CC BY
71
ОНТОЛОГИЯ
ТЕОРИИ ЗНАЧЕНИЯ
УДК 81'37:165.19
К ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИМ ОСНОВАНИЯМ
ТЕОРИИ ЗНАЧЕНИЯ
А.Е. Бочкарев
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Большая Печерская, 25/12, Нижний Новгород, Россия, 603155 abotchkarev@hse.ru
В каких бы терминах ни представлялись востребованные в толковании знания — как представления, понятия или идеи, предрассудки, социальные конвенции или ментальные репрезентации, — все без исключения теории значения совпадают в главном: фоновые знания суть необходимые условия понимания. Эпистемологически ориентированной семантике надлежит в этой связи уяснить, как варьируются с исследовательской позицией востребованные в толковании знания, какие знания избираются преимущественно в толковании и можно ли построить на принципах «эпистемологического консерватизма» единую модель толкования.
Ключевые слова: теория значения, эпистемология, знания, социальные нормы, ментальные репрезентации
ВВЕДЕНИЕ
Эпистемология традиционно занимается изучением знания. В качестве «науки о знании» эпистемология совпадает отчасти с историей, социологией и философией науки [Мокшицкий 1991: 109—124; Ору 2000: 84—118; Щедровицкий 1997: 437—440]. Сходным здесь является, безусловно, понимание знания как исторически изменчивой социокультурной реальности, отличным — область применения, объект, задачи и методы исследования. Оставаясь в кругу философской мысли по содержанию и методам, философия науки, например, замыкается преимущественно на философских аспектах знания, континуальности и прерывистости познания, социология — на социальной институционализации знания, история науки — на исторической эволюции научного знания, тогда как эпистемологии достаются по определению наиболее общие вопросы: структура горизонта ретроспекции, условия производства, хранения, переработки и передачи знаний.
Вне зависимости от общей теории знания эпистемологической является, по сути, и традиционная для теории языка рефлексия в отношении объекта, принци-
пов и методов его изучения. В самом общем виде она сводится к извечным методологическим вопросам, насколько верно моделируется в теории объект и какие следует предъявлять к теории требования как условию, обеспечивающему эвристическую ее значимость, простоту, прогностическую и объяснительную силу, а в частном преломлении преобразуется в историю лингвистических учений — «историю и эпистемологию наук о языке» [Ору 2000]. Особый интерес здесь вызывает, очевидно, не каталогизация известных теорий и учений, не приклеивание этикеток, а осознание обусловивших их эпистемологических предпосылок, преемственности и разрывов знания в отношениях между языком-объектом и всевозможными его «рациональными реконструкциями», по Г. Рейхенбаху.
Наряду с рефлексией в отношении эволюции лингвистических идей эпистемологическим является, наконец, и традиционный вопрос, которым задается «изнутри» любая теория значения: как отражаются в языке знания о мире? какие знания учитывать в толковании? на каких знаниях должна строиться адекватная теория значения? Действительно, идет ли речь о герменевтике, интерпретирующей семантике, теории речевых актов, когнитивной семантике или исследованиях по искусственному интеллекту, ни одна теория значения не обходится без обращения к фоновым знаниям. В герменевтике их подают как предрассудки (préjugés), в теории речевых актов — как социальные конвенции, в исследованиях по искусственному интеллекту — как скрипты и семантические сети, в когнитивной семантике — как опытные гештальты, прототипы, лексические стереотипы и фреймы, в интерпретирующей семантике — как социальные нормы, прагматические пресуппозиции, фон невысказанных допущений. Причем в каких бы терминах ни представлялись востребованные в толковании знания, главное здесь даже не понять, где проходит граница между более или менее достоверным знанием, а установить, какими системами представлений руководствуются всякий раз говорящие и почему востребованными в толковании оказываются такие, а не какие-то другие представления.
Без такого самопознания семантике не обойтись, особенно если ее интересуют не сами по себе факты значения, но и модели их репрезентации в металингвистическом описании. Эпистемологически ориентированной теории значения надлежит в этой связи уяснить:
— как оперируют знаниями в семантической интерпретации;
— как взаимодействуют в составе значения разные виды знания;
— как обеспечивается в таком взаимодействии единство значения.
