CC BY
32
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 95.01.001-95.01.013
МОСКВА 1995
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
95.01.001. РУССКАЯ НАУКА О ЛИТЕРАТУРЕ: 1856-1917 / Сост. Щукин В. Г.— Краков: Ун-т Ягелонского, 1992 .— 250 с.— (Uniw. Jagiellonski. Inst, filologii wshodnioslowianskiej. Skr. uczelniane; № 662).
Реферируемая книга являет собой тип хрестоматии избранных работ русских филологов, представителей разных школ и направлений. Включены работы Буслаева, Афанасьева, Пыпина, Веселовского, По-тебни, Овсянико-Куликовского, Розанова, Мережковского, Вяч. Иванова, Брюсова, Андрея Белого, Гершензона, Сакулина, причем каждая публикация предваряется краткой справкой о том или ином ученом-филологе; приводятся список основных трудов и библиографические сведения об авторе. Открывает хрестоматию статья составителя, доктора Ягелонского ун-та В. Г. Щукина "Пути развития русского литературоведения во второй половине XIX — начале XX века". В данном реферате (своего рода обзоре) используется и эта статья, и публикуемые в хрестоматии работы, и справки об их авторах.
Во вступительной статье внимание сосредоточено на важнейших моментах истории русского литературоведения, которое "с самого начала своего существования явилось составной частью общеевропейской науки о литературе" (с. 7). При этом литературоведение в России редко ограничивалось рамками своего непосредственного предмета, постоянно обращаясь то к истории, то к философии, то к точным наукам; оно искало методологические решения во всеохватывающих системах европейских мыслителей. Ведущим методологическим принципом уже на ранней стадии стал принцип историзма. Причину этого В. Щукин видит в том, что гуманитарная наука в России обрела национальное своеобразие в 20-30-х годах прошлого столетия, когда многими европейскими умами овладели идеи историзма — первоначально консервативно-романтического, а затем диалекгического, восходящего к Гегелю и его школе. Характерным является и тот факт, что практически все выдающиеся литературоведы середины и второй половины XIX в. были учениками профессоров-шеллингианцев или гегельянцев: Н. И. Надеждина, С. П. Шевырева, Т. Н. Грановского, К. Д. Кавелина, П. Н. Кудрявцева и др. Нельзя упустить из виду и тот факт, что научное мировоззрение корифеев науки складывалось в ту пору, когда вла-
95.01.001
4
стителями дум и непосредственными "учителями" были Белинский, а спустя поколение — Чернышевский и Добролюбов, представлявшие, "предмарксистскую русскую школу реализма". В основу литературного анализа они поставили принцип диалектического историзма. "Этот принцип надолго вошел в плоть и кровь русской литературной науки, предопределив тот факт, что в русских литературоведческих трудах XX в. видное место займут социологические методы, в том числе сориентированные на марксизм" (с. 9).
Иная философская традиция — шелленгианская — также пустила в России достаточно глубокие корни,хотя на протяжении всего XIX в. и большей части XX в. она не имела столь сильного общественного резонанса. Главные ее адепты — славянофилы — привили части интеллигенции взгляд на литературу как на хранилище национально-народной традиции и медиум национального духа. При этом история понималась не как вечноизменяющаяся реальность, а как хранилище ценностей и привязанностей, органически присущих народному коллективу и писателю как выразителю его чаяний.
Этот взгляд оказал большое влияние на сторонников мифологической школы — первого методологического направления в русской литературоведческой науке, а затем, претерпев сложные модификации, отразился в метафизическом идеализме Владимира Соловьева, идеи которого, в свою очередь, легли в основу русского модернизма и нашли отражение в литературоведческих трудах Д. С. Мережковского, Вяч. Иванова, Андрея Белого и в некоторой степени М. О. Гершензона.
Мифологическая школа, сыгравшая значительную роль в становлении прежде всего фольклористики и медиевистики, сложилась на рубеже 40-50-х годов XIX в. "В основе методики, применявшейся ее представителями, независимо от всех расхождений между ними, лежал сравнительно-исторический метод изучения, установление органической связи языка, народной поэзии и народной мифологии, принцип коллективной природы творчества" (с. 11). Эти методологические установки были введены в филологию братьями Гримм. Они искали в словесном творчестве того или иного народа органическое проявление неповторимого национального духа, который, как они полагали, складывается на архаических стадиях развития народности. Сравнивая такие языки, как санскрит, древнегреческий, латинский, готский, а также соответствующую мифологию, братья Гримм пришли к выводу о существовании в незапамятные времена единого индоевропейского языка и общего для всех индоевропейских народов праотоса.
В России возникновение мифологической школы связано с именем Ф. И. Буслаева (1818-1897). Восприняв важнейшие положения лингвистической теории В. Гумбольдта и братьев Гримм об отражении в языке духовной жизни народа, ученый сформулировал основы своей
теории. — Мифология, по его мысли, "есть не что иное, как народное сознание природы и духа, выразившееся в определенных образах"1. Представления ученого об эволюции мифического предания: сначала — в обособленный эпизод героического эпоса (былину), затем — в сказку (мифический пласт здесь теряет всякий смысл и воспринимается как чистая фантазия) и, наконец, — в забавную новеллу или повесть, — все эти представления отражали (хотя и не совсем точно) ход развития словесности. Методологически продуктивная мысль о динамической трансформации жанров была использована в XX в. М. М. Бахтиным.
Мифологические воззрения Буслаева нашли выражение и в его трудах но древнерусской литературе. Он представил бесспорные доказательства симбиоза христианства и язычества в сознании древнерусских авторов, показал, каким образом литература художественно обогащалась за счет использования языческих мотивов и фольклорных форм. Об этом речь идет в его работе "О народной поэзии в древнерусской литературе" (1859), публикуемой в реферируемой хрестоматии.
