CC BY
82С. Н. Кистерев
К ИЗДАНИЮ ДНЕВНИКОВ М. В. НЕЧКИНОЙ
Мемуары, письма и дневниковые записи, будучи опубликованными, всегда привлекали к себе внимание самых разных читателей, как тех, для кого они заменяли беллетристику, так и тех, кто с большим или меньшим основанием относил себя к числу ученых-истори-ков. И первые, и вторые, каждый по своему, превращали прочитываемый текст в источник разнообразных сведений, более или менее критически воспринимая прочитанное. И те, и другие использовали результат чужого труда, но для «любителей старины» это был труд авторов записок, тогда как историки должны были видеть в первую очередь работу археографов, подготовивших материал к изданию и ставших тем самым посредниками между автором и читателем.
Соответственно, результат деятельности публикаторов всякий раз подвергается оценке, в том числе и публичной — со стороны рецензентов, первейшей обязанностью которых остается помнить о специфичности таких материалов «личного происхождения» и обусловленных ею особых требованиях и сложностях. Взять хотя бы насущнейшую необходимость комментирования содержания мемуарных или эпистолярных памятников. Есть множество текстов, публикация которых не сопряжена напрямую с обязанностью написания более или менее развернутых комментариев. Широко известны серийные издания без относящихся к текстам пояснений со стороны археографа. Иначе обстоит дело с публикациями переписки или дневниковых записок, где наличие сокращенных написаний, авторских намеков или недомолвок и других особенностей способно низвести текст до уровня обессмысленного для читателя набора слов и аббревиатур. И здесь археограф вынужден выступить в роли исследователя содержания публикуемого материала, то есть обязан предоставить пользователю некую сумму первичных сведений, позволяющих этот материал усвоить.
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
17
Или другая особенность работы с данным видом исторических источников, проистекающая из необходимости сопроводить их публикацию неким введением, повествующим об авторе мемуаров или корреспондентах в переписке. Думается, не так просто ограничиться необходимым и достаточным и не превратить вводную статью в пространную монографию, посвященную определенной личности или описываемым событиям.
Названные и многие другие сложности свойственны работе археографа, взявшегося представить публикацию любых подобных материалов. Однако они существенно возрастают, когда авторами издаваемых мемуаров или писем являются ученые. В этом случае перед археографом возникает еще и задача должным образом ориентироваться в вопросах некоей научной дисциплины. Вероятно, поэтому публикации эпистолярного наследия ученых-естественников редко готовятся к печати профессионалом-археографом без участия специа-листа-естественника же. Задача несколько облегчается, когда архео-графом-историком публикуются материалы его коллеги, хотя и в данном случае упрощение больше кажущееся. Тем не менее, в последние десятилетия появилось значительное число изданий мемуаров, дневников или переписки историков, осуществленных археографами без участия самих авторов этих материалов. Одним из последних среди них является подготовленный Е. Р. Кураповой том литературного наследия М. В. Нечкиной, в силу ряда причин, на наш взгляд, заслуживающий особого внимания.1
В первую очередь следует помнить, что Е. Р. Курапова посвятила свой труд дневниковым и памятным запискам большого ученого, чья деятельность хронологически совпала с периодом существования советской историографии, чьи труды стали неотъемлемой частью самой этой историографии, чьи записки, наконец, характеризуют конкретного советского историка, начиная с этапа становления его как специалиста в условиях формирования новой историографической ситуации.
Своеобразие дневников состоит в цели их создания. Мемуары пишутся для прочтения многими, в идеале — самой широкой публикой, откуда проистекают особенности отбора автором сведений и вынесения оценочных суждений. Письма — изначально для прочтения, как минимум, одним адресатом и, как правило, не предназначаются для посторонних глаз, почему можно ожидать большей искренности и наблюдать определенную вольность выражения, если речь идет
1 «...И мучилась, и работала невероятно». Дневники М. В. Нечкиной / Сост. Е. Р. Курапова. М.: РГГУ, 2013. 866 с.