Решив эти задачи, можно установить, на каких знаниях основываются преимущественно те или иные теории значения, в чем заключаются существующие между ними различия и какой должна быть в идеальном раскладе эпистемоло-гически ориентированная модель значения [Бочкарев 2007].
ЗНАНИЯ В ТЕРМИНАХ СПЕЦИАЛЬНО-НАУЧНЫХ ТАКСОНОМИЙ
В позитивистском определении знание однозначно, как однозначно и незнание. Во имя позитивистской научности и объективности недостоверными мнениями, тем паче ложными суждениями и заблуждениями, здесь можно пренебречь
как не отвечающими истинному положению вещей. Поэтому неслучайно в таксономической обработке анализ значения сопрягается необходимым образом с абсолютно достоверным специально-научным знанием: от объективированного в общественной практике заключаются в значениях, значение проверяют в обратном порядке на соответствие тому же знанию. Например, чтобы установить истинностное значение широко обсуждавшегося высказывания Собака комиссара лает, онтологически ориентированной условно-истинностной семантике требуется сначала уяснить, какому онтологическому классу принадлежит субъект суждения, какими свойствами наделяются в пределах заданной области знания все (или почти все) представители этого класса, и только затем судить, соответствует ли субъекту суждения присоединенный предикат. Так компоненты значения отождествляются по умолчанию с таксономическими свойствами обозначаемой словом вещи.
Таксономические признаки суть, безусловно, необходимые, но не единственно возможные компоненты значения. Каким бы привлекательным ни казался постулируемый в онтологической семантике принцип соответствия значения вещи, языковое значение нельзя ограничивать специально-научным знанием вещи. В противном случае толкование низойдет до регистрации исключительно только онтологических свойств — весьма существенных, согласимся, для разумения, чем является «на самом деле» обозначаемая словом вещь, но недостаточных для понимания того, какой она видится человеку в языке. В речевом обиходе, во всяком случае, помимо таксономических признаков 'домашнее животное', 'семейство хищных млекопитающих', русск. собака определяется еще и по некоторым афферентным, но оттого не менее значимым признакам, например: 'сторож' (Осторожно, злая собака); 'друг' (Собака — друг человека), 'член семьи' (Папа тебя сейчас прогуляет) и т.п.1 Жертвовать такими компонентами значения в угоду пресловутому «чувству реальности», по Б. Расселу, значит существенным образом обеднять языковое значение.
ЗНАНИЯ В ТЕРМИНАХ СОЦИАЛЬНЫХ КОНВЕНЦИЙ
Наряду с научными таксономиями в оформлении языкового значения участвует, согласимся, и то, что находится, как говорил Платон, «за пределами знания» [Платон 1990—1994. Т. 2: 263] или, как поясняет Дж. Лакофф, за пределами объективного знания [Лакофф 2004: 168, 185, 201, 214, 215]. В определении Платона это мнение большинства [Платон 1990—1994. Т. 1: 102—104, 135—136; Т. 2: 228, 263; Т. 3: 142, 318], в определении Аристотеля — то, что кажется правиль-
1 О социально нормированных афферентных признаках можно к тому же судить и по засвидетельствованным фразеологическим оборотам: собачья жизнь (в значении «тяжелая жизнь»), собачий характер (в значении «плохой характер»), собачий холод (в значении «очень холодно»), собачья радость (в значении «колбаса самого низкого качества»), собака на сене (в значении «не пользоваться чем-либо и другим не давать»), собачиться (в значении «браниться»), как собак нерезаных (в значении «в большом количестве»), всех собак вешать (в значении «необоснованно возводить обвинения») и т.д.
ным всем или большинству людей [Аристотель 1978: 349], в определении В.Н. Во-лошинова — «подразумеваемое» семьи, рода, нации, класса [Волошинов 1995: С. 65—69; ср. Гадамер 1988: 317—355, 586].
