридическое исследование. Ярославль, 1910. С. 4.
ставлялась в то время достаточно отработанной. Поэтому среди специалистов существовали определенные разногласия относительно отнесения не только России, но и отдельных зарубежных государств к тому или иному политическому типу. Многочисленность исторических форм конституционной монархии, условность ее деления на парламентскую и дуалистическую отмечал, например, Ф.Ф. Кокошкин2. Наконец, в-пятых, в распоряжении исследователей не было рабочих материалов правительства, которые могли бы разъяснить «намерения законодателя».
Не в меньшей степени объективную оценку нового государственного строя Российской империи затрудняли политические факторы. Оценка «обновленного строя» стала предметом не только научной, но и общественно-политической дискуссии. Активное участие в ней приняли крупнейшие публицисты, многие из которых одновременно являлись видными политическими деятелями (В.М. Гессен, Ф.И. Дан, Ф.Ф. Кокошкин, В.И. Ленин, Л.А.Тихомиров и др.). Наличие в общественном движении того времени трех основных «лагерей» (право-консервативного, либерального и революционно-демократического) привело к возникновению соответствующих им направлений в публицистической и научной литературе.
Представители первого направления первоначально пребывали в очевидной растерянности, были дезориентированы, видимо, не находили в себе сил идти против мощных оппозиционных настроений. Только крайние монархисты пытались настаивать на сохранении в России неограниченного самодержавия. Большинство консерваторов неохотно признали состоявшееся ограничение власти монарха, но трактовали это как самоограничение, произведенное с целью достижения гражданского мира. Но впечатление от политического кризиса октября —декабря 1905 г. постепенно тускнело. Сторонники «традиционного строя» ободрились, особенно после событий 3 июня 1907 г., которые, как они полагали, разъяснили действительный замысел преобразований императора, автора октроированных актов 1905—1906 гг. В результате монархисты стали более настойчиво отрицать ограничительный характер политической реформы или пытались свести его к минимуму. Они были готовы признать существование в России конституции только в широком смысле данного понятия, т.е. как определенную систему организации государственной власти. «Если
2Кокошкин Ф.Ф. Русское государственное право в связи с основными началами общего государственного права. Конспект лекций. Вып. 1—2. М., 1908. С. 147.
конституция — зафиксированное, установленное изложение форм властвования, то самодержавие есть одна из этих форм», — писал H.A. Захаров3.
Л.А. Тихомиров из событий 3 июня 1907 г. сделал вывод о возможности в рамках «обновленного строя» двух способов принятия законов: обычного, при содействии законодательных учреждений, и чрезвычайного, когда монарх мог издавать их единолично. Последний способ законодательства Тихомиров предложил не смешивать с действиями на основании 87 ст. Основных законов, так как изданные этим способом законы, в отличие от появившихся по 87 ст., не нуждались в последующем одобрении законодательных палат4. Получается, император, согласно собственному пониманию целесообразности, якобы мог действовать в качестве конституционного или неограниченного монарха.
Данные идеи получили дополнительное обоснование в монографии H.A. Захарова, который вплотную подошел к мысли о служебном значении Государственной думы, призванной только «облегчить монарху бремя правления», ликвидировать бюрократическое «средостение» между ним и народом. Как и Тихомиров, Захаров полагал, что в современной ему России существовали два пути издания законов: обычный и чрезвычайный, основанный на высшей учредительной власти монарха. К последнему способу, предполагавшему издание законов без участия палат, монарх мог прибегать в крайних случаях, «когда нормы права бессильны перед потоком жизненных явлений». Примером последнего способа законодательства и стал акт 3 июня 1907 г. Нельзя более метко, писал Захаров, определить положение дел в России, чем Готский альманах, объявивший ее конституционной монархией при самодержавном царе, «мы едва ли бы допустили ошибку, назвав Россию конституционной, самодержавной, наследственной монархией, с участием в законодательной деятельности выборных от населения»5. Рассуждения Захарова не были лишены смысла, но они игнорировали два существенных факта: исчезновение в Основных законах 1906 г. принципа неограниченности царской власти и отсутст-
3 Захаров H.A. Система русской государственной власти. Юридическое исследование. М., 2002. С. 162.
4 Тихомиров Л.А. Характер нашей современной Верховной власти // Тихомиров Л. Апология веры и монархии. М., 1999. С. 175. 87 статья разрешала правительству издавать законодательные акты во время перерыва в деятельности Государственной думы, если этого потребуют чрезвычайные обстоятельства.
5 Захаров H.A. Указ. соч. С. 149—150, 327. (Готский альманах — авторитетный генеалогический сборник.)
вие в них указания на возможность законодательства без участия палат. Забывались и политические обстоятельства появления «конституции 1906 года». П.Е. Казанский, ближайший единомышленник Захарова, также фактически отрицал превращение России в конституционную монархию, полагал, что император мог осуществлять свои законодательные полномочия тремя путями: в единении с Государственной думой и Государственным советом, наделенными законодательными, но узкими правами; в виде высочайшего указа; в виде чрезвычайного надправового акта в порядке 3 июня 1907 г. Общий вывод Казанского был следующим: «Современный строй России является лишь обновленным старым строем. Главные основы последнего: верховенство (= неограниченность) монарха и самодержавие царской власти остались неприкосновенными»6.
