CC BY
29
Из опыта кафедры периодической печати по ведению элективного курса «Классики отечественной журналистики»
Э.А. Архитектор,
ст. преподаватель кафедры периодической печати МГУП им. Ивана Федорова
Учебники, посвященные истории русской и новейшей отечественной журналистики, охватывают огромный материал, основы которого берут начало в XVIII веке. Естественно, что за срок, отведенный учебной программой вуза на изучение этой дисциплины, студенты не могут достаточно детально освоить творческое наследие знаменитых журналистов, чьи публикации становились событием для многочисленных читателей газет, как в дореволюционной России, так и в Советском Союзе. Не уделять должного, самого пристального внимания замечательным произведениям прославленных мастеров - значит, заведомо обеднять профессиональную палитру тех, кто только готовит себя к работе в газете.
Как свидетельствует опыт, с именами многих классиков отечественной журналистики сегодняшние студенты знакомы весьма «приблизительно». А вместе с тем, газетные публикации, впоследствии с однодневных полос «перешагнувшие» на полосы сборников, им следует не просто читать в качестве хрестоматийной литературы, но и изучать. Подобно тому, как Чехов советовал начинающим писателям - предложение за предложением разбирать лермонтовскую «Тамань», так начинающим журналистам необходимо разбирать произведения лучших наших публицистов. Такое знакомство с наследием газетчиков лет минувших поможет привить будущим журналистам чувство классического стиля, в немалой степени утраченного постперестроечными СМИ. Именно этой цели и должны быть посвящены семинарские занятия, на которых студенты будут вникать в «творческую кухню» Мастеров газетного слова.
Предлагаемый курс нужно начать обратившись к истокам российской журналистики, когда она еще и не осознавалась как самостоятельная сфера творчества, а была частью литературы. Так, для студентов определенно станет открытием тот факт, что «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, которого они «проходили» в школе, не что иное, как явно выраженное публицистическое произведение. Здесь кстати будет вспомнить, что российская журналистика, выйдя из литературной «шинели», вплоть до перестроечной поры отличалась своей беллетризированностью, не свойственной западной прессе, которая родилась и развивалась отдельно от изящной словесности. Отстаивая классику на газетных полосах, вместе с ныне утраченными у нас очерком и фельетоном, можно сослаться и на лучшие образцы недавнего прошлого. Достаточно обратиться к уже потерявшим белизну полосам «Литературной газеты», «Известий», «Комсомольской правды». И при этом сравнить их с подчеркнуто-деловыми, «отжатыми» до пресноты, публикациями сегодняшних изданий.
Следует ли нам слепо подражать англосаксонской модели журналистики, или, переболев ею, все же вернуться к отечественной газетной классике? Этот вопрос необходимо хорошо проработать со студентами, с тем чтобы они не были «Иванами, не помнящими родства», и ради остромодных веяний не забывали то лучшее, чем, наравне с достижениями Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского и Чехова в литературе, мы вправе гордиться и в «беллетризированной журналистике».
Развивая мысль о «родстве» нашей журналистики с литературой и в продолжение радищевской темы, можно проработать со студентами и связанную с нею публицистическую статью Пушкина «Путешествие из Москвы в Петербург», в которой он полемизирует с «бунтовщиком, хуже Пугачева». Изучая, в соответствии со школьной программой, обоих классиков, мы привыкли их воспринимать как убежденных борцов с самодержавием. И об идейных разногласиях Пушкина с автором «Путешествия из Петербурга в Москву» студенты не ведают. Потому для них становится сенсационной новостью не известная им упомянутая статья - яркая публицистика поэта (возможно, ради того же устоявшегося мнения до сих пор не доведенная до читательской аудитории). В какой-то мере эта полемическая статья должна поспособствовать и возвращению патриотического чувства молодым гражданам России, о чем безрезультатно пекутся теперешние идеологи. Сошлюсь лишь на одну выдержку из нее: «В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности». И через несколько строк - удивительно своевременное для нас замечание: «Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не долж-
но торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества...».
