CC BY
119
наибольшей значимостью обладают категория результата Литература
(на глобальном уровне) и категория фоновой информации
(на локальном уровне). Данные стратегиипостроениядис- 1. Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1998. 514 с.
курса способствуют аргументированной, ЛОГИЧНОЙ и точ- 2. Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Про-
ной передаче информации читателю и способствуют праг- гресс, 1989. 320 с. магическому воздействию на аудиторию. 3. The Washington Post. 2004. April 15.
I. V Evseev, A.A. Koryakina
Standard of Speech in the Discourse of American Press
The article gives the analytical scheme of the news discourse in press. The authors investigate the phenomenon of the global text organization of newspaper articles, its theme and scheme structures. The problem is of great importance of Text Linguistics.
-----###-------------
УДК 82(091)(4/9)
А.И. Ощепкова
К ЭВОЛЮЦИИ РАННЕГО ТВОРЧЕСТВА АНДРЕЯ БЕЛОГО: от мифа к фольклору
В данной статье предпринимается попытка связать эволюцию раннего творчества А. Белого с изменением его мифофольклорной концепции. Доказывая ориентацию писателя на фольклорную традицию, автор статьи рассматривает круг его теоретических представлений и концепций, важный для интерпретации его творческой эволюции 1905-1909 годов.
С 1905 года “аргонавтический” период творчества Андрея Белого сменился новым подходом, обозначившим выход автора из кризиса 1905 года и одновременно наметившим поиски новых концептуализирующих идей. Именно в этот период полностью меняется и мироощущение самого Белого, отходящего от лазурности соловьевских “зорь”, и намечается его ориентация на литературные (в широком смысле - даже словесные) образцы. Разработка собственной символистской теории в этот период сопровождается поисками новых литературных ориентиров, и, прежде всего, эстетическим осмыслением в контексте собственных символистских исканий предшествующей литературной традиции, в которой вполне закономерно и органично расставляются акценты на таких именах, как Некрасов, Гоголь, Брюсов (книга “Луг зеленый”). Одновременно рассматриваемый период характеризуется обращением А. Белого к историческим реалиям настоящего, что находит выражение в новом понимании России как определенного мифологического пространства (сборник “Пепел”), а в нем - значимости народной стихии и фольклорного начала, запечатленного в слове (статьи “Магия слов” и “Гоголь”).
Художественная концепция А. Белого этого периода складывается на принципиальном пересечении двух форм творчества: собственно художественной, литературной и
теоретической, публицистической. Обе плоскости не только перекликаются, пересекаются, но и находятся в отношениях дополнительности друг к другу, когда порой трудно определить, является ли литературный текст “реализацией” теоретических представлений или теоретическая рефлексия - обобщением литературного опыта. Обе плоскости взаимодействуют, не исключая друг друга, а, наоборот, представляя варианты одного и того же смыслообразующего целого. “Текст жизни” и связанные с его созданием мифотворческие тенденции “аргонавтического” плана сменяются поисками перспектив в создании “своего текста” как такового, текста, как своеобразного преломления собственных символистских исканий и индивидуальных усилий этого периода. Многообразные связи этого поиска «своего» текста ведут к эволюции от мифа (на каком-то этапе, даже отходу от него) к фольклору, вернее, к определенному приближению к фольклору, к своеобразному пониманию фольклора на этом этапе, преломленному сквозь различные литературные реминисценции и отсылки. Именно это единое начало, воплощающее в себе художественную концепцию этого периода творчества писателя, следует обозначить как мифофольклорную концепцию А. Белого на данном этапе его эволюции. Между тем указанные черты эволюции А. Белого от мифа к фоль -клору, характер его обращения к фольклорной традиции
1Ю-Й-
на этом этапе творчества, да и сама обозначенная художественная концепция Белого этого периода не была предметом специального рассмотрения. В связи с этим цель статьи - выявление предпосылок и составляющих художественной концепции А. Белого 1905-1909 годов, предопределившей характер его эволюции и скрытые порождающие возможности его поэтики на данном этапе.
Ранний «аргонавтический» этап творческой эволюции Белого вполне закономерно определяется как мифологический, хотя речь здесь идет о создании индивидуального мифа, мифостроения собственной жизни с одновременной мистически-идеальной устремленностью в «вечноженственное» начало. В основе поэтического видения Белого этого периода лежит по-соловьевски понимаемая мифопоэтическая картина мира: культ и символика «Солнца», «Золота», «зари», «лазури». Мифологическое пространство в первой симфонии выводит на уровень мифологической картины мира (категория «вечного», «надвременного», «вечного возвращения»).