В подобных взглядах на «обновленный строй» с консервативно-монархическими авторами сближались публицисты из революционно-демократического лагеря, но мотивы их были иными. Если монархисты с одобрением относились к слабости возникших конституционных начал, то для левых это было основанием призыва к дальнейшей борьбе с самодержавием. Правда, первоначальная реакция большинства представителей левой публицистики на неожиданно появившийся манифест 17 октября 1905 г. заключалась в признании его конституционного характера. Даже наиболее узкая трактовка манифеста, основанная на бесспорном факте придания Государственной думе законодательных прав (3-й пункт), как представляется, не позволяла поставить под сомнение его конституционное содержание. Поэтому даже В.И. Ленин, юрист по образованию, первоначально не отрицал этого, его претензии были связаны с «размытостью» многих положений документа и, главное, с тем, что он являлся всего лишь обещанием, «бумажной конституцией»7. Но когда контуры «обновленного строя» проступили более отчетливо, сомнения в его конституционном характере усилились, критика со стороны левой оппозиции стала более резкой и аргументированной. В результате ее представители стали смотреть на возникший государственный строй как на лжеконституционный8. Подобное отношение к плодам по-
6Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999. С. 477.
7 См.: Ленин В.И. Первая победа революции. Полн. собр. соч. Т. 12. С. 27—35; Ленин В.И. Между двух битв. Т. 12. С. 54—55.
8 См.: Дан Ф. Общая политика правительства и изменения в государственной организации в период 1905—1907 гг. // Общественное движение в России в начале XX века / Под ред. Л. Мартова, П. Маслова, А. Потресова. Т. 4. Ч. 2. С. 147; Рейснер М.А. Русский абсолютизм и европейская реакция. СПб., 1906. С. 99—100.
литической реформы объясняло отсутствие в этой среде серьезного научного интереса к проблеме.
Фактическое отрицание перехода России к конституционной форме правления, признание происшедших перемен мнимо конституционными, на чем настаивали и правые и левые критики «обновленного строя», не было характерно для большинства исследователей либерального и умеренно-консервативного направлений. Они не только придавали происшедшим политическим переменам большее, сравнительно с другими группами авторов, значение, считали их заслуживающими серьезного политико-юридического анализа, но и обладали более высокой научной квалификацией. Однако, придерживаясь близких политических и научно-методологических принципов, они все-таки расходились в оценках отдельных сторон реформы государственного строя России. Одни из них с пониманием отнеслись к ее очевидным изъянам, были умеренны в своей критике, полагали, что для укоренения конституционных институтов требуется известное время. Для них более принципиальное значение имела фиксация в Основных законах 1906 г. «конституционного принципа» — обязательного участия в законодательстве представительных учреждений. Популярным было мнение о переходе России к модели дуалистической монархии, которая исторически являлась первой формой конституционной монархии. Другие, напротив, считали возникшие в государственном строе Российской империи конституционные начала крайне слабыми, сближались с теми, кто считал «обновленный строй» лжеконституционным.
Классическим представителем первого направления являлся Н.К. Палиенко. «Итак, — писал он, — рассмотрение тех основ, на которых покоиться наше законодательство и управление по определению Основных государственных законов 23 апреля 1906 г., ясно показывает, что основы эти — основы конституционного государства, ограниченной конституционной представительной монархии с ярко притом выраженным преобладанием монарха, принципом монархического суверенитета, но не в смысле абсолютизма власти монарха, а относительно верховенства монарха среди других органов власти». По его мнению, государственный строй России являлся конституционным, но сравнительно «наименее развитого типа»9.
Ко второму направлению принадлежали последователи радикального, бескомпромиссного либерализма. Низко оценивал сложившийся в России государственный строй М.М. Ковалев-
9Палиенко Н.К. Указ. соч. С. 70, 75.
