CC BY
19
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 10 (191). История. Вып. 39. С. 155-164
в. Б. Шепелева
к Дискуссии о советской эпохе в контексте альтернативности исторического процесса и современных «вызовов времени.»
В статье предпринята попытка (в варианте постановки проблемы) интерпретации советской эпохи - «советского проекта» в контексте историософского и историко-антропологического толкования современного исторического процесса с учётом требований постнеклассической познавательной парадигмы.
Ключевые слова: советская эпоха, советский проект, эпоха осознанной необходимости, антропологические концепции, альтернативность исторического процесса, культурный код.
Советская катастрофа и нынешний мировой кризис, пожалуй, с особой силой высветили содержание формулы, гласящей, что «по-настоящему страшны <...> упущенные
а ^ ?? 2
возможности альтернативной истории »2. Впрочем, добавим, глубоко трагичными могут оказаться и упущенные возможности внутри «альтернативной истории». В любом случае остро актуальна сегодня проблема альтернативности исторического развития, в частности - проблема альтернатив в историческом развитии России ХХ в.
Сам 1917 г., а затем НЭП привлекали и привлекают своей многомерностью, подпиткой интуитивно-нелинейных настроений3. Тем более, что задолго до революционных потрясений начала ХХ столетия было пророческое во многом, как оказалось, предупреждение. Предупреждение прежде всего для победителей о том, что «новые формы должны все обнять и вместить в себе все элементы современной деятельности и всех человеческих стремлений...», что «новый водворяющийся порядок должен явиться не только мечом рубящим, но и силой хранительной», ибо «горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту.». И ещё: «Нет, великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей <...> Я не верю в серьёзность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, - проповедь неустанная, ежеминутная <...> не только своим, но и противникам». А иначе: «Дико необузданный взрыв <...> уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил человеческих, до которых люди достигали во всех направлениях <.> с начала цивилизации».4
Наверное, можно сказать, что чувство историзма, осознание континуальности
Прошлого - Настоящего - Будущего, а в общем - глубокая диалектичность мировосприятия, - это не просто параметры отвлеченного академизма, но сущностные требования, высшее качество исторической практики, созидаемой реальности5.
Сегодня, однако, к сожалению, актуальным становится сказанное когда-то П. Я. Чаадаевым: « Мы <...> как незаконнорожденные дети, лишённые наследства, без связи с <...> предшественниками нашими на земле <...> мы как бы чужие для себя самих <...> Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет, прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не вырастают из первых, а появляются у нас откуда-то извне...»6.
И как иначе оценивать происходящее, если нередко не только повседневно-обыденными СМИ-суждениями, но на профессиональном, научном уровне «по результату» (катастрофа СССР), «по большому счёту» (проигрыш в «холодной войне») в рамках линейной парадигмы мышления просто перечёркивается вся советская эпоха. Достаточно, скажем, прочитать глубоко признательное цитирование ак. Н. Н. Болховитиновым прогноза Дж. Кеннана 1951 г. о нежизнеспособности советской «ужасной системы власти», которая «отбросила на много десятилетий назад прогресс великого народа и навела густую тень на чаяния всего цивилизованного мира». И потому в предложенной Н. Н. Болховитиновым периодизации всемирной истории решительно «нет места для Октябрьской революции». «Для меня очевидно, - подчеркивает академик, -что она [революция] не может быть вехой в поступательном развитии мировой истории и точкой отсчета "новой эры". Она, - по словам
автора, - была направлена не в защиту человека, а против него. Провозглашая на словах мир, она ввергла страну в нескончаемую череду войн, внешних и внутренних революций вплоть до последней <.. .> бесславной афганской трагедии»7 и т. д. Об «отвратительной картине <.> советского коммунизма» пишет ныне известный политический философ, сторонник «некоммунистических левых социалистов» Ю. Хабермас. И подобного - многое множество, особенно после падения СССР. Упомянем дополнительно из этого множества бывшего марксиста, затем лидера ревизионистов, представителя школы «Анналов», переориентировавшегося на «известные тропы времен "холодной войны"» - Фр. Фюре, утверждавшего в последней своей работе, что «конец Русской революции и исчезновение Советской империи оставили после себя пустое место», что «коммунизм заканчивается в какой-то пустоте». И ещё ранее - буквально по следам катастрофического 1991 г. американский историк М. Малиа писал о беспрецедентно «позорном» завершении революции, советской эпохи, о «семидесятилетнем пути в никуда» и якобы тотальном отречении народа от этого пути и проч.8
Но в таком случае перечеркивается огромная и существеннейшая реальность ХХ в., сильная и живая составляющая вековечной России. Существенная настолько, что, скажем, знаменитый в своё время идеолог либерализма Р. Арон (и не только он) в 1960-70-е гг. не находил ничего иного, кроме всяческих способов избегать при характеристике современности определений: капитализм, буржуазия9. Более того, многократно подчеркивал: «.мы все стали марксистами <.> в каком-то <.> смысле». В частности, признали: «.люди ответственны за обстоятельства и должны изменять их [если] <...> последние лишают <...> индивидов средств <...> для достойной жизни»10. Упомянутый Фр. Фюре, несмотря на свое «обращение», уже после развала СССР и до последних дней поражался силе воздействия на мир «идеи, служившей знаменем <...> Советскому Союзу <...> идеи универсальной <...> затронувшей такие народы и территории, куда даже христианство не смогло проникнуть», при том, что круг последователей и «очарованных» этой идеей - от широчайших масс «простецов» до выдающихся интеллектуалов. «Если составить общий список знаменитых авторов, которые
в разное время были коммунистами или сочувствовали коммунизму, - подчеркивает он, - <...> мы получим настоящий Готский альманах интеллектуальной, научной и литературной элиты». Фактически вторит автору Э. Геллнер - критик марксизма, признающий тем не менее большевистскую идеологию «одним из самых влиятельных из созданных когда-либо убеждений». И даже недавний глава Ватикана - уж никак не симпатизант Советского Союза папа Иоанн Павел II - после крушения СССР счел необходимым предупредить, что «коммунизм <...> это протест против человеческой несправедливости, протест огромного мира людей труда»11. И это помимо едва ли не провиденциальной роли России в мире в качестве «удерживающего», явленной, кажется, с предельной силой ею в советской ипостаси всем и каждому в схватке с фашизмом12; это помимо статуса СССР как второй сверхдержавы, самим существованием своим менявшей социальный облик планеты, добивавшейся прямо и опосредованно прорывных результатов по шкалам ЮНЕСКО; помимо определения «русским веком» века минувшего13.