18
Вестник «Альянс-Архео» № 6
о письмах близких людей. Дневники, как подразумевается, пишутся для себя, то ли для памяти, то ли для оценки событий и персон, включая себя самого, то есть для приведения собственных мыслей в порядок, и никакой посторонний взгляд как бы не предполагается. Однако каждый ведущий дневник понимает, что, окажись его записки доступными кому-либо, они будут прочитаны. И если автор не уничтожает дневников при жизни, то он знает наверняка, что они найдут своего читателя, хотя бы единичного. Отсюда появляются основания думать, что составитель дневников пишет все-таки с оглядкой на возможного в будущем читателя, то есть свои оценки событий или лиц, в них участвовавших, предназначает для стороннего восприятия, что-то особенно подчеркивая и о чем-то старательно умалчивая. Следовательно, заранее ожидать полной искренности в дневниковых записях было бы опрометчиво, хотя и следует учитывать, что допускаемое знакомство с текстами людей посторонних в представлении автора должно состояться, скорее всего, после его смерти, когда многое если и не прощается, то и не преследуется возмездием со стороны обиженных. Сказанное кажется банальным, однако должно учитываться читателем опубликованных дневников, чтобы верно понимать прочитанное. Тем более, что сама М. В. Нечкина, вероятно, предполагала существование в будущем такого читателя, о чем, видимо, свидетельствует запись, относящаяся еще к юношеской поре — «... когда я буду „великим“ человеком в будущем ... то тому, кто будет составлять мою биографию, очень пригодятся мои тетради дневника» (С. 72).2 Не менее показательной является запись 26 октября 1914 г.: «По моему дневнику нельзя получить ясного представления о моей духовной жизни» (С. 65). Понятно, что «представление» должно было бы создаваться не у самой М. В. Нечкиной, а у кого-то иного, на чью долю выпала бы тяжелая задача реконструкции духовного облика автора дневников. А то, что ее личность обязательно должна оказаться кому-то интересной в дальнейшем, у Нечкиной-подростка сомнений не вызывало, как не появлялись они у достигшего известных степеней историка, то аккуратно перечислявшего в памятных записках работы, отраженные в служебных отчетах и по каким-то причинам там не отмеченные, то старательно затиравшего в старых записях отдельные выражения.
Из сказанного следует необходимость особой осторожности при обращении к некоторым оценочным суждениям автора дневников, в том числе и о самой себе. И, тем более, вряд ли стоило одно из таких замечаний представлять в качестве претендующего на литера-
2 Здесь и далее указания страниц публикации даются в тексте.
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
19
турное изящество заглавия всего тома. Название книги, видимо, заимствовано из записи 29 октября 1931 г., где в полном виде фрагмент выглядит так: «Редактировала карточки по истории пролетариата. Текущая работа в БСЭ. Масса, невероятно много текущей работы по библиографической комиссии. Нашла 7 редакторов! Бегала и мучилась, и работала невероятно. Очень долго была в библиографической комиссии» (С. 312). Реплика по поводу частного жизненного эпизода в названии тома возведена в ранг принципиальной оценки всей жизни. Сомневаемся, что это верно.
Весьма интересно Е. Р. Кураповой составлена вступительная статья, призванная представить читателю некий «образ в истории». На наш взгляд, основной положительной чертой написанного ею введения является воздержанность от оценки творчества М. В. Нечкиной. Археограф, видимо, хорошо осознавая сложность личности ученого, с одной стороны, как исследователя движения декабристов или деятельности Н. Г. Чернышевского, а с другой — как историографа, изучающего творчество В. О. Ключевского, не считая себя в достаточной степени компетентным во всех этих вопросах и не желая проговаривать от своего имени сказанное другими, просто опирается на суждения иных авторов, например, А. М. Дубровского о докладе М. В. Нечкиной «Почему Россия позже других вступила на путь капиталистического развития» (С. 23) или целого ряда историков о книге «А. С. Грибоедов и декабристы» (С. 26-27). То же явление наблюдается и в дальнейшем, когда цитируются рецензии И. А. Федосова на книгу «Восстание 14 декабря 1825 г.» (С. 33) или С. Б. Окуня на «Движение декабристов» (С. 35) и даже письма читателей публикаций, посвященных декабристам (С. 46-47). Тем самым обрисовывается восприятие трудов М. В. Нечкиной современниками из числа историков-профессионалов и не только, а на примере читательских посланий, пусть фрагментарно и косвенно, отношение к историческим событиям или памятникам в среде дилетантов.
