CC BY
48
УДК 8Г243
Н. В. Козлова
Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
E-mail: [email protected]
К ТЕОРЕТИЧЕСКИМ ОСНОВАМ ИССЛЕДОВАНИЯ МИКРОСИСТЕМЫ ГЛАГОЛЬНЫХ НОСИТЕЛЕЙ ЭВРИСЕМИИ
В статье рассматриваются теоретические проблемы сопоставления микросистем глагольных носителей эври-семии в аспекте типологической трансформации германских языков (на немецком и английском материале). Предлагается обзор литературы по заявленной проблеме, систематизация существующих теорий, терминов и понятий.
Ключевые слова: типология, системология, грамматикализация, аналитические конструкции, глагольные носители эврисемии, немецкий язык, английский язык.
Носители эврисемии
как самостоятельная категория
номинативных единиц
Интерес к проблемам носителей эврисемии (от греч. еирид 'широкий' и деца 'знак', в другой терминологии - широкозначность) можно охарактеризовать в целом как постоянный. Так, 60-е годы ХХ столетия характеризуются всплеском интереса к проблемам широкозначности в отечественной германистике. Лингвисты того времени связывают широкозначность прежде всего с «десемантизацией»: данные понятия зачастую если не отождествлялись, то ассоциировались по причинно-следственному ряду связей. Термин «широкозначность» в применении к английскому материалу был предложен в работе Н. Н. Амосовой «Основы английской фразеологии» [1963] и уточнен в последующих ее работах: «под широким значением слова мы разумеем значение, содержащее максимальную степень обобщения, проявляющееся в чистом виде лишь в условиях изоляции слова языка, получающее известную конкретизацию при употреблении данного слова в речи» [Амосова, 1972. С. 114]. Начиная с конца 70-х годов ХХ века исследование эврисемии прочно вошло в круг научных интересов лингвистов. Сам термин «эврисемия» был предложен В. Я. Плоткиным [1989].
На основе анализа различных научных источников можно вывести содержательную доминанту в описании объекта нашего исследования - носителей эврисемии. Разные подходы объединяет то, что носители эври-семии описываются через абстрагирование, обобщение значения и широкую контекстную сочетаемость, а также семантическую целостность:
• «высокая степень абстрагирования семантики слова, сопровождающаяся существенным расширением его комбинаторного охвата...» Однако при этом «широкознач-ное слово семантически едино» [Кудинова, 1994. С. 4];
• «прямое значение, содержащее максимальную степень абстракции, отвлечения, выражающее единое обобщенное понятие, которое получает внешнюю конкретизацию через контекст или речевую ситуацию» [Маринова, 1995. С. 9];
«широта значения, отличительными признаками которой являются недифферен-цированность и нерасчлененность семантики слова, что обусловлено единством и недискретностью восприятия человека. Широкое значение не имеет вариантов. Оно неразложимо и неделимо. В основе его лежит один признак, одно понятие, но настолько обобщенное и широкое, что может быть присуще целому множеству явлений» [Феоктистова, Ахметшина, 1999. С. 194];
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2010. Том 8, выпуск 1 © Н. В. Козлова, 2010
• «слова с особым типом лексической абстракции при отсутствии фиксированной предметной отнесенности» [Ольшанский, 2000. С. 139];
• «наличие у слова единственного предельно обобщенного значения, которое конкретизируется в каждом случае в силу того, что слово относится или к предмету, или к явлению, или к процессу, или к результатам какой-либо деятельности» [Авдеев, 2002. С.З];
• широкозначность «лежит в основе семантической генерализации, обобщенной / индивидуализирующей номинации, гипо-нимо-гиперонимических отношений»; «к широкозначности приводит опущение, устранение дифференциальных сем, часто необязательных для передачи информации или ясных из контекста. Оставшаяся после упразднения дифференциальных сем архисема позволяет слову соотноситься с широким и разнообразным кругом референтов» [Друзина, 2005. С. 12, 13];
• семантика эврисемичного слова «иерархически ступенчата, обобщается, отталкиваясь от исходного конкретного прото-типического образа» [Никитин, 2005. С. 106].
Существует также такое понимание ши-рокозначности, которое связано с десеман-тизацией полнозначного слова и превращением его в служебную лексему: «понятие "широкозначность" может быть охарактеризовано как языковая категория, присущая знаменательным, изначально полнознач-ным, но чрезвычайно десемантизированным в ходе развития своей смысловой структуры словам, что ставит их на грань перехода от "символического" в "указательное" поле языковых знаков, из сферы знаменательной в сферу служебной лексики» [Аралов, 1993. С. 28]. Такое понимание, соответственно, подчеркивает потерю широкозначной единицей лексико-грамматического статуса. Однако А. М. Аралов справедливо отмечает, что «широкозначные слова... сохраняют связь со своим основным номинативным значением, то есть сохраняют свое семантическое тождество» [Там же. С. 35].
Наибольшее количество исследований, посвященных эврисемии, проводилось на английском языковом материале, что закономерно обусловлено спецификой исторических процессов преобразования типа этого языка. В английском языке эврисемия
неравномерно представлена у разных частей речи, «поскольку неравномерно распределяется в этом плане вся аналитическая лексика» [Плоткин, 1989. С. 207], преобладают здесь глагольные лексемы (имеется в виду структурно-функциональная обусловленность английской аналитической лексики микросистемой носителей эврисемии). Для идентификации носителей эврисемии в качестве особого лексикографического типа И. В. Шапошниковой были предложены следующие критерии (на материале английского языка).
1. Способность единицы представлять в языке определенный базовый концепт в прототипе концептосферы человека - «когнитивная парадигма, представленная категорией эврисемии в языке, служит мотива-ционной базой для новых способов кодирования информации в лексико-семантической подсистеме языка. Важно, что статус широ-козначной единицы в категории эврисемии зависит от статуса ее семантического архетипа, который, в свою очередь, определяется статусом представляемого базового концепта в прототипе концептосферы человека». Таким образом, статус семантического архетипа онтологически значим, именно он создает базу для когнитивной метафоры.
2. Природа эврисемии в современном английском языке - семантико-синтаксиче-ская, «ибо широкозначные единицы отличает высокая степень синтаксической детерминированности их семантики». Семантико-синтаксическая природа эврисемии означает, что носители эврисемии рождаются в межуровневых процессах: не сугубо лексических или синтаксических, а именно лек-сико-синтаксических. Как следствие, семантика глагольных носителей эврисемии почти не зависит от лексической наполняемости синтаксической модели, она в большей степени предопределена самой моделью. Это сопровождается симметрией между се-мантико-синтаксическими валентностями глаголов и представленными в них когнитивными сущностями (аспектами концепто-сферы человека).