Во всяком случае, по признанию выдающегося английского христианского историка А. Тойнби, «с момента коммунистической революции <.> Россия бросила Вызов Западу, которого он не знал со времен второй оттоманской осады Вены». И этот вызов «был не только Вызовом господству Запада над всем остальным миром; это был также Вызов западному либерализму» в борьбе «за умы и сердца незападного большинства человечества» (а в определенной степени, заметим, и западного его меньшинства тоже14). «С 1917 года Запад, - по словам А. Тойнби, - начал обороняться от идеологического контрнаступления <...> и это означало, что Россия стала играть весьма важную роль в решении судьбы Запада». Причем, «если учесть, сколь подавляющим было господство Запада над большинством остального мира в течение последней четверти тысячелетия, - отмечает автор, - искусное побивание коммунистической Россией Запада его же оружием явилось зрелищем весьма впечатляющим»15. И как подчеркивал уже после крушения СССР Ф. Фюре, «Советская империя обладала всеми атрибутами мировой державы, которые заставляли противников относиться к ней с уважением <...> её международная политика
имела глобальный масштаб <...> в то время как её идеологический мессианизм привлекал <...> восторженное поклонение <...> сторонников»16.
Суть же этого «идеологического мессианизма», «идеологической страсти», Р. Арон сводит к «прометеизму»17, Ф. Фюре (перекликаясь, с одной стороны, с К. Поппером, а с другой - с А. Тойнби) - к «вере в спасение через историю»18; П. Холквист увязывает советскую идею с так называемой новой правительственной модальностью в сфере политики, смысл которой - «государство может изменить окружающий мир» при «повышении челолвеческой сознательности»19.
При всей неоднозначности отношения упомянутых авторов к советской системе интерпретируется ими большевистская идея фактически как ставка на субъект, как, в конечном счете, колоссальная вера в человека20. И случайно ли, на что обращает внимание Ф. Фюре, «история этой "идеи" (была) шире, чем <.> реальная власть (Советского Союза), даже в период его максимальной географической экспансии»21. Случайно ли идеологи постиндустриального - информационного -общества среди важнейших параметров последнего числят характеристики и тенденции, комплиментарные «идее» Советского Союза, «советского проекта»?22
В конце концов, уже «индустриалист» Р. Арон признавал, что прагматические аспекты советского «прометеизма» оказались воспринятыми вместе с марксистско-советскими «реальными» или «социальными» свободами западным миром23. П. Холквист вообще убежден, что «новая правительственная модальность» есть общая европейско-российская реальность, наметившаяся со времен Первой мировой войны и долженствующая рассматриваться как важнейший параметр в контексте «современности», «социального государства». И если Н. С. Розов настаивает: «сензи-тивность» - вот сущностная характеристика действительного общества современности, реальный «вызов времени» со второй половины ХХ в., то ведь точный смысл этого явления - функционирование политико-управленческой элиты в парадигме «эпохи осознанной необходимости».
Как нам уже доводилось писать относительно «сензитивности» Н. С. Розова - речь идёт о глубокой степени «онаучивания» внутренней и внешней политики государ-
ства, стремящегося действовать по формуле: «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять» - фактически стержневой формуле «сознательной ступени эволюции» (Н. Ф. Фёдоров) или «эпохи осознанной необходимости». Но последнее - формула Маркса, формула постэкономической или, как определяли её классики марксизма, коммунистической общественной формации, что при всех оговорках не отделить от контекста, от «идеи» советского проекта (а ещё глубже и конкретнее в случае с Россией, как оказывается, - не отделить от «русской идеи»).
