CC BY
56
УДК 82(471.67)
К ПРОБЛЕМЕ НРАВСТВЕННО-ЭСТЕТИЧЕСКОЙ
ПОЗИЦИИ В. В. МИХАЛЬСКОГО (рассказ «Капитолийская волчица»)
© 2о1з Карчигаева У.М.
Дагестанский государственный педагогический университет
В статье впервые предпринята попытка рассмотреть нравственно-эстетические взгляды русскоязычного дагестанского прозаика Вацлава Михальского в контексте современных евразийских концепций.
The article is the first attempt to consider the moral-aesthetic views of Vatslav Mikhalsky, the Russian-speaking Dagestan prose writer within the context of the modern Eurasian concepts.
Ключевые слова: цивилизация, катарсис, многополярность, гармония, красота, вечность, эстетическая концепция.
Keywords: civilization, catharsis, multipolarity, harmony, beauty, eternity, aesthetic conception.
Произведения В. В. Михальского 6080 гг. XX в. отличает современная тематика без особых экскурсов в экзотичный дагестанский фольклор и русскую историю, а также реализм.
В свете философско-эстетических проблем имеет место своеобразие нравственно-эстетической позиции В. В. Михальского. Хочется отметить, что эстетические идеи писателя выражены в ряде произведений («Тайные милости», «Ветер», «Журавли», «Облако»). В данной статье предпринята попытка предварительного рассмотрения
нравственно- эстетической позиции писателя как одного из важнейших источников вечной ценности и актуальности творчества Михальского, так как именно с этой позиции можно судить о евразийских взглядах писателя.
На наш взгляд, эвристическая ценность рассматриваемых эстетических фрагментов рассказа состоит не в оригинальных определениях понятий эстетики, а в постижении их истинно человеческого смысла, места и значения в жизни людей. Есть достаточно оснований полагать, что в осмыслении
сущности эстетических ценностей В. Михальский самобытен и его творчество весьма актуально для современности.
Рассказ «Капитолийская волчица» был написан в 1973 году [4. С. 650].
Молодой композитор Кирилл Найденов возвращается домой ночным поездом. С собой он везет молодежный иллюстрированный журнал, где напечатан его портрет. Движение Кирилла - это путь из холодной столицы в родной приморский городок, из пустоты одиночества («в Москве много друзей, «веселые и талантливые, порядочные люди», но там он никому не нужен»), из мрака и холода - навстречу теплому сентябрьскому утру.
В начале рассказа автор изобразил человека честолюбивого, амбициозного, не очень искреннего. «Решение навестить родной дом пришло неожиданно»... «Ему хотелось кричать о своем успехе», но на него смотрели «равнодушно, как на начинку автомобиля». «Захотелось
покрасоваться, <...> досадить тем, кто обижал». «Как там тетя Фиса? Надо скорее ее увидеть, - лживо подумал он».
Музыкантом Кирилл стал совершенно неожиданно для себя. Устраивали его в музучилище «по великой просьбе» соседа, бухгалтера того же музучилища Ивана Васильевича Моргунка. Самый знаменитый в городе настройщик обнаружил у паренька абсолютный слух. Но поскольку Кирилл в училище заслужил репутацию «хотя и одаренного, но совершенно безнадежного ученика»; диплом ему дали «как милостыню». Тогда же, во время учебы в музучилище, в душе молодого человека наступил перелом: «И вместе с первой любовью вдруг открылась его душа для музыки. В училище все оставалось по-прежнему, даже стало еще хуже... и весь он стал похож на змееныша... А между тем душа его наполнялась день ото дня все больше и больше той невнятной тоскою по вечной красоте и вечной жизни, той безысходной болью, без которого не бывает даже маленького таланта, и, как ручейки под коркой весеннего снега, уже пробивались в его душе первые мелодии».
Перелом в творчестве Кирилл испытал трижды: первый раз во время учебы в музучилище, второй раз в Италии и, наконец, по возвращении в родной приморский городок.
Италия и в самом деле дала Кириллу много: надежду на успех, славу. Тайные желания исполнил фонтан Треви: его симфония была удостоена первой премии, а портрет «с сияющей белозубой улыбкой» напечатан на обложке молодежного журнала.