3. Для носителей эврисемии характерны высокие сочетаемостные потенции, расширенный (по сравнению с другими глаголами) объем семантико-синтаксических валентностей. Однако одновременно отмечается «сохранение мотивационной базы в семантической структуре широкозначных
глаголов (ею является семантический архетип, позволяющий сохранить соотнесенность с исходным концептом)». Это делает возможным для лексикографа выработать емкую формулировку значения, объединяющую все семантико-синтаксические валентности глагола. Семантический архетип выступает каркасом (областью-источником) для осуществления механизма когнитивной метафоры.
4. Высокая частотность носителей эври-семии, обусловленная «высокой функциональной нагрузкой этих единиц в лексико-грамматическом поле языка. На их основе создаются аналитические конструкции парадигматического и внепарадигматического статуса» в подсистеме средств выражения значений хронотопной семантики. Таким образом, на английских носителях эврисе-мии лежит особая нагрузка именно в функционально-семантическом поле хронотоп-ной семантики.
5. «Поскольку широкозначные единицы не утратили способность представлять каноническую (прототипическую) ситуацию в концептосфере человека, их семантическая структура не осложнена дополнительными семами, структурирующими эту ситуацию специфическими признаками» и создающими условия для неизбежной специализации значения глагола. Таким образом, в истории английского языка не происходит существенного ограничения сочетаемостных возможностей и сферы употребления глагольных носителей эврисемии [Шапошникова, 1999. С. 312-313].
Другими словами, каждый носитель эв-рисемии способен представлять в языке определенный онтологически значимый базовый для его лексического значения концепт, отличается богатством семантико-синтаксических валентностей, частотностью употребления, широким диапазоном использования в речи и, в частности, наибольшей активностью в формировании аналитических глагольных конструкций (которые образованы на базе его семантико-синтаксических валентностей). Носители эврисемии организованы в парадигматический ряд на когнитивной основе, что, вероятно, находит отражение в ассоциативно-вербальной сети носителей языка [Шапошникова, 2006]. Последнее делает возможным исследовать проблемы эврисемии, опираясь и на экспериментальную методику. Англий-
ские носители эврисемии рассматриваются, таким образом, как особое явление строевого порядка внутри типологической трансформации языка в ходе его истории.
До начала 1980-х годов лингвисты отказывали микросистеме носителей эврисемии в самостоятельности. В частности, высказывалось суждение о том, что глаголы типа иметь, взять и дать многозначные, но представляют собой особый тип многозначных слов, «через большинство значений которых проходят одни и те же общие признаки, расщепленные на варианты» [Селиверстова, 1982. С. 43]. При таком подходе признается, что глагол сохраняет лексическое значение (т. е. десемантизации не наблюдается), поскольку «особо выделяется сама связь между предметом и его свойством. и лексическое значение связки обычно и составляет характеристику именно этой связи» [Там же. С. 29]. Однако глагол все же определяется как связка, а не полнозначный носитель значения. Таким образом, эврисе-мия рассматривается в рамках полисемии, как один из подвидов последней.
Такое понимание эврисемии сохраняется и в работах некоторых современных исследователей [Седельникова, 2003а; 2003б; Яковлева, 2005]. В частности, Е. Г. Седель-никова, занимаясь вопросами широкознач-ности и многозначности древнеанглийского слова, приходит к заключению, что широко-значность отнюдь не отменяет наличия многозначности у одного и того же слова: «в семантической структуре одного и того же слова широкие значения могут сосуществовать с неширокими. Широкозначность, таким образом, обычно сопутствует многозначности, перекрещивается с ней» [Се-дельникова, 2003б. С. 114]. К данному выводу исследователь приходит на основе того, что «древнеанглийское слово . могло иметь несколько значений, из которых только одно было широким, поскольку вбирало в себя основные оттенки смыслов, передаваемых некоторыми значениями» [Седель-никова, 2003а. С. 493-494]. Сущность многозначности при таком распространенном уже не одно десятилетие подходе определяется как «сосуществование в семантической структуре слова нескольких значений, находящихся между собой в отношениях семантической производности (курсив наш. -Н. К.)» [Яковлева, 2005. С. 97].
Начиная с конца 1980-х годов исследователи настаивают на самостоятельности категории слов - носителей эврисемии, разграничивая эврисемию и полисемию на основе ряда признаков. Так, В. Я. Плоткин считает, что, во-первых, полисемия основана на метафорическом или метонимическом переносе; эврисемия же, по словам исследователя, затрагивает, прежде всего, такие синтаксические характеристики, как сочетаемость и частотность. Во-вторых, семантическая структура полисемичного слова состоит из отдельных значений, далеко не всегда сохраняющих ощутимую связь друг с другом; в то время как для носителей эври-семии характерна внутренняя целостность семантической структуры слова. В-третьих, в конкретном употреблении выбирается одно из значений полисемичного элемента и именно оно актуализируется; эврисемичное слово в речевых употреблениях конкретизируется, но не теряет своей инвариантной природы. И наконец, в-четвертых, для контекстной модификации полисемии наиболее существенны тематика текста и обусловленное ею лексическое окружение; а контекстная конкретизация эврисемии определяется, прежде всего, синтаксической позицией [Плоткин, 1989. С. 206-207]. Мы, в свою очередь, придерживаемся принципов идентификации носителей эврисемии, предложенных И. В. Шапошниковой [1999], которые одновременно являются и признаками отличия эврисемии от других типов носителей значений (в том числе и полисемии). Становление эврисемии происходит на основе когнитивной метафоры. Эврисе-мия при этом затрагивает строевые характеристики, организационные параметры языка. Это проявляется только в историко-типологическом контексте, простое синхронно-сопоставительное изучение широко-значности не позволяет увидеть этой проблемы. Соответственно, рассматривать эв-рисемию необходимо как явление системное, строевое, имеющее свою специфику и нагрузку в разных языках, даже близкородственных. Эврисемия не является сугубо синхронным или диахронным явлением, она также не есть парадигма или синтагма, она -и то и другое. Вследствие этого получить наиболее полную картину об объекте (каковым в данном случае являются глагольные носители эврисемии) можно только в объемном синхронно-диахронном исследовании
(принимая во внимание объемную модель процесса).