Правда, в этой точке пересечения - встречи России (Советского Союза) и Запада, коммунизма и либерализма - тут же обнаруживается радикальное отличие их «качествования», поскольку «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять» - лишь технология. Проблема - «во имя чего?» Любопытно в данном контексте замечание А. И. Герцена: «Если десять человек понимают ясно, чего хотят тысячи, чего тысячи темно хотят, тысячи пойдут за ними. Из-за этого ещё не следует, что эти десять поведут к добру. Тут-то и начинается вопрос совести»24.
Очень знаково в этой связи обозначение русским религиозным философом новейшей эпохи «эпохой совершеннолетия человечества» (как «вызова времени»), т. е. эпохой должного прорыва на личностный уровень бытования социума, человека, в итоге - планетарного сообщества. «Эпоха осознанной необходимости» при глубоком (не узкорационалистическом) толковании - синоним этому определению. Проблема проблем здесь - антропологические представления, ответ на вопрос «что есть человек, личность?»
Наверное, не менее показательны определения новейшей эпохи на Западе - д я Запада как времени «постиндустриального», «информационного», того же «сензитивного», особенно - сервисно-сензитивного общества25, притом что «сензитивность» проговаривается как начало, теснейше сопряженное с принципиальным имморализмом.
Но имморализм - здесь глубинное отрицание личности. И, кстати, случайно ли Дж. Сорос - глашатай и «двигатель» «открытого общества» - делает потрясающее признание: «...человек - самая слабая единица из всех составляющих (этого) общества», не имеющего потому ни «политической философии, которая оправдывала бы его приори-
теты», ни «надёжной системы ценностей» выше «узкого частного интереса»26.
И тем не менее, можно сказать, формула эпохи осознанной необходимости: «.знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять» - с огромным КПД27 задействована оказалась Западом (в укор - убийственный укор - Советскому Союзу) и на уровне тонко разработанных технологий социальной инженерии, развития экономики высоких технологий, гибких эффективных политических и иных процессов внутри западных стран, и на уровне разработки и реализации геополитических, геоэкономических, идеологических стратегий и тактических ходов на мировой арене. Однако всё это при полной, повторим, свободе от критериев «морально-духовного достоинства» или «ауры морального одобрения». Знаково, что это фиксирует нынешний жесткий «западник» В. Л. Иноземцев28.
Во всяком случае, как подчеркивает А. И. Неклесса, «настоящий ХХ1 век» начинается с 1991 г., «когда параллельно с распадом СССР и крахом биполярного мира <...> возник <...> феномен нового постиндустриализма», с его «ставкой на <...> тотальную финансово-правовую регуляцию мира <...> долгосрочного планирования масштабного перераспределения ресурсов и мирового дохода в качестве основного источника системной прибыли» Запада29.
Таким образом, при всех оговорках, для самых сервисно-технологически и сензитив-но «продвинутых» постиндустриальных государств в центре оказывается эксплуатация
- принуждение, насилие30: экономическое, военное, политическое и всё более - технологическое; сила манипулирования немногих массовыми внутренними и внешними силами. А в целом, несомненный социал-дарвинизм: утонченный - облагороженный внутри сообщества «сензитивных», «постиндустриальных» избранных и - цинично-откровенный плюс, как никогда ранее, мощно оснащенный
- вовне. И те же показательные факторы постиндустриальной эпохи - знание, производство и владение информацией, как выясняется, продуцируют раскол социума и мира, едва ли не самый жесткий - необратимый за всю историю21.
Реально вместо ставки на субъект (требование «эпохи осознанной необходимости») происходит, таким образом, глобальный срыв в произвол, субъективизм, расплачивается за
который всё планетарное человеческое сообщество. И в действительности «мир компьютеров, роботов, точнейших приборов <...> зараженный вирусом приобретательства, лихорадочной погони за прибылью <.> становится все более хаотичным, неуправляемым», говорится в заключительном сборнике научного проекта «Постиндустриальный мир: Центр, Периферия, Россия». Видимо, можно согласиться, - да, прав Ю. Хабермас (как и Э. Гидденс, Дж. Гэлбрейт, А. С. Панарин), «модерн» продолжается: и потому всё новое реализуется на Западе в пределах-тисках старого: прежнего способа производства общественной жизни - старой бытийствен-ной парадигмы. Однако качественно новое в давящих старых пределах с определенного времени или настоятельно требует замены этого старого, или само патологизируется. Ныне, с устранением советского центра силы и его потенциально возможного ответа, оптимизировавших в немалой степени «постэкономические ответы» глобального оппонента, извращение общественных процессов в мире выходит, как представляется, на какие-то предельные уровни32.
И вполне логичным в этой связи предстает утверждение ведущего отечественного проповедника постиндустриализма В. Л. Иноземцева, что постиндустриализм - это вместе с тем и постсоциальность. Постсоциальность при этом расшифровывается автором как «важнейший инструмент развития индивидуализма, разрушающего <...> целое как общественное». В таком случае получается, что постиндустриализм предстает как самый жесткий постмодернизм - как тотальная социальная деконструкция, атомизация. И это следует понимать у отечественного постиндустриалиста как торжество «высшей формы биологического мира» - т. е. человека, который только так и определяется автором (!). И потому новая -«постэкономическая» и «постсоциальная» эпоха - это, как пишет сам В. Л. Иноземцев и что неумолимо следует из его тезиса, «эпоха, лежащая фактически за гранью человеческого общества»22. Ничего не скажешь - «блестящая» перспектива. И это позиция не экстравагантного единственного в своем роде интеллектуала, но руководителя отечественного Центра исследований постиндустриального общества. В рамках формирующейся «глобалистики» близок данной позиции подход
М. А. Чешкова и др. М. А. Чешков, в частности, говорит о «завершении социальной стадии эволюции человечества», поскольку «доминантная роль социального начала <... > исчерпала себя <.. .> как средство развития и <.> выживания человека»34.