Белому «аргонавтического» периода в полной мере удалось создать целый пласт комплекса мифотворческих представлений, где «основным» мифом был миф, символистски истолковываемый как идеальное устремление в другой мир за «золотым руном», с соответствующим изменением пространства. Был найден символ и определен манифест аргонавтического сообщества. Тем самым создан индивидуальный миф, ставший программой «жизне-творчества», понимаемого широко как предопределение поведенческого типа и одновременно как всеобъемлющего начала, которому подчинено все, начиная от творчества, жизни членов аргонавтического сообщества и кончая миропорядком, также трактуемым в символистском ключе как создание особого типа мифологического пространства. Исходным и одновременно всеобъемлющим началом был «текст жизни», предопределяющий иерархию ценностей, в том числе мифотворческих в творчестве и в жизни. Все остальные, конкретные, частные мифы воспринимались как изоморфные основному, «аргонавтическому», мифу.
Однако именно этот аргонавтический период, полный устремленности в мистически и мифологически толкуемое «вечное» начало и характеризующийся применительно к Белому насыщенными и разноплановыми поисками духовности, заканчивается «надломом», крушением арго-навтических идеалов. Кризис мироощущений совпал с событиями первой русской революции 1905 года. Таким образом, концепция самого раннего этапа творчества А. Белого может быть определена как мифологическая, в основе которой были представления об аргонавтическом мифе как основополагающем, цементирующем любую форму жизнедеятельности символиста. Соответственно все, включая текстовую и внетекствую сферы, подчиняется мифологизирующей тенденции, охватывающей символистское искусство.
От теургического этапа к осмыслению предшествующей культурной традиции. Определенная трансфор-
мация мифологической концепции А. Белого 1900-1904 годов связана с последующим этапом его творчества: 19051909-е гг. - наиболее плодотворный период, творчески насыщенный и цельный, при всем своем многообразии и разноплановости. В то же время именно этот период остается недостаточно проясненным в исследовательском плане. Необходимо отметить два принципиальных момента этого периода творчества А. Белого: во-первых, переход от аргонавтического мифа к мифу, в основе которого слово, фольклорное начало, в результате чего концепция 1905-1909 гг. не только мифологическая, а мифофольклорная. Во-вторых, сознательное обращение к фольклору носило в этот период разный характер: а) опосредованный через литературную традицию (Некрасов, Гоголь); в) нашло выражение в эссе, статьях; в) в изучении трудов А.Н. Веселовского, А.А. Потебни и саморефлексии по поводу прочитанного; г) в непосредственном обращении к отдельным фольклорным жанрам.
Именно на рубеже 1906-1908 гг., когда события первой русской революции прочно отложились в сознании
А. Белого как этапный момент в истории страны, начинается интенсивный рост его как художника. Исследователи Белого подчеркивают, что этот период был ознаменован выходом писателя к широким темам творчества, обращения к национальной традиции, теме России. Этапность этого времени определяется «настойчивыми попытками через историю понять человека (а не наоборот, как делалось раньше)», что в целом повлекло за собой и «известную переориентацию по отношению к смыслу и назначению художественного творчества и искусства» [1, с. 56].
Обозначенный переход Белого к новым ориентирам искусства был ознаменован, прежде всего, статьями 1905 года: «Апокалипсис в русской поэзии» (февраль); «Луг зеленый» (август), приобретающими программное значение не только для этого периода, но и для последующего творчества писателя. В этих статьях впервые заметен отход от теургического и намечается обращение к предшествующей культурной традиции, начатой с переосмысления русской литературы XIX века.
В статье «Апокалипсис в русской поэзии» Белый подвергает анализу современное состояние русской поэзии. Впервые Белый всесторонне исследует национальную концепцию русской поэзии, прослеживая ее эволюцию от начала XIX века к началу XX века. При этом кризис теургического мироощущения «аргонавтического» периода совпал с обращением к национальной традиции, прежде всего, литературной, воплощенной в русской литературе.
Мотив «спящей красавицы», идущий в русской литературе ближайшим образом от Жуковского и Пушкина, повторяется в начале и в конце статьи, причем второй раз
- в самом конце статьи, двойной повтор сигнализирует о том, что перед нами важный для общей композиции статьи символический образ. Однако на основе только внутритекстового анализа смысл его понять фактически невозможно, так как перед нами не только самостоятельный
образ, но и сумма знаков-отсылок к другим текстам, раскрывающим его подлинное значение.