Часть вводной статьи посвящена изложению принципов работы над публикацией, что позволяет, прежде всего, представить характер издаваемых материалов, среди которых наряду с привычными по форме дневниковыми записями содержатся и отдельные тетради с записями исключительно делового характера, иной раз ретроспективными, и даже еженедельники и карточки. Последнее обстоятельство, вероятно, существенно затруднило работу, тем более, что наличие записок, составленных по памяти за относительно длительный период, меняет характер публикуемого материала, коль поденные заметки сменяются мемуарными. В качестве примера приведем хотя бы тексты за 1927-1928 и 1955 годы, являющиеся не дневниками, а записями основных событий за год в целом, то есть неким подобием
20
Вестник «Альянс-Архео» № 6
мемуаров. Е. Р. Курапова оговорила разнохарактерность использованных материалов, заметив, что представленные ею тексты являются отчасти плодом реконструкции. Не можем не согласиться, что примененный археографом прием презентации записок М. В. Неч-киной является вполне оправданным, хотя и требует более точных указаний на особенности отдельных публикуемых фрагментов. Например, без дополнительных разъяснений трудно понять обратную хронологию записей при описании событий 1974 г. Некоторые недоумения возникают и относительно археографического оформления текстов. Так, в конце записи 5 октября 1976 г. в скобках читается: «Листки за 7-21 октября отсутствуют» (С. 546). Остается непонятным, кому принадлежит это замечание — М. В. Нечкиной или публикатору. Последний в других подобных случаях оговаривает отсутствие материалов в комментариях (например, С. 766).
Местами создается впечатление недостаточной вычитки текста, отсутствия корректуры. Если эпизодически встречающиеся опечатки не влияют на восприятие содержания и потому извинительны, то некоторые из них все же весьма досадны, поскольку оставляют возможность неоднозначного толкования. Например, между записями 22 и 24 февраля 1957 г. отдельным абзацем читается запись «февраля. Годичное собрание АН СССР» (С. 394). Предшествующая запись — 22 февраля — содержит тот же текст, то есть требуется дополнительно наводить справки о длительности академического мероприятия. В противном случае может создаться впечатление, что налицо случайное повторение текста. Еще пример: вряд ли М. В. Нечкина могла написать название французского журнала в читающейся в издании форме «Cahiers du mond rust et sovictique» (С. 403). И если это действительное авторское воспроизведение заглавия, то оно нуждается в соответствующем комментарии составителя, ибо оставляет недоумение по поводу степени усвоения М. В. Нечкиной столь важного для ее работы иностранного наречия.
Трудно поначалу без соответствующего пояснения во введении к публикации понять наличие заключенных в угловые скобки отточий (С. 61). Читателю остается гадать, то ли это пропуски в оригинале (утраты листов?), то ли пропуски публикатором каких-то «неудобных» фрагментов. Лишь впоследствии в примечании оговаривается, что таким образом отмечены именно исключенные при публикации записи.
В данном случае проявилась одна из важнейших проблем предания гласности материалов подобного рода — противоречие между необходимостью полноты издания памятника как исторического источника и желательностью соблюдения отдельной персональной тайны, причем не обязательно автора. Эту проблему, кажется, можно
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
21
было бы решить, отложив публикацию до той поры, когда не останется в живых ни одного из фигурантов, обнародование интимного не затронет уже ничьей личной жизни, а единственным интересом останется познавательный. Однако понятно и нетерпение, проявляемое археографами, стремящимися возможно скорее предоставить в распоряжение исследователей важный в научном смысле текст, как понятно и желание исследователей получить его же в изданном виде. Правда, исследователей много, тематика их занятий разнообразна, и кого-то из них неполнота публикации может не устроить.
Здесь необходимо задаться вопросом о смысле исключения отдельных фрагментов со сведениями интимного плана. Если подразумеваются интересы того лица, к которому эти сведения имеют непосредственное отношение, то его физическая смерть, кажется, снимает проблему ввиду отсутствия самого заинтересованного субъекта. При этом археографу содержание соответствующих фрагментов уже известно, то есть бывшее тайным для всех перестало быть таковым хотя бы для одного. Следовательно, опуская при публикации некие части текста, археограф как бы исключает себя из числа недостойных сокровенного знания. На самом же деле он, пусть неосознанно, всех, помимо себя самого, зачисляет в неспособные должным образом относиться к неким сведениям. Причем поступает он так, не учитывая мнения автора публикуемого им текста. Напомним, что этот последний, однажды записав некое сообщение и впоследствии не потрудившись каким-то образом уничтожить запись, заранее допускал возможность ознакомления с нею неопределенного числа сторонних глаз, то есть предвидел разглашение тайны. Стоит ли в таком случае археографу стараться быть более щепетильным, нежели сам автор дневника, купируя текст и вынуждая потенциального исследователя либо обращаться к оригиналу, либо заново предпринимать издание, теперь уже в полном виде? В обыденной жизни отсутствие достоверных сведений порождает слухи, в науке молчание источников приводит к необходимости догадок. Столь ли существенно различие?