Составитель выделяет следующие труды Ф. Буслаева: "Древнейшие эпические предания славянских племен" (1860), "История русской литературы: Лекции, читанные наследнику цесаревичу Николаю Александровичу" (1859- 1860, изд. 1904), "Русские духовные стихи" (1861), "Русский богатырский эпос"(18б2), "Сравнительное изучение народного быта и поэзии" (1872), "Странствующие повести и рассказы" (1878), "О значении современного романа и его задачах" (1877).
Разработка сущности мифа и его исторических судеб была осуществлена "младшими мифологами" и прежде всего — фольклористом и этнографом А. II. Афанасьевым (1826-1871). Ученый принял так называемую "метеорологическую" теорию немецких ученых А. Куна и В. Шварца, согласно которой в основе большинства мифов лежит обожествление стихийных сил природы, молнии, ветра, туч. Шварц полагал, что многие мифы восходят к теме борьбы дня и ночи, мрака и света. К тем же выводам склонялся Афанасьев: отдельные главы его трехтомного труда "Поэтические воззрения славян на природу" (М., 1865-1869) посвящены противостоянию света и тьмы, неба и земли, огня и воды, а также грозе, дождю, тучам (в которых древние, по мнению ученого, усматривали небесные стада, гонимые богом ветра). Олицетворение природных стихий, в первую очередь стихии дождя и грозы, он интерпретировал как "брачное торжество природы". Одна-
1 Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства.— СПб , 1861 — Т. 1.— С 138.
ко попытки ученого "увидеть в богатыре Илье Муромце демонического представителя зимних облаков и туманов, а в Соловье-разбойнике — олицетворение грозовой тучи были подвергнуты справедливой критике" (с. 16).
Ученый подготовил первое в России научное издание русских народных сказок с обширными комментариями — "Народные русские сказки А. Н. Афанасьева" (М., 1855-1863.— Вып. 1-8). Основные его работы: "Государственное хозяйство при Петре Великом" (1847), "Ведун и ведьма" (1851), "Колдовство на Руси в старину" (1851); "Религиозно-языческое значение избы славянина" (1851), "Русские сатирические журналы, 1769-1774 годы: Эпизод из истории русской литературы прошлого столетия" (1859).
В 1960-е годы появился ряд ученых-мифологов радикально-демократического направления (А. А. Котляревский, И. А. Худяков, И. Г. Прыжов), которые, обращаясь к языческой мифологии, стремились изучить реальную психологию русского народа и его творческие силы. Таковы работы Котляревского "О собаке, волке, голубе и поэзии цветов", "Собака в истории верований человека". В XX в. особый интерес к наследию мифологов проявили сторонники структурно-семиотических методов исследования — Вяч. Вс. Иванов, В Н. Топоров и др.
Идеи и методы культурно-исторической школы определяли лицо русской академической науки о литературе вплоть до 20-х годов нашего столетия. Сложилась эта школа под непосредственным влиянием европейского позитивизма и в первую очередь — метода И. Тэ-на. Все многообразие фактов, обусловливающих появление литературных реалий, он сводил к трем "первоначальным силам": "раса", т. е. воздействие национальных особенностей, "среда", т. е. объективное выражение писателем взглядов и интересов определенной общественной группы, и, наконец, "момент" — специфика исторической эпохи.
Многочисленные русские сторонники "тэнизма" сходились в том, что,история литературы — это часть истории культуры, а разнообразные литературные факты и явления суть следствия исторических процессов, которые имеют место в экономической, политической и духовной жизни общества.
В свое время М. М. Бахтин отметил "три роковые ошибки" культурно-исторической школы. Во-первых, она низводила литературу "до роли простой служанки и передатчицы других идеологий", во-вторых, "принимала отражение идеологического кругозора за непосредственное отражение самой жизни" и, в-третьих, "догматизировала и завершала основные идеологические моменты, отраженные художником в содержании, превращая живые становящиеся проблемы в
готовые положения, утверждения, решения —философские, этические, политические, религиозные"1.
А. Н. Пыпин (1833-1904) явился самым последовательным выразителем принципов культурно-исторической школы, вследствие чего это направление приобрело название "пыпинианства". В отличие от других крупных филологов, он формировался в среде демократической журналистики (Чернышевский был его двоюродным братом по матери). За полвека работы ученый оставил колоссальное научно-литературное наследие — около 1200 работ. Важнейшие из них: "Общественное движение в России при Александре I" (1871), "Белинский, его жизнь и переписка" (1876), "История славянских литератур" (1879), четырехтомная "История русской этнографии" (1890-1892), четырехтомная "История русской литературы" (1898-1899), "Панславизм в прошлом и настоящем" (опубл. в 1913), "Русское масонство" (опубл. в 1916), "Религиозное движение при Александре I" (опубл. в 1916). В качестве исследовательской задачи он ставил себе обстоятельное определение общественных условий, действовавших на писателя и на весь склад литературы, которую рассматривал как часть общественной истории. Настоящим предметом его исследований была не собственно литература, а "общественное самосознание". Его работа "Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х годов" (1873) содержит богатейший фактический материал, иллюстрирующий такие явления духовной жизни николаевской России, как "любомудрие", "официальная народность" (этот термин был введен в научный обиход именно Пыпиным), гегельянство, западничество, славянофильство, движение петрашевцев. Но ни слова 6 работе не говорилось о художественных образах Пушкина и Гоголя, о поэтическом наследии Лермонтова и Тютчева, об эстетике Белинского. Подобным образом построена "История русской литературы" — она скорее курс истории русской культуры с опорой на литературный материал. В хрестоматии публикуется введение к "Истории русской литературы", где содержится попытка поставить вопрос о литературе как "отдельном процессе народной жизни" — процессе, который "не укладывается ни в политическую, ни в культурную жизнь общества, потому что в нем действуют интимные силы мысли, чувства и поэтического творчества, которые имеют свое особенное развитие, свою специальную традицию и особый способ воздействия" (с. 105).
