CC BY
64
УДК 128; 130.2
С. А. Лишаев* К ФЕНОМЕНОЛОГИИ ЗРЕЛОСТИ*
Возрастная специфика зрелости описывается с позиций философской герменевтики. Зрелость рассматривается как возраст самоопределения человека в ходе исполнения долговременных целей. Ключевое место в описании и истолковании зрелости занимает анализ соотношения ситуативного и надситуативного временения Dasein. Показано, что внутренняя динамика зрелости определяется взаимодействием привычки, организующей повседневность по модели циклического времени, и надситуативного временения, воспроизводящего логику линейного времени.
Ключевые слова: возраст, философия возраста, зрелость, ситуативное временение, надситуативное временение, возрастное время, линейное время, циклическое время, привычка, самоопределение.
S. A. Lishaev ON PHENOMENOLOGY OF MATURITY
The article regards age peculiarity of maturity from the standpoint of the philosophical hermeneutics. Maturity is recognized as an age of self-determination of a man during the implementation of his long-term purposes. I have tried to describe and interpret maturity mainly by the analysis of the relation between situational and oversituational temporality of Dasein. It turned out that habit organizes everyday life into the pattern of cyclic time, oversi-tuational temporality reproduces linear time in it, and their interaction is thereby a fact that determines the inner dynamics of maturity.
Keywords: Age, philosophy of age, maturity, situational temporality, oversituational temporality, age time, linear time, cyclic time, habit, self-determination.
В философских медитациях на тему возраста зрелость занимает одну из последних позиций в списке исследовательских приоритетов. В этом отношении ее можно сравнить только с младенчеством и ясельным детством.
* Лишаев Сергей Александрович, доктор философских наук, профессор, Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королёва (Самарский университет); lishaevs@bk.ru
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РФФИ научного проекта № 15-03-00705 («Философия возраста в горизонте герменевтической феноменологии»).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3
95
Недостаток интеллектуальных инвестиций в аналитику зрелости определяется ее относительной (по сравнению с другими возрастами) беспроблемностью. В этом периоде жизни человек достигает максимума самостоятельности и дееспособности. Общество в целом и научное сообщество в частности занято возрастами периодами до и после зрелости. Оно интересуется возрастными формациями, в которых человек или еще не достиг автономии (детство), или не установился в жизни (молодость), или в какой-то мере утратил автономию «по возрасту» (старость). То, что не беспокоит, не привлекает к себе внимания.
Зрелость находится на периферии не только общественного, но и индивидуального самосознания. Внимание к возрасту напрямую зависит от того, в какой мере он ограничивает исполнение желаний. Если на пути желания стоит возраст, человек обращает на него внимание, размышляет о нем, предпринимает попытки изменить вмененную ему обществом возрастную идентичность («я уже взрослый!», «я еще не старый...»). В периоды до и после зрелости возраст не исчезает из поля зрения человека, он постоянно дает о себе знать: «мама помоги мне, у меня не получается!», «рано еще тебе по ночам гулять!», «надо было раньше этим заниматься!». Если возраст не препятствует реализации желаний (как, по большей части, это бывает в зрелости), люди о нем вспоминают редко. В годы зрелости возрастные ограничения уходят на второй план. О своем возрасте люди расцвета задумываются лишь тогда, когда проходят через кризисные моменты в бытии-зрелым (переход от молодости к зрелости, кризис среднего возраста, приближение старости).
Но есть еще одна причина, по которой зрелость не привлекает к себе философского внимания. Человека среднего возраста философы склонны отождествлять с «человеком вообще». Когда говорят о человеке, о его сущности и существовании, то обычно имеют в виду, во-первых, взрослого человека, и, во-вторых, взрослого человека «в расцвете сил». С другими возрастами представление «о человеке вообще» не связывается. Их воспринимают в качестве особых формаций человеческого как раз потому, что они заметно отличаются от зрелости как образа полноты человеческого существования. Если детство и молодость воспринимаются как подготовка к жизни, а старость — как «период дожития», то только зрелость отождествляется с человеческой жизнью как таковой. Вот почему возрасты до и после зрелости привлекают к себе больше внимание психологов, социологов и философов, чем она. О зрелости если и вспоминают, то попутно, когда изучают детство, молодость и старость, поскольку любой из возрастов принято сопоставлять со средним возрастом. Понятием «зрелость» при этом пользуются так, как если бы специфика зрелости давно изучена и хорошо известна. Но на деле ситуация обратная: как особый возраст зрелость исследована хуже других возрастов и ее анализ является одной из приоритетных задач философии возраста.