Помимо прочего, необходимо учитывать и то обстоятельство, что автор публикуемого дневника, видимо, воспринимается археографом в качестве незаурядной личности, требующей особо бережного, учтивого, если угодно, обращения. Однако не стоит упускать из вида, что всякая исключительная личность в отдельных своих проявлениях предстает чем-то вполне обыкновенным и, следовательно, относящиеся к ней сведения могут быть использованы для воссоздания не «образа в истории», а образа в исторической повседневности. Интимное как уникальное либо останется самим собой, либо окажется распространенным явлением, в любом случае — историческим.
22
Вестник «Альянс-Архео» № 6
Тем самым, исключение отдельных, пусть даже кажущихся теперь малозначимыми фрагментов при публикации записок М. В. Нечки-ной, как и всяких других, представляется неверным и потому снижающим ценность издания в целом.
Наиболее уязвимой частью любой публикации в отношении степени полноты сообщаемых сведений являются комментарии. Сколь бы пространными они ни были, всегда появляется желание расширить их, вопреки стремлению удовольствоваться достаточным, распространить по содержанию до цельных самостоятельных исследований. Вовремя остановиться, ограничиться необходимым — важнейшая задача археографа, с которой Е. Р. Кураповой удалось успешно справиться. Занимая в рассматриваемом томе немногим менее двухсот страниц, этот раздел показывает, сколько усилий потребовалось предпринять, чтобы освоить огромный по объему, в том числе и остающийся неопубликованным материал. И при этом комментарии, содержащие массив дополнительных фактов, не утратили своей поясняющей функции, не превратились в отдельные очерки о событиях или людях. Можно даже отметить иной раз нарочитую, до крайности лапидарность. Примечательно, что некоторые из комментариев, вроде «Гераклит Эфесский (кон. VI — нач. V в. до н. э.) — философ», вольно или невольно отражают мнение составителя об историческом кругозоре предполагаемого читателя как весьма ограниченном. Нельзя не отметить, что в наиболее кратких комментариях отсутствует единообразие предлагаемых сведений. К примеру, о Л. В. Даниловой сказано, что она историк, но не указан даже год рождения (С. 675). Это можно было бы воспринять как обычный акт вежливости в отношении дамы, но несколькими страницами далее почему-то назван год рождения Р. А. Киреевой (С. 684).
Отмеченные недочеты или дискуссионные моменты, на наш взгляд, нисколько не способны повлиять на оценку труда Е. Р. Кураповой как замечательного явления в археографии последних десятилетий. Значимость же этой работы пока трудно оценить адекватно, поскольку только теперь, вследствие публикации, дневники М. В. Неч-киной оказываются доступными потенциальным исследователям, способным в перспективе использовать их данные для воссоздания целостной картины развития советской исторической науки. Дело ведь не только в том, что это просто дневники человека, вошедшего благодаря своим трудам в историю науки. Таких людей много, хотя и не все из них оставили свои «поденные записки». Дело, скорее, в том, что труды М. В. Нечкиной, сами составляя эпоху в исследованиях отдельных вопросов, писались в весьма своеобразное время, особенности которого, по уверению многих современных авторов, крайне негативно отразились на развитии науки. И если учитывать,
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
23
что на протяжении нескольких предшествующих десятилетий, напротив, подчеркивалось благотворное влияние тех самых явлений, кои теперь почитаются зловредными, то налицо существование прямо противоположных оценок одного и того же процесса, а следовательно, и необходимость проведения полноценных исследований с использованием максимального количества источников, среди которых, безусловно, свое место найдут и дневники М. В. Нечкиной.
