CC BY
56
А.Е. Бочкарев
ОБ ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЯХ КАТЕГОРИЗАЦИИ: КЛАССИФИЦИРУЮЩЕЕ ПОНЯТИЕ - ПОНЯТИЕ - КОНЦЕПТ
В восприятии действительности человек руководствуется, о чем свидетельствует многообразие видов и способов категоризации, разными системами знаний. Каким бы ни был способ смыслополагания, общим остается моделирующий принцип: понимание не ограничивается воспроизведением вещи такой, как есть, а воссоздает ее в категориях соответствующей системы представлений. В качестве модуса видения каждая систематика задает свое «понятие», каждое «понятие» утверждается специфической формой ряда, а каждая форма постигается через устанавливаемые внутри ряда отношения.
«Всякое видение, - пишет Дж. Серл [Серл 2002: 133], - есть "видение как"». Когда некто смотрит, например, на свои ботинки, он видит их сразу и как ботинки, и как свои ботинки. В первом случае ботинки воспринимаются в совокупности таксономических свойств типа /артефакт/, /покров/, /обувь/, во втором - в совокупности характеризующих свойств типа /летние/ - /зимние/, /старые/ - /новые/ и т.п. «Видение как» структурирует восприятие в соответствии с заданным набором релевантных свойств, по которым определяются в когнитивной проекции окружающие нас вещи. Ибо воспринимать нечто как ботинки, как дерево, как утку или как кролика можно, согласимся, лишь при условии, если воспринимаемые нами эмпирические формы соответствуют привычным для нас представлениям о том, как выглядят и какими свойствами обладают обычно ботинки, дерево, утка или кролик. И даже, продолжает Дж. Серл, когда изображенные на картинах сюрреалистов предметы расходятся с привычными ожиданиями, идентификация изображения совершается опять-таки путем соотнесения с известными схемами восприятия. Так что даже провисшие часы на картине Сальвадора Дали остаются по-прежнему часами, трехголовая женщина - женщиной, ибо помимо «странных» свойств обладают все-таки некоторыми общеизвестными таксономическими свойствами, по которым определяются представители данных категорий. Идентификация чего-то как того-то или того-то, заключает Дж. Серл, возможна, таким образом, только благодаря категоризации, образующей в терминах гештальтпсихологии некий общий фон, на котором воспринимаются созерцаемые нами внешние формы и на котором, самое главное, эти формы идентифицируются именно как ботинки, как дерево, как утка, как кролик, как женщина или как часы.
1. По свидетельству историков, тенденция к категоризации намечается уже в донаучном мышлении. Ибо если категоризацию понимать как придание определенности недифференцированному целому [Кассирер 2002: т. 1, 222; Лос-ский 1991: 198-199], а уделом категоризации считать понимание предмета по наиболее существенным его свойствам, начатки категоризации можно обнаружить уже в первичной номинации. Сходной оказывается, во всяком случае, общая тенденция к подведению элементов в форму «понятийного» ряда по какому-то общему для всех элементов квалифицирующему признаку. Так, рус. подснежник, например, определяется в отношении к снегу, а устанавливаемые в этой связи признаки /нечто/, /под снегом/ задают, можно сказать, первичное «понятие»: «квалифицирующее понятие» (Э. Кассирер). Из этого, конечно, не следует, что образованный таким образом ряд совпадает с родом. В отличие от традиционных родовых понятий первичное понятие остается не более чем псевдопонятием, ибо основывается не на объективных связях между объектами, а на каком-то случайно подмеченном их сходстве. Но именно это сходство, каким бы случайным оно ни казалось [Серебренников 1977: 155; ср. Степанов 1997: 61], и задает специфическую форму ряда: «существенный момент той "внутренней формы", благодаря которой языки приобретают специфические отличия» [Кассирер 2002: т.1, 232].
С архаическими формами категоризации совпадает во многом детское мышление. Как показывают экспериментальные исследования, процесс образования понятий включает последовательно несколько этапов. На начальной стадии психического развития значение синкретично и диффузно, ибо распространяется на ряд объединенных во впечатлении ребенка, но внутренне не связанных между собой вещей [Выготский 1982: т.2, 136]. Ярким тому свидетельством является
хотя бы классический пример из детского лексикона: луна ^ лимон или абажур ^ арбуз. Когда ребенок называет арбузом доселе неизвестный ему предмет в виде круглого матового колпака, аналогия между разносистемными элементами устанавливается по общему свойству - шаровидности. «Тут, - пишет А.А. Потебня, - произошло познание посредством наименования, сравнение познаваемого с прежде познанным. Смысл ответа таков: то, что я вижу, сходно с арбузом. Назвавши белый стеклянный шар арбузом, ребенок не думал приписывать этому шару зеленого цвета коры, красной середки с таким-то узором жилок, сладкого вкуса <...>. Из значения прежнего слова в новое вошел только один признак, именно шаровидность. Этот признак и есть знак значения этого слова» [Потебня 1941: 17].