На сегодняшний день философы тематизируют зрелость в основном в тех случаях, когда анализируют возрастную структуру жизни в целом. (Наиболее подробные экскурсы в проблематику зрелости можно найти в работах В. И. Красикова [3, с. 36-40], а также в монографии К. С. Пигрова и А. К. Секацкого [6, с. 127-151]. У В. Красикова есть также небольшая работа, посвященная кризисным явлениями второй половины зрелости [2, с. 120-147]. В монографии
Е. В. Косиловой собственно зрелость не рассматривается [1, с. 22-113]. Речь в ней идет преимущественно о взрослении, об отличии детской установки от взрослой. При этом различия между взрослостью и зрелостью автор не проводит.) В этой статье мы проведем исследование зрелости, исходя из анализа специфики временения Dasein в среднем возрасте.
1. Темпоральная конструкция зрелости как возрастного расположения Присутствия (Dasein)
Обычно зрелость определяют через понятия автономии, ответственности и продуктивности. Зрелый человек отвечает не только за себя, но и за других людей, а его этос характеризуется такими качествами, как конструктивность и продуктивность. Эти характеристики зрелости верны, но абстрактны. Для более глубокого понимания специфики зрелости необходимо проанализировать ее темпоральную конституцию. Проведение такого анализа требует (в рамках развиваемой нами концепции) остановиться на кратком описании уровней временения Dasein, поскольку разноуровневость временения имеет существенное значение для понимания особенностей среднего возраста [см. 4, с. 46-55].
Уровни временения (необходимое отступление). Уровень, на котором Dasein овременяет свое существование, определяется тем, что в данный момент переживается им в качестве настоящего, т. е. того, что именно продолжается, длится, к чему приурочены прошлое и будущее. В качестве настоящего может переживаться этот вот час (то, что происходит сей-час, в данный момент), а может и то, что происходит «сегодня», «на этой неделе», «сейчас, пока я работаю в этой компании», «теперь, пока я молод» и т. д. В пределе персональное теперь (настоящее) может быть расширено до размеров жизни в целом. «Теперь, пока я жив» включает в себя жизнь от рождения до смерти.
В исследовании возрастной структуры мы исходим из необходимости различать ситуативный и надситуативный уровни временения. Ситуативное временение — временение малого радиуса действия, осуществляя которое, человек остается зависимым от ситуации, воздействующей на него непосредственно, здесь и теперь. Надситуативное временение отрывает человека от текущего момента и позволяет ему, отправляясь от задуманного в воображении или от удержанного в памяти, осознанно и целенаправленно воздействовать на ситуацию и ситуативное временение.
Детство определяется несформированностью или не полной сформи-рованностью временения как способа существования Dasien. Оно или еще отсутствует (младенчество и ясельное детство), или остается ситуативным, не развернутым по величине до размерности жизни в целом. Взрослость, которую мы разделяем на возрасты второго уровня (молодость, зрелость и старость (подробнее см. [5, с. 66-76]), маркирует появление способности к надситуа-тивному временению. Доминирование одного из векторов надситуативного времени по величине определяет темпоральную конституцию каждого из трех возрастов в зрелости. В молодости доминирует надситуативное будущее, в зрелости — настоящее, в старости — прошлое. Доминирующее время мы называем возрастным временем.
Когда мы сопоставляем текущий возраст с прошлыми и будущими возрастами, временение осуществляется в границах жизни в целом. Надситуативное временение на данном уровне определяется нами как возрастное. В его рамках возрастные прошлое-настоящее-будущее исчерпывают собой размерность жизни как предельной для индивида формы настоящего (по отношению к жизни-как-настоящему прошлым будет время до начала жизни (время предков), а будущим — время после ее окончания (время потомков). Применительно к зрелости как предмету нашего интереса на возрастном уровне временения она (в качестве настоящего) соотносится с детством и молодостью (прошлое), а также со старостью (будущее). Специфику зрелости как возраста определяет то, каким образом в ее границах происходит взаимодействие ситуативного и надситуативного временения.