Образ «спящей красавицы» у Белого - полигенетичес-кий образ, восходящий к нескольким источникам: от фольклорной сказки, сказки Пушкина до «Прекрасной Дамы» Блока. Белый тем самым выявляет некую линию генетически связанных образов, утверждая определенную линию культурной преемственности от сказочной Мертвой царевны до мистической Вечной Женственности. Совершенно очевидно, что для понимания «Спящей красавицы» Белого одинаково важны все названные источники и их важность подчеркнута в проблематике статьи: полигенетич-ность образа спящей красавицы трансформирует его в неоднозначный сложный символ России. Символический образ Спящей красавицы для Белого - образ музы, который «должен увенчать развитие национальной поэзии» [2, с. 411]. Именно в этом «увенчании» Белый видит «выход к единству при свободном и самодеятельном развитии народных сил» [там же].
Симптоматично утверждение о том, что национальная литература начинается с Пушкина, потому что «Пушкин целостен». «Всецело он извне охватывает народное единство <.. .> Он совершенно передает всечеловеческий идеал, заложенный в глубине народного духа: отсюда способность его музы перевоплощаться в какую угодно форму» [2, с. 411]. В этом высказывании Белого заложена глубокая мысль о возможности поэтического перевоплощения в «какую угодно форму», мысль, приближающая к идее стилизации чужого текста как характерной черты поэтики Пушкина.
Ситуация кризиса невольно позволила обратиться к осмыслению писателем предшествующей литературной традиции. Критическая мысль Белого работает в определенном ключе, не столько связывая прошлое и настоящее литературного развития, сколько «перебрасывая мост» от Пушкина к современной поэзии символизма. Поэзия Пушкина - исходная точка отсчета в этой эволюционной цепи. Подчеркивая целостность его поэзии, Белый выстраивает свою модель последующего поэтического развития. Пушкинская целостность раздробляется на две линии: некрасовскую и тютчевскую, «углубляя части раздробленного единства» [2, с. 412]. Характерно, что некрасовское продолжение пушкинского творчества воспринимается Белым несколько односторонне: «Хаотический круговорот» природы Пушкина сменяется «хаосом русской действительности», который именно у Некрасова «обнаруживается отчетливо» [там же]. Между тем именно вторая линия продолжения Пушкина наиболее близка Белому-символи-сту этой поры. Речь здесь идет не только о значимости для символистов Тютчева и его традиции, но и в большей степени о том, что через Тютчева осуществляется преемственность более глубинного мифологического плана. Для Белого, как и вообще для символистов, в Тютчеве значимы мифологические отступления. Именно у Тютчева «глубокие корни пушкинской поэзии непроизвольно вросли в
мировой хаос» [там же]. Значение Тютчева - в обращении к античной Греции, «углубляя развернутый полет мифотворчества» [там же]. От Тютчева тянутся две линии русского символизма: 1) «воплощение хаоса в формах современной действительности», представителем которой являлся
В. Брюсов; 2) «воплощения хаоса в формах античной Греции» - в поэзии Вяч. Иванова. По мнению Белого, именно в современной поэзии «путь от внешнего изображения народной цельности к отысканию идеального нетленного русской музы лежит через индивидуализм» [там же].
Особый интерес вызывает и прогнозирование Белым в этой статье путей развития русской поэзии: будущая литература должна иметь черты «некрасовской гражданственности», «тютчевского хаоса», брюсовского «машинного американизма» [там же, 415].
Следующая статья «Луг зеленый» (1905) в духовной эволюции Белого свидетельствует о переходе писателя от “аргонавтического” мифотворчества к осмыслению России сквозь призму теургических идей [3, с. 549-572].
Символика “Луга зеленого” также отражает переходное состояние: от первого сборника стихотворений “Золото в лазури” ко второму - “Пеплу”.
В этой статье, по своей стилистике и композиции напоминающей “эссе”, Белый интерпретирует исконно русские проблемы - дилемму цивилизации и культуры, веры и безверья, Христа и Антихриста. Весь круг проблем, в определенной мере восходящий к славянофильским традициям, осмысляется через трансформацию фольклорных и гоголевских образов. На наш взгляд, в расшифровке символики «зеленого луга» - ключ к пониманию этой статьи.