При таком подходе ядерными представителями категории эврисемии в английском языке являются глаголы have, be и do. Их семантика позволяет представить разные состояния предмета. «В лексико-грамматическом поле каждого языка такие глаголы образуют особую группировку ввиду их особой ономасиологической значимости в микросистеме способов кодирования информации о хронотопных характеристиках действий» [Шапошникова, 1999. С. 281]. Аналогичные суждения характерны также для работ некоторых исследователей последних лет. В частности, С. А. Песина говорит, что названные глагольные носители эврисемии «представляют собой "концентрированную часть", "сгусток" словаря данного языка, и являются следствием напряженной когнитивной работы сознания, деятельность которого связана со сложнейшими процессами интерпретации человеком фрагментов окружающей действительности и формированием на этой основе картины мира» [Песина, 2005. С. 86]. Яркими представителями выступают глаголы make, take, give, get, keep и некоторые другие: «в основе исторического развития всех ярких представителей широкозначных глаголов лежит одна и та же когнитивная метафора: от объекта вещного, т. е. прототипического, к абстрактной сущности, вычленяемой человеком в своем мире. Различные абстрактные сущности осмысляются в терминах вещных объектов, с которыми усматривается отдаленное сходство, а в архетипических действиях с этими объектами усматривается мотивировка для "аналогичных" действий с "объектами" других типов» [Концепция..., 2004. С. 7].
В близкородственном английскому немецком языке существуют этимологические, когнитивные и (или) концептуальные соответствия английским носителям эври-семии типа haben, sein, tun, machen, nehmen, наблюдается функциональная соотноси-мость, однако и для английской, и для немецкой микросистем характерна собственная внутренняя структурированность (многомерность объемной модели). Такая внутренняя структурированность микросистем носителей эврисемии в английском и немецком языках не в последнюю очередь объясняется внешними, экстралингвистиче-
скими факторами - влиянием извне (внешней историей языка).
Лингвисты давно обратили внимание на тот факт, что в истории германских языков именно глагольные подсистемы претерпели существенные с типологической точки зрения преобразования, которые М. М. Гухман [1981] описывает как реализацию диахронической типологической константы в сторону накопления черт аналитизма, корне-изоляции и агглютинации. Конечно же, в разных языках (даже близкородственных) данная тенденция проявилась не тождественно. Так, английский язык в ходе своей истории прошел путь от флективности и синтетизма к аналитизму (в современном английском языке, по подсчетам В. Я. Плот-кина, из 33 различимых в финитной субпарадигме глагольных словоформ 30 анали-тичны [1989. С. 125]). Немецкий язык оказался более устойчивым, сохранив и по сей день множество синтетических черт. При этом следует учитывать, что «чистых», эталонных, типов языков в природе не существует. Можно говорить лишь об аналитических, синтетических и других чертах в языке (например, об аналитической технике соединения носителей значений, присутствующей в большей или меньшей мере в разных языках). Так, М. М. Гухман, говоря об общей диахронической константе в истории германских языков, все же подчеркивает неоднородность проявления этой константы: «трансформации не образуют последовательной однонаправленной константы и не соотнесены однозначно с развитием языка, а влияние внешних стимулов (курсив наш. - Н. К.) является дополнительным фактором, препятствующим построению универсальных схем» [Гухман, 1981. С. 150]. Современные исследователи не усматривают жесткой детерминации «однонаправленных» процессов, утверждая, что языкам свойственен тот или иной вектор развития, объединяющий различные техники соединения носителей значений: аналитизма, изоляции, агглютинации - с одной стороны, и синтетизма, флексии и фузии - с другой. Д. Б. Никуличева, оперируя материалом северогерманских языков, предлагает называть такой вектор «синтагматической стратегией» соединения элементов в составе целого [Никуличева, 2000; 2006а]. Так, синтагматическая стратегия дискретности «строится на базовом представлении об от-
носительной автономности компонентов целого. Это представление имеет ряд закономерных импликаций как на синтаксическом и морфологическом, так и на фонологическом, словообразовательном и просодическом уровнях» [Никуличева, 2006б. С. 68]. Синтагматическая стратегия дискретности противопоставлена синтагматической стратегии слитности, представленной техниками синтетизма, флексии и фузии.
Соответственно, можно предположить, что в становлении носителей эврисемии должны наблюдаться как общие для английского и немецкого языка типологические черты, так и специфичные: территориальные, исторические и иные особенности. Такие особенности проявляются лишь в совокупности, системности, ибо «параметры исторических изменений объектов типологии, раскрытие механизмов их эволюции, факторов и направления их развития - все это входит в перечень непременных требований раскрытия системной сущности этих объектов» [Мельников, 2003. С. 32]. Именно син-хронно-диахронный системный подход позволяет принимать во внимание такие параметры, как функционирование (в синхронии), эволюция (в диахронии) и факторы изменений «режимов функционирования» (термин Г. П. Мельникова [2003]) разных систем, которые релевантны лишь в случае историко-типологического анализа. Это касается и глагольных аналитических конструкций всех типов, образованных на основе глагольных носителей эврисемии. При этом мы исходим из положения системологии о том, что свойства объекта (в частности, суб-стантные, структурные и семантические) адаптируются под его функции. Как было представлено выше, к строевым, системным, функциям микросистемы носителей эврисемии относятся, прежде всего, их способность представлять в языке определенный онтологически значимый базовый концепт (например, посессивное состояние, бытие); широкий объем семантико-син-таксических валентностей, служащих суб-стантным материалом для появления аналитических лексем; способность сохранять исходный семантический архетип, не осложненный дополнительными семами и служащий каркасом для механизма когнитивной метафоризации. Все эти свойства позволяют таким глаголам выстраивать ана-
литическое лексемообразование и формообразование в разные периоды истории языка. Именно носители эврисемии являются функционально наиболее нагруженной микросистемой в аналитических конструкциях разных типов.
Аналитические конструкции:
теории грамматикализации
В отечественных академических грамматиках германских языков под аналитической конструкцией традиционно понимается такое образование, основное (лексическое) и дополнительное (словообразовательное или грамматическое) значения которого выражаются раздельно. Аналитическая конструкция, таким образом, оказывается состоящей из основного (полнозначного) и вспомогательного (служебного) слов [Языкознание, 1998. С. 31]. Следовательно, с данной точки зрения, в английской конструкции I have written происходит десеман-тизация, т. е. утрата конкретного значения глаголом have. Аналогичное явление происходит, соответственно, и в современной немецкой конструкции Ich habe geschrieben с глаголом haben. Однако среди исследователей все же нет единого мнения в вопросе об определении статуса элементов аналитической конструкции. Обратимся к истории не утративших актуальность, значимых для нашей проблемы аспектов.