Опубликованные в томе материалы, конечно же, позволят в подробностях реконструировать научную биографию выдающегося ученого. Но особенно интересным представляется возможность увидеть период становления Нечкиной-историка. В связи с этим стоит обратить особое внимание на записи 25-26 мая 1915 г., в которых содержатся заметки о размышлениях о законах истории (С. 70-71), или 9 августа того же года, повествующие о круге чтения (Г. Спенсер) и образе занятий (С. 73). Можно считать, что с самой ранней поры — времени выбора гимназисткой будущей профессии — М. В. Нечки-ной была свойственна приверженность к теоретическому осмыслению исторического процесса. Последнее невозможно без решения, в первую очередь, методологических вопросов, и смутное осознание этого отразилось в дневнике Нечкиной-студентки в записи 6 ноября 1919 г.: «Вся трагедия нашей науки состоит в том, что в ней масса противоположных мнений кажется одинаково возможной. В ней есть страшная возможность доказывать и утверждать противоположное. И сейчас же, во время записи, в мысли приходит вопрос о методологическом основании. Прямо тоска по методу поднимается в душе. И, главное, не по тому методу, который дается профессорами на практических занятиях, а по какому-то другому. Тот метод, который преподносят нам, дает возможность доказать противоположное. Я все это еще очень смутно сознаю, но знаю, что меня не удовлетворяет он, что мне хочется чего-то другого» (С. 103).3 И несколько далее
3 Интересным в связи с этим представляется очерченный спустя полстолетия эскиз фона эпохи: «Буржуазные историки все сильнее чувствовали несостоятельность старой, идеалистической методологии, ее ограниченность и бесплодие. Для реакционной буржуазной историографии тех лет характерно засилие антинаучных идеалистических теорий исторического процесса. Распространение солипсизма и агностицизма: подвергались сомнению возможность познания исторического прошлого и объективный характер человеческих знаний; отрицались историческая закономерность, причинность, взаимообусловленность и взаимозависимость явлений в природе и обществе; история изображалась как хаос явлений и событий, в который человеческий разум вносит определенный порядок; исторические явления подвергались психологизации; субъектом исторического процесса вместо общества в целом объявлялся отдельный человек с его индивидуальной психологией. Даже экономические процессы характеризовались с точки зрения психологии. Все большее
24
Вестник «Альянс-Архео» № 6
в этот же день: «Путь дальнейших занятий для меня ясен: сначала политическая экономия, потом теория исторического материализма, потом работа над сочинением не во имя составления ясного мнения о Покровском, Рожкове и других русских историках, а во имя утверждения методических приемов, по которым я тоскую» (С. 104).
Начав работать над собственным «сочинением» об историках, бывших в ее представлении сторонниками экономического материализма, М. В. Нечкина, естественно, вынуждена была обратиться к трудам материалистов-теоретиков. Обращает на себя внимание запись 8 февраля 1920 г. В этот день, окончив штудировать труд М. И. Туган-Ба-рановского, М. В. Нечкина, наряду с некоторыми другими книгами, лишь поверхностно знакомится с содержанием «К критике политической экономии» К. Маркса (С. 157). В последующие дни, прочитав несколько брошюр об историческом материализме, она 15 февраля заново перечитывает предисловие к книге К. Маркса (С. 158). Уже неделю спустя М. В. Нечкина обращается к «Анти-Дюрингу» Ф. Энгельса, отмечая необходимость в дальнейшем перечитать его заново, а во второй половине февраля-марте немало времени уделяет знакомству с трудами К. Маркса, Ф. Энгельса, А. Лабриолы, К. Каутского, П. Лафарга и Г. В. Плеханова, изучая и работы критиков марксизма, то есть рассматривая предмет с разных сторон и одновременно признаваясь в личной ненависти к трудно усвояемой логике (С. 160). Видимо, считая себя достаточно компетентной в учении исторического материализма, М. В. Нечкина уже в середине апреля пишет статью «Взгляд Маркса и Энгельса на историю», в мае появившуюся на страницах журнала (С. 163). Летом М. В. Нечкина, помимо работ специалистов-историков, читает сочинения В. И. Ленина, Г. В. Плеханова и Э. Бернштейна, то есть продолжает знакомиться, в том числе, и с теоретическими основами марксизма.
Несомненно, М. В. Нечкина работала с интересом, и ей казалось, что перед нею развертываются некие перспективы, о чем свидетельствует, в частности, запись 21 июня 1920 г.: «Для меня открылся в истории целый мир после знакомства с экономическим материализмом. Я как будто прозрела. Я поняла, что такое процесс, и увидела его там, где раньше видела или пустоту, или личность» (С. 113114).