Под знаком настоящего. Настоящее — возрастное время зрелости. Если в молодости доминирует будущее время («надежды юношей питают»), то в зрелости — настоящее, которое превосходит свои прошлое (детство, молодость) и будущее (старость) как по величине, так и по экзистенциальной значимости (все самое важное в жизни происходит теперь, в большом настоящем зрелости). Возрастное настоящее теряет свою переходность. «Самое главное» не связывают теперь с предстоящим возрастом, как это было в молодости, когда открытое и обширное будущее делало настоящее транзитным временем поисков, проб, увлечений и приключений. В молодости человек живет с ощущением, что впереди у него почти вечность и можно жить широко, размашисто: искать, ошибаться, менять увлечения, круг общения, набираться опыта и впечатлений, сознавая, что потом для этого уже не будет времени. В среднем возрасте все иначе. Здесь цели людей не связаны с возрастным будущим; они погружены в надситуативное настоящее и насквозь его пронизывают. Это цели-в-процессе-исполнения. Настоящее определяет возрастное самочувствие и возрастной этос; зрелые люди относятся к настоящему всерьез.
Если в молодости ее экзистенциальный профиль определяют еще не реализованные возможности, то профиль зрелости определяет действительность, перевод замысла в действие и в то, что в нем производится. Человек средних лет не ожидает «счастливого случая», который внесет ясность в его будущее и не пробует силы на разных поприщах, он и озабочен исполнением задуманного (в традиционном обществе — исполнением заданного-порученного Богом, общиной, родителями). Определение самости в годы зрелости уже нельзя перенести «на потом», но еще рано искать в прошлом. Здесь возрастные будущее и прошлое зависят от настоящего, от того, что происходит теперь, когда есть силы и время для осуществления экзистенциального проекта (или, в традиционном обществе, для осуществления того, к чему ты предназначен).
Возрастное будущее зрелости (старость) не определяет настоящее содержательно, со стороны целей, не придает деятельности направленность. Будущее здесь — это отрицание настоящего, отрицание всего того, чем живет зрелый человек, что наполняет его жизнь содержанием, что делает ее осмысленной. Возрастное будущее воспринимается как граница настоящего, граница исполнения принятых на себя обязанностей и реализации долговременных целей. Будущее зрелых — это время, когда многого из того, что теперь хочет-
ся и «можется», уже не захочется, и когда многое из того, что захочется, «не сможется». Старость, ее привычки и предпочтения, содержание прошедшей жизни, которое она обдумывает, о котором она рассказывает, определяются в зрелости. Сознание временной (возрастной) границы исполнения больших целей побуждает к безотлагательному действию. При таком раскладе будущее (в содержательном отношении) зависит от настоящего, а не наоборот, как это было в молодости.
С возрастным прошлым зрелый человек находится в постоянном взаимодействии, но оно над ним не довлеет. Прошлого у него больше, чем в молодости, и зрелому есть, что вспомнить: он многое испытал и многое знает о жизни. Наивность и восторженность остались в прошлом, а способность к продуктивному воображению (в молодости очень богатому) сохранилась на довольно высоком уровне, хотя и ограничена теперь рамками прошлого опыта и долгосрочными планами. И чем ближе становится старость, тем беднее становится воображение, тем больше оно ограничено знаниями и опытом.
Хотя ориентиры зрелости обусловлены выбором, сделанным в последний период молодости, направление движения само по себе не может предопределить ни меру исполнения намеченного, ни его форму. Вопросы о том, что, как и когда делать, чтобы исполниться в горизонте больших целей, — это те вопросы, ответы на которые прошлое (молодость) подсказать не может. Долговременные формы, организующие повседневную жизнь зрелых людей, выстраиваются ими для себя впервые, хотя при их создании учитывается и опыт молодости, и опыт других людей (родителей, родственников, знакомых, героев прочитанных книг и т. д.).
Зрелый человек связывает прошлое (детство, молодость) с настоящим (зрелость) и будущим, подшивая их к своим долговременным целям. Ни прошлое, ни будущее не замкнуты на самих себя, они сфокусированы на настоящем и требуют действия: «Здесь Родос, здесь прыгай!».
2. Игра в долгую (линейное и циклическое время в темпоральном раскладе зрелости)
Неустранимое стремление взрослого человека к осмысленной жизни, к жизни в режиме для-чего-бытия (в режиме значимости, в режиме для-того-чтобы), определяется его способностью к овременению собственного существования и сознанием собственной смертности. Цели и смыслы потому волнуют человека, что он знает о своем конце.