СОЦИАЛЬНЫЕ НОРМЫ
На таких представлениях выстраиваются в известной степени и социальные нормы, которыми оперирует интерпретирующая семантика [Растье 2001: 42—43; ср. Бочкарев 2012: 69—75]. В приложении к языку как «общественному установлению» и «факту культуры», по Э. Косериу, это общепринятые мнения типа doxa, так или иначе инкорпорированные в языковых произведениях в виде сопутствующих нормативных систематик. Например, чтобы понять тавтологичное высказывание вида Война есть война, нелишне знать, повторим за Ю.Д. Апресяном, чем «наблюдаемое положение вещей отклоняется от нормы добра, человечности, морали, порядка» [Апресян 1995: 167]. Не менее показательны в изложении Ф. Растье и широко используемые в качестве «инструмента идеологического воспитания» упражнения с пропусками из школьной практики. Учащимся предлагается, например, установить наиболее подходящий вариант сочетаемости существительных заключенный и начальник тюрьмы с прилагательными доброжелательный и раскаивающийся в дескрипциях вида раскаивающийся начальник — доброжелательный заключенный или доброжелательный начальник — раскаивающийся заключенный, а затем привести соответствующие доводы в пользу «правильного» выбора: если заключенный — значит виновный; если виновный — значит должен раскаяться. С помощью таких упражнений нельзя, конечно же, обучиться языку, зато можно усвоить, заключает Ф. Растье, некоторые общезначимые социальные нормы [Растье 200: 143].
Разумеется, примеры социальных норм можно обнаружить не только в области этики и идеологии. Ими изобилует любая коммуникативная ситуация, и не только потому, что моделируется в соответствии с каким-то определенным ситуативным типом, но еще и потому, что употребляемые в ситуации языковые выражения согласуются с общезначимыми социальными конвенциями. В качестве иллюстрации возьмем пример К. Бюлера. Когда немногословный посетитель венского кафе говорит официанту: einen schwarzen или schwarz 'черный', а затем добавляет ohne 'без', официант, конечно же, понимает, что речь идет о чашке кофе, а не о чем-то другом [Бюлер 1993: 141—144]. Восполнить опущенные элементы позволяет прагматический контекст, а точнее востребованные в контексте конвенциональные знания о том, что из заказываемых в кофейне напитков черным может быть только кофе, что кофе подают с сахаром или без сахара и т.п. Такие «знания в скобках» суть необходимые прагматические пресуппозиции, без которых не обходится никак понимание.
ЛЕКСИЧЕСКИЕ СТЕРЕОТИПЫ
С социальными нормами совпадают отчасти и так называемые лексические стереотипы. В определении Х. Патнэма это убеждения (beliefs), с которыми связываются в сознании говорящих основные «культурные ожидания» [Putnam 1990: 34, 40—41]. В стереотипном представлении тигр, например, имеет полоски; золото — драгоценный металл желтого цвета; король правит страной; колдунья
наводит порчу, а всякое отклонение от типичного случая только подтверждает общее правило: стереотипное представление задается по наиболее типичным свойствам обозначаемой словом вещи.
Установка на стереотипные представления становится очевидной при сравнении разноязычных слов с общим референтным значением. Действительно, даже согласившись, что любое выражение на одном языке можно перевести на другой язык, нельзя не задаться вместе с Х. Патнэмом вопросом, насколько эквивалентны, например, англ. king, франц. roi и русск. король [там же: 96—97, 99] и как обеспечивается в разных толкованиях общность значения. В системе существующих представлений именные выражения совпадают действительно по некоторым общезначимым прототипическим признакам типа 'верховный правитель', 'по праву наследования', 'мужского пола', но различаются по специфически национальным отличиям: в некоторых странах страной правит королева, королевская власть не передается по наследству, ограничивается конституцией, короли не правят больше страной и т.п. Поэтому, заключает Х. Патнэм, вместо анализа в терминах необходимых и достаточных условий наиболее подходящим оказывается скорее анализ в терминах «семейного сходства» — по аналогии с разбираемым Л. Витгенштейном понятием игры [Витгенштейн 1994: 111—112]. Как и в случае с разными видами игры — игрой с мячом, теннисом, шахматами или борьбой, — единство значений обеспечивается по принципу «семейного» сходства. Из всех потенциально возможных свойств отбираются такие свойства, по которым задается общее значение, так что набор стереотипных признаков сводится в итоге к идеализированной репрезентации «нормального случая»: король правит своими подданными; колдунья наводит порчу; золото — металл желтого цвета и т.п.