Кроме Пыпина к культурно-исторической школе принадлежали Н. С. Тихонравов (1832-1893) и такие известные в свое время ученые-литературоведы, как И. Н. Жданов, С. А. Венгеров, В. Е. Чешихин-
1 Медведев П. Н. (М. М. Бахтин). Очередные задачи историко-литературной науки // Литература и марксизм.— М., 1928 .— № 3 .— С. 68.
Ветринский, Л. А. Шахов, А. И. Кирпичников, К. Ф. Головин, И. И. За-мотин.
Из недр культурно-исторического направления вышло в России сравнительно-историческое литературоведение в двух его тенденциях. Одна наиболее ярко была представлена Александром Веселовским, другая — его братом Алексеем. "Первый считал искусство отражением действительности и выражением объективных процессов в жизни народов, ставя развитие литературных связей в зависимость от изменения исторических условий в социальной и политической сферах. Второй склонялся к мысли о независимости литературного процесса от реальной жизни, хотя в своей исследовательской практике эклектически сочетал "чистый" компаративизм, т. е. сравнительное изучение литературных фактов безотносительно к явлениям общественной жизни, с историко-социологическим детерминизмом в духе "пыпини-анства", в особенности при рассмотрении одной отдельно взятой национальной литературы" (с. 22-23).
Александр Николаевич Веселовский (1838-1906) возглавил сравнительно-историческое литературоведение в русской и европейской науке, сущность которого состояла в идее соединения генетического принципа восхождения от зародышевых форм первобытного искусства к более сложным формам лирической поэзии — с принципом параллельного изучения нескольких литератур в их взаимных связях. В историю мирового литературоведения он вошел как автор грандиозного труда "Историческая поэтика" (полностью опубликованного в 1940 г.). Замысел ученого был осуществлен им лишь частично. Свыше тридцати лет жизни отдал А. Веселовский работе над этой книгой. Рассматривая эволюцию "поэтического сознания" и его форм, он развернул концепцию зарождения и первоначальной дифференциации поэзии, из которой впоследствии разовьются ее главные роды: эпос, лирика, драма. Ученый ставил вопросы возникновения и исторического развития жанров литературы, сюжетов, поэтического языка и различных поэтических средств — тропов, эпитетов, психологических параллелизмов, символов.
Проблему соответствия формы и содержания в литературе он решал оригинальным образом, полагая, что каждая новая эпоха работает лишь над "исстари завещанными образами... позволяя себе лишь новые комбинации старых и только наполняя их... новым пониманием жизни"1.
В хрестоматии публикуется фрагмент "Из введения в историческую поэтику: (Вопросы и ответы)". Здесь на вопрос: что такое литература, ученый отвечал: это — "история общественной мы-
1 Веселовский А. Н. Историческая поэтика.— Л., 1940
С. 51.
ели в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах. История мысли более широкое понятие, литература ее частичное проявление. .." (с. 110). Основные работы Веселовского: "Данте и символическая поэзия католичества" (1866), "Вилла Альберти: Новые материалы для характеристики литературного и общественного перелома в итальянской жизни Х1У-ХУ столетия" (1867), "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872), "Разыскания в области русского духовного стиха" (1879-1891), "Из истории романа и повести" (1886-1888). Под конец жизни ученый стал ощущать как недостаток ограничение содержания изящной словесности лишь историей "общественного самосознания". И он обратился к изучению "тайн личного творчества", написав с этой целью работы об отдельных художниках слова: "Боккаччо, его среда и сверстники" (1893-1894), "Пушкин — национальный поэт" (1899), "В. А. Жуковский: Поэзия чувства и "сердечного воображения" (1904).
Психологическое направление в русской науке о литературе было представлено в первую очередь так называемой "харьковской группой", во главе которой стоял основоположник школы А. А. По-тебня (1835-1891). Вокруг него сплотились многочисленные ученики: Д. Н. Овсянико-Куликовский, А. Г. Горнфельд, В. И. Харци-ев, Б. А. Лезин, А. В. Ветухов и др. Литературоведы данного направления изучали эстетические особенности произведения, стремясь определить своеобразие душевной организации автора в терминах научной психологии. При этом предполагалось, что процессы в душе художника вызывают подобные процессы и в душе читателя. Один из критиков этой теории писал: "Достаточно подойти с психологическим методом к любому художественному произведению, как оно внезапно исчезает, словно проваливается куда-то, а взамен его перед исследователем оказывается сознание поэта, как поток разнородных психических процессов, внутренне не связанных между собою"1.
В хрестоматии публикуются работа Потебни "Поэзия. Проза. Сгущение мысли" и фрагмент из книги Овсянико-Куликовского "Н. В. Гоголь" (Гл. 1. "Пушкинское" и "гоголевское". Художественный метод Гоголя). Последняя работа интересна попыткой дать психологические обоснования типов художников. Сопоставление Гоголя, "этой замкнутой, противоречивой и неуравновешенной натуры с открытою, гармоничною и уравновешенною натурою Пушкина, очная ставка этого огромного темного ума с огромным светлым умом Пушкина могли бы", как полагал Овсянико-Куликовский, "пролить некоторый свет на проблему психологии Гоголя и его творчества" (с. 136). Сопоста-
1 Энгельгардт Б. Формальный метод в истории литературы.— Л., 1927 .— С. 19. 2-638
вление двух художественных гениев ученый считал очень "важным в историко-литературном исследовании".
В данном номере реферативного журнала публикуется обзор, освещающий особенности "психологической школы" в русском литературоведении. Поэтому здесь ограничимся лишь упоминанием о ее методологическом своеобразии. Ее основной недостаток — "неумение отличить психику действительного человека от ее преломления в литературе, сведение художественного текста к "потоку психической энергии"..." (с. 33).