Вовлеченность в исполнение долговременных целей и осмысленность существования. Возрасты взрослости отличаются друг от друга тем, в каком временном измерении размещаются большие цели, соотнесенность с которыми делает бытие-в-мире осмысленным. В молодости большие цели и «великие свершения» вложены в возрастное будущее, и молодой человек чувствует, что его жизнь не бессмысленна за счет открытого для него «почти бесконечным» будущим темпорально-смыслового кредита. Чувство осмысленности жизни подпитывается представлениями о собственной уникальности и значительности, которые потом, в будущем, непременно себя проявят и утвердят. В чем именно обнаружит себя величие его «я», для молодого человека не вполне ясно:
большие цели и образы будущего туманны и изменчивы. Однако это не мешает (скорее, способствует) жизни на проценты от пусть пока и не вполне ясного, но, несомненно, значительного будущего. Именно великое и туманное будущее на горизонте придает осмысленность всему, что происходит теперь (все это «не зря», все «пригодится», все имеет значение для великого будущего, даже если пока и не вполне ясно, каким оно будет).
С годами величина будущего уменьшается, и с какого-то момента оно перестает обеспечивать Dasein смысловым кредитом самим фактом своей обширности. Будущее утрачивает способность удерживать цель без ее определения, фиксации и — главное — подкрепления конкретными действиями, удостоверяющими, что «процесс пошел», что цель исполняется, и жизнь, стало быть, «проходит не зря», она отнесена к значительной и далекой цели. Зрелость, собственно, и начинается тогда, когда темпорально-смысловая благодать не подкрепленного делами будущего иссякает, и человек вынужден учиться жить настоящим как временем постепенного исполнения цели. В зрелости большие цели принадлежат не будущему, а большому (возрастному) настоящему. Здесь будущее — это прежде всего не будущий возраст, а будущее внутри зрелости, будущее, вписанное в возрастное настоящее. Осмысленность жизни «добывается» зрелыми через следование принципам и через упорство работы над исполнением долговременных целей. Зрелость — это вовлеченность в процесс перевода возможного (цели) в действительное, придание жизни соответствующего им образа. Воля к осмысленности присутствия побуждает людей средних лет добиваться таких результатов деятельности, которые могли бы получить (в той ли иной мере) общественное признание и удостоверить для них оправданность их усилий. Осмысленная жизнь в зрелые годы — это результат отнесенности ситуативного настоящего (того, что свершается) к целям, которые исполняются.
Занимаясь чем-то ради достижения соотнесенных с базовыми принципами и отдаленными целями результатов, зрелый человек самоопределяется и превращается из «непонятно кого» в кого-то: в хозяина, хозяйку, врача, строителя, ученого, мать и т. д. Он исполняется через то, чем занят, через то, во что вовлечен.
Вовлеченность гарантирует занятость и отсутствие скуки; вопрос о том, чем заполнить день, для зрелого человека — в целом — не актуален (но этот вопрос — один из болезненных вопросов молодости и, по иным причинам, старости). Проблема зрелости в другом: где найти силы и время, чтобы сделать то, что надлежит, и сделать это хорошо? Зрелость — это максимальная занятость, максимальная вовлеченность в происходящее, это следование принципам и целям как условие выявления смысла собственного существованию. Зрелость, как справедливо замечает В. Красиков, это «хлопоты» [3, с. 40-41].
Надситуативное (возрастное) время и длинная воля. Возрастному времени зрелости, вместившему в себя большие цели и смыслы, соответствует длинная воля. Долговременные цели, длинная воля и надситуативное временение — вот что необходимо для полной зрелости всерьез. Возрастное время зрелости прошито длинной волей, удерживающей его как содержательно-смысловое единство. То, насколько длинной и сильной окажется эта воля,
зависит от многого: от витального потенциала, от того, соответствуют ли натуре данного человека избранные им цели и пути их достижения, от уровня сложности и значительности принятых к исполнению решений (от того, в какой мере эти цели способны воодушевить человека, подвигнуть его к труду самопреодоления). Если ориентиры безусловны, а их притягательность велика, это помогает удерживать под контролем ситуативное временение повседневности достаточно долгое для реализации целей время.
Чтобы продвигаться вперед в исполнении взятых на себя обязательств, человек должен постоянно корректировать происходящее на ситуативном уровне, сверяя его с базовыми (религиозными, моральными, идеологическими) принципами и с большими целями своей жизни. Тот, кто с этим справляется и продвигается к своей цели, того можно назвать сувереном, человеком длинной воли.