ЗНАНИЯ В ТЕРМИНАХ ИДЕАЛИЗИРОВАННЫХ КОГНИТИВНЫХ МОДЕЛЕЙ
В когнитивном отображении востребованные в понимании знания преобразуются в ментальные репрезентации: идеальные примеры, образцы, гештальты, прототипы и фреймы. Например, чтобы понять высказывание вида Мама моет раму, все входящие сюда именные выражения можно соотнести с известными прототипическими свойствами, которыми наделяются в обыденном сознании мама и рама, высказывание — с типовым сценарием, сообразно которому рамы дома моет по обыкновению мама. Такие модели представления знаний позволяют уяснить, что представляют собой востребованные в понимании знания и, главное, как оперируют этими знаниями в толковании. Ибо, как полагают в когнитивной семантике, только такие извлекаемые из памяти модели позволяют с очевидностью судить, какими признаками, свойствами и состояниями наделяются в сознании говорящих обозначаемые словами вещи и как вообще надлежит понимать образованные на их основе высказывания1.
1 Понимание, напротив, затрудняется, когда для истолкования анализируемой языковой последовательности затруднительно или нельзя вообще подобрать методом проб и ошибок ни одну подходящую по случаю когнитивную модель. Интерпретатору не остается в таком случае ничего другого, как подгонять проблемное высказывание под какую-то
Обобщить такие поистине разнообразные модели понимания призвана по определению теория идеализированных когнитивных моделей Дж. Лакоффа [10]1.
Остановимся подробнее на разновидностях таких моделей представления знаний.
Образно-схематические модели отражают базовый уровень пространственного восприятия физических объектов, а также существующие между ними связи и отношения. В определении Дж. Лакоффа это «базовые структуры опыта», характеризующие «наш пространственный опыт», «наш опыт функционирования в пространстве», «наше восприятие и физическое движение тела», «отношения между объектами» [Лакофф 2004: 368, 379—380]. Например, пространственное употребление англ. on «на» в высказывании вида the cat is on the map «кошка на коврике» основывается на кластере из кинестетических образных схем «над», «контакт» и «опора», позволяющих уяснить, какие отношения складываются в высказывании между именными выражениями cat «кошка» и map «коврик».
Пропозициональные модели обеспечивают формат представления знаний, определяемых для какой-то предметной области по типу сетевых структур в вычислительных моделях мышления. Например, пропозициональная модель, характеризующая наше знание об огне, содержит пропозициональную информацию о том, что огонь опасен, что его используют для приготовления пищи; модель, характеризующая наше знание о деньгах — информацию о том, что деньги зарабатывают, тратят, теряют, дают или берут взаймы и т.п. Посредством пропозициональных структур осмысливаются, таким образом, элементы какой-то определенной предметной области, равно как и существующие между ними связи и отношения [там же: 157, 160].
более или менее пригодную модель, а за отсутствием такой модели — признать собственную свою несостоятельность. Например, чтобы истолковать широко обсуждаемую фразу Н. Хомского Colorless green ideas sleep furiously «Бесцветные зеленые идеи яростно спят», Р. Мартен предлагает переосмыслить предицируемые идее признаки: яростно спящую как давно забытую, зеленую как желание отправиться на лоно природы [цит. по: Растье 2001: 169]. Рейнхарт предлагает, со своей стороны, истолковать зеленую идею по аналогии с незрелым яблоком как «неразвитую идею» [цит. по: Миллер 1990: 277—278]. При желании можно также вообразить и некий контрафактический универсум вроде Зазеркалья Льюиса Кэрролла, в котором вопреки известному логическому закону объектам можно приписать в одно и то же время и в одном и том же отношении взаимоисключающие свойства: (i) ideas 'абстрактный' — green 'конкретный'; ideas 'абстрактный' — sleep 'конкретный'; (ii) colourless 'бесцветный' — green 'цветной'; sleep 'спокойный' — furiously 'беспокойный'. В таком случае понимание задается по законам фиктивного универсума с иными требованиями к значению истинности.