ский, усматривавший в нем только «скромный зародыш конституционной монархии»10. А.С. Алексеев обрушился с резкими нападками на российский вариант дуалистической монархии, отказываясь признать его нормальной формой конституционного строя. «Если особенность дуалистической монархии выражается в том, что глава государства назначает министров по своему личному усмотрению, не считаясь ни с политическим настроением парламента, ни с общественным мнением страны, ... то мы имеем здесь дело не с правовым государством, ... не с конституционной монархией..., а с монархией самодержавной, в которой личная воля главы государства определяет направление правительственной деятельности, — решительно заявлял видный либеральный правовед. — Монархия, которая характеризуется личным управлением главы государства, никоим образом не может быть выставляема одним из типов конституционного государства», смысл которого заключался именно в недопущении этого11. Подобная система взглядов была близка С.А. Котляревскому. Завершая свой анализ юридических особенностей Основных государственных законов 1906 г., он пришел к выводу, что заложенная в них концепция власти монарха сходна с монархическим принципом, отразившимся во многих октроированных конституциях первой половины XIX в. Наши законы, писал Котляревский, исходят из мысли, что форма правления в России осталась прежней, самодержавной, изменились лишь пути ее осуществления, власть понимается как нечто, принадлежащее монарху, который воплощает в себе личность государства12. Автор признал, что эта мысль не была проведена последовательно, так как находилась бы в непримиримом противоречии с любым государственным строем, вышедшим из стадии патернализма. Но позже Котляревский все-таки признал, что при наличии 7 и 86 статей Основных законов, обеспечивавших участие в законодательстве представительных учреждений, «Россия подходила под юридически точное определение конституционного государства»13. Поэтому, подводя некоторые предварительные итоги изучения проблемы, С.А. Корф подметил, что две точки зрения на ха-
10 См.: Ковалевский М.М. Общее конституционное право. Конспект лекций. СПб., 1908. С. 22.
11 Алексеев А.С. Безответственность монарха и ответственность правительства. М., 1907. С. 38.
12 См.: Котляревский С.А. Юридические предпосылки русских Основных законов. М., 1912. С. 201.
13 Котляревский С.А. Власть и право. Проблема правового государства. М., 1915. С. 236.
рактер сформировавшегося государственного строя, первоначально резко расходившиеся между собой, стали постепенно сближаться, исследователи, ранее отрицавшие наличие в России конституции, все чаще стали уточнять термины «настоящая» и «действительная»14.
Если для дореволюционных исследователей политико-юридическое содержание реформы 1905—1906 гг. являлось проблемой первостепенной важности, то для представителей советской науки, напротив, она не только не стала приоритетной, но и перешла в разряд «антикварной». По инерции вопрос затронул Я.К. Магазинер, который был одним из немногих представителей дореволюционной юриспруденции, получивших возможность продолжить свою научно-педагогическую деятельность в новых условиях. Возникший в 1906 г. строй он охарактеризовал как дуалистическую монархию, конституционное содержание которой оценивалось им низко: «Дуализм есть смягченное самодержавие, с уклоном его к постепенному политическому падению»15. Но вскоре данная проблематика была практически предана забвению. Немногочисленные публикации 30 — середины 50-х гг. XX в., носившие преимущественно учебный и научно-популярный характер, ограничивались самой общей и крайне отрицательной характеристикой государственных преобразований 1905—1907 гг. Они продолжили традиции дореволюционных критиков «обновленного строя», отрицавших или крайне принижавших его конституционное значение, причем делалось это априори, как само собой разумеющееся, без элементарного научного анализа.
Невнимание к политико-юридической оценке государственных преобразований 1905—1906 гг. сохранялось до второй половины 50-х гг., когда их исследование возобновили Ф.И. Кали-нычев и К.Н. Мироненко. Содержание их трудов демонстрирует то смешение понятий, которое стало характерной особенностью большинства работ, вышедших из-под пера советских исследователей конца 50 — середины 80-х гг. прошлого века. Речь шла именно о смешении оценок, неспособности сформулировать определенный взгляд на проблему, а не о расхождении во мнениях, которые являются обычным атрибутом научной дискуссии. Исследователи пытались отойти от тех проявлений крайнего нигилизма в отношении «обновленного строя», которые были свойственны скудной и по количеству публика-
14Корф С.А. Русское государственное право. Ч. 1. М., 1915. С. 54.
15 Магазинер Я.М. Лекции по государственному праву (Общее государственное право). Пг., 1919. С. 150—151.
ций, и по их научному качеству литературе конца 30-х — начала 50-х гг., но не смогли далеко уйти вперед. Так, Калины-чев считал Государственную думу фиктивным учреждением и по представительным, и по законодательным функциям, но одновременно выступал против ее недооценки в системе самодержавно-монархического строя России «как придатка к другим высшим органам власти абсолютистского государства»16. Последняя реплика позволяет заключить, что автор признавал сохранение абсолютизма и после реформы 1905—1906 гг. Неожиданно высоко, учитывая доминировавшие в предшествующей советской литературе взгляды, оценил манифест 17 октября К.Н. Мироненко, признавший его не фиктивным, а «вполне конституционным по форме и содержанию», «обещавшим основные начала буржуазного конституционализма»17. Но все эти для того времени почти комплиментарные оценки манифеста понадобились Мироненко для того, чтобы подчеркнуть реакционный характер возникшего на его основе законодательства. Конечные выводы Мироненко вполне соответствовали тем взглядам, которые большевики высказывали в обстановке революционного ажиотажа 1905—1907 гг., причем присутствовала некоторая примесь воззрений представителей правого крыла дореволюционной литературы. По его мнению, Дума оказалась лишенной самостоятельного значения пристройкой к чинов-ничье-бюрократическому Государственному совету, Основные законы 1906 г. якобы утвердили двойной порядок издания законов (с участием и без участия законодательных палат), из-за чего возникший конституционный строй оказался фиктивным18. В признании возможности нескольких способов издания законов Мироненко оказался солидарен, естественно, не афишируя этого, с мнением Н.А. Захарова, П.Е. Казанского, Л.А. Тихомирова. Еще дальше по пути критики содержания реформы государственного строя России пошел С.М. Сидельни-ков. Вскользь признав конституционное значение манифеста 17 октября, он свел его к обещанию конституционных реформ. Последовавшие же за манифестом законодательные акты якобы превратили Думу в «скорее законосовещательное, чем законодательное учреждение», а дальнейший ход событий показал
16 Калинычев Ф.И. Государственная дума в России. Сборник документов и материалов. М., 1957. С. 10.