На рубеже XIX и XX вв. в области академического литературоведения с годами все больше давал о себе знать методологический застой; позитивизм давно перестал питать научную мысль оригинальными идеями. В 1890-е годы появилась особая "историко-фактическая" школа, представленная трудами Л. Н. Майкова, В. И. Саитова, Б. Л. Мод-залевского, В. Н. Перетца, направивших свою творческую энергию на библиографические разыскания и публикацию текстов, требуя тончайших источниковедческих разработок. К этому направлению литературной науки относятся и такие ученые, как Я. К. Грот, С. А. Венге-ров, П. О. Морозов, А. И. Введенский А. И. Лященко. Многие учились искусству текстологии и научной редакции у Н. С. Тихонравова.
Значительные успехи были достигнуты в области библиографии. В 1872 г. появился библиографический указатель В. И. Межова "История русской и всеобщей словесности" (15 тыс. названий). В 1899 г. вышел труд А. В. Мезьер "Русская словесность с XI по XIX в. включительно." С 1888 по 1904 г. вышло шесть томов составленного С. А. Венгеровым "Критико-библиографического словаря русских писателей и ученых от начала русской образованности до наших дней" (это пособие содержало полные списки сочинений писателей и перечни литературы о них).
Попытку преодолеть методологический кризис в академическом литературоведении предприняли представители социально-генетиче-ского направления: Н. И. Стороженко, Н. И. Коробка, В. М. Ис-трин, В. В. Сиповский. Находясь под влиянием учения о классах, они, однако, рассматривали классы в качестве "культурного фактора", а не социальной основы общественной формации. По мнению Н, Стороженко, содержание и форма художественного творчества зависят от изменений в классовой иерархии общества. По этой логике, "Песнь о Роланде" — "плод феодализма на переходе к рыцарству, тогда как "Нибелунги — это уже плод рыцарства"; и "Роман о лисе" знаменует собою "разложение феодального мира ... и наступление нового времени, эпохи буржуазии, когда хитрость и изворотливость будут править миром"1.
1 Стороженко Н. И. Опыт истории западноевропейской литературы в средние века и в эпоху Возрождения: Лекции.— М., 1896 .— С. 60.
Более плодотворным путем модификации социологического метода пошел В. В. Сиповский (1872-1930), предложивший "эволюционный" метод. Его задачей было выяснить "фазисы развития литературных фактов, ту внутреннюю хронологию, которая ставит ряд явлений в последовательную генетическую преемственность"1. Это был определенный шаг к диалектико-материалистическому изучению литературы, хотя Сиповский, говоря о "фазисах развития", имел в виду культурно-исторические эпохи.
Основоположником марксистского литературоведения в России явился Г. В. Плеханов (1856-1918). "Наибольшую его симпатию вызывало эволюционное материалистическое учение, опирающееся на диалектическое понимание истории, восходящее к философии Гегеля, и на принцип экономического детерминизма, выдвинутый Карлом Марксом" (с. 36). Свои эстетитческие взгляды он изложил в книге "Письма без адреса" (1899-1900). Суть эстетики Плеханова — в понятии общественной психологии. Та или иная идеологическая направленность искусства (как и других идеологий — религии, этики, политической мысли и т. п.) прямо зависит, по мнению Плеханова, от "общественной психологии" эстетического субъекта, и она неизбежно приобретает классовый характер. "Следовательно, критик или ученый-искусствовед обязан, во-первых, перевести язык искусства на язык социологии, определить "социологический эквивалент" того или иного эстетического факта, а во-вторых, проанализировать достоинства и недостатки формы произведения" (с. 37).
Примером нахождения "социологического эквивалента" художественной формы является статья "Французская драматическая литература и французская живопись XVIII столетия с точки зрения социологии" (1905). В ней Плеханов обратил внимание на характерную для этой эпохи эволюцию жанров: от слезливой драмы к неоклассической трагедии, от камерной жанровой живописи Жана-Батиста Греза к патерическим полотнам Жака-Луи Давида. Подобную смену форм и мотивов автор статьи объяснял процессами, происходившими внутри французской буржуазии в предреволюционную пору. Увлекшись объективностью, предопределенностью связей между обществом и художественным творчеством, Плеханов мало места оставлял категории случайного, а также недооценивал творческую индивидуальность художника. В плехановской концепции субъект творчества идеологичен, предопределен классовой структурой, однако упускалась из виду "личная идеология, сознательный выбор художника" (с. 38).
Предложенная Плехановым методология нашла в России много сторонников среди литературоведов (В. М. Фриче, В. А. Камегулов,
1 Сиповский В. В. История литературы как наука,— СПб.; М., 1905 .— С. 36. 2*
В. М. Шулятиков и др., а после 1917 г. — В. Ф. Переверзев), чего нельзя сказать о противоположной, "субъективно-активистической интерпретации марксизма в работах А. В. Луначарского и А. А. Богданова" (с. 38).
В. М. Фриче (1870-1929) был наиболее значительным историком литературы марксистской ориентации. В книге "Художественная литература и капитализм" (1906) он прослеживал влияние капиталистических отношений на процесс развития литературы в Англии, Германии, Австрии, Норвегии, Швеции. В "Очерках по истории западноевропейской литературы" (1908) он отстаивал убеждение, что литературные произведения "переводят... социально-экономическую жизнь на язык особых символических знаков, т. е. художественных образов"1. Таким образом, вместо "культурного фактора", который долгое время признавался основополагающим в литературно-художественном развитии, утверждалась ведущая роль фактора экономического. Поэтому Фриче разделил историю западноевропейской литературы на периоды не в зависимости от смены течений и направлений, а "в зависимости от господствовавшей формы хозяйственной деятельности" 2. Литературоведение, как и в эпоху позитивизма, и в данном случае занималось более не литературой как таковой, а вне литературными явлениями.
Фриче связал психологию писателя непосредственно с его социальным происхождением и принадлежностью к определенному классу или общественной группе (этого не было у Плеханова — он предостерегал от схематического деления искусства на "феодальное", "буржуазное", "пролетарское", подчеркивая диалектическое непостоянство общественной структуры). "Абсолютизация провозглашенного Фриче принципа классового детерминизма привела в 1920-х годах к торжеству вульгарной социологии в значительной части работ советских литературоведов", (с. 39).