Центральный символ эссе Белого воплощен в образе женских фигур, имеющих подчеркнуто фольклорную и гоголевскую окраску. Центральный символ эссе - символ России - двоится: он, с одной стороны, воплощен и в известном сказочном образе Спящей красавицы; а с другой,
- уподобляется пани Катерине в “Страшной мести” Гоголя, символизируя собой роковую судьбу. Эта двойственность женского образа подобно метафоре подвергается новым метаморфозам, и создается целая метафорическая цепь, на которую опирается “сюжет” эссе Белого. Другой важный символ статьи - «луг зеленый». Как выясняется из эпиграфа, образ взят из стихотворения В. Брюсова, но в тоже время напоминает и пышную гоголевскую природу “Страшной мести”, и является одновременно символом России. “Россия - большой луг зеленый, зацветающий цветами” [2, с. 333]. Женский образ как бы олицетворяет душу России, а «луг зеленый» - дух ее земли, ее мифические, утопические силы.
Особый интерес представляют метафорические трансформации «женской фигуры» и «зеленого луга». В первой части статьи именно символ женственности замыкает ход мысли об обществе - здесь возникает дилемма между пониманием общества как технократической цивилизации и общества как живого организма: “Или общество -машина, поедающая человечество, - паровоз, безумно
ревущий и затопленный человеческими телами. Или общество - живое, цельное, нераскрытое, как бы вуалью от нас занавешенное Существо, Спящая красавица, которую некогда разбудят ото сна” [2, с. 328-329].
Символ «зеленого луга» является отвлеченным, наполненным мистическим содержанием: «луг зеленый» хранит в себе память о древнем экстазе, и пляска превращается в мистическое кружение неизреченного. Мотив пляски связан с культом дионисийства. Обозначенные моменты духовной символики должны перерасти, по представлениям Белого, в целую теорию, в теоретическое обоснование возможности создания «религиозной общины» духовного плана. Идея, в известных пределах перекликающаяся с идеями Вяч. Иванова, явное сочувственное отношение к взглядам Вяч. Иванова на «дионисические основы общины будущего», когда общественность возводится в религиозный принцип, еще ощущается в статьях Белого этого периода (см. об этом, например, в статье «Апокалипсис.»). Белый 1905 года еще пока далек от полемики с представлениями Вяч. Иванова о «мистическом анархизме», уже через определенное время вылившимися в споры на страницах «Весов» в 1907 году. Неизреченное приобретает религиозный, эсхатологический смысл и воплощается в символе “белого камня”, взятого из второй главы “Откровения Иоанна”. Новые формы жизни приобретают для Белого-символиста эсхатологическое содержание.
Итогом пережитого А. Белым духовного кризиса 1905-
1907 гг. стала книга “Пепел” - этапное произведение, имеющее принципиальное значение для понимания эволюции поэта, особенно его отношения к опыту русской классической литературы и к народному творчеству.
Книга стала первой литературной попыткой непосредственного обращения Андрея Белого к народу, к России. И потому важна была ее ориентация на некрасовские традиции, не случайно, что сборник “Пепел” вышел с посвящением Н.А. Некрасову и с многозначительным эпиграфом из “Последних песен” поэта. Имя Некрасова в художественном сознании начала XX века прочно ассоциируется с народной тематикой, связывается с пониманием народности поэзии. “От бодлеризма - к Некрасову”, - так определил А. Белый линию своего развития, характерную и для всего русского символизма, который, пройдя этап увлечения эстетикой и поэтикой старшего поколения русских символистов, в лице “младших” символистов заявил о своей приверженности традициям русской классической литературы. И хотя опыт писателей-реалистов (Пушкина, Достоевского, Чехова, Толстого) осмыслялся ими с точки зрения теории “мистического жизнетворчества”, в данном случае важна была сама идея: определить место символической школы в русле национальной традиции. Задумав поэму о народной России, поэт не смог обойтись без привлечения своеобразного фольклорного материала.
Фольклор А. Белый воспринимает, прежде всего, сквозь призму некрасовской поэзии: например, цикл “Деревня” в его сборнике стихов тематически соотнесен с
поэмой “Коробейники”, акцентированы тем самым дополнительные элементы, сближающие «Пепел» с некрасовской традицией. Фольклор выступает в “Пепле” в первую очередь как примета деревенского и слободского быта. Поэт специально отмечал, что, герой “Пепла” - шатун, бродяга, люмпен-пролетарий” [4, с. 67]. Стремясь слиться со своими героями, раствориться в народной стихии, поэт как бы самоустраняется, предоставляя слово своим персонажам и средствами фольклорной поэтики реконструируя “чужое сознание”.