17 Мироненко К.Н. Манифест 17 октября 1905 г. // Ученые записки Ленинградского государственного университета имени A.A. Жданова. Серия юридических наук. Вып. 10. Л., 1958. С. 162, 166.
18Там же. С. 169—170, 174.
всю фиктивность и ничтожность пожалованной царем «конституции»19.
К подобной системе взглядов примыкали и другие исследований 60-х гг. прошлого века. Лжеконституционной формой, нисколько не стеснявшей закрепленные в Основных законах прерогативы самодержавного монарха, считал возникший в 1906 гг. российский «парламент» (кавычки использовал автор) Н.П. Ерошкин20. О фактическом сохранении в руках монарха всей полноты власти писал А.Д. Степанский21. Считали, что Основные государственные законы 1906 г. сохраняли за монархией всю полноту власти и превращали Думу в ширму, авторы многотомной истории КПСС22. Политической ширмой называл манифест 17 октября и А.В. Пясковский, расценивавший законодательные права Государственной думы как фикцию, а ее деятельность, как комедию. Основные государственные законы 1906 г., решительно заявлял он, показали, что «ничем не ограниченное самодержавие по-прежнему остается незыблемым на Руси»23. Более лояльно к политической реформе отнесся Е.Д.Черменский, признавший манифест 17 октября декларацией основных принципов буржуазного конституционализма и видевший в отдельных статьях Основных законов 1906 г. конституционное содержание. Но и он пришел к итоговому выводу, что, «исключив определение власти императора как неограниченной, составители новых Основных законов последующими статьями почти в полном объеме ее восстанавливали», «делали ограничение царского самовластия достаточно фиктивным»24.
На этом однообразном фоне несколько выделялась позиция А.М. Давидовича. Остановившись на юридическом анализе Основных государственных законов 23 апреля 1906 г., он признал, что в правовом отношении они соответствовали принятому в советской науке понятию «конституция». Результатом проведенных реформ, продолжал Давидович, стало изменение
19 См.: Сидельников С.М. Образование и деятельность Первой Государственной думы. М., 1962. С. 96, 112, 378.
20 См.: Ерошкин ЯП.История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1968. С. 261.
21 См.: Степанский А.Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Труды Московского государственного историко-архивного института. Т. 20. М., 1965. С. 211.
22 История Коммунистической партии Советского Союза. В 6 томах. Т. 2. М., 1966. С. 169.
23Пясковский А.В. Революция 1905—1906 гг. в России. М., 1966. С. 243—244.
24 Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 260.
формы правления, превращение России в «конституционное самодержавие». Его атрибутами являлись неизвестные старому, неограниченному самодержавию октроированная конституция и обладавший небольшими правами парламент. При всех своих недостатках, полагал автор, данные институты в определенной степени не только формально, но и фактически ограничивали власть царя, лишившегося права единолично законодательствовать и распоряжаться государственным бюджетом. Сделав эти смелые для того времени заявления, Давидович тут же «отыграл назад», фактически дезавуировал их. Он решительно отмежевался от либеральных оценок актов 1905—1906 гг., подчеркивал, что не ставит знака равенства между понятиями «буржуазная конституционная монархия» и «конституционное самодержавие». В его понимании, конституционное самодержавие — «это самодержавие (абсолютизм), но уже не «старое самодержавие», не «дооктябрьский» (до 17 октября 1905 г.) абсолютизм, а, использовал он известное определение К. Маркса, «обшитый парламентскими формами»25. Давидович постоянно прибегал к привычным для советской историко-правовой литературы оборотам — «конституционные иллюзии», «конституционный фасад», «конституционный костюм», его итоговый вывод сводился к тому, что в Основных государственных законах 1906 г. Николай II «юридически закрепил фактический отказ от ...главных обещаний манифеста 17 октября», а правоприменительная практика продемонстрировала, что его власть «оказаласъ фактически почти неограниченной»26.
Одновременно с монографией А.М. Давидовича специальному юридическому анализу акты 1905—1906 гг. были подвергнуты в коллективной монографии Н.И. Васильевой, Г.Б. Гальперина и А.И. Королева. Они также посчитали неверным мнение, что манифест 17 октября ничего не изменил в государственной системе России, с момента его появления «самодержавие в России формалъно (выделено авторами) перестало быть полностью неограниченным, можно утверждать, что манифест декларировал эволюцию формы правления Российского государства от абсолютной к конституционной монархии...». Однако, делали оговорку авторы, манифест только формально провозглашал данные начала, не являлся фактической конституцией, а император не переоценивал значимость данных им обещаний, отступал от них. В итоге новые Основные законы якобы превратили Государственную думу в «мнимо конституционный
25 См.: Давидович A.M. Самодержавие в эпоху империализма (Классовая сущность и эволюция абсолютизма в России). М., 1975. С. 275, 276—277, 290.