"Социально-каузальный метод" изучения литературы был предложен П. Н. Сакулиным (1868-1930), воспитанником культурно-исторической школы, испытавшим сильное влияние марксизма. Соединением социально-каузального изучения с имманентным учетом "внутренней логики произведения" Сакулин намеревался создать "социологическую Эстетику и поэтику" как бы в дополнение к "исторической поэтике" Веселовского. Он полагал, что произведение литературы обязано своим происхождением не только социально-экономическим, но и философским, художественно-эстетическим, психологическим факторам. Это предостерегло его работы от вульгарного социологизма.
'Фриче В. М. Очерки по истории западноевропейской литературы.— М., 1908. — С. 3.
2Там же.— С. 4.
В хрестоматии публикуется фрагмент из книги "История новой русской литературы. Эпоха классицизма" (1918), обосновывающей широту "историко-социологического метода" при осознании, вместе с тем, "внутренней логики, своих законов" в области художественного творчества (с. 236). Основные труды Сакулина: "Из истории русского идеализма: Князь В. Ф. Одоевский" (1913), "Русская литература и социализм" (1922-1924.— Ч. 1-2), "Социологический метод в литературоведении" (1925), "Теория литературных стилей" (1928).
На рубеже XIX и XX вв. в России в области искусства, науки и культуры ярко выделяется модернизм с его заострением кризисного сознания, смелостью и глубиной анализа, субъективностью и резкостью суждений. Если после трудов Буслаева или Потебни обратиться к литературоведческим работам В. В. Розанова, Д. С. Мережковского, Вяч. Иванова, А. Белого, то "создается впечатление, что попадаешь в мир, где все иное: и задачи исследования, и стиль мышления, и термины, и язык.
Литературные взгляды русских модернистов не поддаются стройной, рациональной классификации. Для модернизма было характерно неприятие позитивизма, социологического детерминизма. В противовес этому выдвигалось смелое вторжение в область "непознаваемого", обращение к метафизическим и трансцендентным пластам познания, к творческой интуиции: усилилось внимание к субъективным факторам бытия и творчества, что неизбежно приводило к субъективности суждений и оценок.
Совершенно новые для своего времени принципы анализа и оценки художественного творчества, вытекающие из его собственной философской системы трансцендентального идеализма и универсализма, провозгласил В л. С. Соловьев (1853-1900). В статье "Поэзия Я. П. Полонского" (1896) он объявил несущественными психологию или социологию творчества, как и проблемы художественной формы. В эстетическом трактате "Красота в природе" он утверждал, что искусство представляет собой неотъемлемую органическую часть процесса воплощения на земле божественного совершенства. "Истинной", "чистой" поэзией был для него пушкинский Пророк, далекий как от идеи "искусства для искусства", так и от принципа "гражданского служения". "Особенно близка Соловьеву была мысль Достоевского о "реализме в высшем смысле", однако философ придавал ей абстрактно-мистический смысл, видя в "чистой" поэзии посредника между миром вещественных явлений (что должно было означать реализм) и "запредельным" миром вечных идей, высшего смысла бытия, бесконечного совершенства божества... Соловьевские характеристики русских поэтов и писателей учитывали в основном лишь содержательные моменты их творчества... причем на его оценку влияла близость мировоз-
зренческой направленности художника к собственным представлениям философа" (с. 41-42).
Совершенно иной ход мышления и иные взгляды были свойственны В. В. Розанову (1856-1919) — мыслителю, писателю, литературному критику и публицисту, одному из ярчайших представителей русского модернизма. Будучи в суждениях своих осознанно непоследовательным, неоднозначным, зачастую парадоксальным, он наиболее соотносим с консервативной линией русской идеалистической философии, которая может быть условно проведена от ранних славянофилов через почвенников к К. Н. Леонтьеву и далее к идеалистам начала XX в. Он отстаивал сопряжение искусства, мысли, социальной практики с эмпирической полнотой жизни и миром национальных и народных бытовых традиций. Из этой теории делался вывод, что в XVIII в., в особенности начиная с "первого русского европейца" Карамзина, литература отвернулась от национальной самобытности и заимствовала чуждые своей "природной склонности" формы западной цивилизации.
"Поэтичность Жуковского, Батюшкова, молодого Пушкина, а прежде всего сатириков — Фонвизина и Грибоедова — начисто отрицалась Розановым, который, отчасти предвосхищая идеи "веховцев" (Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова), считал, что критико-обличитель-ное, сатирическое начало чуждо русскому духу, "исторической и бытовой нашей правде". К этой правде, по мнению Розанова, пришел Пушкин, но только за несколько лет до смерти, когда вернулся в "Повестях Белкина" и "Капитанской дочке" к "простому и доброму", что олицетворяет истинную Россию" (с. 42-43).
В работе "Пушкин и Гоголь", публикуемой в реферируемой хрестоматии, В. Розанов писал: "Пушкин есть как бы символ жизни: он весь в движении, и от этого-то так разнообразно его творчество. Все, что живет — влечет его, и подходя ко всему — он любит его и воплощает... Это он есть истинный основатель "натуральной школы", всегда верный природе человека, верный и судьбе его. Ничего напряженного в нем нет, никакого болезненного воображения и неправильного чувства" (с. 151). Всем этим он противостоит Гоголю: в его "Мертвых душах" "ни одно слово не выдвигается вперед", и где бы мы ни открыли книгу, всюду увидим "мертвую ткань языка, в которую обернуты все выведенные фигуры, как в свой общий саван... у всех этих фигур мысли не продолжаются, впечатления не связываются, но все стоят неподвижно... и не растут далее ни внутри себя, ни в душе читателя..." (с. 154).