А. Шлейхер в 60-е гг. XIX в. разделил языковые элементы на выражающие значения (корни) и выражающие отношения. Языковые элементы, выражающие отношения, признавались типологически более существенными. В связи с этим внутри типологических классов А. Шлейхер выделил синтетические подтипы, в которых отношения между словами выражаются в самом слове, и аналитические подтипы, в которых отношения между словами выражаются вне слова. Интерес к вопросам аналитизма носил в дальнейшем волнообразный характер: то спадал, то проявлялся с новой силой (более подробно см.: [Кубрякова, 2003; Нику-личева, 2006в]).
Новый всплеск интереса к этой проблеме наблюдался и в 60-е гг. ХХ в. Так, В. М. Жирмунский писал: «Аналитическими конструкциями принято называть сочетания слов служебного и знаменательного, в которых служебное слово, самостоятельно или
вместе с аффиксом знаменательного, выражает грамматическое значение знаменательного слова и тем самым всей конструкции в целом» [Жирмунский, 1965. С. 7]. В те же годы аналогично рассуждает и О. П. Су-ник: «Аналитическая форма слова - это не сочетание слов и не словосочетание (тем более устойчивое, лексикализованное и т. п.), так как состоит аналитическая форма не из слов., а из слова и не-слова, т. е. из слова и так называемого служебного слова - слова "пустого", формального, частичного..., т. е. слова в кавычках» [Суник, 1965. С. 75-76]. Несмотря на терминологические разногласия в определении рассматриваемого явления - В. М. Жирмунский говорит об аналитической конструкции, а О. П. Суник - об аналитической форме слова, - оба исследователя отказывают одному из элементов в самостоятельности, говоря о грамматизации (грамматикализации) служебного слова, другими словами, об утрате этим словом первоначального лексического значения. Такой лексически неполнознач-ный компонент аналитической конструкции признается, однако, грамматически полно-значным. Иначе говоря, постулируется, что «лексическая и грамматическая информация, дающая в сумме аналитические слова, распределяется между компонентами конструкции» [Володин, 1965. С. 267].
Данное понимание аналитизма сохраняется в некоторых работах последних лет: «. аналитические тенденции проявляются и в грамматике, и в словообразовании, и в лексике, и во фразеологии, причем как в строго кодифицированных сферах языка, так и в достаточно свободных формах разговорной речи. При таком понимании можно утверждать, что аналитические конструкции состоят, по крайней мере, из двух компонентов (слов), один из которых, а может быть, и оба, являются неполнозначны-ми, и только в сочетании друг с другом обладают законченным значением.» [Лей-чик, 2006. С. 38-39].
Исследователи не раз задавались вопросом: действительно ли первоначальное значение утрачивается в процессе грамматикализации одного из компонентов аналитической конструкции? Действительно ли происходит десемантизация глагола have в конструкции I have written, а также глагола haben в конструкции Ich habe geschrieben? И если происходит такая десемантизация, то
теряют ли глаголы have и haben (а также другие глаголы, называющие простейшие действия) свое вещественное и, шире, лексическое значение?
Согласно теории грамматикализации, выделившейся в самостоятельное направление исследования диахронических закономерностей эволюции грамматического строя начиная с 80-х годов ХХ века, полнознач-ные слова (а иногда и целые конструкции) способны в ходе языковой истории превращаться в грамматические показатели (см., например: [Аралов, 1993; Hopper, 1996; Hopper, Traugott, 2003; Haspelmath, 1999; 2002; Wischer, 2000; 2001; Lehmann, 2002; 2004; Майсак, 2005].
По определению К. Лемана [Lehmann, 2004. Р. 153], «грамматикализация языкового знака есть процесс, в ходе которого он [языковой знак] теряет свою автономность, одновременно становясь подверженным ограничениям языковой системы». Соответственно, имеется в виду процесс, когда единица становится более грамматической [Lehmann, 2002. Р. 8]. М. Хаспельмат подчеркивает при этом, что грамматикализация - это, прежде всего, диахроническое изменение, постепенный процесс: «Грамматикализация, таким образом, это постепенное становление связанных элементов (Mustern) (= грамматических схем) из свободных, дискурсивных структур, и одновременно возникновение абстрактных элементов (= грамматических элементов) из конкретных элементов» [Haspelmath, 2002. S. 270].
Таким образом, происходит «процесс постепенной утраты автономности», т. е. мор-фологизация. Полнозначная лексема вначале приобретает статус служебного слова, а затем превращается в клитику / аффикс. Другими словами, грамматикализация - это «процесс, в ходе которого лексические единицы и конструкции в определенных контекстах приобретают грамматические функции и, однажды подвергнувшись грамматикализации, продолжают развивать новые грамматические функции» [Hopper, Traugott, 2003. Р. 18]. В ходе такого процесса наблюдаются следующие переходы: от полно-значной единицы к слову, выражающему грамматическое значение (grammatical word), далее к клитике и, наконец, к аффиксу. Количество таких переходов варьируется в зависимости от формы лексической единицы и ее значения, а также от одного языка
к другому [Ibid. Р. 7]. Степень грамматикализации при этом также варьируется: от менее грамматикализованных форм к более грамматикализованным [Ibid. Р. 16]; или же от слабой (weak) к сильной (strong) грамматикализации [Lehmann, 2002. Р. 146]. Глаголы, называющие простейшие действия, в частности 'иметь', 'давать' и 'брать', являются одним из объектов грамматикализации. А. М. Аралов подчеркивает, что «употребление широкозначных глаголов в связочной функции есть явление грамматикализации, так как изначально полнозначные глаголы меняют в данном случае свой лек-сико-грамматический статус» [Аралов, 1993. С. 34]. Соответственно, «широкознач-ные слова принадлежат к большому отряду изначально полнозначных слов, достигших в высокой степени десемантизации в ходе развития своей смысловой структуры и претендующих на выполнение той же указательно-заместительной функции в предложении, которая присуща и местоимениям» [Там же. С. 26].
К. Леман предложил парадигматические и синтагматические параметры, на основе которых определяется степень грамматикализации (от слабой к сильной) той или иной единицы (позднее на эти параметры опирались и другие исследователи, например [Hopper, Traugott, 2003]; на древне- и среднеанглийском материале - [Wischer, 2000]). К парадигматическим [Lehmann, 2002. Р. 108-159; см. также: Wischer, 2000] причисляются следующие параметры грамматикализации:
1) десемантизация, а также так называемая «эрозия» (постепенная потеря семантической и фонологической субстанции (phonological substance)). В качестве примера «эрозии» можно привести изменение индоевропейского *esti до современного английского is. ;
2) «парадигматизация» (во время которой наблюдается постепенное увеличение интеграции синтаксического элемента в морфологическую парадигму), т. е. способность таких глаголов, как англ. be, have или нем. haben, sein встраиваться в парадигму глагола для образования, например, совершенного в прошлом действия;
3) парадигматическая вариативность (в процессе которой происходит так называемая «облигаторизация» и выбор той или иной лингвистической формы зависит от
правил). В частности, категория рода в индоевропейских языках выражается в самом слове, за исключением существительных, обозначающих противопоставление живых существ по признаку рода: лат. lupus - lupa 'волк - волчица'.