26Там же. С. 300.
орган, имевший по существу иллюзорные» права, в России закреплялся «не конституционный строй, а иллюзии конституционного режима», «самодержавный строй ...в мнимо парламентских формах»27. Авторы коллективной монографии в дальнейшем продолжили исследовать проблему индивидуально, причем между ними наметились некоторые расхождения. Консервативную позицию занял Г.Б. Гальперин. Он подверг критике взгляды западных авторов и дореволюционных либералов, которые склонялись к признанию факта существования в России 1906—1916 гг. конституционного строя. В эту малопочтенную компанию были заодно записаны Е.Д.Чермен-ский и А.И. Давидович. По мнению Гальперина, «некоторая зависимость правительства от утверждения бюджета Думой и узкие рамки законодательных прерогатив Думы не дают основания поставить под сомнение существование самодержавной формы правления в России после 1905 г., а тем более допустить, что после 17 октября 1905 г. и 23 апреля 1906 г. в России установилась конституционная монархия»28. Автор считал Государственную думу мнимо конституционным органом, имеющим иллюзорные права, создававшим только видимость конституционного строя. Термин «конституционное самодержавие», который Давидович позаимствовала у В.И. Ленина, Гальперин предложил использовать именно в кавычках как попытку маскировки сохранившегося абсолютизма конституционной фразеологией. Менее категоричным был А.И. Королев, выступивший против утвердившегося в советской историографии мнения, что манифест 17 октября не внес никаких изменений в государственный строй Российской империи. Одновременно он поставил под сомнение уместность концепции «конституционного самодержавия» Давидовича, но, как представляется, по иным причинам, чем Гальперин. Думается, Королева, считавшего самодержавие синонимом неограниченно -сти, не устраивала невозможность связать «конституционное самодержавие» с конституционной монархией29. Поэтому, отметив существование двух точек зрения на характер «третье-июньской монархии» (фиктивная конституция или консервативная, узко-цензовая, но все-таки конституция), он посчитал
27 Васильева Н.И., Гальперин Г.Б, Королев А.И. Первая российская революция и самодержавие. Государственно-правовые проблемы. Л., 1975. С. 88, 137.
28 Гальперин Г.Б. Конституционные опыты царского самодержавия в первой русской революции (1905—1907 гг.) // Вестн. Ленинград. ун-та. № 23. Вып. 4. Л., 1982. С. 97.
29 См.: Королев А.И. Государственная власть и рабочий класс в СССР. История и современность. Л., 1980. С. 28—29.
правильной вторую30. Этой позиции Королев придерживался и в дальнейшем31.
Таким образом, советские правоведы не были полностью солидарны в оценках «обновленного строя», но мало кто из них выходил за рамки концепции его лжеконституционности. Еще большую робость в исследовании проблемы демонстрировали историки. Представляется, они не считали себя вправе вмешиваться в дискуссию вокруг сложной правовой проблемы, которая оставалась «покрытой таинственным туманом» и для советских юристов. Так, дежурно отмежевался от дореволюционной либеральной науки Р.Ш. Ганелин. Ее типичным представителем известный исследователь исторических аспектов политической реформы 1905 г. почему-то посчитал A.C. Алексеева, который отнюдь не был апологетом «обновленного строя». Собственно автору, видимо, были ближе взгляды A.M. Давидовича и особенно авторов коллективной монографии «Первая российская революция и самодержавие. Государственно-правовые проблемы», но от собственных оценок он уклонился. Ганелин указал на возникшее некоторое ограничение власти монарха в законодательной сфере, в расходовании государственных средств, но в итоге достаточно неожиданно согласился с существовавшим в советской литературе представлением о лжеконституционности начавшейся 17 октября 1905 г. реформ^2. Смелее высказался B.C. Дякин, признавший факт превращения России в дуалистическую монархию с законодательной Думой, но с сохранением за короной «всей исполнительной и значительной части законодательной власти... » .
Недооценка итогов политических преобразований 1905—1906 гг., пренебрежительное отношение к возникшим в это время государственным институтам сохранялись до конца 80-х гг. На этой позиции стоял авторский коллектив академической «Истории буржуазного конституционализма XIX века», где посвященный России раздел написал Е.А. Скрипилев. Он отверг либеральные оценки возникшего после манифеста 17 октября государственного строя, традиционно глядел на него как на «обшитый парламентскими формами абсолютизм»34. Удивительно, но более лояльными к результатам политической реформы 1905—1906 гг. оказались авторы официозной монографии «Ис-
30 Там же. С. 41.