Стоит заметить, что освоение теории марксизма проходило у М. В. Нечкиной без какого-либо внешнего принуждения, исклю-
распространение получали религиозно-этические теории и объяснения исторического процесса» (Алексеева Г. Д. Октябрьская революция и историческая наука в России (1917-1923 гг.). М., 1968. С. 207).
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
25
чительно в силу осознания насущной необходимости. Приведенные записи относятся к периоду, когда новая власть еще не оказывала сколько-нибудь серьезного влияния на формирование университетских программ. Только в 1920 г. появляется первый декрет об учебных планах, 4 марта 1921 г. будет издан декрет о научных минимумах, а 1 ноября 1922 г. — об обязательных дисциплинах, преследовавшие цель утверждения в высшей школе марксизма как новой научной методологии. Необходимым же для М. В. Нечкиной изучение трудов К. Маркса, Ф. Энгельса и их последователей оказывалось не только и не столько ввиду поставленной задачи написания работы на означенную тему, сколько стремлением усвоить теорию исторического процесса, что и нашло отражение в ее дневниковых записях.
Однако освоение теоретического материала оказалось связано со многими трудностями, даже помимо отмеченной самой М. В. Неч-киной ненависти к логике. Видимо, «прозрение» иной раз было лишь кажущимся, а прочтение соответствующих книг не всегда означало адекватное восприятие их содержания. Так, в ночь на 1 августа 1920 г. М. В. Нечкина записывает: «Думала ... о том, что нового внесено в историческую схему последователями экономического материализма, написала 3 листа мыслей» (С. 174). Очевидно, что даже после подготовки статьи об исторических воззрениях Маркса и Энгельса стремление осмыслить марксистскую историческую теорию не оставляет ее автора, хотя нельзя не заметить, что М. В. Нечкину больше интересует теперь не метод, а некая схема, которая, если буквально следовать тексту ее записи, уже существовала и лишь дополнялась «материалистами». Последнее позволяет усомниться в том, что М. В. Нечкина действительно полностью понимала идеи, нашедшие отражение в прочитываемых ею книгах.4
22 декабря 1922 г. М. В. Нечкина записала: «Прочла отдел о государстве в „Справочной книжке марксиста" Чернышева (изд. 2-е, 1917) и вообще просмотрела всю книгу. Боже, до чего убого в науке все то, что исходит от марксизма!» (С. 241). Категоричность выражения не позволяет думать, что эпитет «убого» касается лишь работы некоего Чернышева. Напротив, таковым объявлено все, что исходит от марксизма, что трудно согласуется с отмеченными ранее восторгами по поводу уяснения сути исторического процесса.
Можно лишь догадываться, относились ли к числу «убогих» сочинения самих К. Маркса и Ф. Энгельса, но некоторые суждения М. В. Нечкиной в ее дневниках заставляют, по меньшей мере, усом-
4 Заметим, что о том же говорит и неразличение экономического и исторического материализма, свойственное в то время многим, в том числе и М. В. Нечкиной.
26
Вестник «Альянс-Архео» № 6
ниться в том, что она воспринимала истинное их содержание. Еще 13 октября 1922 г. она записала, что в разговоре с Ю. Н. Фармаков-ским о правовом государстве узнала «много интересного о новой французской школе, смотрящей на государство как на „организацию публичных служб“ (подчеркивается социально-служебная роль государства, следовательно, направление биологическое)» (С. 232). Интересным и, очевидно, новым М. В. Нечкиной показалось суждение о государстве как «организации публичных служб», хотя с таким взглядом на государство она уже встречалась и ранее.
Из дневниковых записей явствует, что 22-27 февраля 1920 г. М. В. Нечкина читала «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса (С. 158-159). Однако именно в «Анти-Дюринге» находим интересное место: «...Вместе с различиями в распределении возникают и классовые различия. Общество разделяется на классы — привилегированные и обездоленные, эксплуатирующие и эксплуатируемые, господствующие и угнетенные, а государство, к которому стихийно сложившиеся группы одноплеменных общин в результате своего развития пришли сначала только в целях удовлетворения своих общих интересов (например, на Востоке — орошение) и для защиты от внешних врагов, отныне получает в такой же мере и назначение — посредством насилия охранять условия существования и господства правящего класса против класса угнетенного».5 Совершенно очевидно, здесь раннее государство рассматривается именно как структура, призванная удовлетворять общие интересы, то есть играть «социально-служебную роль».