К синтагматическим относятся следующие параметры грамматикализации:
4) «конденсация» (сужение семантического потенциала функционирования). Примером может служить развитие сложноподчиненных предложений (hypotaxis) из двух и более простых (parataxis), которое подразумевает «конденсацию» двух простых предложений в одно сложное;
5) «клитизация», «фузия» (в тот момент, когда синтаксическая единица приобретает статус морфологической, она становится связанной и может даже объединяться с «конституентами», которыми управляет);
6) «фиксация» (единица теряет синтагматическую вариативность и обретает статус заполнителя позиции) [Lehmann, 2002. Р. 108-159].
Что касается рассматриваемых нами глаголов - носителей эврисемии, то здесь не наблюдается, прежде всего, такого процесса, как «облигаторизация», поскольку синтаксическая модель не утрачивает своего свободного профиля. Кроме того, отсутствует и «конденсация», ибо в синтаксических моделях с данными глаголами отмечается обратный процесс, в частности, для моделей с носителями эврисемии характерно наличие разнообразных расширителей (качественных, пространственных и др.). Не наблюдаются и процессы «клитизации» и «фиксации», ведь глаголы 'иметь', 'давать' и 'брать' обладают синтагматической вариативностью и несвязанностью. При этом если рассматривать носители эврисе-мии с точки зрения теории когнитивной метафоры, то вопрос о десемантизации не ставится.
В традиционных немецких грамматиках современные глаголы haben 'иметь', geben 'давать' и nehmen 'брать' также признаются подвергнувшимися грамматикализации. На основе семантического критерия выделяются следующие группы глаголов: полнознач-ные (Vollverben), вспомогательные (Hilfsverben) и функциональные (Funktionsverben) (см. например: [Helbig, Buscha, 2005, S. 58122; Grundzüge einer deutschen Grammatik, 1984, S. 431-437]). Функциональные глаго-
лы, к которым относятся и рассматриваемые нами haben, geben и nehmen, не раз привлекали внимание исследователей [Zimmermann, 1967; Stein, 1998; Langer, 2004; Wolf, 2006]).
Под функциональным понимается «глагол, употребляющийся и как полнозначный, и в определенных сочетаниях с именем существительным, в которых стирается его собственный смысл и в которых он становится лишь частью связанного единства» [Duden, 1970. S. 813]. Так, современный немецкий глагол haben 'иметь' может быть полнозначным в предложении типа Er hat das Auto in der Garage 'У него в гараже машина'; вспомогательным в предложениях с инфинитивом или причастием прошедшего времени для образования различных временных форм, пассива и в модальных конструкциях: Ich habe diese Woche viel gemacht 'Я много сделал(а) на этой неделе'; или функциональным, составляющим вместе с дополнением в винительном падеже устойчивое словосочетание: Angst haben 'бояться', in Besitz haben 'владеть' и т. п. Соответственно, «глагол haben в Ich habe geschrieben отнюдь качественно не равен глаголу haben в Ich habe ein Buch» [Серебренников, 1965. С. 103].
Таким образом, в соответствии с данной логикой перед нами не один полнозначный элемент, а три разных глагола. Глаголы geben 'давать' и nehmen 'брать' оказываются либо полнозначными, либо функциональными (einen Kuss geben 'целовать', in Druck geben 'печатать, публиковать'; ein Bad nehmen 'купаться, принимать ванну'). Как следствие, предлагаются жесткие рамки классифицирования глагольных элементов на основе валентностных различий. Соответственно, и глагол haben, и глагол nehmen, и глагол geben признаются десе-мантизированными; это такие глаголы, «которые употребляются как пустые грамматические морфемы» [Schulz, Griesbach, 1976. S. 7].
Согласно другой точке зрения, наоборот, именно вещественное (конкретное) значение консолидирует всю систему. Оно является когнитивным стержнем для использования глагола посессивного состояния как «мотивирующей основы для дальнейшего развития эврисемии, т. е. широкозначности, которая не может отождествляться с так называемой "утратой" лексического значения
у глагола» [Концепция, 2004. С. 8]. Ведь слово - это не разрозненный набор значений, это «холистичный» знак: целостность, «холистичность» слова выступает основой для его функциональной гибкости. Опираясь на имеющийся в нашем распоряжении фактический материал, мы развиваем подход, который основан на том, что для английского языка (как было подмечено еще В. Я. Плоткиным [1989]) не характерна далеко идущая грамматикализация. Это более адекватно природе объекта - носителя эври-семии, рассматриваемого нами как элемент, через описание которого можно понять свойства целого.
Аналитические конструкции:
когнитивный подход
Когнитивный подход позволяет по-новому взглянуть на аналитические конструкции в целом и на глагольные элементы таких конструкций в частности. Когнитивная лингвистика изучает язык как когнитивный механизм, играющий роль в кодировании и трансформировании информации [Краткий словарь когнитивных терминов, 1996]. В ней, прежде всего, рассматриваются процессы формирования языковых значений или «процессы, связанные с их реализацией в акте речи, а не описание "готовых" семантических концептов» [Селиверстова, 2006. С. 78].
Теория когнитивной метафоры Дж. Ла-коффа и М. Джонсона предполагает, что при «проецировании» реальной действительности в язык человек сравнивает и отождествляет разные конкретные объекты. «Суть метафоры - это понимание и переживание сущности (thing) одного вида в терминах сущности другого вида» [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 27]. Оперируя абстрактными понятиями, человек делает то же самое, а именно: сравнивает и отождествляет абстрактное с конкретным. Когнитивная метафора, таким образом, - это способ думать об одной области через призму другой, а через метафорическое выражение данная когнитивная метафора отражается в языке. Так, мы говорим Письмо пришло, употребляя глагол, описывающий пешее перемещение человека, по отношению к неодушевленному объекту, обнаруженному в почтовом ящике. Но каким образом мы выбираем именно этот глагол? Мы знаем, что то, что
произошло с письмом на самом деле, - это, по выражению Р. Лангакера, абстрактное движение, и мы сравниваем (естественно, сравниваем бессознательно, такое сравнение не занимает и сотой доли секунды) суть этого движения, его общую характеристику с такими же общими характеристиками знакомых нам ситуаций конкретного движения: прийти, убежать, войти. Оптимальным образом подходящим, тождественным по своему семантическому типу оказывается глагол прибытия, и среди них наиболее нейтральный - прийти [Ченки, 1997. С. 340366]. Это и есть в самом общем виде механизм когнитивной метафоры, представленный М. Джонсоном и Дж. Лакоффом. При этом не следует забывать, что «так как метафорический концепт (понятие. - Н. К.) организован системно (курсив наш. - Н. К.), то и язык, который мы используем, когда говорим о нем, также характеризуется свойством системности» [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 28].