На последующем этапе развития предметы объединяются в некие более или менее упорядоченные комплексы, ибо, сближаясь в один ряд, подводятся под общее значение на основе действительно существующих между ними объективных связей. Мышление в комплексах отличается от синкретического мышления главным образом тем, заключает Л.С. Выготский, что «вместо "бессвязной связности", лежащей в основе синкретического образа, ребенок начинает объединять однородные предметы в общую группу <. > по законам объективных связей, открываемых им в вещах» [Выготский 1982: 139].
Обращение к объективным связям между вещами - еще не понятийное мышление, а значение, установленное путем подведения предметов под общее значение, еще не понятие. Ибо, пусть производимая в комплексном мышлении систематизация и совершается путем генерализации, в основе комплектации предметов по комплексному принципу лежат все-таки не абстрактно-логические, а открываемые в непосредственном опыте фактические, непременно конкретные связи. Так что элементы, входящие в состав комплекса, связываются между собой самыми разнообразными отношениями, а один и тот же элемент входит по различным своим признакам в разные комплексы. Именно многообразие связей, лежащих в основе комплекса, составляет, таким образом, главнейшую черту, по которой комплексное мышление отличается от мышления в понятиях: (1) элементы комплекса связаны между собой разнотипными отношениями, тогда как в основе понятия лежат связи одного и того же типа; (и) в комплексе отражается фактическая, случайная, конкретная, а в понятии - существенная связь
между окружающими нас вещами и явлениями; (ш) в комплексе нет никакой иерархии признаков: все признаки принципиально равны в функциональном отношении.
Выделение отдельных квалифицирующих признаков из общего комплекса признаков происходит, таким образом, еще в раннем возрасте, но переход от изолирующей к генерализирующей абстракции становится возможным, по наблюдениям психологов [Выготский 1982: 130-131, 139166; 1984: 103-104, 119-121], только в переходный возраст, в период полового созревания, когда формируется категориальная картина действительности. Онтологически существенные (родовые) признаки усваиваются, стало быть, в последнюю очередь, причем действительно значимыми становятся не сами по себе признаки, а устанавливаемые на их основе связи и отношения между вещами.
Так приходим к принципиальным для понимания категоризации установлениям:
• В детском и архаическом мышлении становление понятий совершается более или менее сходным образом. Недостаток объективных связей между вещами компенсируется «переизбытком субъективных связей», так что разнотипные вещи подводятся под общее значение по какому-нибудь акцидентному квалифицирующему признаку. В этом заключается, собственно говоря, синкретизм детского и архаического мышления.
• Образование понятий совершается, пока не сложатся подлинные понятия, путем последовательного перехода от одной структуры обобщения к другой - от элементарного к более высоким типам обобщения. Действительно релевантными являются при этом не сами по себе признаки, а устанавливаемые на их основе связи и отношения между вещами.
• Поскольку понятийное мышление тесно связано с речевым мышлением, образование понятий можно изучать только в отношении к функциональному использованию языковых знаков. На разных этапах формирования понятия референция к внеязыковым объектам может оставаться идентичной, тогда как значение слова развивается путем изменения системы связей и отношений, которые за ним скрываются, - от диффузного значения к наглядному, а затем, наконец, и к категориальному значению.
2. В традиционном освещении учение о категориях совпадает с учением о естественных родах. Категорию определяют по наиболее существенным свойствам, которыми обладают по опре-
делению все входящие сюда элементы, а от этих свойств заключают к содержанию понятия. Понять, например, что собой представляет собака, можно только в рамках соответствующей категории: //животные// ^ /животное/, //собаки// ^ /собака/ и т.п. Так по принадлежности категории устанавливают наиболее существенные свойства всякого входящего в категорию элемента, а в этих свойствах усматривают в обратном порядке необходимые и достаточные условия для образования категории.