Однако, по Розанову, возрождение "здорового" национального начала происходит в русской литературе начиная не с Пушкина, а с Лермонтова (статья "Вечно печальный поэт", 1898). "Он знал тайну выхода из природы — в Бога, из "стихий" к небу, — пишет Ро-
занов о Лермонтове, — то есть этот 27-летний юноша имел ключ к той "гармонии" /о которой вечно и смутно говорил Достоевский"1. Но преждевременная смерть поэта "лишила русскую литературу возможности пойти по пути религиозного обновления — ведь даже сам Достоевский, — что точно подметил В. Розанов в своей работе "Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского", — не сумел противопоставить ясную "христианскую" программу той "посюсторонней" диалектике человеческого мышления, которую он сам блестяще представил в образе Ивана Карамазова" (с. 43).
Как считал В. Розанов, истинной трагедией для русской духовности явилось то, что она поддалась очарованию Гоголя — писателя "сатанинского", "антихристианского", "растлившего наши души" преисполненными мастерства карикатурами на живую действительность и приучившего русских людей смотреть на свою жизнь глазами беспощадных разоблачителей. За Гоголем потянулась плеяда "отрицателей", "обличителей", певцов гражданской скорби, все дальше отходивших от "ясного и простого" отношения к действительности.
Однако не все пошли по этому пути: "задумчивый" Гончаров, полнокровный Толстой, а более всех Достоевский отступили от "иронического направления".
И все же наиболее интересный анализ творческого процесса (с привлечением черновиков и ранних редакций) содержится именно в тех работах Розанова, которые посвящены Гоголю. "Их автор словно задается целью детально проследить весь механизм, заставляющий читателя поддаться очарованию "сатанинских" образов сатирика" (с. 44). После 1917 г., с ужасом наблюдая, как не только "испорченная" духом отрицания интеллигенция, но и "живые" народные массы с ожесточением отрекались от прошлого, от Царства, от Церкви, от своих иллюзий, В. Розанов, по сути дела, согласился со своим главным антагонистом: "Русь слиняла в два дня ... Прав этот бес Гоголь"2.
В суждениях о литературе В. В. Розанов не приемлет ни романтической патетики, ни сатиры, считая их атрибутами социального радикализма или "нигилизма"; его работы отличаются оригинальностью приемов, неконвенциональностью выводов; некоторые из них послужили отправной точкой для представителей "формальной школы" 1910-1920-х годов.
Его основные труды (кроме названных) по истории литературы: "Литературные очерки" (1899), "Критические этюды" (1904), "Библейская поэзия" (1912), "Литературные изгнанники" (1913), "Как
'Розанов В. В. Литературные очерки.— 2-е изд.— СПб., 1902 .— С. 163.
2 Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени.— Сергиев Посад, 1917 .— № 1 .— С. 4.
произошел тип Акакия Акакиевича" (1906), "Среди художников" (1914).
Решительно отвергал "научное" и "объективное" литературоведение Д. С. Мережковский (1866-1941). Он сознательно провозгласил себя сторонником "субъективной критики", считая ее метод неисчерпаемым, беспредельным по существу своему, "ибо каждый век, каждое поколение требует объяснения великих писателей прошлого в своем свете, в своем духе, под своим углом зрения"1. "В основу своего собственного метода Мережковский положил религиозно-философскую схему с сильным преобладанием элементов ницшеанства, в том числе с признанием независимости эстетических ценностей от морального выбора между добром и злом" (с. 44). Однако на практике он неоднократно отступал от этой схемы и уклонялся, подобно Вл. Соловьеву, Розанову и другим критикам, связанным с модернизмом (Ю. И. Айхенвальду, А. Л. Волынскому, Д. В. Философову), от анализа художественных особенностей произведения в сторону собственной философско-идеоло-гической интерпретации.
В хрестоматии публикуется фрагмент из книги "Л. Толстой и Достоевский: Жизнь, творчество и религия" (ч. 2: Творчество Л. Толстого и Достоевского, гл. 5). Другие труды Мережковского: "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" (1893), "Вечные спутники" (1896), "Гоголь и черт" (1906), "О так называемых религиозных исканиях в России: Евангелие от декаданса" (1909), "Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев" (1915).
Находясь под влиянием Ф. Ницше, Вл. Соловьева и отчасти В. Розанова, Мережковский развивал концепцию, согласно которой европейская культура рассматривается в категориях борьбы между язычеством и христианством, между плотью и духом. Так, антитезу между Львом Толстым и Достоевским он видел как противостояние "провидца плоти" и "провидца духа". В связи с этим находилась пропаганда Мережковским "нового религиозного сознания", воюющего против серости, обыденщины, которая виделась мыслителю в образе черта, Антихриста или "грядущего хама".
По логике концепции Мережковского, Пушкин воплощал в себе момент гармонического примирения христианского мистицизма и языческого обожествления плоти. Итак, религия плоти Толстого есть тезис, религия Духа у Достоевского — антитезис русской культуры, и потому неизбежен "русский синтез", подобный Пушкину, но стоящий выше его в силу сознательности и "религиозности" своей гармонии.
С модернистскими тенденциями была связана деятельность профессора Варшавского университета А. М. Евлахова (1880-1969), не-
1 Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений.— М., 1914
.— Т. 17
С. 6.
истового критика историзма и позитивизма в науке о литературе, неокантианца, занимавшегося методологией литературоведения. По его мнению, истинное искусство интуитивно, иррационалистично; оно не отражает объективной действительности, а создает новую форму ради того, чтобы доставить непосредственное удовольствие; литературоведение же должно исходить из критериев эстетико-психологических, начисто отвергая культурно-исторический подход. Теории Евлахова не приобрели последователей.
Заметное влияние на русскую литературную науку XX в. оказали работы М. О. Гершензона (1869-1925), принадлежавшего к плеяде деятелей так называемого "русского религиозного ренессанса" (1910-е годы). Он был главным инициатором "Вех" (сборника, составившего целую эпоху в истории русской мысли XX в.). Сам он называл себя "религиозным народником". Применяемый им в историко-литературных исследованиях метод обычно определяется как "биографический" — почти все работы Гершензона представляют собою по своему жанру развернутые биографии. При этом, будучи сторонником инту-итивистской философии он стремился интуитивно постичь сущность миросозерцания, творчества того или иного писателя или общественного деятеля. Свою исследовательскую работу он начал с публикаций, посвященных Аристотелю и Плутарху. Однако позднее он сосредоточился на изучении декабристского движения, русского романтического идеализма 1820-1840-х годов, раннего социализма, славянофильства, западничества.