И простое ли это совпадение, что оптимистический западный постиндустриализм 1960-х, возможно, ещё 70-х и даже где-то начала 80-х гг. с проблесками действительно постэкономических тенденций, замещается с уходом Советского Союза, России из числа ведущих исторических субъектов на «новый постиндустриализм», внушающий тревогу и опасения, «страх и трепет», вызывающий апокалиптические ассоциации, по выводам участников-организаторов научного проекта «Постиндустриальный мир: Центр, Периферия, Россия»? Скорее, это («новый постиндустриализм») - провал в социал-дарвинизм или абсолютизация либеральной формулы о «достойной свободного индивида борьбе за существование» с себе подобны-ми35. Причем, в отличие от времен «дикого капитализма» на всё-таки христианском Западе, всё это ещё и на фоне стремительного инфицирования мира «ценностями» «цивилизации удовольствий» - принципиально антихристианскими на деле36. И оценки «западной», «продвинутой», личности со стороны как Дж. Сороса, так и В. Л. Иноземцева: «очень слабая» или «слишком сильная» применительно к цели выживания общества, означают одно - социально неадекватная.
А между тем, как отмечал в одной из последних работ деятель РПЦ Л. А. Успенский, современная эпоха по необходимости антро-поцентрична, но «человек в ней мелок и ничтожен». «Антропоцентрична» - это жесткое требование Времени, смысловой стержень эпохи «осознанной необходимости», эпохи «совершеннолетия человечества» - «эпохи проектов "делания Истории"». Это и есть действительно всеобщий - глобальный Вызов, которого не обойти вчерашним субъектам всемирной истории, претендующим на субъ-ектность в мировом Настоящем и тем более Будущем.
Заметим при этом, что и предвидение «эпохи совершеннолетия», и принятие «эпохи осознанной необходимости» в качестве практического проекта, и разработка теории ноосферного способа бытия - всё это проявления духовно-философской, научной и за-
тем с 1917 г. - впервые в мире - социально-революционной практики России.
Нынешние определения: постиндустриальное (и даже постэкономическое), информационное, сензитивное общество - в той или иной степени фиксация «ответов» (или попыток «ответов») Западного мира на обозначенный глобальный Вызов времени. «Знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять - регулировать», чтобы просто выжить в современных чрезвычайно «плотных» условиях, обращающих всё очевиднее в несовместимые с жизнью разные варианты «метода проб и ошибок» - метода несовершеннолетних, - это жесткий императив сегодняшней реальности. И, кажется, уже очевидно для всех: наука - средство самоутверждения общества в Настоящем и ещё более - пропуск в Будущее, как реализация наконец изначального проекта «homo sapiens». Проекта, уродливо сплющенного в одномерность «homo economicus» в условиях всеобщего чистогана. Но наука безусловно нравственная, когда «вопросы нравственной оценки» предстают «неразрывно связанными с достижениями <...> положительного знания». Иначе: «источниками [не только] житейской [но] и научной правды <...> [являются] нравственные начала, подчиняя <...> все остальные»37.
Ещё относительно недавно провозвестники постиндустриализма приковывали внимание публики информацией о «поплывших» устоях прежнего мироустройства, ввиду пертурбаций с частной собственностью, законом стоимости - товарно-денежными отношениями, в связи с качественными подвижками в оппозиции труд - капитал, в системе мотивации труда и т. д. В. Л. Иноземцев, казалось, убедительно писал, отчасти вторя сторонникам теории конвергенции, о выявившейся реальности двух исторических способов преодоления экономической общественной формации и тем самым - о подтверждении теоретических прогнозов марксизма, его историософских выкладок38. Но подтверждении живом - своеобразном: не только прорывным революционным способом, что обозначила Россия 1917-1920 гг., а и посредством эволюционного изживания основ Прежнего (т. е. основ экономической общественной формации) в социальных рамках самого Прежнего на Западе 60-х - начала 80-х гг. ушедшего столетия. Глобальные экологические, ресурсные, научно-технологические и
гуманитарные проблемы, казалось, не оставляют иной альтернативы, кроме «разрядки», сближения двух мировых систем, кроме вектора органической социализации западных, а затем и иных обществ39. Со второй половины 1960-х гг. не имеющий отношения ни к марксизму, ни к социализму Римский клуб настаивал на необходимости ради спасения всего мира «человеческой революции», где одна из трех установок есть требование социальной справедливости40. Само принятие Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 г. Всеобщей декларации прав человека, где помимо формальных политических записаны и «советские» - социальные права, - разве не было всё это очевидным свидетельством «социализирующей» роли Советского Союза в планетарном сообществе? Как и судьба «социального государства», «социальной политики» на Западе?41
Правда, кто проведет дифференциацию: «социальное государство» и «общество потребления»? И в таком случае: а не факт ли и обратное - инкорпорация ценностей «общества потребления» в мир советский? Не следует ли и из подобного расклада вещей, что необходимо разводить: с одной стороны, безусловно конструктивное воздействие из парадигмы будущего (так или иначе, но пробиваемой в реальность прежде всего «советским проектом»), с другой - совсем не без вопросов воздействие из мира капитализма, овладевшего (в немалой степени благодаря миру советскому) эффективными технологиями выживания в пределах своей сущности.