Вся система художественных средств, в том числе и фольклорных, подчинена одной задаче - нарисовать картину повсеместного разложения: в деревне и в городе, в социальной действительности и в душе народа. Такой подход к народной жизни свидетельствовал уже не о продолжении А. Белым некрасовских традиций, а об осознанном отталкивании от них. Эпитеты, используемые поэтом для характеристики современной России, - роковая, ледяная, скудная, немая, суровая, - образуют синонимический ряд и становятся символическими обобщениями, так как и овраги,
- символами разрушения, распада (“Луг зеленый”).
И стихия национального характера, как показывает А. Белый, наиболее полно проявляет себя в двух формах -заунывной песне и отчаянной пляске. В песенных ритмах русской комаринской (“Песенка комаринская”) и трепака (“Веселье на Руси”) находит свое выражение страшный мир безумного веселья, порожденного отчаянием. А. Белый видит в народе дремлющие силы, но это, в его представлении, силы хаоса и бессмысленного разрушения.
Итак, для Белого этого этапа литературная традиция является своеобразным, опосредованным преломлением фольклора: поэт ощущает себя более органично в пространстве литературного текста. Обращение к Некрасову поэтому носит характер определенного этапа в движении к фольклорной поэтике, поэтому в сборнике стихов «Пепел» Белый не только настойчиво обращается к некрасовским сюжетам, темам, образам, особенностям его стиха, но и к собственно-фольклорной поэтике. В первую очередь, Белый разрабатывает не свойственный ему (хотя в стихотворениях «Золото в лазури» уже была видна тенденция к расширению пространственной картины мира) жанр стихотворного повествования, близкий к некрасовскому, но более точный в имитации метрики и ритмики фольклорного стиха. Характерные для лирики Н. Некрасова повествовательность, сюжетность в лирическом тексте становятся определяющими в стихотворениях Белого этого сборника.
Одновременно с «Пеплом» были написаны стихотворения, вошедшие в сборник «Урна». В самом начале и в эпиграфах к нему была обозначена ориентация его на литературную традицию В. Брюсова. Как и в случае с «Пеплом», целенаправленность ориентации на одного поэта (на Некрасова в «Пепле» и на Брюсова в «Урне») имела несколько условный характер. На самом деле в сборнике акцентировалась традиция разных поэтов, сознательное
обращение к одному из них в начале текста имело ключевой и одновременно исходный смысл, становилось точкой отсчета для понимания самого Белого. Все это говорит о том, что у Белого в данный период формировалось определенное, несколько отстраненное отношение к «чужой» традиции, к возможности ее осмысления в некотором роде даже в «снятом» виде. Показательно, что в плане «чужой» осмысляется как другая, чья-то литературная традиция, так и фольклорная традиция в целом. Именно в эти годы складывается у Белого тот тип отношения к любой традиции, который осмысляется, определяется отношением к «чужому» тексту вообще. Эта одна из характерных особенностей Белого этого периода.
1908 и 1909 годы характеризуются интенсивной работой А. Белого над созданием целостной системы символизма и его теоретическим обоснованием. Эта работа сопровождалась не только написанием и отчасти публикацией (в журнале «Весы» за 1908 г., начиная с № 10) программных как для символизма вообще, так и для Белого-художника теоретических статей, но и претворением замыслов в области прозы (промежуточная 4-ая симфония «Кубок метелей») и к 1909 году создание первой крупной повествовательной формы с развитой сюжетной основой повести, как ее называет сам автор, «Серебряный голубь».
Определенный этап в эволюции Белого 1908-1909 годов связан с разработкой им теории словесности. Рассмотрим в этой связи одну из ключевых статей сборника “Символизм” и всего корпуса теоретических оснований символизма - “Магия слов” (статья написана в октябре 1909 г.).