(Краткое отступление. Не стоит при этом забывать, что не все зрелые люди — это люди больших целей и длинной воли. И хотя у всех людей с какого-то момента жизнь (занятия, круг общения, интересы) стабилизируется и фокус внимания смещается к настоящему, не у всех этот переход связан с выбором долговременной цели (целей) и не все способны упорно работать над ее (их) реализацией, даже если цели были поставлены. Есть люди, у которых длинная воля слаба или отсутствует. Они живут по ситуации, подчиняясь логике обстоятельств, влиянию близких, общественным запросам и т. п. Надситуативное временение в их исполнении не подключено к силовой установке длинной воли. Их мечты — всего лишь мечты, их планы — только планы. Короткая воля позволяет им плыть по течению и адаптироваться к меняющимся обстоятельствам (это получается у них даже лучше, чем у людей с длинной волей), но не позволяет им идти собственным путем, создавать условия для реализации долговременных целей и вносить в окружающий мир что-то от себя лично. Люди короткой воли переходят от поисков и ожидания счастливого случая, от проб и ошибок к исполнению того житейского содержания (к определенной области приложения персональных усилий), которое сложилось «само собой» («волей случая», в результате множества разнонаправленных действий и стечения обстоятельств). Жизнь таких людей стабилизируется и обретает определенность по той же причине, по которой «успокаивается» налитое в бокал шампанское. Время молодости прошло, они «перебесились», «нагулялись» и вот — «остепенились». Люди короткой воли, как и все зрелые люди, живут не мечтами, а делами, но действительность выходит для них на первый план не благодаря стремлению к целям, а благодаря мало-помалу опутавшим их обязательствам, так что их воля руководствуется целями, продиктованными ситуацией и надситуативным временением «средней дальности», извлекающим свои цели из того, что есть в наличности (возможности роста, которые надо использовать, исходя из обстоятельств, сложившихся на работе и т. п.))
Человеку, реализующему долгосрочный проект, приходится отсекать боковые побеги «лишних» с точки зрения реализации долговременных целей возможностей. Надситуативное временение с доминантой на возрастном настоящем требует двойной аскезы: аскетической практики возобновляемых (вопреки усталости и лени) усилий, направленных на исполнение того, что
не скоро даст заметные результаты, и отказа от «боковых» («левых») возможностей в пользу возможностей «правых», согласующихся с долговременными целями.
В своем акме человек открыт как для соблазнов молодости (новые знакомства, увлечения, очарования, заманчивые предложения и неожиданные перспективы), так и для искушений нестарой старостью (отойти от дел и наслаждаться покоем, пожить «для себя», пока есть силы). В первой половине зрелости чаще приходится противостоять соблазнам молодости (вовремя оставить молодое молодым не просто). Во второй половине к соблазнам молодости добавляется соблазн преждевременного освобождения от целей и обязательств («Зачем стараться, зачем мучить себя, если того, что я делаю, люди не ценят! А я так устал, я так хочу отдохнуть!»).
Отделяя главное от второстепенного, человек овладевает своими желаниями и временем ради сохранения верности данному — себе, другому человеку, Богу — слову. Быть свободным — значит жить в соответствии с поставленными перед собой целями и достигать их вопреки искушениям и соблазнам.
Помимо обеспечения условий для управления «курсовой устойчивостью» (отслеживания траектории движения к цели по звездам принципов) и контроля над ветвлением возможностей надситуативное временение выполняет также функцию стрекала, сбивающего сонливость и побуждающего к бодрствованию. Надситуативное (возрастное) временение, во-первых, заставляет не расслабляться даже тогда, когда, казалось бы, вполне можно расслабиться и ни о чем не беспокоиться (когда обстоятельства не понуждают к немедленному действию), и, во-вторых, побуждает к тому, чтобы делать то, что делается, не механически, а с максимальной собранностью, осознанностью и самоотдачей.
Появление экзистенциальной «сонливости» — одно из неизбежных следствий вступления в пору зрелости. Стабилизация жизни вокруг долговременных целей и формирование на этой почве комплекса привычек весьма к этому располагают. Одни привычки складываются сами, другие — формируются осознанно, в соответствии с принципами и целями. Среди первых встречается немало сорных привычек, то есть таких, которые не способствуют исполнению принципов и реализации целей или даже препятствуют этому. Диван, домашние тапочки, отклонение от курса ради подвернувшейся (и хорошо оплачиваемой)«халтуры», ради минутного удовольствия или одобрительных криков публики мешают осуществить задуманное, исполнить и исполниться самому. Нередко «тапочки» (ситуативное временение, организованное сорными привычками) и/или соблазн получения быстрого результата оказываются сильнее воли, устремленной к далекому горизонту. Выношенные в молодости замыслы и мечты о значительном будущем замещаются более простыми («низовыми»), но действенными мотивами (хрестоматийный пример такого замещения дает рассказ А. П. Чехова «Ионыч»).