1 Отправными ориентирами Дж. Лакоффу служат, в частности, теория прототипов Э. Рош, фреймовая семантика Ч. Филлмора, теория метафоры и метонимии М. Джонсона и Дж. Лакоффа, когнитивная грамматика Р. Лангакера, теория ментальных пространств Ж. Фоконье. С когнитивной грамматикой отчасти согласуется образно-схематическая модель, с фреймовой семантикой — пропозициональная модель, с теорией метафоры — метафорическая модель, с теорией прототипов — метонимическая модель.
Метафорические модели строятся по правилам метафорической проекции путем отображения структурных элементов одной концептуальной области по пропозициональной или образно-схематической модели другой концептуальной области [Лакофф 2004: 158, 374, 393, 436]. Например, англ. time 'время' предстает в языке в терминах пропозициональной модели, подходящей скорее для money 'деньги': ср. spent/waste time 'тратить / тратить зря время (деньги)', а охватывающие человека эмоции — в терминах телесной ориентации в пространстве по кинестетической образной схеме ВЕРХ—НИЗ: ср. I'm feeing up букв. 'чувствую себя наверху'; I'm feeing down букв. 'чувствую себя внизу' или ВНУТРИ—СНАРУЖИ: ср. I fell into depression 'впал в депрессию'.
Метонимические модели суть такие идеализированные когнитивные модели, в которых категория представляется в пределах единой концептуальной области наиболее представительной своей частью — членом категории или субкатегорией [Лакофф 2004: 111—127, 269—270, 475—476.]. Например, в категории X, состоящей из элементов x1, x2, x3, xn, какой-то элемент, допустим xj, замещает «для целей вывода или оценок» остальные элементы, поскольку воспринимается говорящими в качестве наиболее типичного, образцового представителя категории.
В заместительном типе мышления, которым характеризуются по определению метонимические модели, когнитивной точкой отсчета могут быть, по Дж. Лакоф-фу, как типичные примеры, идеалы и образцы (в понимании Э. Рош), так и социальные стереотипы (в понимании Х. Патнэма). В терминах типичных примеров мужа, например, можно охарактеризовать по отношению к какому-то типичному представителю класса мужей, в терминах идеалов — вообразить как хранящего верность жене, в терминах социальных стереотипов — представить как располневшего скучного мужчину.
Представленные Дж. Лакоффом модели обеспечивают, безусловно, необходимый формат обработки анализируемых выражений. Но даже признав, что языковые выражения соотносятся с вещами через посредство хранимых в памяти когнитивных моделей и что эти модели варьируются от языка к языку, нельзя не признать, что изучать языковые выражения лингвистической семантике надлежит прежде всего как языковые выражения1. Значение анализируемого выра-
1 В противном случае семантический анализ низойдет до изучения ментальных репрезентаций, тогда как они участвуют в семиозисе в качестве разве только прагматических пресуппозиций и интегрируются в виде компонентов значения при условии, если это предписывается или хотя бы не воспрещается текущим контекстом. Недаром, уточняя понятие фрейма в русле семантики понимания, Ч. Филлмор обращается в первую очередь к лексико-семантическим средствам его воплощения, дабы изучать «единую схематизацию опыта» в терминах связей и отношений между словами. Например, в сугубо языковом определении установить значение англ. Thursday 'четверг' можно с определенностью только в рамках засвидетельствованного в языке календарного цикла из семи дней — в отношении к Monday 'понедельник', Tuesday 'вторник', Wednesday 'среда', Friday 'пятница', Saturday 'суббота' и Sunday 'воскресенье'. Аналогичным образом англ. father 'отец' нельзя изучать отдельно от mother 'мать', son 'сын' и daughter 'дочь'; англ. buy 'покупать' — отдельно от sell 'продавать', pay 'платить', spend 'тратить' и cost
жения устанавливают в таком случае не на основе коррелирующих с ним ментальных репрезентаций, а по условиям употребления с другими выражениями. Так, в отношении разбираемого выше примера можно сказать, что русск. огонь определяется в языке не только в отношении к продуктам горения, но и в отношении к чувствам и свойствам человеческого характера, о чем мы в состоянии судить как по присоединенным предикатам, так и по засвидетельствованным фразеологическим оборотам: из огня да в полымя (в значении 'опасность'); прошел огонь, воду и медные трубы (в значении 'испытание'); огонь желаний (в значении 'страсть'). В контексте «разжечь» актуализации в первую очередь подлежат пламя, горение; в контексте «прошел» — испытание; в контексте «желаний» — 'чувство'. При этом утверждать, насколько эти признаки кодифицированы в языке, можно только по частотности их воспроизводства в корпусе засвидетельствованных употреблений.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
В каких бы терминах ни представлялись востребованные в толковании знания — как представления, понятия или идеи, социальные нормы, лексические стереотипы, прототипы, фреймы или идеализированные когнитивные модели, — все без исключения теории значения сходятся в главном: знание разнообразно и многозначно, как разнообразны и многозначны виды и способы его представления в металингвистическом описании. Поэтому вместо догматического принципа или — или, с которым мы сталкиваемся нередко в теориях значения, наиболее адекватным становится скорее принцип и — и, сообразно которому разные системы представлений не только не отменяют, но предполагают друг друга в необходимом различии.