В онтологической картине мира основанием подведения вещей под понятие, а заодно и критерием адекватности выделяемых в понятии свойств, может быть только объективное знание. За неимением такого знания «ряды сходств» складываются произвольно, а образуемое случайным образом «понятие» не дает нам ничего для понимания сущностных свойств обозначаемой словом вещи. Так, подводя собак и гусей под множество прожорливых существ в выражении вида Не гуси - прожорливые собаки, мы получаем не какое-то логическое понятие, а разве только оценочное суждение, не дающее нам ничего для понимания того, чем являются в действительности гуси и собаки. Более пригодными являются, разумеется, таксономические знания. Эти знания позволяют, во всяком случае, установить, что по принадлежности классу //животные// 'собака' характеризуется по признаку /животное/, по принадлежности классу //собаки// - по признаку /собака/, а по существующим внутри класса отличиям - по признакам /сторожевая/, /охотничья/ или /дворовая/. Так задается онтологическая модель мира; причем не просто модель, а мир, понятый в смысле такой модели [Кассирер 2002: т.1, 41, 47; ср. Лакофф 2004: 283].
Принципиально важными для семантики становятся в итоге такие положения:
• В онтологической картине мира категоризация - итог познания вещей по наиболее существенным их свойствам, а также связям и отношениям с другими вещами.
• Строение онтологических классов задается системой объективного знания.
• В онтологическом ракурсе к компонентам значения всякого именного выражения приходится заключать от объективных свойств обозначаемой этим выражением вещи, а об истинностном значении суждения опять-таки судить по тому, насколько предицируемые признаки соответствуют объективным свойствам вещи:
- Суждение истинно, когда отношение субъекта к предикату основывается на объективно достоверных сведениях, а субъект суждения тем самым заключает в себе основание предиката. Например, в суждении Собака лает отношение предиката к субъекту истинно, потому что свойство, по которому характеризуется собака, не противоречит свойствам класса: собаки могут по определению лаять. Так таксономические знания образуют необходимый семантический фон, на котором воспринимаются отдельные свойства, состояния или действия индивидных объектов как объектов того или иного класса.
- Суждение ложно, когда отношение субъекта к предикату противоречит объективным знаниям. Например, в высказывании My dog has wings «у моей собаки есть крылья» отношение субъекта к предикату ложно, разве только вообразить какую-то фантастическую собаку, ибо, как замечает У. Чейф [Чейф 1975: 100-101], у собак нет крыльев, они не умеют летать, а только бегать и прыгать. Так таксономические знания задают ограничения на сочетаемость лексических единиц, а всеобщий характер этих знаний делает эти ограничения универсальными - одинаково обязательными для говорящих по-русски, по-английски или по-японски.
- Суждение неопределенно, когда неясно, насколько присоединенный предикат соответствует субъекту суждения. Поэтому, замечает Ж. Клейбер [Kleiber 1990: 130-131], словосочетание типа желтая собака можно истолковать разве только в референтном употреблении. Причем в условиях, добавим, только определенной («прозрачной») референции, когда область референции сужается с класса до индивида, а сквозь значение референтного выражения, говоря словами Б. Рассела, как бы просвечивает индивидный объект, на который указывает это выражение.
• Поскольку классы строятся на родовидовых отношениях, именно способ построения класса позволяет установить в микросемантическом анализе различие между родовыми и видовыми признаками. Так, внутри класса //собаки// 'овчарка', 'пудель', 'борзая' и 'дворняжка' совпадают по родовым признакам /животное/, /собака/, но различаются по видовым признакам /сторожевая/ vs /охотничья/ vs /декоративная/ vs /дворовая/.
3. Классическая теория категорий вызывает нередко нарекания. Чтобы показать неадекватность классических построений, Дж. Лакофф [Лакофф 2004: 246-259] приводит, в частности, сви-
детельства из области зоологии, в том числе различия кладистской и фенотипической моделей в таксономии животных. Поскольку эти модели придерживаются разных критериев классификации, «естественные роды» группируются, нельзя не согласиться, по-разному: по синапоморфным признакам, на которых основывается кладистская модель, птицы и крокодилы, например, объединяются в одну группу, а по автапоморфным признакам, которыми руководствуются фенотипиче-ская модель, в разные группы животных.