Знакомство студентов с собственно газетчиком, для кого эта работа стала «живой и интересной, требующей сметки, смелости и неутомимости», для кого она в основном на долгие годы отодвинула занятия литературой (писание знаменитых эпиграмм не в счет), нужно начать с наиболее заметного явления в отечественной журналистике той поры - Владимира Гиляровского. Его жизнь настолько насыщена, натура настолько неординарна, что лекционный материал можно подать как популярный рассказ. Хочется думать, что студентам уже навряд ли повредят интригующие сведения из биографии Гиляровского, о которых не рискнули бы говорить своим воспитанникам школьные преподаватели, сочтя это антипедагогичным. Уже в первом классе гимназии он остался на второй год, в одном из старших классов провалил экзамен, после чего сбежал из дома и «пошел в люди». Эта незаурядная судьба, избранная самим Гиляровским, и привела его к истинному призванию - репортерству и дальше - к закрепившемуся за ним званию «короля репортеров». По известному изречению, стиль - это человек, но и газетный материал, не «накрученный» холодной рукой борзописца, а созданный увлеченным своей профессией журналистом - это тоже человек, с его жизненными вехами и даже эпизодами, что оставили след в его судьбе. Потому знакомство с биографией Гиляровского (а следом и других классиков) нисколько не уведет вузовского преподавателя от академически строгой учебной программы. Особое внимание при этом необходимо уделить качествам, которые необходимы для успешного репортерства и которым с самого начала следовал Гиляровский, отвечая требованиям редактора «Московского листка» Николая Пастухова. О незаурядной натуре этого малограмотного самоучки, превосходного организатора популярной в народе газеты, вкратце тоже уместно будет рассказать. Тем более, что его требования, освоенные, в частности, Гиляровским, полезно знать и будущим журналистам: это - правдивость, оперативность, высокая осведомленность. И былой опыт «короля репортеров» нисколько не устаревает и сегодня. Так, стремясь к «высокой осведомленности», он обзавелся кругом «собственных информаторов», дополнительно к официальным источникам. Это потом позволило ему потешаться над знакомыми полицейскими чинами: «.Мои агенты лучше ваших». А агентами были сторожа на вокзалах, трактирщики, гостиничная прислуга, писцы в канцеляриях и даже обитатели трущоб. И еще факт в назидание студентам: каждое значительное происшествие, о котором Гиляровский узнавал от своих агентов, не обходилось без его проверки, а когда это было возможно - и личного присутствия.
Профессиональную сверхоперативность Гиляровского хорошо иллюстрирует случай из его биографии, сделавший это имя известным всей читающей России. Неожиданно узнав о страшной катастрофе на Московско-Курской железной дороге - крушении поезда, -репортер, спрятавшись в служебном вагоне, едет к месту, где произошла трагедия. Другие репортеры прибудут сюда почти через двое суток, когда их официально допустят к освещению этого происшествия. Опередив всех конкурентов, «Московский листок» в течение двух недель печатает своего «нарочного корреспондента», рассказывающего обо всем, что связано с железнодорожной катастрофой...
Любопытно заметить, что нашим перестроечным и более поздним спорам вокруг московской топонимики, оказывается, предшествовала фельетонная заметка Гиляровского под заголовком «Пора бы.» («Русское слово» за 1902 год): «.А Банных переулков семь! Безымянных - девятнадцать! Благовещенских - четыре, Болвановских - три! Только три. Мало по нашим грехам! Ей-богу, мало! И Брехов переулок только один. А вот Грязных - два. Врут, больше! Все грязные и кривые!»