Основные работы: "Художественная литература и воспитание" (1899), "Социально-политические взгляды А. И. Герцена" (1906), "История молодой России" (1908), "П. Я. Чаадаев: Жизнь и мышление" (1908), "Жизнь В. С. Печерина" (1910), "Исторические-записки: (О русском обществе)" (1910), "Образы прошлого" (1912), "Грибоедов-ская Москва" (1914), "Тройственный образ совершенства" (1918), "Видение поэта" (1919), "Мечта и мысль И. С. Тургенева" (1919), "Мудрость Пушкина" (1919), "Ключ веры" (1922), "Судьбы еврейского народа" (1922).
В хрестоматии публикуется работа "Сны Пушкина". Гершензон анализирует пять снов: Руслана ("Руслан и Людмила"), Марьи Гавриловны ("Метель"), Гринева ("Капитанская дочка"), Отрепьева ("Борис Годунов"), Татьяны ("Евгений Онегин"). Основное в них то, что "выходит далеко за пределы сновидения: здесь приоткрывается перед нами общее представление Пушкина о строе и движениях человеческого духа" (с. 220). Поэт понимал сон "как внутреннее движение души"; в "предвидении сна" скрыто "пророчество мудрое и верное, потому что оно основано на тончайших показаниях чувств" (с. 221). Во сне "Татьяна знает многое такое об Онегине, Марья Гавриловна — о Вла-
3-638
димире, Гринёв — о Пугачеве, а Отрепьев — о самом себе, чего они отдаленно не сознают наяву. Из этих-то заповедных, тонких знаний, накопленных в опыте, душа созидает сновидения: такова мысль Пушкина" (с. 220). И эта "философия сновидения", по мнению Гершензона, сложилась у Пушкина "безотчетно и вместе логически, работой разума в темной глубине души" (с. 221).
Много оригинальных идей содержат литературоведческие труды Вяч. И. Иванова (1866-1949), одного из ведущих поэтов-символистов "младшего" поколения. На "ивановских средах" в Петербурге собирались ведущие представители литературного модернизма и религиозно-философского возрождения: В. Я. Брюсов, А. Белый, М. А. Волошин, Н. А. Бердяев, М. О. Гершензон, П. А. Флоренский. Свое философское кредо, выражавшее антипозитийистские, антирационалистические, но в то же время антидекадентские тенденции, Иванов определил как "мистический реализм".
В теоретических трудах Вяч. Иванов пытался проследить действие "вечных", архитипических принципов духовной культуры в произведениях древней и новой литературы: от Эсхила до Достоевского. При этом он активно использовал категории аполлинийского и дионисий-ского, мужского и женского начал, монады и диады.
Будущее творчество, по Вяч. Иванову, станет возвращением к мифологической деятельности, но место языческого мифа займет "теургия", "соборное искусство", сочетающее в себе лучшие традиции мифотворчества, античной трагедии и средневековой мистерии. Провозвестником нового теургического искусства Вяч. Иванов считал Достоевского, которому посвятил специальное исследование "Достоевский и роман-трагедия" (1916). Эта работа оказала влияние на Бахтина и его концепцию полифонического романа, так как Иванову удалось доказать, что герои Достоевского, подобно актерам на сцене, говорят "от себя", своим голосом, к которому не примешивается голос пересказывающего повествователя (такой принцип получил в ивановском исследовании наименование "ты еси").
В 1924 г. Иванов эмигрировал из России в Италию.
Основные его работы: "Вагнер и дионисово действо" (1905), "Заветы символизма" (1910), "Мысли о символизме" (1912), "Лик и личины России: К исследованию идеологии Достоевского" (1917).
Публикуется работа Иванова "О существе трагедии" (1912). В своих размышлениях ученый исходит из мысли, что "Аполлон есть начало единства, что сущность его — монада, тогда как Дионис знаменует собою начало множественности" (с. 174). "Дионис, как известно — бог женщин по преимуществу... Трагедия же, по своей природе, происхождению и имени, есть искусство Дионисово..." (с. 174). Поэтому "наиболее благодарно для трагического поэта изображение характе-
pa женского. И можно предугадать, что "грядущие судьбы трагедии будут тесно связаны с судьбами и типами женщины будущего. Трагизм же мужского характера измеряется степенью проникнутости духом Дионисовым... Таков внутренний и исторический исконный закон диады" (с. 184).
Теоретическим построениям Вяч. Иванова с их некоторой мистической неотчетливостью противостояли историко-литературные и стиховедческие труды В. Я. Брюсова (1873-1924) — вождя "старших" символистов; его теоретические взгляды претерпели значительную эволюцию от "мистического анархизма" к рационализму и некоторой академичности. Первоначально он находился под влиянием эстетики Льва Толстого (теория "заражения чувством") и А. Шопенгауэра, проповедуя идеи относительности и субъективности прекрасного. Затем наступил период увлечения историей русской поэзии и вопросами текстологии. Основные работы по литературоведению: "Русские символисты" (1894-1895), "О искусстве" (1899), "Ключи тайн" (1904), "Карл У: Диалог о реализме в искусстве" (1906), "Далекие и близкие: Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней" (1911), "Miscellanea: Замечания о искусстве, о литературе, о критиках, о самом себе" (1913-1914), "Стихотворная техника Пушкина" (1915), "Звукопись Пушкина" (1923), "Пророк: Анализ стихотворения" (начало 1920-х годов), "Пушкин-мастер" (1924).