Однако впечатления об Италии у главного героя рассказа двойственные. Вернувшись на родину, Кирилл вспоминал о мосте через реку Арно-Понто-Векио, «где стоят лавки ювелиров и по вечерам юноши и девушки торгуют золотыми подделками (выделено нами), а «туристы ... говорят о Бенвенуто Челлини, бронзовый бюст которого установлен здесь же, на мосту». Антитеза между «золотыми подделками» и памятью о прославленном талантливом ювелире Челлини говорит об упадке, о том, что от былой славы Рима, от его искусных мастеров остались лишь руины и воспоминания. Молодого композитора
возмущает искусственность,
безжизненность гравюр юного художника-венецианца. «Парень стоял у мольберта и ... заученными штрихами рисовал (а не писал, как и положено уважающему себя художнику!) ... собор святого Марка. «Какой, к черту «гут», -подумал он [Кирилл], - обыкновенный ширпотреб, только итальянский. Ни одной живой детали!»
В рассказе так описан портрет Кирилла: «В его серых чистых глазах, во всем тонком лице с красиво очерченными свежими губами запечатлелись полная доверчивость к жизни и уверенность в себе».
А вот портрет девушки-итальянки:
«Когда он увидел девочку, сердце его на мгновение остановилось. Сладостное и жуткое чувство стеснило дыхание. Венецианке было лет семнадцать, она была так красива, что казалась нереальной, как сама Венеция».
И как доказательство абсолютной истины красоты автор приводит цитату из Песни Песней царя Соломона «А под языком ее сотовый мед».
Позднее писатель еще не раз высказывался о прекрасном.
«Печальные чувства будит в душе красота», - писал Михальский в рассказе «Ветер» (1973, стр. 695).
«Да, многое повидал он в Италии, многое поразило его, но ничто не тронуло душу так больно, как эта мимолетная встреча с девочкой-венецианкой, словно сама судьба посмеялась над ним, показав то, что никогда не будет ему дано».
Искания композитора Кирилла Найденова в творчестве привели его к самому главному и необходимому его душе. Это ощущение родины, России как центра мироздания. Как писал Э. Капиев, «родина - это прежде всего люди, друзья» [3. С. 189]. Кирилл вернулся из Италии, насыщенный образами древних мифов, чувствуя на себе влияние творений гениальных мастеров Возрождения (Ренессанса).
Италия явилась Найденову образом красоты и радости жизни. Поездка в Италию для него оказалась паломничеством к святыням
воплощенной красоты, к божественной радости, и, как следствие этого, в душе зародилось сердечное сокрушение, желание объять мир. Кириллу Италия представлялась как символ вечной молодости.
Вспомним, как любил Италию Гоголь, как стремился к ней, какую воздал хвалу: «Кто был в Италии, тот скажет «прости» другим странам. Кто был на небе, тот не захочет на землю». Мысль о благотворном влиянии красоты и женщины как ее носительницы была близка Гоголю. Настоящий гимн женской красоте есть в «Риме», над которым писатель работал в 1839-1842 годах. Автор живописует неслыханную красавицу Аннунциату, имя которой переводится как Благовещение. Ее красота повергает ниц «всех равно», «и верующего, и неверующего», как «пред внезапным появлением божества». Итальянский князь, случайно встретив ее в Риме, мечтает встретить ее вновь», ведь «полная красота дана для того, чтобы каждый ее увидал, чтобы идею о ней сохранял навечно в своем сердце». Ослепительная красота Аннунциаты сравнивалась с Божественным светом, что вполне четко увязывается с христианским пониманием гармонии. «А ведь сам Гоголь очень тяжело переживал жизнь, всегда чувствовал бремя мировой ответственности; мучения нравственной совести всегда стояли на путях его творчества» [1.С. 367-370].
Н. А. Бердяев определял цивилизации через понятие культуры, в том числе и Италию. Он считал ее «родиной человеческого творчества Европы». Вот что писал по этому поводу русский философ: «Нигде русский не чувствует себя так хорошо, как в Италии. Только в Италии не чувствует он давления и гнета враждебной мещанской цивилизации Западной Европы. Мы - тяжелые, всегда ощущаем бремя жизни и мировую ответственность, любим легкость итальянцев. Мы - люди севера, любим близость итальянцев к солнцу».