Более убедительным доводом против объективистских принципов категоризации является, скорее, тезис о том, что в действительности категоризация сложнее и разнообразнее, что объективные научные таксономии не отменяют другие виды знания, в том числе систему обыденного знания (doxa), и что в категоризации необходимо, наконец, учитывать разные систематики. Весьма показательным является в этой связи разбираемый Дж. Лакоффом и М. Джонсоном пример о том, как воспринимается в обыденном сознании амер. time «время» [Лакофф, Джонсон 2004: 2830, 175; ср. Лакофф 2004: 276-278, 283, 383-384, 406; Падучева 1999: 761-776]. Подобно деньгам или другим материальным ценностям, констатируют авторы, time «время» переосмысливается в метафорической проекции как некий осязаемый ресурс, который можно рассчитать (budgeted), сэкономить (saved), потратить (spent), потерять (lost), транжирить (wasted), использовать с выгодой (usedprofitably) и даже расхищать. На примере указанных выражений можно, разумеется, рассуждать, насколько метафоричной является обыденная наша понятийная система, функционируют ли метафоры в языке поодиночке или семьями, говорить о видах метафоры, обсуждать, чем толкование субстантивной метафоры время - деньги отличается от толкования предикатной метафоры транжирить время и насколько «стертыми», наконец, являются в языке разбираемые метафоры. Но в кругу обсуждаемых нами проблем особый интерес вызывает главным образом вопрос, как преобразуется восприятие времени в обыденном сознании, насколько связанный с метафорой «категориальный сдвиг» подрывает основы объективной категоризации и как, наконец, способ представления в мысли подменяет реальное положение вещей. В этой связи нельзя, во всяком случае, не заметить, что присоединенные предикаты не совпадают с таксономическим знанием и что субъекту суждения предицируются свойства, по которым определяются обычно элементы дру-
гого класса. Категориальный сдвиг модифицирует объективное видение вещей, а вследствие автоматизации становится впоследствии конвенциональным, привычным и чуть ли даже не объективным, что выдается в данной установке мнения за достаточное основание самих суждений: Время - деньги или Я понапрасну потратил целый час сегодня утром. В терминах А.А. Потебни можно в этой связи сказать: «... объясняющему образу, имеющему субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом» [Потебня 1976: 432-433].
Не будучи, конечно, универсальной, такая концептуализация времени укореняется в обыденном сознании, так что многие американцы, заключает Дж. Лакофф, уже не замечают метафоричность выражений, а воспринимают их скорее как объективную характеристику того, чем является «на самом деле» время. Причем аргументом в пользу такой концептуализации, а заодно и ин-терпретантом метафорического отношения между 'time' время и 'money' деньги, здесь служит, очевидно, топос американского образа жизни в виде если не абсолютно истинного, то хотя бы общепринятого суждения: чтобы заработать деньги, требуется время или чем больше тратится времени, тем больше вознаграждение. Такая посылка позволяет, во всяком случае, преодолеть «категориальный барьер» (Н.Д. Арутюнова), а заодно и построить категорию из элементов разносистем-ных парадигм, куда включаются одновременно корреляты времени и денег, а время определяется по свойствам денег.
Установка на «внутренний» реализм позволяет, таким образом, сформулировать некоторые принципиальные для семантики положения:
• Понимание релятивно системе знаний, мнений или убеждений, в рамках которой совершается понимание. И даже если бы эти знания, мнения или убеждения были ложными, все равно они сохранили бы значимость хотя бы в данной системе мнения. Исключительно потому, что такие данные суть «концептуально инфицированные» данные [Патнэм 2002: 77].
• Поворот от мира, каким он является, к миру, как он понимается, меняет кардинальным образом критерии верификации истинностного значения суждений: истинностное значение суждений реля-тивизируется отныне относительно системы мнений, в которой оформляются эти суждения.
• Поскольку в системе обыденного знания классы создаются, как правило, из элементов раз-носистемных парадигм, именно строение класса
позволяет установить в микросемантическом анализе различие между ингерентными и афферентными, собственными и привходящими, признаками:
- ингерентные признаки устанавливаются на основе симметричных отношений между семемами того же системного класса: ср. 'пудель' /комнатно-декоративная/ га 'овчарка' /сторожевая/ внутри класса //собаки//;
- афферентные признаки устанавливаются на основе асимметричных отношений между семемами разных системных классов: ср. 'овчарка' /злая/ (//собаки//) ^ 'человек' /злой/ (//люди//).
4. Вместо заключения. В восприятии действительности человек руководствуется, о чем свидетельствует многообразие видов и способов категоризации, разными системами знаний. Причем, каким бы ни был способ смыслополагания -чувственно-созерцательным восприятием, научной таксономией или обыденным представлением, общим остается моделирующий принцип: понимание не ограничивается воспроизведением вещи такой, как есть, а воссоздает ее в категориях соответствующей системы представлений. Поэтому в отношении тех же самых, казалось бы, вещей и при той же, добавим, референции квалифицирующее понятие не совпадает с научным понятием, специально-научное понятие - с обыденным представлением. В качестве модуса видения каждая систематика задает свое «понятие», каждое «понятие» утверждается специфической формой ряда, а каждая форма постигается через устанавливаемые внутри ряда отношения.