Линейное и циклическое время (цели и привычки). В разноуровневом временении зрелости надситуативное временение воспроизводит представление о линейном времени (линейное время связано с сознанием конечности жизни, оно апеллирует к долговременным целями и длинной воле). Сознание невозвратимости проживаемых мгновений, невозможности вернуться в про-
шлое, исправить ошибку, сделать в будущем то, что не было сделано в свое время — это и есть линейное время на уровне возрастного сознания.
Линейное время находится в сложных, противоречивых отношениях с циклическим временем, с характерной для него логикой воспроизводства, повторения, обратимости: «завтра» будет примерно то же, что было «вчера», что есть «сегодня». Структура временения (будущее — настоящее — прошлое) сохраняется и здесь, но каждое из времен в структуре цикла утрачивает свою неповторимость, поскольку содержание происходящего остается — в целом — одним и тем же (по модели: утро — день — вечер — ночь — утро...).
Позиции циклического времени в годы зрелости усиливаются на уровне ситуативного временения, которое люди средних лет структурируют посредством привычек, или, выражаясь на академическом языке, динамических стереотипов. (Интересные размышления об амбивалентной роли привычки в жизни зрелого человека имеются в монографии К. С. Пигрова и А. К. Се-кацкого [6, с. 128-143]). Совокупность привычек лежит в основе чувства стабильности существования, поскольку жизнь, схваченная подвижным корсетом динамических стериотипов, убеждает в том, что человек овладел своим ситуативным временением и хорошо знает, что будет завтра и что надо делать, чтобы завтра было то, что есть и было). Привычка — это форма подчинения человеком текущей ситуации и ситуативного временения, она дает чувство (отчасти иллюзорное, отчасти подтверждаемое опытом), что «все под контролем». Уверенность в себе — характерная черта этоса зрелого человека.
Постоянство образа жизни на больших (многолетних) временных дистанциях покоится на неизменности генеральных целей и базовых принципов религиозно-этического (или идеологического) характера. На уровне ситуативного временения оно покоится на господстве динамических стереотипов, которые организуют повседневность. Выработка комплекса привычек является одновременно и условием, и следствием исполнения больших целей и базовых принципов.
Власть привычки, придающей времени циклическую форму, проявляется именно на уровне ситуативного временения: «день да ночь — сутки прочь». Из похожих друг на друга дней складываются похожие друг на друга месяцы и годы. И неделю, и месяц назад было то же, что вчера и сегодня, то же, вероятно, будет и через день, неделю и год. Время как будто останавливается, проворачиваясь «на своей оси» (недельной, месячной, годовой.). Человек, вооруженный привычкой, как будто побеждает линейное время, добиваясь того, чтобы то, что есть, что важно для индивида, сохранялось, воспроизводилось, не уходило в небытие.
Привычка амбивалентна: она может служить важнейшим инструментом реализации долгосрочных целей и базовых принципов на уровне возрастного этоса, а может, напротив, препятствовать их осуществлению. Последнее возможно в том случае, если содержание, вокруг исполнения которого сложились привычки, со временем выхолащивается и привычки замыкаются на самих себя, теряя связь с большими целями.
Впрочем, привычка как замена счастью (пушкинское «Привычка свыше нам дана, / замена счастию она») не всегда способна прикрыть бессодержатель-
ность жизни: в любой момент пустота может открыться, и человек оказывается в ситуации экзистенциального кризиса, подобной той, которая была описана А. П. Чеховым в пьесе «Дядя Ваня». Почему же получается так, что зрелый человек утрачивает (а это случается нередко) наполнявшее его жизнь смысловое содержание и живет как бы механически, «по привычке»?