В Венеции побывал Иван Бунин. Отсюда, от «вечных законов», он отправился к истокам исчезнувших цивилизаций, воскрешая образы
Древнего Рима. Он пытался проникнуть в самую сердцевину чужой культуры, передать индивидуальный облик далекой эпохи.
«Я человек: как бог я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен».
Человек с русской душой, и к тому же человек искусства, дерзнув творить красоту, не мог не оценить солнечную красоту Италии.
Когда Кирилл возвращается на родину, в душе у него «рождается неуловимо прекрасная, горькая мелодия. На какое-то мгновение пришла мысль о мелочности его достижений, о бессмысленности жизни, он почти физически ощутил, как ничтожно его умение по сравнению с искусством величайших мастеров. И подумал о том, что, может быть, права тетя Фиса: «Музыка музыкой, а жизнь жизнью... » Но он сразу отбросил эти мысли как коварные, расслабляющие, недостойные, загнал их в темную глубину подсознания, поспешно захлопнул за ними дверь. Теперь мелодия свободно росла в его душе, наполняла ее знакомым трепетом, во рту пересохло, тело стало необыкновенно легким, почти
невесомым».
Зрелость героев рассказа Анфисы и ее племянника Кирилла определяется «светлой музыкой прожитой жизни». Бессмертие получает душа, в которой звучит нежная симфония, в своем стремлении объединить весь мир мыслью о многополярности мира, о равенстве культур и цивилизаций своих и чуждых. В отличие от «деловитых немецких туристов», рациональных уличных торговцев-ювелиров, живущих следуя разуму, русское сознание - душа и сердце. В душе Кирилл хочет объединить все это: и Италию, и Россию. «Ну как, - думал Кирилл, - как соединить все это?! Девочку-венецианку, фрески Сикстинской капеллы, темные воды Арно с цветными огнями Флоренции, безногого часовщика Гаджи с его будкой и налогом, старика Ершова, Почаповну, Христину, осчастливленную бутылкой кьянти, тетю Фису, для которой он
сделал так мало хорошего, Ивана Васильевича Моргунка, настройщика Фельдмана, режиссера народного театра Иосифа Тургенева. Как соединить их всех?.. Господи, как соединить все это! Если бы это можно было слить воедино, какое чудо получилось бы тогда - какая симфония!»
Герой Михальского живет с ощущением тесной внутренней связи с миром прекрасного. Прекрасное находится как вокруг Кирилла, в макромире: в природе, в мировом пространстве, так и внутри героя, в микромире, в пространстве его души. Важным компонентом концептосферы «счастье» в данном рассказе является эстетика прекрасного, а для идеи родства важно представление о счастье вблизи родственных душ. Чувство счастья наполняет душу Кирилла: «Сердце Кирилла больно сжималось от любви ко всем, кто был в застолье: к Ивану Васильевичу, Гаджи, Христине, спящей Почаповне, старику Ершову, к родненькой его тете Фисе. Люди стареют, но ведь нет другого способа жить, и, в сущности, старики -счастливцы. Сердце его сжималось так больно, что он чуть не заплакал, едва сдержал подкативший к горлу ком».
«Гости остались довольны вечером, а католичка Христина была в восторге: она уносила с собой бутылочку настоящего кьянти, из Рима, почти от папы римского».
Образы стариков - одиночество, старость дома, уход в небытие, символ души Дома. А в Венеции, которая приводится автором как антитеза, -праздник, здесь царит вечная молодость. Базовые концепты в «Капитолийской волчице»: счастье, вечность, музыка, красота, любовь, боль.
Счастье. Счастливая улыбка Фисы, оттого, что жизнь ее прожита достойно, счастливая боль его первой любви.
Любовь нежная, вечная. Любовь -желание блага всему сущему (по Л. Н. Толстому).
Симфония - объединить музыкой весь мир, цивилизации, разные культуры.