31 См.: Королев А.И. Первая русская революция и манифест 17 октября // Советское государство и право. 1986. № 1. С. 71.
32 Кризис самодержавия в России. 1895—1917. Л., 1984. С. 298.
33 Там же. С. 651.
34 История буржуазного конституционализма XIX века. М., 1986. С. 222—223.
торический опыт трех российских революций». Признав сохранение за монархом обширных полномочий, они все-таки видели главное содержание реформы в ограничении царской власти «не только формально, но в определенных пределах и фактически»35.
Интерес к вопросу заметно возрос только в последние двадцать лет. Падение советского идеологического режима привело к воссозданию основных контуров дореволюционной историографии, вновь стала доминировать «позитивная» в отношении «обновленного строя» точка зрения. Впрочем, не исчезла и «критическая». Часть современных исследователей продолжают скептически оценивать преобразования 1905—1906 гг. Так, в незначительной степени скорректировал свои взгляды Е.А. Скри-пилев, который, видимо, считает состоявшееся в это время ограничение власти монарха юридическим, но не фактическим, что заставило современников использовать нелепое и, по его мнению, противоречащее логике, словосочетание «конституционное самодержавие»36. Наиболее развернуто критический взгляд на «конституцию 1906 г. сформулировал А.Н. Ме-душевский. Если скепсис Скрипилева, как представляется, был вызван той системой взглядов, которая доминировала в советской историографии, то позиция Медушевского скорее связана с идейным наследием радикального либерализма начала XX в. По мнению автора, реформа 1905—1906 гг. на отдельных своих этапах имела разное содержание. На высшем из них, ко -торый вызвал к жизни манифест 17 октября и последовавшие за ним акты (до появления новых Основных законов), в России складывались первые элементы дуалистической монархии. Статус возникших представительных учреждений не позволял им действительно ограничить самодержавие, превращал их скорее «в законосовещательный орган при монархе, выполняющий в то же время некоторые функции общественного контроля над властью»37. Последующий этап реформы, открытый изданием Основных законов 1906 г., означал попятное движение в сторону становления режима личной власти императора. Пытаясь классифицировать возникший государственно-политический строй, автор выделил три исторических типа конституционной монархии (парламентская, дуалистическая и основанная
35 Исторический опыт трех российских революций. Кн. 1. Генеральная репетиция Великого Октября: Первая буржуазно-демократическая революция в России. М., 1985. С. 205—206.
36 Развитие русского права во второй половине XIX — начале XX века. М., 1997. С. 8.
37Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм. М., 1997. С. 458.
на монархическом принципе), отнеся Россию к последнему. Более того, продолжает свой анализ Медушевский, из-за отсутствия в России социальных и культурных предпосылок для действенного общественного контроля над властью «всякий конституционализм, в том числе и монархический, оказывался весьма условным и в значительной степени имел мнимый характер», «превращая конституционные ограничения монарха в фикцию...»38.
Однако критическое направление нельзя признать доминирующим в современных исследованиях. Еще в годы перестройки Е.Д.Черменский, декларируя свою верность идейно-теоретическому наследию В.И. Ленина, одновременно выступил против утвердившихся представлений о лжеконституционном характере реформы. Даже после государственного переворота 3 июня 1907 г., писал он, в России существовала конституция, «хотя и крайне консервативная, узкоцензовая, более или менее призрачная, фиктивная...»39. Так и не высказавшись вполне определенно о характере нового государственного строя, перестал демонстрировать свои симпатии к «лжеконституционной» его версии Р.Ш. Ганелин. Он признал, что с манифестом 17 октября «традиционно связывается в той или иной степени переход от самодержавной формы правления в России к конституционной монархии», что произошло «некоторое ограничение власти царя в законодательной сфере, но оставление за ним всей полноты исполнительной власти»40. Еще дальше по пути признания конституционного содержания «обновленного строя» пошел К.Ф. Шацилло, который упрекнул в недооценке последнего не только С.М. Сидельникова и А.Я. Авре-ха, но и Е.Д.Черменского. В отношении Черменского данный упрек не представляется вполне справедливым, так как, доказывая политическую значимость Думы, Шацилло повторил его аргументы — без согласия Думы теперь нельзя было издавать законы, утверждать налоги, бюджет41.
Значительная часть современных исследователей оценивают реформы 1905—1906 гг. с позиций, близких лояльному к проведенным преобразованиям направлению дореволюционной
38Там же. С. 466—467, 470.
39 Черменский Е.Д. I и II Государственные думы в освещении советской историографии // Первая российская революция 1905—1907 гг. Обзор советской и зарубежной литературы. Сборник обзоров. М., 1991. С. 153.
40 Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 г. Реформа и революция. СПб., 1991. С. 216; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 530.
41 См.: Шацилло К.Ф. Первая Государственная дума // Отечественная история. 1996. № 4. С. 60—61.