Допустим, это замечание Энгельса осталось незаметным и незамеченным для М. В. Нечкиной вследствие торопливости при чтении (первые два раздела «Анти-Дюринга» она прочитала в течение одного дня). Зато далее в «Анти-Дюринге» содержится более пространное рассуждение, не обратить внимание на которое трудно: «Какими люди первоначально выделились из животного (в более узком смысле слова) царства, такими они и вступили в историю: еще как полуживотные, еще дикие, беспомощные перед силами природы, не осознавшие еще своих собственных сил; поэтому они были бедны, как животные, и не намного выше их по своей производительности. Здесь господствует известное равенство уровня жизни, а для глав семей — также своего рода равенство общественного положения, по крайней мере отсутствие общественных классов, которое наблюдается еще и в первобытных земледельческих общинах позднейших культурных народов. В каждой такой общине существуют с самого начала известные
5Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. М., 1961. С. 152.
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
27
общие интересы, охрану которых приходится возлагать на отдельных лиц, хотя и под надзором всего общества: таковы — разрешение споров; репрессии против лиц, превышающих свои права; надзор за орошением, особенно в жарких странах; наконец, на ступени первобытно-дикого состояния — религиозные функции. Подобные должности встречаются в первобытных общинах во все времена, — так, например, в древнейших германских марках и еще теперь в Индии. Они облечены, понятно, известными полномочиями и представляют собой зачатки государственной власти. Постепенно производительные силы растут; увеличение плотности населения создает в одних случаях общность, в других — столкновение интересов между отдельными общинами; группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда и учреждение органов для охраны общих интересов и для отпора противодействующим интересам. Эти органы, которые в качестве представителей общих интересов целой группы общин занимают уже по отношению к каждой отдельной общине особое, при известных обстоятельствах даже антагонистическое, положение, становятся вскоре еще более самостоятельными, отчасти благодаря наследственности общественных должностей, которая в мире, где все происходит стихийно, устанавливается почти сама собой, отчасти же благодаря растущей необходимости в такого рода органах, связанной с учащением конфликтов с другими груп-пами».6 Наконец, на следующей странице все та же мысль высказывается в предельно концентрированном виде: «...в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции и что политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло».7
Все это проскользнуло мимо внимания М. В. Нечкиной, из чего становится ясным ее весьма поверхностное ознакомление с сочинением Ф. Энгельса, как, впрочем, и с трудами других представителей того же течения общественной мысли. Следовательно, наличие искреннего интереса, усилия, направленные на освоение соответствующей теории, насыщение собственных работ ссылками на издания текстов определенных теоретиков, даже написание специального посвященного им собственного сочинения еще не означали, что начинающий свой научный путь историк превращался не просто в сторонника этой теории, а в подлинного марксиста, как все то же самое не говорит о марксизме и любого иного историка. Однако сказанное
6 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. С. 183-184.
7 Там же. С. 184.
28
Вестник «Альянс-Архео» № 6
свидетельствует в пользу мнения о наличии у М. В. Нечкиной стремления к овладению марксистской теорией, по меньшей мере, в том виде, в каком она ее понимала. О том же говорят и факты научной биографии М. В. Нечкиной.
Уже завершив работу над книгой, М. В. Нечкина уделит немало внимания работам К. Маркса, Ф. Энгельса и их последователей, что найдет отражение в ее восторженном замечании об отношении к В. И. Ленину, М. Н. Покровскому и П. И. Стучке (С. 264,8 613-614). В дальнейшем она напишет специальную, отличающуюся оригинальностью темы работу о «Капитале» К. Маркса, в которой, в частности, можно прочитать: «Подзаголовок его — „Критика политической экономии" дает замысел этой борьбы с буржуазным миром. Цель — не только обосновать новую систему, а разрушить старую и обосновать новую, камня на камне не оставить от псевдонаучных апологий буржуазного мира. Маркс не торопится к выводам, он знает, что успеет до них дойти. Он будет железной волей своей логики вести к нему читателя. Он сначала будет показывать, потом доказывать, но показывать с такой убедительностью, что вывод в вашей голове будет готов раньше, чем его даст вам Маркс. Он сольет ваше мышление со своим и, как лодка, привязанная к кораблю, вы поплывете туда, куда поплывет корабль».9 Вряд ли стоит сомневаться, что в этих словах М. В. Нечкиной отразилось ее собственное образное впечатление, создавшееся при чтении «Капитала». Такое эмоциональное восприятие прочитываемого, в свою очередь, свидетельствует о живом интересе читателя к лежащему перед глазами тексту.