Вместе с формой ряда модифицируется необходимым образом и форма отношения, а вместе с формой отношения и содержание «понятия». По свидетельству историков, в донаучном созерцательном познании «ряды сходств» складываются произвольно, а устанавливаемые внутри ряда отношения отражают если и не случайные, то далеко не существенные свойства вещи. С переходом к познанию иного смыслового масштаба, более совершенному с точки зрения сущностных свойств вещи, меняется необходимым образом и форма ряда, а вместе с ней и содержание «понятия». Так, в первичной номинации нем. Hund «собака», например, определяется в отношении к дичи, ибо профилирующим свойством именованной вещи признается по определению отводимое ей предназначение: ловить дичь. В таксономической обработке категориальное значение задается, напротив, в отношении к хищным млекопитающим, домашним животным, а профилирующими становятся соответственно онтологически релевантные
свойства /млекопитающее/, /животное/, /хищное/, /домашнее/ и т. п. Но, каким бы непререкаемым с точки зрения объективного знания ни было научное понятие, подводимый под «понятие» ряд не замыкается на таксономии «млекопитающие», «семейство псовых» или «домашние животные», а эволюционирует вместе с представлениями, чем является «на самом деле» для человека собака. В системе doxa сюда включаются, как ни странно, даже члены семьи, так что 'собака' определяется в терминах семейного родства еще и в отношении к дочери или сыну, а профилирующим в актуальном контексте мнения становится признак /член семьи/: ср. Мама любит своего сыночка ('собака') (из рекламы собачьего корма по центральному телевидению).
«Понятие» обосновывается и утверждается, таким образом, не путем перечисления того, что под него подпадает, а интенсионально - в форме устанавливаемых при его посредстве отношений: R 1, R 2, R 3, R n. В отношении к дичи, например, в содержании понятия 'собака' актуализируется признак /охотник/, в отношении к домашним животным - /домашнее/, /животное/, а в отношении к членам семьи - /член семьи/. Причем в рамках любого понимания, имеем ли мы дело с научным или квалифицирующим понятием, понятием или концептом, форму определения нельзя смешивать с вещью, а какой-то формообразующий момент -гипостазировать в ущерб другим. Вместо догматического принципа или - или, с которым мы сталкиваемся нередко в теории значения, более приемлемым является скорее принцип и - и: разные «точки зрения» не отменяют друг друга, а находятся в отношении дополнительности. Единство значения обеспечивается в таком случае не тем, что все формы знания восходят к общему объекту, а тем, что образуют совместно систему, отдельные части которой предполагают друг друга в необходимом их различии. Так, говоря словами Кассирера [Кассирер 2002: т.3, 163], единство субстрата заменяется функциональным единством.
Список литературы
Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1982. С. 5-361.
Выготский Л.С. Педология подростка // Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Детская психология. М.: Педагогика, 1984. С. 5-242.
Кассирер Э. Философия символических форм: В 3 т. М.; СПб.: Университетская книга, 2002.
Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи. Что категории языка говорят нам о мышлении. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: УРСС, 2004.
Лосский Н.О. Обоснование интуитивизма // Избранное. М.: Правда, 1991.
Падучева Е.В. К семантике слова время: метафора, метонимия, метафизика // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сб. ст. к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М.: ОГИ, 1999. С. 761-776.
Патнэм Х. Разум, истина и история. М.: Праксис, 2002.
Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т.1-2. М.; Л., 1941.
Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976.
Серебренников Б. А. Номинация и проблема выбора // Языковая номинация (Общие вопросы). М.: Наука, 1977. С. 147-187
Серл Дж. Открывая сознание заново. М.: Идея-Пресс, 2002.
Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры, 1997.
Чейф У.Л. Значение и структура языка. М.: Прогресс, 1975.
Kleiber G. La sémantique du prototype. Catégories et sens lexical. Paris, P.U.F., 1990 (réédition: 2004).
A.E. Bochkarev EPISTEMOLOGICAL BASES OF CATEGORIZATION
Many modes of understanding, determined by analysis of different possible kinds of categorization, such as idea, notion, or concept, show how the world is perceived in any field of knowledge. In this way categorization is a sequence of terms in which each term is related to each other term by the mode of understanding.