Говоря о Гиляровском, можно обсудить нестареющую для журналистики проблему: узкая специализация или универсальность? Что ценнее? Гиляровского принято называть репортером, поскольку он прославился, прежде всего, выступая в этом жанре. Но он был разносторонним журналистом, о чем, в частности, свидетельствует и приведенная выше фельетонная заметка. Наравне с классическими репортажами он писал отчеты и корреспонденции, однако, и они оживали за счет использования в них репортажных элементов. Все эти особенности творчества Гиляровского необходимо подкрепить разбором его произведений на семинарских занятиях. В виде дискуссии предлагается обсудить вопрос: возможно, особенности жанра репортажа - авторское присутствие, эмоциональность, «сиюминутность» - в определенной пропорции должны использоваться в любом газетном материале? Здесь же, для расширения кругозора будущих журналистов, впору задать следующие вопросы: какой художник изобразил на своей картине Гиляровского? На постаменте какого московского памятника в барельефе запечатлен Гиляровский? Кто автор памятника? Кому из режиссеров и в связи с каким спектаклем Гиляровский помог освоить «натурный материал»?
От «короля репортеров» логично «перекинуть мостик» к «королю фельетонистов» - Власу Дорошевичу. Его биография тоже по-своему необычна и сразу же должна привлечь внимание студентов к его личности, а далее - и к творчеству. Начать лекцию можно, выразив удивление по поводу того, что наши телевизионщики еще не создали сериал из биографии Власа Дорошевича. Мать, воспитанница Смольного института, увлекавшаяся политикой и литературой, скрываясь от надзора полиции, уезжает в Белоруссию. Там, узнав о предстоящей встрече с жан-
дармами, «напавшими на ее след», спешно покидает свое убежище, оставив в нем полугодовалого ребенка. При нем - записка на французском языке: «Ребенок еще не крещен, прошу дать ему имя Влас, в честь Блеза Паскаля». Явившийся вместе с полицией в качестве понятого Михаил Дорошевич, жена которого была лишена счастья материнства, усыновил его. Однако через несколько лет после безоблачного детства Власа, его находит вернувшаяся из-за границы мать, чье политическое дело к тому времени уже закрыто, и начинает борьбу за свое кровное дитя. И дальнейшая биография Дорошевича во многом столь же необычна. А в чем-то она «перекликается» с биографией Гиляровского: будущий «король фельетонистов» тоже до срока покидает гимназию, испробовав несколько профессий - от грузчика до корректора, и также начинает свой путь в журналистику с газеты «Московский листок», по-прежнему редактируемой Пастуховым.
Острие пера Власа Дорошевича ощущали на себе не только чиновники, как бы теперь выразились, «среднего звена», но и царские вельможи, о чем странно было читать в 1966 году, когда издали «Рассказы и очерки» Дорошевича, уже забытого читателями, представлявшими иные поколения. Это особо следует подчеркнуть, поскольку советская пресса до выпадов на столь высоком уровне не доходила; подобное могло лишь публиковаться вослед низверженной властной фигуре. Здесь же ироническое слово разило всесильных, «действующих» царских вельмож - шефов полиции Дурново и Плеве (сослаться на фельетон «И.Н. Дурново»). Полезно на семинарских занятиях разобрать и другие фельетоны Дорошевича: «Писательница», «Защитник вдов и сирот», «Поэтесса», «Декадент» и прочие. Весьма злободневно будет сказать о том, что «король фельетонистов» вел постоянную борьбу с бульварной пошлостью, доказывая, что популярности у читательских масс можно добиваться иными средствами.
Посвящая студентов в творчество Дорошевича, нельзя обходить вниманием и его деятельность в качестве фактического редактора, возглавлявшего газету «Русское слово». Принадлежавшая известному издателю Сытину, она именно благодаря участию в ней Дорошевича, его организаторским и журналистским талантам, обрела международный авторитет. К 1916 году тираж газеты достиг 739 тысяч экземпляров. Однако в ноябре 1917 года за публикацию материалов, критикующих новую власть, постановлением президиума Совета рабочих и солдатских депутатов издание «Русского слова» было прекращено.