2 ВМУ, управление (государство и общество), № 4
либеральной и умеренно-консервативной литературы. Склонность А.Н. Медушевского смотреть на конституционную реформу 1905—1906 гг. как на лжеконституционную вызвало несогласие рецензировавшего его труд В.М. Шевырина, который посчитал правильнее назвать сложившийся в 1906 г. государственный строй самодержавно-конституционной монархией. Шевырин признал внешнюю противоречивость данной дефиниции, весьма похожей, отметим, на «конституционное самодержавие» А.М. Давидовича, но посчитал это отражением объективных противоречий «обновленного строя»: существовала конституция, пусть октроированная и «куцая», существовал и монарх, который считался самодержавным, но не неограниченным, так как Дума не являлась простым декоративным украшением на фасаде самодержавия42. Россия перешла «на рельсы пусть монархического, но конституционализма», — пишет С.В. Тютюкин43. С последними оценками согласна значительная часть современных исследователей государственной реформы 1905—1906 гг., признающих, пусть и с оговорками, конституционный характер возникшего государственного устройства. В большинстве своем они именуют его дуалистической монархией, при этом считая необходимым подчеркнуть преобладание в ней монархического компонента. «Обобщив точки зрения крупнейших правоведов-специалистов в области русского государственного и конституционного права, можно прийти к следующему выводу, — пишет В.Г. Кошкидько. — В России, после принятия Основных государственных законов и с началом деятельности парламента, установилась дуалистическая монархия, характерными признаками которой являлись: незавершенное разделение властей, включавшее в себя наличие элементов абсолютной и конституционной монархии при явном преобладании первых»44.
Действительно, дуалистическая монархия исторически считается первой формой конституционной монархии, она обычно следует за абсолютизмом. Смысл данной модели государственного управления заключается в ограничении власти монарха в законодательстве, в сфере которого начинают действовать представительные учреждения, но при сохранении за ним контроля над правительственной (исполнительной) деятельностью, вооруженными силами. Юридическое присутствие в «обнов-
42 Вопросы истории. 1999. № 3. С. 167.
43 Тютюкин C.B. Реформы и революция 1905—1907 гг. // Реформы и реформаторы в истории России. Сборник статей. М., 1996. С. 145.
44 Кошкидько В.Г.Реформы государственного строя России в условиях политического кризиса начала XX века. М., 2003. С. 73—74.
ленном» государственном строе конституционного принципа бесспорно. Он зафиксирован в знаменитом 3 пункте Манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка», а также в статьях 7 и 86 Свода основных государственных законов 23 апреля 1906 г. Данные акты обозначили новое качество государственного строя России, последующие его изменения, включая «реакцию», происходили в рамках этого нового качества. Практика «обновленного строя», несмотря на рецидивы абсолютизма, также позволяет сделать вывод о существовании в нем конституционных начал. События 3 июня 1907 г. в обществе, за редким исключением, были восприняты не в качестве легальной меры, но как государственный переворот. Принципиально важно, что сам Николай II воспринимал манифест 17 октября как конституцию. «Да, России даруется конституция, — писал он 16 октября 1905 г. — Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и, в конце концов, случилось неизбежное»45. Поэтому не было случайным изъятие из текста новых Основных законов положения о неограниченности царской власти. При их обсуждении «царскосельским совещанием» Николай II заявил, что уже месяц мучительно размышляет о том, имеет ли он право перед своими предками изменять пределы власти, которую от них получил. Свое решение он объявил только через несколько дней, когда совещание завершало работу, согласившись с мнением, что после актов 17 октября 1905 г. и 20 февраля 1906 г. неограниченность монарха перестала существовать46. Решено было указать на сохранение за ним самодержавной власти. Но, как отметил на совещании С.Ю. Витте, «самодержавная власть или монарх самодержавный — это разница. Если вычеркнуть слово "неограниченный", то надо вместо "самодержавный" сказать "самодержавная власть". Одно из двух — или самодержавный и неограниченный, или самодержавная власть»47.
Император не любил Государственную думу, трибуна которой широко использовалась оппозицией, но не считал возможным обойтись без данного учреждения. Об этом говорил в 1908 г. близкий ему дворцовый комендант В.А. Дедюлин, оппонируя тем монархистам, которые выступали за возвращение
45Цит. по: Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 г. Реформа и революция. СПб., 1991. С. 78.
46 Былое. 1917. № 4. С. 204, 208—209, 245.
47Там же. С. 209.
к неограниченному самодержавию. «Сам царь болеет за этот манифест и хотел бы отменить, — говорил он. — Но манифест 17 октября ведь дан. Основные законы существуют. Ну, как же теперь назад все это взять? Что народ скажет: "Царь сперва дал, а потом назад взял. Значит, слово не исполнено". Сейчас народ поднимется»48.