Отвечая общей тенденции к интеграции, такой подход позволяет по меньшей мере обобщить накопленные знания, а в пределе — построить на принципах «эпистемологического консерватизма», по С. Ору, такую модель, в которой учитывались бы в единстве многообразия возможности разных подходов к значению.
Постулатами семантической теории интегративного характера могут, в частности, служить следующие положения.
В оформлении языкового значения участвуют разные системы представлений — от объективированных в общественной практике специально-научных знаний до обыденных, пусть и не всегда достоверных, мнений и убеждений: одни в силу объективной наличности, другие — как действительное состояние чьего-то сознания.
В условиях переменного знания исследуемое семантикой значение релятиви-зируется необходимым образом относительно исследовательской позиции, опре-
'стоить'; англ. day 'день' — отдельно от night 'ночь', noon 'полдень', midnight 'полночь', morning 'утро', afternoon 'время после полудня', evening 'вечер' и т.п. Во всех случаях, заключает Ч. Филлмор, «мы можем знать значения отдельных слов только при предварительном сознании фактического основания отношения, которое они определяют» [Филлмор 1988: 55].
деляющей самым кардинальным образом формат толкования: сводить ли значение к понятиям, схемам повседневного опыта, социальным нормам, опытным гешталь-там, ментальным репрезентациям, дистрибуции, значимым противопоставлениям, пропозициональным установкам, интенциональным состояниям или операциям по исчислению высказывания. При этом интерес для истории и эпистемологии наук о языке вызывают, безусловно, все без исключения теории значения хотя бы потому, что позволяют соизмерить возможности отдельных теорий, принципов и методов анализа и тем самым понять, как эволюционирует научное знание и насколько радикальны, наконец, происходящие в науке о значении «эпистемологические разрывы», в понимании Г. Башеляр.
В интегральной теории значения содержание знания может быть только многозначным: равным образом включать как объективное, так и субъективное, как достоверное, так и непроверенное знание. С такой многозначностью смыкается, по сути, принципиальная установка гуманитарных наук на переменный характер значения-знания, на производные в общественной практике переменные отношения между знаками, вещами и опосредующими их представлениями.
Каким бы ни было постулируемое значение, эвристически ценным в эпистемологической перспективе является, по сути, не соответствие значения вещи: adae-quatio rei et intellectus, а понимание того, как задается это соответствие в составе значения.
Пусть языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство когнитивных аналогов знания, из этого не следует, что языковое значение можно сводить к таким аналогам в силу исключительно когнитивного соответствия. Собственно языковым анализ значения может быть только при условии изучения языковых выражений на основе самих выражений.
Востребованными в толковании могут быть любые знания при условии, если эти знания интегрируются в семантическом анализе в качестве тех или иных компонентов значения — ингерентных и/или афферентных сем.
Установить, какие знания отвечают оптимальным условиям толкования, можно только путем аппроксимации к контексту.
© Бочкарев А.Е.