Однако ныне приходится исходить из факта советской катастрофы и не оптимистической конвергенции - социализации, а мощного отката Запада в неолиберализм при откровенном провозглашении гипердержавой лозунга: кто не с нами, тот. как минимум, сомнительно легитимен; и при вполне откровенном раскладе всего человечества на «золотой миллиард» и прочих (в числе которых Россия). Причем «прочие» рассматриваются как средство для развитого мира или досадный излишек на планете, с предъявлением особых претензий «слишком большой» и «слишком богатой» России42.
И случайно ли в своей монографии Н. С. Розов внезапно (на фоне вполне линейных построений) затевает разговор о возможности развертывания как «негативного», так и «позитивного» мирового сценария бу-
дущего? При этом получается, добавим, что первый - объективно западный вариант по всем ментально-цивилизационным показателям; второй же - реально может быть адекватен только не-либерально-протестантской ценностно-идеальной парадигме, но действительно комплиментарен оказывается ядру «культурного кода» русского суперэтноса.
Между тем ныне крайне актуальной для самих русских, для «многонародной нации», чьё отечество - Россия, оказалась проблема самоидентификации43. Тектонические подвижки в мире, радикальные потрясения в стране, тотальное наступление на систему ценностных универсалий русского суперэтноса - всё это означает: быть или не быть русской культурной парадигме, России.
Но для национальной самоидентификации должно быть в наличии проясненное национальное сознание. Однако последнее немыслимо вне национальной исторической памяти. Подчеркнём: историческая память общества есть основа национального самосознания, духовная субстанция, объёмно и многовекторно пронизывающая и тем скрепляющая, возводящая «атомы» населения в коллективную личность этноса, народа, нации.
Самоценность же последних не может подлежать сомнению, хотя бы потому, что если нет личности индивида вне «этнического поля», то ведь и человечество вне этих сообществ немыслимо, вопреки распространяющимся ныне некоторым соображениям «мультикультуралистского» толка.
И если вся нравственно не «теплохладная» часть общества настаивает на необходимости «экологии души», то естественно обозначается и потребность «экологии» исторического наследия - памяти, тем более, когда «всё -словно на перепутье <...> всё исчезает, всё течёт» в родном Отечестве. В конце концов, как подчеркивает сегодня М. Вербицкий, современные учебники говорят о ничтожности России не потому, что она была ничтожна, а для того, чтобы она стала такой. И если известно, что «историю пишут победители», то следует иметь в виду, что победителями становятся, потому что пишут историю44.
Немало верного в недавних горьких словах ак. Ю. А. Полякова о том, что «никогда прежде Россия не имела - и, вероятно, никогда уже не будет иметь - такого значения на мировой арене, такого влияния на международную жизнь, как после революции 1917 г.», и потому
«история Октября <...> одного из центральных событий истории России, истории ХХ в., является своеобразным индикатором <...> состояния российской историографии»45. Добавим, индикатором умонастроений, интеллектуального и нравственного (а потому и «физического») самочувствия общества в целом. И главное - подрыв «русской идеи», способности нации не потерять себя окончательно не оказываются ли сегодня прежде всего увязанными с отношением русских и других народов России к советской эпохе, а следовательно к её истоку - Октябрю 1917 г.?
Примечания
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Федерального агентства по науке и инновациям в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009-2013 гг.», государственный контракт № 02.740.11.0350
2 Бордамю, Фердинанд. Как нам обустроить Париж // Завтра. 2005. Дек. № 52 (632). С. 5.
3 Впрочем, и Гражданская война обнаруживала не только двузначную в «красном» или «белом» проявлениях ситуацию. Представляется, что и вычленение в рамках «сталинской революции сверху» периода «междуцарствия»; сами возвращения время от времени в обиход 30-х гг. определений «нэп», «неонэп» - это тоже свидетельство в пользу нелинейности исторической жизни общества, реальности «отодвинутого присутствия» элементов нэпа и в условиях антинэповской политики.
4 Герцен, А. И. Собр. соч. : в 30 т. М., 19541965. Т. ХХ. С. 578-593.
5 Применительно к социуму, видимо, более всего континуальность выражена через этническую ментальность, связывающую века и эпохи в судьбах конкретных народов.
6 Чаадаев, П. Я. Сочинения. М., 1989. С. 21, 25, 26.
7 Ср.: в предисловии сб. материалов международной конференции по 1917 г. подчеркивалось, что речь идет о «Великой российской революции <...> которая наряду с Великой французской <.> стала одной из крупнейших вех мировой истории» (Тютюкин, С. В. Вместо предисловия // 1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция : от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 5).