Такое случается, во-первых, когда то, чем человек занят в годы зрелости, не было результатом сознательного выбора (в культурах модерна и постмодерна, такой выбор полагается необходимым). Привычки, сформировавшиеся вокруг занятий, в которые человек — волей случая — был вовлечен на исходе молодости, прикрывают отсутствие у человека персонализированных целей и принципов. Наличие сформировавшихся привычек легитимирует (постфактум) то содержание, которое стало наполнением жизни «по стечению обстоятельств», побуждая к принятию сложившегося положения вещей как заслуживающего сохранения и улучшения (развития). Привычка и здесь конструктивна, но это конструктивность низшего порядка. Она помогает человеку занимать себя делом в ситуации, когда выбор жизненных принципов и целей отсутствовал.
Во-вторых, утрата экзистенциального содержания может быть результатом действия самой же привычки, которая заземляет высокую цель, лишает ее блеска, новизны, притягательности через повтор и рутинизацию усилий по ее воплощению. Многолетнее повторение сходных действий в сходных обстоятельствах обеспечивает суммирование усилий и продвижение вперед. Но тот же повтор вводит далекую (отличную от наличного, от того, что есть), а потому привлекательную, обладающую высоким мобилизационным потенциалом цель в сферу повседневности и обесцвечивает ее. Это, в свою очередь, ведет к духовной демобилизации и утрате цели как предмета желания и воли. Привычки сохраняются и после того, как одушевлявшее их «ради чего», спустившееся на землю ситуативного временения, обесцветилось, остыло; в этом случае привычки маскируют отсутствие «того, ради чего»; они, структурируя повседневность, не наполняют повседневность смыслом, но делают жизнь выносимой («замена счастию она»).
Без суммирования усилий исполнение долговременных целей невозможно. Но если большая цель тускнеет, то качество исполняемого «по привычке» ухудшается, и ощутимого продвижения к цели не происходит. Как следствие — усиливающееся разочарование в себе. Жизнь все чаще представляется пустой, бессмысленной: все, вроде бы идет хорошо, а человек чувствует растущую неудовлетворенность (кризис среднего возраста).
Искусство жизни состоит в том, чтобы, подчинив привычкам ситуативное временение и поставив его под контроль долговременных целей, как можно дольше удерживать их воодушевляющую силу и действенность. Для этого важно сохранять пространство для спонтанной активности, для общения вне привычных рамок, для вольного созерцания, для поэтической лени. Власть привычки над жизнью не должна быть тотальной. Нарушение сложившегося порядка вещей, удержание в актуальном режиме разных измерений человеческого существования защищает сжатую регулярностями жизнь зрелого человека от «пережима» и чрезмерного сужения, а большие цели — от обесцвечивания.
Новые впечатления и приключения создают дистанцию по отношению к долговременному проекту и помогают сохранять (на какое-то время) принципы и цели живыми и привлекательными вопреки рутине повседневности. Кратковременные отклонения от привычного ритма столь же необходимы зрелым людям, как и конструктивность привычек и способность отсекать «боковые» возможности мечом длинной воли.
Сформированность комплекса привычек, организующих ситуативное временение в соответствии с целями и принципами, свидетельствует о состоятельности человека как автономного субъекта и о его относительной независимости от меняющихся обстоятельств. Именно совокупность привычек обеспечивает устойчивую фокусировку внимания на содержании, вписанном в возрастное настоящее.
Учитывая амбивалентность привычки, можно оценить роль и значение надситуативного временения, поскольку именно на этом уровне временения удается найти стимулы для следования принципам и целям. Память смертная и ясное сознание приближающейся старости, воспроизводимые на надситуа-тивном (возрастном) уровне временения, помогают раздвигать циклы закольцованного привычкой ситуативного времени, давая ему значимое направление. В результате циклическое время привычки растягивается в спираль, каждый виток которой — это шаг в направлении к осуществлению большой цели. Именно на надситуативном уровне временения человек может ощутить, что жизнь не стоит на месте, не зациклилась в повторениях, а движется в желательном направлении. Отслеживание результатов повседневных усилий позволяет поддерживать чувство осмысленности жизни. Тем самым надситуативное временение помогает сохранять питающий привычку смысл, продуцируемый движением к цели. Оно же побуждает корректировать внутривозрастное будущее, а значит — и сложившиеся привычки: в меняющихся обстоятельствах одни привычки должны быть демонтированы, другие — сформированы. Примеров можно привести много, но мы ограничимся одним. Дети выросли, а привычки, связанные с воспитанием детей, в новых условиях стали помехой для общения с ними. Но даже тогда, когда отец (мать) сознает, что так, как прежде, общаться с сыном (дочерью) теперь нельзя, преодолеть сложившиеся стереотипы бывает непросто. Нужны продолжительные усилия, чтобы вместо прежнего сформировать новый динамический стереотип, соответствующий новой реальности.