Слово “магия” употребляется здесь Белым не в переносном, сравнительном значении, а в самом прямом. В научной, филологической разработке своей идеи Белый опирается на работы А. Потебни по теории словесности. Придавая значение сложному поэтическому образу, структуре слова, А. Потебня разработал теорию о тропах, метафорах, всегда имея в виду при этом исторический путь художественного сознания: от мифического мышления к поэтическому [5, с. 87]. Миф его интересовал как определенный тип эмоционально-эстетического познания мира. Отсюда особое внимание А. Потебни к словесной природе мифа. Вырастая из слова, сам миф является особой формой художественного мышления, обладающей способностью к развитию во времени и в пространстве. “Миф есть, - писал А. Потебня, - первоначально словесное произведение, - то есть по времени всегда предшествует живописному или пластическому изображению мифического образа” [5, с. 587]. Существование мифа немыслимо вне слова, но мифология не исчерпывается словесным искусством, она проникает в народные обряды, в орнаментику, в скульптуру. Такой широкий взгляд на мифотворчество вполне соответствовал символическому искусству. Работы А. А. Потебни в определенной степени предопределили теорию мифологического символизма самого Белого, его понимание метафоричности языка. Поэту-символисту более всего импонирует широкое, смыслопорож-
дающее начало в мифе, обусловленное его словесной природой. В статье “Магия слов” он подчеркивает свою преемственность с идеями Потебни: “Всякий образный символ -метафора; в сущности, слово - наклонность к метафорическому мышлению; это уже порождает миф. Таков ответ Потебни. Этим ответом он из прошлого связывает с нами себя.” [5, с. 575]. Речь идет, прежде всего, о мифе как метафоре, способной к полисемантическому расширению.
Если в научном обосновании символа Белый обращается к А. Потебне, то в глубинном, мистическом понимании его учение о магии слов приближается к представлению о магической традиции заговоров и заклинаний, восходящей к фольклору. “В звуке воссоздается новый мир, в пределах которого я чувствую себя творцом действительности; тогда я начинаю называть предметы, то есть вторично воссоздавать их для себя. Стремясь назвать все, что входит в поле моего зрения, и, в сущности, защищаюсь от враждебного, мне непонятного мира, напирающего на меня со всех сторон; звуком слова я укрощаю эти стихи; процесс наименования пространственных и временных явлений словами есть процесс заклинаний; всякое слово есть заговор; заговаривая явление, я в сущности покоряю его; и потому связь слов, формы грамматические и изобразительные, в сущности, заговоры” [2, с. 228].
Таким образом, А. Белый осознал звуковое сходство слов как свидетельство глубокой первоначальной связи вещей и явлений, как память древнего смысла. “Звукопись,
- утверждал он, - доисторическая жестикуляция языка; в нее вписана печать некогда жившего и не всегда угасшего смысла” [2, с. 234]. Подобные взгляды на смысловую структуру текста определили одно из направлений его эксперимента в области прозы, а именно: поиски новых возможностей повествовательной формы - в повести «Серебряный голубь».
“Серебряный голубь” (1909, февраль-октябрь) занимает в творчестве А. Белого особое место. Белый резко меняет свои ориентиры - от опытов перенесения в прозу музыкальной формы он обращается к творчеству Гоголя, который становится своеобразным проводником и одним из ключевых источников повести. С опорой на опыт Гоголя связано и более последовательное использование средств звукосмысловой и синтаксической организации текста, которую сам Белый ставит в прямую зависимость от гоголевских приемов. Знаменательно, что в журнале “Весы” за 1909 год статья “Гоголь” печатается параллельно с одной из глав повести «Серебряный голубь». Круг проблем один и тот жеив произведении, и в теоретической рефлексии на Гоголя.
Работая над концепцией современной литературы в статьях 1905 года “Апокалипсис в русской поэзии” и “Луг зеленый”, Белый уже тогда задумал создание правдивого национального произведения. Но только в 1909 году, разработав философию мифа в области эстетики, поэтики и лингвистики, пришел к осмыслению символистского искусства как явления синэстетизма, в котором формальные
114-Й-
и содержательные элементы существуют не как отдельные компоненты, но как целостная динамическая система. Источник такого истинно национального, в то же время символистского, творчества Белый видит в Гоголе. «Гоголь - гений», - пишет А. Белый; гениальность Гоголя Белый видит, прежде всего, в том, что “непостижимо, неестественно связан с Россией Гоголь”, “любит Гоголь Россию странною любовью; она для него - как для колдуна дочь его, Катерина; над ней колдует Гоголь... Гоголь заклинает Россию” [2, с. 313]. Для Белого в Гоголе принципиально важна именно эта особенность его прозы - в чем магия гоголевского слова; почему Гоголь из всех писателей XIX века связан с Россией “непостижимо, неестественно”. Белого особенно увлекает умение Гоголя заворожить, заговорить словом. Недаром он сравнивает гоголевскую прозу с истинно великими произведениями, созданными устной традицией, - песней (“самая родная. все еще не ясная нам, песня Гоголя”); со сказкой (“. у Гоголя начинается сказка.”); и, наконец, с эпосом (“сравнивали же эпос Гоголя с Гомером”) [там же]. Гениальность гоголевских произведений видится Белому в том, что Гоголь сумел органично вплести в архитектонику своей речи фольклорную поэтику, в результате чего получился “экстаз души русской” [2, с. 315]. Необходимо уточнить, что одновременное обращение к Гоголю и к фольклору или преломление фольклорной поэтики через Гоголя характерно для Белого этой поры. Поскольку Гоголь и фольклорный стиль - это для Белого данного периода равнозначно.