8 Болховитинов, Н. Н. 1) Русские ученые-эмигранты (Г. В. Вернадский, М. М. Карпович, М. Т. Флоринский) и становление русистики в США. М., 2005. С. 59-60; 2) В поисках новой системы координат в мировой истории // Новая и новейшая история. 1994. № 3. С. 94; Хабермас, Ю. Политические работы. М., 2005. С. 133; Фюре, Фр. Прошлое одной иллюзии : пер. с фр. М., 1998. С. 8, 1213; Малиа, М. В поисках истинного Октября : (Размышления о советской истории, западной советологии и новой книге Р. Пайпса) // Отечеств. история. 1992. № 4. С. 186.
9 Подчёркивая, что это дефиниции, употребляющиеся лишь в СССР. См.: Арон, Р. Эссе о свободах. М., 2005. С. 7, 9, 11, 13-14, 21, 24, 28, 52, 55. Дж. Гэлбрейт вспоминает об очень корректном редакторе, который тем не менее «все упоминания капитализма» заменял «американской системой свободного предпринимательства» и т. д. (Гэлбрейт, Дж. К. Жизнь в наше время : воспоминания / пер. с англ. О. С. Васильева. М., 1986. С. 386-387).
10 Арон, Р. Указ. соч. С. 7, 49, 74, 96, 158-160.
11 Фюре, Фр. Указ. соч. С. 11, 15; 20, 18; Геллнер, Э. Пришествие национализма // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др. : пер. с англ. и нем. М., 2002. С. 183; цит. по: Мяло, Кс. Вызов глобализации и Россия // Наш современник. 2006. № 1. С. 211. И понтифику было на что опираться: более 40 лет назад Второй Ватиканский собор принял Декларацию, призвавшую носителей всех конфессий «совместно защищать и укреплять ради всех людей» «социальную справедливость» (Пруссаков, В. Исламская мозаика // Завтра. 2006. Февр. № 5 (637). С. 4). Много раньше небезызвестный в эмиграции М. Вишняк с негодованием-недоумением писал: «Макс Истмэн, Артур Кестлер, Андрэ Жид, Игнацио Силонэ и тысячи менее известных в разное время на своем опыте пережив(али) соблазн большевизма <...> такие люди, как Ромэн Ролан, Уэббы, Бернард Шоу, сэр Бернард Пэрс, Харольд Ласки до конца дней своих сохранили более чем терпимое, порою даже восторженное отношение к "Великому Октябрю"» (Вишняк, М. Дань прошлому. Н.-Й. : Изд-во им. Чехова, 1954. С. 406).
12 Сегодня по-особому высвечивается роль Великой Отечественной войны в жесточайших дискуссиях об Октябре 1917-го, о сталинском «великом переломе», о «советском
проекте» в целом. Не «моментом ли истины» для предмета обозначенных дискуссий предстает Великая Отечественная?
13 «Короткий ХХ век» уже едва ли не единодушно исследователи определяют гранями: 1914/1917 - 1989/1991 гг., т. е. гранями прежде всего «русскими», ибо Октябрь (по Грен-виллу) «изменил ход мировой истории, он -"протуберанец" истории» или «"архимедов рычаг", который сдвинул с прежнего насиженного места всех на свете» (Мальков, В. Л. Всемирная генеральная история XX века глазами английского историка // История и историки. 2001. Историогр. ежегодник. М. : Наука, 2001. С. 62, 79; Гефтер, М. Я. Из тех и этих лет. М., 1991. С. 62).
14 Как пишет сегодня д-р Ф. Бордамю, в случае, если бы «Советы выиграли в войне холодной <...> а народ Франции сделал социалистический выбор <...> что же в таком случае стало бы с главной сегодняшней проблемой страны - с марокканскими и алжирскими арабами...? <.> Да ничего особенного! <.> Ни гетто, ни бидонвилей, ни чайна-таунов, ни прочих этнических трущоб! <.> ни пособий по безработице, ни самой безработицы, зато <.> уголовная статья за тунеядство. И никаких клошаров под мостами! <...> Вы могли по-человечески жить <.> в <.> устремленном в завтрашний день обществе, творить и продолжать Историю. А вместо этого гниете и вымираете среди мишуры кажущегося изобилия на обломках Европейской империи.» (Бордамю, Ф. Как нам обустроить Париж. С. 5).
15 Тойнби, А. Дж. Цивилизация перед судом истории : сборник : пер. с англ. 2-е изд. М. : Айрис-пресс, 2003. С. 220, 438, 210, 221.
16 Там же. С. 12.
17 Как пишет современный гуманитарий: «Ленин - человек-взрыв, зачинатель советской цивилизации, Прометей нового времени...» (Смирнов, А. Апостроф : Луи Альтюссер «Ленин и философия». М., 2005 // Завтра. 2005. Июль. № 27. С. 8).