В хрестоматии публикуется работа 1924 г. "Синтетика поэзии". Ее основная мысль: "Искусство, в частности поэзия, есть акт познания; таким образом, конечная цель искусства та же, как науки..." (с. 186). Путь "познания истины" Брюсов трактует как синтез двух образов — тезы и антитезы. К синтезу поэт приходит через ряд вспомогательных синтезов.
Примером анализа большого произведения здесь является "Медный всадник". В повести "две центральные мысли: первая — что "великий человек", "герой", имеет право ради своих великих, мировых целей пренебрегать судьбой отдельной личности; вторая — что каждый человек, как бы мал и ничтожен он ни был, имеет правб на свое личное счастье. Первая идея воплощена в образе Петра I; вторая — бедного Евгения... Связью между двумя образами является образ Петрограда... Для Петра было важно одно — в Европу прорубить окно"; для Евгения это окно стало могилой всех его надежд. Эти две идеи, теза и антитеза, дают как синтез третью: "Сколько бы ни был прав "великий человек", "малые" восстанут за его пренебрежение к их личным интересам". Этот вывод также воплощен в образе Медного всадника, смутившегося от угроз бедного Евгения ("ужо тебе"), соскакивающего со своего пьедестала и скачущего за несчастным "по потрясенной мостовой" (с. 191).
В. Брюсов приводит и другие примеры —- по его мнению, все произведения Пушкина, романы Достоевского, трагедии Шекспира, почти все "классические" произведения мировой литературы создаются на основе синтеза представлений.
Самым непосредственным образом подготовили появление формализма эстетические трактаты и стиховедческие труды поэта-символиста Андрея Белого (настоящее имя: Борис Николаевич Бугаев, 1880-1934). Как и Вяч. И. Иванов, он прошел школу соловьевского идеализма, увлекся идеями теургического искусства. В отличие от других символистов, он получил естественнонаучное и математическое образование. Это обстоятельство выразилось в стремлении исследователя "поверять алгеброй гармонию", т. е. использовать разного рода экспериментальные, статистические и графические методы анализа художественных произведений. С годами А. Белый стал увлекаться неокантианством. Интерес к точному знанию обусловил попытки описать теоретико-познавательную систему символизма, а также ритмический, эвфонический, рифмологический и строфический строй русской поэзии. Особенную ценность представляют стиховедческие труды А. Белого, предвосхитившие исследования формальной школы и заложившие основы современных принципов разработки этой дисциплины (они объединены в сборниках: "Символизм" — 1910, "Луг зеленый" — 1910, "Арабески" — 1911). В 1910-х годах под влиянием религиозного философа Р. Штейнера А. Белый увлекся антропософией, искавшей гармонии между мистическим и научным познанием; позднее мистическая сторона этого учения была им отвергнута. В послереволюционные годы А. Белый в значительной степени посвящает себя литературоведению, в частности, таковы работы "Медный всадник" (1929) и "Мастерство Гоголя" (1934).
Основные эстетические и литературоведческие работы: "Символизм как миропонимание" (1904), "Смысл искусства" (1907), "Магия слов" (1909), "Традиция творчества: Достоевский и Толстой" (1911), "Ритм как диалектика" (1929).
В хрестоматии печатается работа "Лирика и эксперимент" (1909). Автор воспринимал в качестве ритма различные отступления от метра, свойственные русской поэзии. Стопы, на которых отсутствовало предписываемое школьной метрикой ударение, легли в основу построения особых "фигур" (треугольников, квадратов, крыш, трапеций, углов и т. п.). По мнению А. Белого, соединение этих фигур создавало "ритмическую мелодию стиха", которую можно описать статистически и для каждого поэта, и для какой-то национальной поэзии в целом. Этот метод был подвергнут критике Брюсовым (см.: Аполлон.— 1910 .— № И).
Параллельно с ритмической теорией А. Белый создал учение об ев-
фонии — "музыке стиха", где особенно сказались .его символистские представления о звуке как "объективации времени и пространства" и о музыке как важнейшем виде искусства, являющемся "чистым движением" (см.: "Магия слова", 1908). А. Белый выступил одним из основоположников теории звукового (фонетического) символизма. Он полагал, что соединение звуков, их повторение (аллитерация), вплетаясь в образ, создает вполне осязаемое впечатление и несет в себе смысловое .содержание. Отсюда оставалось сделать всего один шаг к теории "зауми", т. е. к признанию художественными произведениями комплексов фонем, объединенных в "слова", которых нет ни в одном словаре. Этот шаг был сделан русскими футуристами. Стиховедческие новации А. Белого были восприняты русскими формалистами.
В отечественном литературоведении своего рода революцию осуществила "формальная школа", направленная против позитивизма, социологизма и Психологизма (Н. Я. Пропп, Л. С. Выготский, М. М. Бахтин).
В настоящее время в русской науке о литературе остро ощущается методологический вакуум. Очевидно, что доминировавшие долгое время социологические методы исследования литературы не могут на данном этапе претендовать на ведущую роль в силу своей сугубой односторонности. На пути поисков новых подходов необходима актуализация идей, возникших в начале XX в. как противовес социоцентрист-ским принципам анализа художественной литературы. Новое часто бывает "хорошо забытым старым", которое, будучи переосмыслено, способно привести к плодотворным результатам.
Дополнением к имеющейся в книге библиографии работ об ученых-филологах могут служить материалы библиографического указателя "История русской литературы Х1Хтначала XX века" (СПб., 1993 .— Под ред. Муратовой К. Д.).
А. А. Ревякина
95.01.002. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА В РУССКОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ: ТВОРЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ, ПРОЦЕСС ТВОРЧЕСТВА И ВОСПРИЯТИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ. (Обзор).
Психологическая литературоведческая школа в России сложилась к концу XIX в., отражая общий поворот европейской социологии, философии, эстетики к психологизму. Предметом изучения становилась внутренняя, душевная жизнь того или иного автора, поскольку искусство выражает всё то, "что человек носит в себе" (Вундт), субъективные впечатления внешнего мира и его собственные переживания. Именно так формулировали задачи литературоведения критики — предста-