В «Серебряном голубе», завершающем рассматриваемый период, нашли отражение концептуальные основы символического творчества Белого 1908-1909 гг. Интенсивность творческих поисков этого времени была обусловлена, с одной стороны, уровнем теоретической рефлексии Белого, направленной на поиски принципиально иных, чем теургические принципы раннего «аргонавтиз-ма», составляющих литературного творчества. Такие поиски увенчались отходом от первоначальных, мистических представлений о мифе и обращением к фольклорной традиции. Однако само представление о фольклоре носило опосредованный характер - через ряд литературных преломлений, в числе которых творчество Некрасова и Гоголя. Вместе с тем опосредованный характер фолькло-ризма этих лет позволит Белому выработать такой принцип освоения фольклорной традиции, который ведет не только и не столько к отдельным заимствованиям из фольклора, сколько к соответствующему освоению фольклора как «чужой» традиции, типологически соотносимой с принципами освоения «чужого» текста, характерного для символистского искусства вообще.
Обращение к фольклору в «Пепле» завершается созданием фольклорной стилизации в рассказе «Куст» и воплощением принципов «парафольклорного» текста в повести «Серебряный голубь». С другой стороны, обозначившееся в этот период движение от мифа (в его первичном аргонавтическом осмыслении) к фольклору было обуслов-
лено удивительной способностью Белого одномоментно выражать свои представления и взгляды как в художественной плоскости, так и в теоретической - созданием литературных произведений, являющихся воплощением его теоретической концепции этих лет. Две плоскости художественного самовыражения - теоретическая и литературная - не просто соприкасались, а сопрягались в одно целое. Концептуальность обращения к фольклорной традиции именно в этот период не в последнюю очередь определяется равнозначностью двух областей в творчестве Белого - художественной и теоретической. Именно поэтому весь круг обозначенного движения в литературных текстах этого времени от мифа к фольклору был непроизволен, органичен, а в некоторых моментах и сознательно вовлечен в круг теоретического обоснования нового литературного направления - символизма.
Многоплановость разработки теоретических основ символизма имела для Белого принципиальный смысл. К плоскости символического искусства было стянуто сразу несколько направлений творческих поисков Белого этих лет - это и проблема литературного осмысления фольклорной традиции; и проблема имитации фольклорной поэтики как в теоретическом аспекте («Магия слов»), так и в собственно литературном («Куст»); и проблема более глубинного - мифологического - осмысления фольклорной и шире - народной традиции («Серебряный голубь»).
Таким образом, в раннем творчестве Белого, начиная с 1905 года, отчетливо прослеживается определенная эволюция от первоначального обращения к мифу к постепенному осознанию значимости фольклорного начала. В сознательном же обращении Белого к фольклору следует выделить, в свою очередь, два этапа: 1905-1907 годы и 1908-1909 годы.
На первом этапе (1905-1907 гг.) заострение внимания к народной традиции и соответственно к фольклорному началу было продиктовано поисками выхода из кризиса теургического мироощущения. Обращение в этой связи к фольклоризму Некрасова носило не только опосредованный характер отношения к фольклору вообще, но и позволило выйти из этого кризиса, обратившись к неизведанным пластам фольклорной стихии, «бессознательного погружения» в которую возможно, по представлениям Белого тех лет, только при условии освоения словесной природы фольклора - главной формы его бытования.
Приметы фольклорного начала проступают в эти годы преимущественно в виде отдельных мотивов и тем, восходящих к фольклору опосредованно, через тексты Некрасова, через собственно фольклорные тексты (песни о Горе, каторжные песни и др.). Однако уже в это время на -метилась у Белого тенденция к восприятию фольклорного начала не только в качестве исключительно стилевого и тематического разнообразия, позволяющего выйти за пределы теургического однообразия, но и в аспекте формообразующего начала как принципиально важной текстообразующей основы литературного произведения.