18 Или, по А. Тойнби, «коммунистическая идеология» взяла у христианства «его социальные идеалы <.> фанатизм и энтузиазм <.> Верующий коммунист - посвященная душа», «подобно <...> высшим религиям, марксизм содержит в себе некоторое вселенское обетование» (Тойнби, А. Дж. Указ. соч. С. 51, 231). «Новой верой» или «системой убеждений, возведённой впервые в ранг государствен-
ной религии» считают «марксизм-ленинизм» Ч. Милош и Э. Геллнер (см.: Арон, Р. Указ. соч. С. 56; 28, 46, 49-50; Геллнер, Э. Указ. соч. С. 184). Очень говоряще определение С. Л. Франком русской интеллигенции -«воинствующи(е) монах(и) нигилистической революции»; или бердяевское: «социализм у русских носил религиозный характер и тогда, когда был атеистическим», а ранее - по Ф. М. Достоевскому - что социализм в России есть вопрос о Боге и бессмертии, и не меньше. Г. П. Федотов, уже в эмиграции, писал: «. в марксизме, особенно русском, живет, хотя и темная, религиозная идея ...». Более того - «марксизм <...> таил потенции православия» и даже «сделался в России <...> рассадником <...> и богословских течений» (Бердяев, Н. А. Русская идея // Вопр. философии. 1990. № 1. С. 129; № 2. С. 103; Федотов, Г. П. Трагедия интеллигенции // Федотов, Г. П. Судьба и грехи России : избр. ст. по философии рус. истории и культуры : в 2 т. Т. 1. СПб., 1991. С. 95). Относительно обвинений марксизма в «гордыне», «проме-теизме» заметим: «Большевизм-прометеизм» не предстает ли в качестве явления, как бы предуготованного изнутри России мыслящей и болеющей о судьбах страны-народа, выявляющей его призвание?
19 Холквист, П. «Осведомление - это альфа и омега нашей работы». Надзор за настроением населения в годы большевистского режима и его общеевропейский контекст // Американская русистика : вехи историографии последних лет. Советский период : антология / сост. М. Дэвид-Фокс. Самара : Изд-во Самар. ун-та, 2001.С. 58, 59, 70-71. Кстати, и Ю. Хабермас своей идеей «рефлексивной модернизации» фактически лишь присоединяется к сторонникам историософской традиции, полагающим «вызовом времени» эпоху «осознанной необходимости» (Хабермас, Ю. Указ. соч. Гл. 4, 7. С. 92-93, 145-146, 160-167, 178).
20 Ю. Хабермас в этой связи говорит об «оптимистической антропологии» гегельяно-марксистской традиции и о «пессимистической антропологии» протестантизма (см.: Хабермас, Ю. Указ. соч. С. 117, 138, 139, 159, 160 и др.).
21 Фюре, Ф. Указ. соч. С. 15.
22 См. подробную сводку представлений западных постиндустриалистов по данному сюжету по: Иноземцев, В. Л. За десять лет. К концепции постэкономического общества.
М., 1998. С. Х11-ХХХУ1; 63-95; 189-194, 200-209; 243-250, 258-281 и др.; Розов, Н. С. Философия и теория истории. Кн. 1. Пролегомены. М., 2002; Хабермас, Ю. Указ. соч. С. 65, 74-80, 84-85, 95-113, 211-213, 222-233; Гл. 10. Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. 616 с. Вместе с тем заметим: в итоговом выпуске по международному проекту, посвященному проблемам постиндустриального общества, содержатся совсем не оптимистические выводы о тенденциях современных западных обществ.
23 Кстати, стоявший у истоков партийного либерализма Д. И. Шаховской ещё в 1890 г. вторым пунктом программы своих единомышленников ставил «провозглашение прав <...> не только политических, но и социальных <.> всякий имеет право на труд и только на продукт своего труда» и т. д. (Шаховской, Д. И. Письма о Братстве // Звенья : ист. альм. М. ; СПб., 1992. Вып. 2. С. 219-220. См. также: Новгородцев, П. И. Право на достойное человеческое существование // Русская философия собственности (ХУШ-ХХ вв.). СПб. : СП «Ганза», 1993. С. 185, 189).
24 Герцен, А. И. Указ. соч. Т. Х1Х. С. 174.
25 Определение Н. С. Розовым наиболее развитых стран современного мира, высшей на сегодня стадии развития социумов. «Сервисные сензитивные общества» - это общества с «эффективными специализированными системами выявления и ненасильственного урегулирования внутренних социальных противоречий, диагностирования внешних вызовов и выработки адекватных комплексных ответных стратегий» и вместе с тем - общества, «обеспечивающие сервис как комплексное удовлетворение потребностей индивидов и групп». Это стадия, в пределах которой с 1960-70-х гг., по оценке автора, пребывают Соединенные Штаты, Германия, Великобритания, Франция, позже - другие развитые капиталистические государства и есть, по его мнению, «некоторые признаки движения к этой фазе социалистического Китая с начала 1990-х гг.», позже автор добавит сюда Москву (см.: Розов, Н. С. Историософия, теоретические концепции экономической истории // ИЭНЖ. 1998. № 3. С. 56-57, 61).
26 Сорос, Дж. Советская система : к открытому обществу : пер. с англ. М., 1991. С. 77, 83-84, 95.
27 «Кпд» - коэффициент полезного действия.
28 См.: Иноземцев, В. Л. Историософия, теоретические концепции экономической истории // Иноземцев, В. Л. За десять лет. С. 58, 61.