Духовное перерождение, которое испытывают главные герои произведения, близко к очищению и примирению, именуемому катарсисом (по Аристотелю). Известный литературовед В. Е. Хализев характеризует катарсис как «воплощение веры художника в вечную сохранность и неистребимость ценностей, прежде всего нравственных» [6. С. 91].
Эстетический идеал Михальского прослеживается и в других его произведениях: в повестях «Печка», «Холостая жизнь», в романе «Тайные милости». «Таня и Андрей смотрели изумленно в небо - океаны душистого воздуха бесшумно катили свои волны. Им казалось, что они тоже плывут на этих ласковых волнах в глубокую синь, в прозрачную бесконечность. А за обрывом, до самого горизонта, светилось море... Таня вдруг заплакала, заплакала от счастья, переполнявшего душу, от той огромной вечной красоты мира, которую открыли они вместе -вдвоем» Небо и море пахли «вечной весной». В той же повести «Печка» (1977) прозаик написал: «Даже само слово с е м ь я имело для меня, если можно так сказать тепловое значение. Семьей всегда было для меня нечто, пронизанное общим теплом».
Счастье сопрягается с творчеством, с семьей, с соседями, которых тетя Фиса называет «наши люди». Кирилла Найденова, тетю Анфису и соседей отличает сердечность, душевность (русское сознание - душа и сердце), в отличие от «деловитых немецких туристов», рациональных уличных торговцев-ювелиров, торгующих
«золотыми подделками», живущих следуя разуму.
Автор от имени главного героя произведения как бы сравнивает Италию (Рим, Венецию, Флоренцию) с городом своего детства. Западная Европа считает Рим колыбелью цивилизаций, но Кириллу она чужда. Михальский упоминает самые яркие и интересные в архитектурном плане сооружения: Дворец дожей, площадь Св. Марка, фонтан Треви. Молодой композитор по характеру романтик, но его душа, его романтическое мироощущение
отображено на контрастном фоне спокойного величественного городского пейзажа. Эстетизация всего грустного и печального, ушедшего безвозвратно в повести выражает идею быстротечности времени.
Рассказ «Капитолийская волчица» построен на антитезе: молодость -старость, грусть - веселье. В отличие от русских классиков, противопоставлявших Запад и Восток (Лермонтов, Гоголь), Михальский использует антитезу Север -Юг (Бердяев). Если в своих произведениях Лермонтов изображает борьбу и мятеж, то Михальский все время стремится к гармонии, к объединению. По мнению Михальского, юг - это и Дагестан, и Италия не только в плане географическом, но и в духовном, это ощущение вечности, молодости, какого-то особенного состояния души, внутреннего покоя. «Два дня назад, когда он уезжал из столицы, там было холодно, мокро и уныло. А здесь, в его родном городе, стояли лучезарные дни южной осени, <...> сверкающий утренний туман уже растаял, и установился ясный, упоительный день». Обращает на себя внимание то, что автор живописует осень не дождливую (со слезами), а залитую светом, что символизирует покой, умиротворение. «Запах дыма вошел в его грудь, и он, как в детстве, обмер от сладкого чувства существования».
Персонажи произведений
Михальского отличаются возвышенным умонастроением, благодарным
восприятием мира, особой сердечностью и одухотворенностью, а эмоциональный тон самого рассказа передает чувство умиления.
В финале рассказа Анфиса отказывается от предложения
племянника поехать в Москву «встряхнуться», несмотря на то, что у нее и так «пятьдесят лет стажа». Ей и в голову не приходит, что на работе могут обойтись без нее и что она «в конце концов имеет право на праздник». Ночью при лунном свете Фиса плачет, глядя на статуэтку капитолийской волчицы. Автор проводит параллель между старой женщиной и капитолийской волчицей:
они как прародительницы, вскормившие молодое поколение, стоят у истоков цивилизации. Капитолийская волчица среди слоников на буфете как символ счастья! Тихая радость обретения не только друг друга, но какого-то высшего смысла объединяет тетю и племянника.
Ключевое слово «капитолийская волчица» вынесено в сильную позицию текста - в позицию заглавия, что подчеркивает его концептуальную значимость. В рассказе Михальского прослеживается мысль о сложности и противоречивости личности,
представленной триадой «человеческое» - «животное» - «божественное». Художественная функция этой триады, на мой взгляд, заключается в том, что она не только подчеркивает сложность человеческой натуры, но и позволяет автору дать свою нравственную оценку составляющих человеческую душу противоречий.