Принцип когнитивной метафоры в описанном выше смысле (т. е. способ думать об одной области через призму другой, отождествляя абстрактные объекты с конкретными) позволяет сохранить целостность семантической структуры глаголов 'иметь', 'давать' и 'брать', а также служит основой для их дальнейшего исторического развития в качестве микросистемы носителей эври-семии. Так, «камень, брошенный в воду, служит источником концентрических кругов на поверхности воды. Аналогичным образом семантико-синтаксические валентности широкозначных глаголов развиваются исторически на базе первого "круга", исходящего непосредственно от соприкосновения камня с водой. Таков механизм когнитивной метафоры: от вещного (прототипи-ческого) объекта к абстрактной сущности, вычленяемой человеком в своем мире. Различные абстрактные сущности "концентрических кругов" осмысляются в терминах вещных объектов, с которыми усматривается отдаленное сходство. Естественно, что "память" об архетипических действиях с вещными объектами дает мотивировку для "аналогичных" действий с "объектами" других видов» [Шапошникова, 2005. С. 17]. Другими словами, «механизм ассоциирования одинаков для широкозначных глаголов. и основан на структурной аналогии, а именно, на аналогическом (метафориче-
ском) уподоблении двух сравниваемых денотативных структур, базисной (той, с которой сравнивают) и описываемой (той, которую сравнивают)» [Никитин, 2005. С. 109].
По мнению Н. В. Ушковой, в формировании образных аналитических конструкций существенную роль играют процессы мета-форизации и аналогии. При этом «образность аналитических конструкций, связываемая с выбором глагольного компонента, относится не к языковому уровню в качестве семантического компонента полуслужебного глагола или аналитической конструкции, а к уровню когниции в качестве элемента интегрированного ментального пространства» [Ушкова, 2006а. С. 11]. «Полуслужебные» глаголы способны выступать в качестве компонентов аналитических субстантивно-глагольных словосочетаний (в частности, рассматриваемые нами широ-козначные 'иметь', 'давать' и 'брать'). В данном случае источником глаголов, выступающих в качестве компонентов образных аналитических конструкций, является когнитивная метафора.
И. В. Шапошникова предлагает рассматривать глагольные аналитические модели именно с когнитивной точки зрения в комплексе с историко-типологическими сведениями об их становлении как продуктивных аналитических способов соединения носителей значений. Соответственно, «аналитическая конструкция (со статусом словоформы) представляет собой аналитическую структуру, возникшую исторически из сочетания слов, в результате грамматикализации с включением в состав конкретной словоизменительной парадигмы (в данном случае флективной глагольной личной парадигмы) на правах функционально равнозначного члена в ряду синтетических элементов этой парадигмы» [Шапошникова, 2010. С. 150]. Однако грамматикализация носителей эври-семии «не ведет к утрате глаголом его исторически исходного значения, не вызывает и других существенных ограничений, способных нарушить целостность глагольной лексемы. Напротив, расширение сферы функционирования таких глаголов происходит потому, что их исходное значение не противоречит приобретаемому широкому и, наоборот, служит каркасом для развития семантической структуры глагола на основе когнитивной метафоры» [Там же. С. 152].
Таким образом, не подразумевается выяснение «степени преимущественно лексической или грамматической нагруженности их [аналитических конструкций. - Н. К.] компонентов в составе аналитической модели» [Шапошникова, 2005. С. 13], а вопрос о де-семантизации при таком подходе не ставится. Если, в частности, рассматривать современный английский глагол have и современный немецкий глагол haben с такой точки зрения (учитывая при этом, что и тот, и другой теоретически могут признаваться широкозначными), то и have, и haben представляют своего рода «свернутый текст» о ситуации бытования объекта в сфере субъекта, о характеристике субъекта через объекты, причастные к его сфере. При этом следует учитывать, что «каждый широко-значный глагол способен внести свой общелексический компонент, который, как правило, сохраняет связь с архетипической манипуляцией человека в своей жизненной сфере с архетипическим же (вещным) объектом» [Там же. С. 17].
Аналитическая конструкция содержит в себе определенный пучок смыслов, геш-тальт, складывающийся, во-первых, из значения глагола, во-вторых, валентности глагола, его сочетаемости (семантика самой конструкции), и, в-третьих, значения второго (лексического в составе конкретной конструкции) элемента. Однако языковое значение конструкции не является результатом механического соединения всех указанных компонентов, а «формируется в результате сложного взаимодействия соответствующих ментальных пространств, возникая на их пересечении и представляя собой продукт концептуальной интеграции» [Ушкова, 2006б. С. 61]. Так, аналитическая конструкция haben + N не обладает парадигматическим статусом в словоизменительных грамматических парадигмах; в отличие от сочетания причастия II с глаголом haben, называющего совершенное в прошлом действие и образующего аналитическую конструкцию парадигматического статуса.
Таким образом, широкозначные глаголы (употребляющиеся самостоятельно и как компоненты аналитических конструкций) в процессе исторического развития не теряют своего статуса. На базе исходного конкретного значения происходит изменение объема семантической структуры в результате действия механизма когнитивной метафоры.
Выводы
Носители эврисемии образуют самостоятельную микросистему слов, не тождественную носителям полисемии. Они представляют собой разные сущности одного порядка семантической организации структуры слова: моносемия - полисемия - эври-семия. Во-первых, носители эврисемии представляют в языке онтологически значимые базовые концепты в прототипе кон-цептосферы человека (например, 'бытие', 'обладание' и т. п.). Во-вторых, глагольная эврисемия может иметь семантическую или семантико-синтаксическую природу. В-третьих, такие единицы обладают высокими сочетаемостными потенциями (расширенным объемом семантико-синтаксических валентностей). В-четвертых, для них характерна относительно высокая частотность употребления. И наконец, в-пятых, в семантической структуре глагола - носителя эв-рисемии отсутствует основа для специализации значения.