Дуалистическая монархия является, наверное, самой подвижной и неустойчивой государственно-политической моделью. Ее неустойчивость объясняется малой зависимостью правительственной (исполнительной) и законодательной властей, отсутствием должной солидарности между ними, что ведет к взаимным столкновениям. Подобный конфликт возможен и при республиканской форме правления, принятой, например, в США, но в последнем случае конфликт между властями компенсируется тем, что они регулярно переизбираются. В дуалистической же монархии представительному учреждению (парламенту) приходится иметь дело с правительством, которое формируется наследственным и пожизненным монархом, поэтому столкновения между ними неизбежны. Эти столкновения негативно сказались на политической стабильности Российской империи, особенно в 1915—1916 гг. Исторически дуалистическая монархия является переходной формой от абсолютизма к парламентской монархии или республике. Вопрос заключается лишь в том, сколь протяженным будет этот переход. В начале данного процесса в системе дуализма неизбежно преобладает монархическое начало, и Россия 1906—1916 гг. не являлась исключением. Но внимательные наблюдатели отмечали не только реставрационные тенденции, которые бросались в глаза, но и обратные, связанные с постепенным расширением роли Государственной думы через «интерпретацию, посредством неприменения отдельных полномочий власти вследствие парламентской практики и других причин»49.
Список литературы
Алексеев A.C. Безответственность монарха и ответственность правительства. М., 1907.
Былое. 1917. № 4.
Васильева Н.И., Гальперин Г.Б., Королев А.И. Первая российская революция и самодержавие (Государственно-правовые проблемы). Л., 1975.
48 ГАРФ, ф. 1467, оп. 1, д. 853, л. 30.
49Елленик Г. Предисловие // Кистяковский Б.А. Конституции, их изменение и преобразование. СПб., 1907. С. 5.
Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996.
Гальперин Г.Б. Конституционные опыты царского самодержавия в первой русской революции (1905 —1907 гг.) // Вестн. Ленинград. ун-та. Вып. 4. № 23. 1982.
Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 г. Реформа и революция. СПб., 1991.
Давидович A.M. Самодержавие в эпоху империализма (Классовая сущность и эволюция абсолютизма в России). М., 1975.
Дан Ф. Общая политика правительства и изменения в государственной организации в период 1905 —1907 гг. // Общественное движение в России в начале XX века / Под ред. Л. Мартова, П. Маслова, А. Потресова. Т. 4. Ч. 2.
Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1968.
Захаров H.A. Система русской государственной власти. Юридическое исследование. М., 2002.
Исторический опыт трех российских революций. Кн. 1. Генеральная репетиция Великого Октября: Первая буржуазно-демократическая революция в России. М., 1985.
История буржуазного конституционализма XIX века. М., 1986.
История Коммунистической партии Советского Союза. В 6 т. Т. 2. М., 1966.
Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999.
Калинычев Ф.И. Государственная дума в России. Сборник документов и материалов. М., 1957.
Кистяковский Б.А. Предисловие // Елленик Г. Конституции, их изменение и преобразование. СПб., 1907.
Ковалевский М.М. Общее конституционное право. Конспект лекций. СПб., 1908.
Кокошкин Ф.Ф. Русское государственное право в связи с основными началами общего государственного права. Конспект лекций. Вып. 1—2. М., 1908.
Королев А.И. Государственная власть и рабочий класс в СССР. История и современность. Л., 1980.
Королев А.И. Первая русская революция и манифест 17 октября // Советское государство и право. 1986. № 1.
Корф С.А. Русское государственное право. Ч. 1. М., 1915.
Котляревский С.А. Власть и право. Проблема правового государства. М., 1915.
Котляревский С.А. Юридические предпосылки русских Основных законов. М., 1912.
Кошкидько В.Г. Реформы государственного строя России в условиях политического кризиса начала XX века. М., 2003.
Кризис самодержавия в России. 1895—1917. Л., 1984.
Ленин В.И. Между двух битв // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 12.
Ленин В.И. Первая победа революции // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 12.
Магазинер Я.М. Лекции по государственному праву (Общее государственное право). Пг., 1919.
Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм. М., 1997.
Мироненко К.Н. Манифест 17 октября 1905 г. // Ученые записки Ленинград. гос. ун-та имени А.А. Жданова. Серия юридических наук. Выпуск 10. Л., 1958.
Палиенко Н.К. Основные законы и форма правления в России. Юридическое исследование. Ярославль, 1910.
Пясковский А.В. Революция 1905—1906 гг. в России. М., 1966.
Развитие русского права во второй половине XIX — начале XX века. М., 1997.
Рейснер М.А. Русский абсолютизм и европейская реакция. СПб., 1906.
Сидельников С.М. Образование и деятельность Первой Государственной думы. М., 1962.
Степанский А.Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. //Труды Московского государственного историко-архивного института. Т. 20. М., 1965.
Тихомиров Л.А. Характер нашей современной Верховной власти // Тихомиров Л. Апология веры и монархии. М., 1999.
Тютюкин C.B. Реформы и революция 1905—1907 гг. // Реформы и реформаторы в истории России. Сборник статей. М., 1996.
Черменский Е.Д. I и II Государственные думы в освещении советской историографии // Первая российская революция 1905—1907 гг. Обзор советской и зарубежной литературы. М., 1991.
Черменский Е.Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. Издание 2. М., 1970.
Шацилло К.Ф. Первая Государственная дума // Отечественная история. 1996. № 4.