Благодаря такому интересу М. В. Нечкиной удается подметить некоторые тонкости в выражениях К. Маркса. Например, она обращает внимание на то, что, говоря о первоначальном накоплении капитала, Маркс в самом заглавии подчеркивает неверность обозначения процесса. «...Развертываются, — пишет М. В. Нечкина, — картины этого „накопления“ — ограбление крестьян, экспроприация земли, средств производства. Хорошо „накопление"! Маркс иронически в заглавии ставит „так называемое". Не все интерпретаторы Маркса заметили и оттенили эту иронию (например, Каутский не передал иронии в своем „Экономическом учении")».10 Последнее замечание об интерпретаторах Маркса показывает осмысленно критическое восприятие как анализируемого сочинения, так и «коммен-
8 Эта страница с упоминанием В. И. Ленина не приведена в именном указателе (С. 806), что заставляет подозревать в нем и другие неточности.
9Нечкина М. В. Литературное оформление «Капитала» К. Маркса. М., 1932. С. 59.
10 Там же. С. 77.
Кистерев С. Н. К изданию дневников М. В. Нечкиной
29
тариев» к нему. М. В. Нечкина тем самым выступает уже не верхоглядом, вскользь ознакомившимся с некоей теорией, но специалистом, способным оценить соответствие сторонних суждений по поводу отдельных положений этой теории. О последнем свидетельствует и практически синхронная книжному тексту дневниковая запись 20 января 1931 г.: «Прочла статью Покровского в № 18-19 „Исто-рика-марксиста“ об образовании Московского государства (по-моему, подход к вопросам национальности не вполне ленинский и есть своеобразная переоценка национального момента)» (С. 294).
Насколько в дальнейшем исторические построения М. В. Нечки-ной будут соответствовать положениям марксистской теории, предстоит установить исследователям ее творчества, и опубликованные дневниковые записи, несомненно, окажутся весьма полезными в их работе. Однако уже теперь можно отметить, что те же записи являют собой ценный источник сведений о пути формирования научных воззрений будущего историка, в том числе и теоретических оснований этих воззрений.
Считается, что научная карьера, понимаемая как достижение каких-то должностей и званий, в советскую эпоху напрямую зависела от принадлежности к правящей в то время партии.11 Это мнение, странным образом исходящее от людей, хорошо знающих реальную ситуацию, легко опровергается простой справкой из биографий видных историков, удостоившихся академических степеней и значительных административных постов, в том числе и М. В. Нечкиной, беспартийного члена двух академий. Тем более интересно, что и обращение к марксистской теории у такого беспартийного историка происходило вследствие внутренней потребности, а не в соответствии с требованиями партийных инстанций. Последнее заставляет более внимательно и непредвзято подойти к изучению формирования считающегося марксистским направления в советской историографии, основываясь не на заранее сформировавшемся мнении, а на данных, полученных из анализа сведений разнообразных источников, в том числе и личных материалов, подобных дневникам М. В. Нечкиной.
Кажется, мы несколько увлеклись одной из тем, которыми позволяет заняться введение в широкий оборот дневников крупного ученого, и как бы отдалились от рассмотрения собственно их публикации. Однако именно это увлечение показывает, насколько полезное для историографов дело совершено Е. Р. Кураповой, чей труд обязательно окажется востребованным, что и станет высшей из возможных оценок.
11 См., например: Маяк И. Л. Елена Сергеевна Голубцова (1921-1998) // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 3. М., 2004. С. 31.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ААЭ
АЕ
ВИ
ГБЛ
ДАИ
ЗОР
ОФР
ПЛДР
ПСРЛ
РД
РИБ
СГГД
Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук
Археографический ежегодник Вопросы истории
Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина
Дополнения к Актам историческим, собранным и изданным Архнеогра-
фическою комиссиею
Записки Отдела рукописей
Очерки феодальной России
Памятники литературы Древней Руси
Полное собрание русских летописей
Русский дипломатарий
Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комис-сиею
Собрание государственных грамот и договоров