Дата поступления: 28.04.2016
Дата принятия в печать: 07.06. 2016
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Апресян Ю.Д. (1995). Интегральное описание языка и системная лексикография [Apre-syan Yu.D. Integral Language Description and Lexicography System] // Избранные труды. Т. 2. М.: Языки русской культуры.
2. Аристотель (1978). Топика [Aristotle. Topics] // Сочинения в четырех томах. Т. 2. М.: Мысль. С. 347—531.
3. Бочкарев А.Е. (2007). Эпистемологические аспекты значения [Bochkarev A.E. The Episte-mological Aspects of Meaning]. Нижний Новгород: ДЕКОМ.
4. Бочкарев А.Е. (2012). Социальные нормы в функции интерпретанта [Bochkarev A.E. Social Conventions as an Interpretant] // Сб. научных трудов: Проблемы перевода, лингвистики и литературы. Вып. 15. Т. 2. Нижний Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова. С. 69—75.
5. Бюлер К. (1993). Теория языка. Репрезентативная функция [Buhler K. Theory of Language: The Representational Function of Language]. М.: Прогресс.
6. Витгенштейн Л. (1994). Философские работы. Часть I [Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Part I]. М.: Гнозис.
7. Волошинов В.Н. (1995). Философия и социология гуманитарных наук [Voloshinov V.N. The Philosophy and Sociology of Humanities]. СПб.: Изд-во Аста-пресс Ltd.
8 Гадамер Х.-Г. (1988). Истина и метод. Основы философской герменевтики [Gadamer H.-G. Truth and Method]. М.: Прогресс.
9. Гуссерль Э. (1999). Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1. Общее введение в чистую феноменологию [Husserl E. Ideas Pertaining to a Pure Phenomenology and to a Phenomenological Philosophy. Book I: General Introduction to a Pure Phenomenology]. М.: Дом интеллектуальной книги.
10. Лакофф Дж. (2004). Женщины, огонь и опасные вещи. Что категории языка говорят нам о мышлении [Lakoff G. Women, Fire, and Dangerous Things. What Categories Reveal about the Mind]. М.: Языки славянской культуры.
11. Миллер Дж. (1990) Образы и модели, уподобления и метафоры [Miller G.A. Images and Models, Similes and Metaphors] // Теория метафоры. М.: Прогресс. С. 236—283.
12. Мокшицкий Э. (1991). Между эпистемологией и социологией знания [Mokrzycki E. Between Epistemology and the Sociology of Knowledge]. М.: Прогресс. С. 109—124.
13. Ору С. (2000). История. Эпистемология. Язык [Auroux S. History. Epistemology. Language]. М.: Прогресс.
14. Платон (1990—1994). Собрание сочинений в четырех томах [Plato. Selected works: 4 volumes]. М.: Мысль.
15. Растье Ф. (2001). Интерпретирующая семантика. [Rastier F. Interpretive Semantics]. Нижний Новгород: ДЕКОМ.
16. Филлмор Ч.Дж. (1988) Фреймы и семантика понимания [Fillmore Ch. J. Frames and the Semantic of Understanding] // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. Когнитивные аспекты языка. М.: Прогресс. С. 52—92.
17. Щедровицкий Г.П. (1997). Философия. Наука. Методология [Shchedrovitzky G.P. Philosophy. Science. Methodology]. М.: Школа Культурной Политики.
18. Putnam H. (1990). Représentation et réalité. Paris: Gallimard.
TO THE EPISTEMOLOGICAL FOUNDATION OF THE THEORY OF MEANING
A.E. Bochkarev
National Research University "Higher School of Economics" Bolshaya Pecherskaya st. 25/12, Nizhny Novgorod, Russia, 603155 abotchkarev@hse. ru
All theories of meaning, whether they are based on ideas, concepts, prejudices, social conventions or mental representations, agree on the key point: knowledge is necessary pre-condition for understanding. In this context, epistemologically-oriented semantics should define which knowledge is chosen primarily for the interpretation and assess whether one can build a unified interpretative model based on the principles of "epistemic conservatism" (S. Auroux).
Key words: theory of meaning, epistemology, knowledge, social conventions, mental representations