Наступила иная эпоха в жизни страны и жизни отечественной журналистики. Критические материалы, направленные против властей, к примеру, упомянутый выше фельетон «И.Н.Дурново», уже были невозможны. Впрочем, и до революции его публикация навряд ли бы появилась до принятия царского манифеста, допускавшего цензурные
послабления. В связи с этим можно вспомнить ставшую тогда популярной эпиграмму Гиляровского: «Царь испугался, издал манифест. Мертвым - свобода, живых - под арест!»
В цикле лекций Дорошевич служит «связующим звеном» между двумя эпохами в жизни России. И, освободившись от «цензурного намордника» (по выражению Ленина), он, как и другие журналисты, стал жертвой новой, жесткой большевистской цензуры. Она, по заверению новой власти, должна была исчезнуть, как только большевики укрепятся в стране. Но, как известно, цензура в Советском государстве просуществовала в неизменном виде до самой перестройки. Вспомнить об этом следует только затем, чтобы опровергнуть нынешнее утверждение, будто пришедшие в советскую журналистику в послереволюционные 20-е и отмеченные необыкновенным энтузиазмом 30-е годы, молодые газетчики были либо «продажными», либо слепо служили советской власти. Студентов необходимо научить рассматривать произведения, созданные последователями Гиляровского и Дорошевича, как явление, которое нельзя воспринимать в отрыве от времени. Молодое поколение тех лет продолжало следовать призыву Блока: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию». И искренне строило новое общество, борясь с мещанством и прочими «родимыми пятнами». Только с этой точки зрения и нужно рассматривать творчество Кольцова - наиболее талантливого журналиста советской страны 20 - 30-х годов. Теперь бы его назвали «золотым пером». И, касательно Кольцова, это не воспринимается напыщенно, хотя и плохо «корреспондируется» со строгим временем, в котором он увлеченно жил. Кольцов стал летописцем своей эпохи. И по его материалам следующие поколения могут узнавать - в деталях и событиях - сложную историю страны. Ведь почти двадцать лет подряд читатели «Правды» той уже далекой поры, открывая газету, искали материалы Кольцова - очерки и зарисовки, репортажи и фельетоны.
Приучая будущих журналистов к оперативности, необходимой в дальнейшем в их работе, следует сослаться на опыт Кольцова, который всегда был в движении, как и время, что отпечатлелось в его публикациях. Такой «скоростью передвижения» далеко не каждый молодой журналист может теперь похвалиться: в годы гражданской войны Кольцов - на фронтах, в годы пятилеток и борьбы за индустриализацию - на только что принятых в эксплуатацию заводах, на новых стройках, электростанциях, в совхозах. Желая проникнуть вглубь житейских проблем, он садился за руль такси, несколько дней преподавал в школе, становился сотрудником загса. Результатом таких превращений были его очерки, которые, в соответствии с нынешней журналистской теорией, скорее, нужно отнести к жанру репортажа. Кольцов не был многословен, но не было в его стиле и деловой выхолощенности, якобы востребованной самой газетной спецификой.
Воздавая творчеству Кольцова, конечно, нельзя не сказать о причинах его трагической смерти, связывая ее с тем романтическим и жестоким временем построения нового и, как предполагалось, справедливого мира, которому преданно служили талантливые люди. Его, на фоне того времени, которое «не выбирают», точно охарактеризовал Эренбург в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь»: «Михаил Ефимович остался в моей памяти не только блистательным журналистом, умницей, шутником, но и концентратом различных добродетелей и душевного ущерба тридцатых годов». И чтобы у студентов не возникло представление о Кольцове, как о человеке, «оторванном от действительности», который не видел, что происходит в советской стране, и лишь фанатически в нее верил, опять же можно привести выдержку из мемуаров Эренбурга: «В апрельский вечер я встретил его возле "Правды", сказал, что получил паспорт и скоро вернусь в Испанию. Он сказал: "Кланяйтесь моим, да и всем, - потом добавил: - А о том, что у нас, не болтайте - вам будет лучше. Да и всем - оттуда ничего нельзя понять." Пожал руку, улыбнулся: "Впрочем, отсюда тоже трудно понять"».