Концептосфера «красота» в рассказе Михальского по структуре своей тождественна той, которую мы наблюдаем у Чехова. По мнению Чехова, «красота и правда .всегда составляли самое главное в человеческой жизни и вообще на земле», т. е. красота как мера совершенства отождествляется у Чехова с правдой. В эстетических концепциях Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, В. С. Соловьева единство эстетических и нравственных начал реализуется религиозными чувствами и
переживаниями.
Человек как телесное и смертное существо содержит в себе Бога как желание блага всему существующему. Смертная, земная природа искажает смысл божественного принципа блага, это проявляется в том, что человек низводит этот принцип до желания блага самому себе. Именно это искажение, по Толстому, определяет всю историю человечества [5. С. 56-58].
Истинное же предназначение человека, которое выразил Толстой в своем учении, состоит в том, чтобы возвыситься до любви ко всему существующему. Процесс такого возвышения Толстой называет новым,
духовным рождением человека [2. С. 139].
В рассказе «Капитолийская волчица» христианские мотивы звучат
неоднократно: это и католичка Христина, и воспоминания о папе римском, и упоминание библейской притчи о блудном сыне.
В произведениях Михальского в блеске ночного неба, теплом осеннем дне, в шуме прибоя, в освежающем запахе моря проступает Божий лик.
«О мир, о мироздание! Тысячелетия прошли - ты так же прекрасно, непостижимо. Что ты за чудо!» -восклицал Капиев в своей записной книжке [3. С. 112].
Божественное начало в человеке, по мысли автора, не только обусловливает истинную ипостась личности, но и оказывается тем началом, которое сближает личность со всем человечеством. Обнаружить в человеке божественное начало, открыть его Лик -означает обнаружить его единство со всем миром и Богом. Данная концепция согласуется с христианским
миропониманием и отражает
характерную особенность русского национального мироощущения. В процессе философско-эстетических
поисков Михальский верит в нравственное обновление человека, России в согласии с христианским вероучением.
И все же, на наш взгляд, красота, по Михальскому, заключается в
родственности душ, в умении понять и
принять друг друга, любви к ближнему. Не случайно автор цитирует изречение Камиля Сен-Санса: «Не пришлось бы вам впоследствии терзаться поздним раскаянием при воспоминании о времени, невозвратно потерянном для веселья» В. Михальский от лица Кирилла как бы продолжает эту мысль: «О времени, невозвратно потерянном для близких» (выделено нами). Самопожертвование и любовь - вот на чем основаны братские отношения между людьми.
Подводя итог, хочется несколько слов сказать об историческом контексте эстетической концепции Михальского. Рассмотренное выше своеобразие эстетических воззрений писателя позволяет утверждать, что развитие этой концепции осуществлялось под влиянием идей Чехова, Достоевского, которые были для писателя источником вдохновения в течение всего его творческого пути. В творчестве Михальского наиболее очевидно безоговорочное признание им высокого эстетического потенциала красоты действительной жизни и прежде всего человека как абсолютной эстетической ценности, всеобщего родства. На этом основании и утверждается принцип органической связи эстетических и нравственных начал человеческого бытия. Именно в этом пункте заметно также пересечение эстетических идей В. Михальского с эстетическими концепциями патриарха русской литературы Л. Н. Толстого, философа В. С. Соловьева и Н. Н. Бердяева.
Примечания
1. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2 т. М. : Изд-во «Искусство», 1994. 2. Евлампиев И. И. История русской философии. М. : Высшая школа, 2002. 3. Капиев Э. Сочинения (в 2-х томах). Махачкала : Дагкнигоиздат, 1971. 4. Михальский В. В. Избранное. М. : Советский писатель, 1986. 5. Толстой Л. Н. Избранные философские произведения. М., 1992. С. 56. 6. Хализев В. Е. Теория литературы. М. : Высшая школа, 2005. С. 91-92.
Статья поступила в редакцию 03.01.2013 г.