Принципы системологии обеспечивают возможность рассмотрения носителей эври-семии в аспекте типологической трансформации германских языков. При историко-типологическом исследовании носителей эврисемии важны такие параметры, как функционирование, структурная организация и семантико-синтаксические особенности (в синхронии), эволюция (в диахронии) и факторы изменений режимов функционирования языковых систем. Эврисемия - это явление системное, строевое, способное обеспечивать специфику и имеющее свою нагрузку даже в близкородственных языках. Как следствие, эврисемия не является сугубо синхронным или диахронным явлением, а представляет собой сочетание того и другого. Исследование носителей эврисемии в объемном измерении, не ограниченном синхронной или диахронной плоскостями, позволяет вскрыть принципы данной дихотомии. Носители эврисемии являются выразителями строевых, системных функций в языке, следовательно, через их описание можно понять свойства языка в целом.
В системе каждого языка существуют единицы, способные представлять определенный онтологически значимый концепт. Не являются исключением и близкородственные по происхождению, но различные по типологической характеристике англий-
ский и немецкий языки. Так, и в системе английского, и в системе немецкого языков есть глаголы, называющие структурированные по хронотопным признакам действия. Для английского языка это глаголы have, be, do, make, take, give, get, keep и т. п., представляющие особую лексико-семантиче-скую и лексикографическую группу носителей эврисемии. Для немецкого - haben, sein, tun, machen, nehmen, geben и др., концептуально, функционально и семантико-син-таксически соотносимые с названными выше английскими глаголами.
Для английского языка не характерна далеко идущая грамматикализация, приводящая к утрате лексического значения слова. Конкретное значение глагола - носителя эврисемии модифицируется в результате действия механизма когнитивной метафори-зации, но никак не исчезает, наоборот, именно конкретное значение как каркас держит на себе всю цельную семантическую структуру глаголов haben / have 'иметь', geben / give 'давать' и nehme / take 'брать'. Это служит основой для их дальнейшего развития в качестве микросистемы носителей эврисемии.
Список литературы
Авдеев А. А. Проблемы широкозначности и ее соотношения с полисемией и дейксисом (на материале имен существительных английского, русского и французского языков): Автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.19. Воронеж, 2002. 20 с.
Амосова Н. Н. Основы английской фразеологии. М., 1963. 208 с.
Амосова Н. Н. Основы английской фразеологии. Л.: Наука, 1972. 114 с.
Аралов А. М. О широкозначности как лексико-грамматической категории // Функциональный и методический аспекты изучения иностранных языков: Сб. науч. тр. М.: Рос. ун-т дружбы народов, 1993. С. 24-35.
Володин А. П. Аналитическое конструирование в ительменском языке // Аналитические конструкции в языках различных типов / Отв. ред. В. М. Жирмунский, О. П. Суник. М.; Л.: Наука, 1965. С. 267276.
Гухман М. М. Историческая типология и проблема диахронических констант. М.: Наука, 1981. 250 с.
Друзина Н. В. Широкозначные глаголы бытия и обладания в языках и речи / Под ред. В. Т. Клокова. Саратов: Сарат. гос. ун-т им. Н. Г. Чернышевского, 2005. 159 с.
Жирмунский В. М. Об аналитических конструкциях // Аналитические конструкции в языках различных типов / Отв. ред. В. М. Жирмунский, О. П. Суник. М.; Л.: Наука, 1965. С. 5-58.
Концепция подготовки специалиста-исследователя высшей квалификации филологического профиля. Научная специальность 10.02.04 - Германские языки / И. В. Шапошникова, С. Г. Проскурин. Под общ. ред. И. В. Шапошниковой. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2004. 114 с.
Краткий словарь когнитивных терминов / Е. С. Кубрякова, В. З. Демьянков, Ю. Г. Панкрац, Л. Г. Лузина; Под общ. ред. Е. С. Кубряковой. М., 1996. 245 с.
Кубрякова Е. С. Морфология сегодня и исследование морфологического строя в работах В. Н. Ярцевой // Теория, история, типология языков: Материалы чтений памяти В. Н. Ярцевой. М.: Ин-т языкознания, 2003. Вып. 1. С. 5-13.
Кудинова В. И. Широкозначные глаголы в современном немецком языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1994. 16 с.
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем: Пер. с англ. / Под ред. и с предисл. А. Н. Баранова. М.: Едиториал УРСС, 2004. 256 с.
Лейчик В. М. Тенденция к аналитизму -закономерная тенденция языка / речи в современную эпоху (на материале русского языка) // Аналитизм в языках различных типов: сорок лет спустя: Материалы чтений памяти В. Н. Ярцевой. К 100-летию со дня рождения. М.; Калуга: ИП Кошелев А. Б., 2006. Вып. 2. С. 37-47.
Майсак Т. А. Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами позиции. М.: Языки славянских культур, 2005. 480 с.
Маринова Е. Д. Синтаксис и семантика некоторых широкозначных глаголов динамического состояния в английском языке (опыт диахронического исследования): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Иркутск, 1995.19 с.
Мельников Г. П. Системная типология языков: Принципы, методы, модели / Отв. ред. Л. Г. Зубкова. М.: Наука, 2003. 395 с.
Никитин М. В. Полисемия на пределе (широкозначность) // Концептуальное пространство языка: Сб. науч. тр., посвящ. юбилею Н. Н. Болдырева. Тамбов: Изд-во ТГУ, 2005. С. 101-111.
Никуличева Д. Б. Синтагматические отношения в континентальных скандинавских языках (контрастивный анализ). М.; СПб.: Б.С.К., 2000. 400 с.
Никуличева Д. Б. О функциональном и структурном понимании аналитического строя и о синтагматике дискретности как структурной доминанте аналитизма // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. 2006а. Т. 4, вып. 2. С.39-47.
Никуличева Д. Б. Синтагматика дискретности, модульности и дистантности как типологические импликации аналитизма // Аналитизм в языках различных типов: сорок лет спустя: Материалы чтений памяти
B. Н. Ярцевой. К 100-летию со дня рождения. М.; Калуга: ИП Кошелев А. Б., 2006б. Вып. 2. С. 67-80.
Никуличева Д. Б. Традиция исследования аналитизма в отечественном языкознании (предисловие) // Аналитизм в языках различных типов: сорок лет спустя: Материалы чтений памяти В. Н. Ярцевой. К 100-летию со дня рождения. М.; Калуга: ИП Кошелев А. Б., 2006в. Вып. 2. С. 3-18.
Ольшанский И. Г. О соотношении лексической полисемии и метафоры // Лексика и лексикография: Сб. науч. тр. М.: Ин-т языкознания РАН; Орлов. гос. техн. ун-т, 2000.