Надситуативные прошлое, настоящее и будущее подчиняются логике линейного времени как особенные этапы исполнения жизни, а прошлое-настоящее-будущее ситуативного временения подчиняется динамическому стереотипу. Надситуативное временение подчиняет себе ситуативное временение и структурирующие его привычки, отдавая их под контроль линейного времени и длинной воли, согласуя их с экзистенциальными ориентирами принципов и целей. Координация разных уровней временения — одна из ключевых задач зрелости. Овременение жизни на возрастном уровне растягивает кольца схваченного привычкой времени в определенном большой целью направлении, способствуя подчинению циклического времени линейной необратимости жизни как «единого и единственного бытия-события» (М. Бахтин).
Заключение
Зрелость — возрастное расположение, в котором человек достигает максимальной самостоятельности и продуктивности и реализует себя как такого-то-вот человека. В пределах этого возраста он осуществляет некоторые из возможностей своего «я» (Другого в себе) в действительности, в делах и в образе жизни. Существо зрелости состоит в конструктивном и продуктивном этосе, следование которому обеспечивает исполнение самости в избранной ей приложения усилий области сущего.
Экзистенциальная конституция зрелости определяется доминированием в структуре надситуативного временения возрастного настоящего. В ходе реализации базовых принципов и долговременных целей возникают упорядочивающие ситуативное временение привычки. Складывание образа жизни, собранного из хорошо подогнанных друг к другу привычек, сопряжено с отказом от поиска альтернативных «тому, что есть» образов будущего и с систематической работой над исполнением больших целей.
Привычка как образ циклического времени, доминирующего на уровне ситуативного временения, создает иллюзию того, что время «никуда не идет», что оно «остановилось». Однако на надситуативном уровне временения зрелость удерживает линейную перспективу жизни и сознание необратимости происходящего. Эффекты, производимые циклическим временем (привычкой) как формой организации ситуативного временения, амбивалентны. С одной стороны, привычка защищает самость и ее жизненный мир от давления обстоятельств и служит инструментом достижения долговременных целей (суммирует усилия). С другой стороны, привычка, многократное воспроизводство одного и того же ведет к обесцвечиванию базовых целей и к экзистенциальной демобилизации, к утрате жизненной перспективы.
Важным условием минимизации негативных эффектов опривычнивания жизни является сохранение альтернативных привычному порядку вещей форм и измерений жизни, помогающих защитить большие цели от выцветания, а сложившийся образ жизни от рутинизации.
Удержанию мобилизационного потенциала долговременных целей способствует также интенсификация актов надситуативного временения. Соотношение линейного (надситуативного) и циклического (структурированного привычкой) времени подвижно и устанавливается в челночном движении от надситуативного уровня временения к ситуативному и обратно. Регулярность челночных перемещений способствует удержанию повседневности и ситуативного временения в их подчиненности большим целям. Специфика возрастного этоса зрелости определяется балансом между линейным и циклическим временем, между постоянством и способностью к творчеству нового в тех сферах жизни, через которые человек определяет свое «я». Продуктивность зрелости в значительной мере зависит от способности того или иного индивида удерживать привычки под контролем возрастного временения и раздвигать кольца микроциклов в том направлении, которое задано большими целями. Чем активнее человек овременяет свое существование на возрастном уровне, тем легче ему растягивать кольца циклического времени в желательном для себя направлении.
ЛИТЕРАТУРА
1. Косилова Е. В. Философия возраста: Взаимосвязь экзистенциального и познавательного взросления человека. — М.: ЛЕНАРД, 2014. — 160 с.
2. Красиков В. И. Конструирование онтологий. Эфемериды. — М.: Водолей, 2007. — 304 с.
3. Красиков В. И. Синдром существования. — Томск, 2002. — 256 с.
4. Лишаев С. А. Возраст и время // Вестник русской христианской гуманитарной академии. — 2015. — Т. 16, вып. 4. — С. 46-55.
5. Лишаев С. А. О критериях возрастной периодизации (материалы к философии возраста) // Вестник Ленинградского государственного ун-та им. А. С. Пушкина. Сер. Философия. — 2015. — № 4, т. 2. — С. 66-76.
6. Пигров К. С., Секацкий А. К. Бытие и возраст. Монография в диалогах. — СПб.: Алетейя, 2017. — 250 с.