Ссылка на Эренбурга тем более будет кстати, поскольку и он, и Кольцов, как журналисты, отразили в своих произведениях определенные события в нашей стране (хотя и под разными ракурсами), и оба участвовали в испанских событиях, описанных в книгах «Испания» Эренбурга и «Испанский дневник» Кольцова. Но в лекции, где речь пойдет об Эренбурге, особое внимание нужно уделить его газетным выступлениям в годы Великой Отечественной войны. Прежде всего, потому, что тогда он, поэт и романист, целиком переключился на публицистику. «Я старый газетчик» - так отрекомендовался Эренбург, придя в редакцию «Красной звезды» в первые же дни войны. Для подобного заявления у него были все основания. К газетной работе он приобщился еще в годы Первой мировой войны, когда, находясь во Франции, стал сотрудничать с русской прессой - «Биржевыми ведомостями» и «Утром России» и по их заданиям корреспондировал, выезжая на Западный фронт.
На чем нужно сделать акцент, рассказывая о публицистике Эренбурга времен Отечественной войны: его статьи отличались от тех, которые печатали товарищи по перу не только в «Красной звезде», но и в других центральных газетах. Отличались они широтой взгляда на происходящее, поскольку он видел проблему в масштабах Европы, многие годы живя в ней, наблюдая фашизм «вблизи» с момента его зарождения и впоследствии: почти три года, проведенные в сражающейся Испании -в качестве корреспондента «Известий», пребывание в Париже, когда в город вступили немецкие танковые колонны.
На семинарских занятиях студенты должны открыть для себя особый, «эренбурговский» стиль статей: «тихий громкий голос» (по оп-
ределению критика Льва Озерова) - спокойно-вдумчивое, но и страстное слово, впечатляющие образы, блестящий язык. Этот стиль, помимо содержания, приводил к тому, что читатель принимал автора как мудрого собеседника. Вероятно, полезно студентам узнать и о стиле общения Эренбурга - в частности, с фронтовиками, когда он больше слушал, чем задавал вопросы, предпочитал общение с солдатами и местными жителями полуофициальным разговорам с командным составом.
Необходимо развенчать расцвеченные желтизной суждения современных авторов, будто бы пытающихся разгадать «загадку Эренбурга»: как ему удалось избежать репрессий? Для этого нужно хотя бы вспомнить его сотрудничество с Совинформбюро, для которого он писал статьи, специально рассчитанные на зарубежную прессу. Автор, знакомый с психологией западного читателя, доказывал ему необходимость открытия второго фронта, посвящал его в жизнь советского народа, о которой за границей нередко судили предубежденно, рассказывал о его героической борьбе с фашизмом. Познакомившись с публицистикой Эренбурга, можно понять, насколько он, человек мира, обладающий необыкновенно широким кругозором, был необходим стране и ее руководству.
Говоря о военной журналистике, нужно подчеркнуть, что значительное место в ней занимают газетные публикации Симонова, который самим временем и судьбой был «приписан» к фронтовой печати: курсы военных корреспондентов по окончании событий на Хал-хин-Голе - двухмесячные при Академии им. Фрунзе и девятимесячные при Военно-политической академии. Опыт Симонова-газетчика тоже должен послужить примером для будущих журналистов: его умение писать в любых условиях, чем он удивлял даже опытных коллег - через час-два по возвращении с фронта в редакцию сдавал очерк или корреспонденцию; он сверхоперативен - сумел побывать на всех фронтах, участвовал в рейде подводной лодки к берегам Румынии, был у югославских партизан, слетал, без разрешения свыше, в Южную Италию, где размещалась наша авиационная база. И - первые рассказы Симонова, опубликованные в «Красной звезде» (заметить: от очерков - к рассказам, о близости этих жанров). Поскольку Симонов продолжал быть публицистом и в послевоенное время, то нужно осветить и его дальнейшую деятельность, связанную с журналистикой. Студенты должны воспринять личность Симонова шире, чем его стали «интерпретировать» в наши годы, падкие до компромата. С одной стороны, «встро-енность» в эпоху, сталинское покровительство, и, с другой, немилость Хрущева, когда Симонов добровольно отправляется в Среднюю Азию в качестве собственного корреспондента «Правды». Очерки из Голодной степи - местной целины, где солончаки превращались в хлопковые поля.