На втором этапе - 1908-1909 гг. - первоначальное обращение к фольклорной традиции приобретает многоплановый характер и постепенно за сравнительно короткий срок перерастает в многоракурсное восприятие самой фольклорной - и шире - народной традиции.
Многоаспектность и разноплановость трактовки на этом этапе фольклорного начала позволяют говорить о разработке в этот эволюционный промежуток целостной фольклорно-мифологической концепции. Исходные параметры этой концепции определяются почти что филологическим обоснованием учения о «магии слов», представлением о важности формообразующего начала в словесном искусстве («Лирика и эксперимент»), что постепенно приводит к осознанию того, что фольклорная традиция -это не только тип мировосприятия, определенные представления в рамках народной стихии, но и вполне показательный тип повествования, первоэлементами которого являются «язык» и «сюжет», имеющие, помимо черт внешнего проявления, глубинные (магические и ритуальные) основы метатекстового плана, доносящие до нас древнейшие формы ритуального обрядового комплекса.
Обращение к фольклорной традиции оборачивается на этом этапе осознанием концептуальных основ собственного творчества («Серебряный голубь»), что вновь, но уже на иной плоскости, возвращает Белого-теоретика к осмыслению глубинных форм мифологизма (символ, миф), имеющих уже не теургическое, а фольклорное основание. Вполне закономерно, что именно этот период завершается введением дополнительно еще двух ракурсов в разработке фольклорно-мифологической концепции. Это, с одной стороны, вовлечение всего круговорота фольклорных исканий в общую проблематику символистских поисков, теоретического обоснования символизма как целостной системы. Интенсивность и начало работы в этом направлении как раз приходится на 1908-1909 годы. В общем символистском и отчасти мистическом ключе начинают осмысляться проблема символа, мифа, фольклорно-мифологических мотивов в литературе, да и само фольклорное, а затем и мифологическое мироощущение. Миф уже понимается не только в мистическом плане как мировосприятие, а как тип определенного повествования, нарративная основа которого восходит к фольклору. Мистический потенциал раннего теургического творчества получает иное направление и другую, фольклорно-мифологичес-
кую основу. С другой стороны, циклически замыкается круг теоретических размышлений Белого о судьбах национальной традиции, национальной целостности Поэта от «Апокалипсиса в русской поэзии» до статьи «Гоголь». Осознание значимости фольклорного начала сопровождается сознательным обращением к произведениям Гоголя, обращение к традиции которого становится сквозным, начиная со статьи «Луг зеленый»(1905) и кончая специальной статьей о Гоголе (1909). Гоголь и символическое на данном этапе преломление его традиции становится точкой отсчета и одновременно конечной инстанцией, к которой подтягиваются все предшествующие фольклорно-мифологические искания Белого 1905-1909 годов.
Гоголевская традиция соединила в себе, по представлениям Белого этих лет, мистицизм символистского мироощущения и фольклорную поэтику. Поэт-символист, творя текст, создает свой миф, который должен опираться на словесные фольклорные формы.
Итак, теоретико-литературные взгляды Белого в его раннем творчестве претерпели значительную эволюцию. Как теоретик литературы и поэт-практик он прошел путь от установки на осмысление античных европейских мифов до идеи об уникальности русского фольклора; от увлечения дионисийскими мотивами до утверждения национального пафоса литературы; от стремления синтезировать язык литературы с «музыкальной стихией « до имитации текста устной традиции. Теоретическая система и поэтическая практика Белого, впервые поставившего проблемы национальной традиции в символистском творчестве, объективно были значительно шире эстетики символизма, но одновременно им самим осмыслялись в рамках художественных концепций того времени, в концепции, которую следует обозначить как мифофольклорную.
Литература
1. Долгополов Л.К. Начало знакомства // Андрей Белый: Проблемы творчества. М.,1988.
2. Белый А. Критика.Эстетика.Теория символизма. М., 1994.
3. Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М., 1995.
4. Белый А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966.
5. ПотебняА.А. Мысль и язык. М., 1999.
A.I. Oshepkova
To Evolution of Andrey Belyi Early Works: from Myth to Folklore
The author makes an attempt to connect the evolution of Andrey Belyi early works with his myth-folklore idea changes. For the interpretation of his work evolution (1905-1909) is important to consider the writer’s theoretical ideas. The author of the article proves Andrey Belyi support of folklore tradition.