C.135-145.
Песина С. А. Полисемия в когнитивном аспекте: [на примере англ. языка]. СПб.: Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена, 2005. 325 с.
Плоткин В. Я. Строй английского языка. М.: Высш. шк., 1989. 240 с.
Седельникова Е. Г. Прототипический подход к широкозначности и многозначности древнеанглийского слова // Studia Linguistica. Вып. 12: Перспективные направления современной лингвистики. СПб., 2003а. С. 493-497.
Седельникова Е. Г. Прототипический подход к древнеанглийскому слову // Вопросы германской и романской филологии: Ученые записки. СПб., 2003б. Вып. 2. С. 111-120.
Селиверстова О. Н. Экзистенциальность и посессивность в языке и речи: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 1982. 45 с.
Селиверстова О. Н. Когнитивная семантика на фоне общего развития лингвистической науки // Актуальные проблемы лингвистики. М.: Ин-т иностранных языков, 2006. С. 73-93.
Серебренников Б. А. К вопросу о «мор-фологизме» // Аналитические конструкции в языках различных типов / Отв. ред. В. М. Жирмунский, О. П. Суник. М.; Л.: Наука, 1965. С.100-104.
Суник О. П. О понятиях «аналитическая форма слова» и «аналитический строй языка» // Аналитические конструкции в языках различных типов / Отв. ред.
B. М. Жирмунский, О. П. Суник. М.; Л.: Наука, 1965. С. 70-79.
Ушкова Н. В. Аналитическая репрезентация концепта в языке: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Тамбов, 2006а. 46 с.
Ушкова Н. В. Методы исследования аналитических структур в современной лингвистике. Разработка новых подходов в рамках когнитивного направления // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. 2006б. Т. 4, вып. 2.
C.54-63.
Феоктистова Н. В., Ахметшина Э. К вопросу о специфике семантики древнеанглийского глагола // Этногерменевтика: Некоторые подходы к проблеме: Материалы конф. Кемерово: Кузбассвузиздат, 1999. Вып. 4. Этногерменевтика и этнориторика. С. 191 -196.
Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике // Фундаментальные направления современной американской лингвистики. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 340-369.
Шапошникова И. В. Системные диахронические изменения лексико-семантическо-го кода английского языка в лингво-этни-ческом аспекте: Дис. .д-ра филол. наук. Иркутск, 1999. 366 с.
Шапошникова И. В. К разработке понятийно-категориального аппарата // Аналитизм германских языков в историко-типологическом, когнитивном и прагматическом аспектах: Монография / Ин-т языкознания РАН; Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2005.С. 7-41.
Шапошникова И. В. Ассоциативные ментальные словари аналитических лексем английского языка // Аналитизм в языках различных типов: сорок лет спустя: Материалы чтений памяти В. Н. Ярцевой. К 100-летию со дня рождения. Вып. 2. М.; Калуга: ИП Кошелев А. Б., 2006. С. 81-89.
Шапошникова И. В. История английского языка. Новосибирск: Новосиб., гос. ун-т, 2010 (в печати).
Языкознание: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. 2-е изд. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. 685 с.
Яковлева Т. А. Концепции полисемии в современной лингвистике // Филологические науки в МГИМО: Сб. науч. тр. М., 2005. № 21. С. 97-106.
Duden Der große Duden: Bedeutungswörterbuch / Hrsg. und bearb. unter Leitung von G. Drosdowski. Mannheim; Wien; Zürich: Dudenverl., 1970. Bd. 10. 815 S.
Grundzüge einer deutschen Grammatik. 2. Aufl. Berlin: Akademie-Verlag, 1984. 1028 S.
Haspelmath M. Why is grammaticalization irreversible? // Linguistics. 37-6. 1999. P. 1043-1068.
Haspelmath M. Grammatikalisierung: von der Performanz zur Kompetenz ohne angeborene grammatik // Gibt es eine Sprache hinter dem Sprechen? (Suhrkamp Taschenbuch Wissenschaft) / Hg. von S. Krämer, E. König. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2002. S. 262286.
Helbig G., Buscha J. Deutsche Grammatik: Ein Handbuch für den Ausländerunterricht. 5. Aufl. Berlin; München; Wien; Zürich; N. Y., 2005.654 S.
Hopper P. J. Some resent trends in Grammaticalization // Ann. Rev. Anthr. 1996. Vol. 25. P. 217-236.
Hopper P. J., Traugott E. C. Grammaticalization. 2nd ed. Cambridge: Cambridge univ. press, 2003. 256 p.
Langer S. A linguistic test battery for support verb constructions // Lingvisticae Investigationes. Vol. 27. № 2. John Benjamins Publishing Company, 2004. P. 171-184.
Lehmann C. Thoughts on grammaticaliza-tion. 2nd ed. Erfurt, 2002. 171 p. (первое издание - 1982).
Lehmann C. Theory and method in grammaticalization // Zeitschrift für Germanische Linguistik. 2004. № 32/2. S. 152-187.
Schulz D., Griesbach H. Grammatik der deutschen Sprache. München, 1976. 415 S.
Stein A. Verb-Substantiv-Verbindungen mit mener, conduire, deriger und deutsche Entschprechungen // Studien zur deutschen Sprache. Bd. 10 / Hg. von D. Bresson, J. Kubc-zak. Tübingen: Gunter Narr Verlag, 1998. S. 209-226.
Wischer I. Grammaticalization versus lexi-calization - 'methinks' there is some confusion // Pathways of Change: Grammaticalization in English / Ed. by O. Fischer, A. Rosenbach, D. Stein. Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 2000. P.355-370.
Wischer I. Lexicalization of paraphrasal verb constructions with «have» and «take» // History of the English Lexicon / Ed. by D. Kas-tovsky. Tulln, 2001.
Wolf N. Funktionsverbgefüge und Basisverben. Würzburg: Julius-Maximilians-Univer-
sität, 2006 (Hauptseminar Syntaktische Analysen).
Zimmermann H. Zur Erfassung der Funktionsverbgefüge bei einer maschinellen Analyse // Beiträge zur Linguistik und Informationsverarbeitung. München: Oldenbourg-Verlag, 1967. Heft 13. S. 38-42.
Материал поступил в редколлегию 23.04.2010
N. V. Kozlova
Eurysemous verbs: towards theoretical basis of research
The article deals with the theoretical aspects of comparison of the eurysemous verbs in German and English. The author presents the literature review of the declared problem, systematization of existing theories, terms and concepts.
Keywords: typology, system typology, grammaticalization, analytical constructions, broad meaning verbs, German, English.