29 Неклесса, А. И. Конец эпохи Большого Модерна // Постиндустриальный мир и Россия... С. 37, 43.
30 По выводам представителей нынешней американской военной элиты, планета стоит перед «мрачной перспективой <.> Это будет мир, где силой и только силой можно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает» (Мяло, Кс. Указ. соч. С. 219).
31 Иноземцев, В. Л. : 1) Неизбежность постиндустриального мира. К вопросу о полярности современного мироустройства // Постиндустриальный мир и Россия. С. 8487; 2) За пределами экономического общества // За десять лет. С. 477-489 и др. Ср. с соображениями философа-космиста Н. Ф. Фёдорова о самом фундаментальном факторе раскола общества как противостоянии «учёных» и «неучёных», что предпосылает все прочие антагонизмы.
32 Ср.: «.при нынешних естественных условиях (а их принято почему-то считать непреодолимыми) нельзя делать добро, не делая этим самым зла» (Федоров, Н. Ф. Сочинения. М., 1982. С. 334). Между тем «естественность» западных трансформаций особенно подчеркивают и В. Л. Иноземцев, и Н. С. Розов, вообще неолибералы и отечественные жёсткие «западники». Кстати, «естественность» и «постэкономизм» = не есть ли это начала по существу своему взаимоисключающие?
33 Иноземцев, В. Л. : 1) К теории постэкономической общественной формации // Иноземцев, В. Л. За десять лет. С. 250, 252254; 2) Неизбежность постиндустриального мира. К вопросу о полярности современного мироустройства // Постиндустриальный мир и Россия. С. 85.
34 И хотя М. А. Чешков оговаривается, что это не означает «исчерпания социальной стороны бытия» людей, тем не менее и «постэкономическая» (В. Л. Иноземцев), и «глобальная общность» (М. А. Чешков) это не социальные системы, а некие «совокупности разнородных элементов» (Чешков, М. А. : 1) К интегральному видению глобализации // Постиндустриальный мир и Россия. С. 120; 2) Глобалистика как отрасль научного знания //
Цивилизации. Вып. 5. М. : Наука, 2002. С. 60; Ионов, И. Н. Глобальная история : основные направления и существенные особенности // Там же. С. 100; Кантор, К. М. История против прогресса. М., 1992. С. 11-14, 17, 21).
35 Кантор, К. М. История против прогресса. С. 109, 144. Проповедник «открытого общества» К. Р. Поппер подчеркивает, что цель жизни представителя такого общества - «стремление <...> занять места других членов общества», жизнь по законам «конкуренции индивидов за статус» (Поппер, К. Открытое общество и его враги : в 2 т. Т. 1. : пер. с англ. М., 1992. С. 7, 8, 29, 140).
36 Как пишет культуролог М. Л. Князева, «сегодня <.> человек живёт, испытывая тотальное воздействие системы отрицательного давления»: «чёрной культуры» - «социального заказа» со стороны «цивилизации потребления» (Князева, М. Л. Кризис в России и культура как система выживания. М., 1998. С. 7, 3, 5, 11).
37 Шаховской, Д. И. Письма о Братстве... С. 228, 260.
38 Иноземцев, В. Л. : 1) Специфика современной стадии развития капитализма // Некоторые проблемы исследования современного капитализма / под ред. В. А. Бирюкова. М., 1989. Депон. в ИНИОН АН СССР 14.11.1989. № 40078. С. 19-51; 2) Альтернативность общественного развития // Иноземцев, В. Л. За десять лет. С. 63-77 и др.
39 Гэлбрейт, Дж. К. : 1) Жизнь в наше время. С. 16, 262-264, 386 и др.; 2) Капитализм, со-
циализм, сосуществование / Дж. Гэлбрейт, С. Меньшиков. М., 1988. 200 с.
40 Печчеи, А. Человеческие качества : пер. с итал. 2-е изд. М., 1985 (особенно гл. 7).
41 См. в этой связи: Хабермас, Ю. : 1) Кризис государства благосостояния и исчерпанность утопической энергии // Политические работы. С. 87-113; 2) Догоняющая революция и потребность в пересмотре левых идей. Что такое социализм сегодня? // Там же. С. 147178; 3) Учиться на опыте катастроф? Диагностический взгляд на «краткий» ХХ век // Там же. С.209-233.
42 Ср. с логикой А. Гитлера (декабрь 1940 г.): «Это безобразие, что на востоке Европейского континента существует столь малонаселенное государство с такими неисчерпаемыми запасами сырья» (цит. по: Емельянов, Ю. Октябрьская революция : история и современность // Наш современник. 2007. № 11. С. 202).
43 См.: Шепелева, В. Б. Самоидентификация. История и проблема выживания русского суперэтноса. Омск : Ом ГУПС, 2007. С. 210221.
44 Вербицкий, М. Оживить Вселенную // Завтра. 2005, окт. № 43 (623). С. 8.
45 Поляков, Ю. А. Октябрь 1917 года в контексте российской истории // Россия в ХХ веке : (Реформы и революции) : в 2 т. Т. 1. М., 2002. С. 9-10, 16.