Возвращение в Москву. Запомнившийся читателям очерк о событиях на острове Даманском: не в пример «рассредоточенному» материалу на эту же тему, опубликованному в «Литературной газете», в симоновском -гул боя, обилие фактов, почти телеграфный, несколько даже суховатый стиль, во всем виден почерк военного корреспондента. В связи с публицистикой Симонова обсудить и его телевизионные работы: беседы с маршалами, с кавалерами трех орденов Славы - поиск «солдатской правды».
Возвращаясь к журналистике мирного времени, вспомним, что XX век родил только двух сравнимых, хотя и очень разных, газетчиков: первая половина - Кольцов, вторая - Аграновский. Притом, что жизнь газетного материала коротка, очерки Аграновского, собранные под книжной обложкой, нужно читать и сегодня. Особенно их следует рекомендовать начинающим журналистам, которым есть чему поучиться у истинного Мастера. Несмотря на то, что проблемы, поднятые в них, отошли в прошлое, его очерки продолжают быть «читабельными» за счет их художественных качеств, индивидуальной интонации автора, вовлекающего нас в свои суждения, ведущего с нами постоянный диалог. Студенту полезно будет узнать кредо Аграновского: «Мне лично по душе скромный вопросительный знак. Он в традициях русской демократической революционной публицистики: "Что делать?", "Кто виноват?" - писал он в статье "Давайте думать", отвергая ложную патетику восклицательного знака («Журналист» № 4 за 1967 год). И еще: нужно в студенте пробудить желание серьезно думать при создании собственных материалов, сославшись на высказывание Аграновского, которое теперь зазвучало не только как афоризм, но и "как руководство к действию": "Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает"».
Проводя семинарские занятия, очень важно разобраться, как строит свои очерки Аграновский. В них - напряженность во всем. В теме, в ее развитии, в языке. Тон хорошего учителя, который с внутренним волнением, все время думая - а доходит ли? - передает сложный материал. Автор использует особый прием, который можно назвать, как это ни парадоксально, «монолог-собеседование». Аграновский не навязывает читателю свои выводы, а лишь, общаясь, подводит того к собственному же взгляду, который, как оказывается, совпадает с авторским.
Студентам-журналистам хорошо бы поучиться у Аграновского и его умению открывать своих героев, среди которых можно назвать известного офтальмолога Святослава Федорова, впоследствии писавшего: «Всем, чего удалось добиться, достигнуть, я - обязан ему, Аграновскому».
И, возможно, будет более чем злободневным вопрос, обращенный к потенциальным наследникам классиков отечественной жур-
налистики: как бы наши предшественники себя чувствовали в условиях российского недоразвитого капитализма, как бы сумели себя проявить в предлагаемых обстоятельствах?..
Библиографический список
1. Пушкин А. Полное собрание сочинений / А. Пушкин. - Т. VII. -М., 1978. - С. 184.
2. Гиляровский В. Сочинения в четырех томах / В. Гиляровский. - М., 1989.
3. Дорошевич В. Рассказы и очерки / В. Дорошевич. - М.,
1966.
4. Кольцов Михаил. Каким он был / Михаил Кольцов. - М.,
1965.
5. ЭренбургИ. Летопись мужества / И. Эренбург. - М., 1983.
6. Уроки Аграновского. - М., 1986.
