CC BY
32
УДК 82.1
А. В. Останкович, Е. Н. Пономаренко
ИЗ АМЕРИКИ В «ТИШИНУ МОНАСТЫРЯ» (О ПРАВОСЛАВНОЙ ТРАДИЦИИ В ЛИРИКЕ Е. А. ХРИСТИАНИ)
Статья посвящена исследованию места базовых для русской культуры и ментальности православных образов в творчестве Е. А. Хри-стиани, одной из поэтесс русской Америки.
A. V. Ostankovich, E. N. Ponomarenko
Ключевые слова: концепт, образ, мен-тальность, эмиграция, русские «американцы», Христиании, полусонет.
FROM AMERICA INTO THE «SILENCE OF THE MONASTERY» (ON RELIGIOUS IDENTITY OF E.A. CHRISTIANS LYRICS)
The article studies the relevance of basic Orthodox images as regards Russian culture and mentality in the works of one of the Russian poets of America - E. A. Christiani.
Православная Церковь в Америке имеет более чем двухсотлетнюю полную драматических событий историю. Первая мировая война и ряд социально-политических катаклизмов, происходивших в России с 1917 г., повлекли за собой, с одной стороны, внушительный для Северо-Американской епархии приток прибывших в США славян-эмигрантов, а с другой - значительно ослабили ее связь с Русской Церковью. События, происходившие в России, сделали сообщение между епархиями невозможным. Была прекращена не только духовная, но и финансовая поддержка американской Православной Церкви. Связь между Матерью-Церковью и ее заокеанской паствой была нарушена. Неоднозначное положение, в которое попали православные российские эмигранты, не побудило их прервать связь с духовной традицией. Уже к 1921 г. американская Православная Церковь объединила под своей юрисдикцией около 300 тыс. верующих,
Key words: concept, image, mentality, emigration, Russian «Americans», Christiani, half-sonnet.
Я здесь не равен себе, здесь я минус что-то, оставленное в России, при том болящее и зудящее, как отрезанная нога, которую чувствую нестерпимо отчетливо, а возместить не могу ничем. И в той или иной степени, с разными изменениями, это есть или будет у всех. И у Вас.
В. Ф. Ходасевич в письме к М. О. Гершензону от 29 ноября
1922 г.
ей было построено до 300 храмов. Сыграло ли свою роль в условиях всеобщего кризиса качество, присущее русскому менталитету, которое А. С. Хомяков называл соборностью? Вероятно. Образ Православной Церкви, чтимый и трепетно хранимый в памяти эмигрантов, стал опорой их духовной жизни, побудил к организационной и творческой деятельности, что в полной мере отразилось в поэтическом творчестве русских «американцев».
«Четырнадцать» - группа русских поэтов, оказавшаяся вследствие исторических катаклизмов на другом континенте, попавшая в условия географической, культурной и языковой изоляции, не утратила метафизического состояния, названного в фольклорной традиции «русским духом». Поэты русской Америки сумели создать не просто плодотворную и самобытную поэтическую школу, но и настоящий славянский микромир за океаном, остров русской культуры, органично существовав-
ГУМАНИТАРНЫЕ И ЮРИДИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ший в отрыве от метрополии. «Американцы» осознавали себя хранителями и продолжателями русской национальной культуры, причем в ее домодернистской и предреволюционной ипостаси. Об этом ярко свидетельствует и ориентация их творчества на образцы и проблематику классической русской поэзии (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Ф. И. Тютчев, А. А. Фет и др.), и факт публикации произведений в дореформенной орфографии, и общественная деятельность. Так, например, в связи с годовщиной смерти Пушкина в Нью-Йорке был создан Пушкинский комитет, под эгидой которого во многих городах США прошло чествование великого русского поэта. Впоследствии комитет под председательством Георгия Владимировича Голохвастова продолжил свою масштабную деятельность по популяризации русской культуры.
Пожалуй, датой, от которой следовало бы вести отсчет полноценной литературной жизни русской Америки, следует считать 1925 год - время издания поэтического сборника с ностальгическим названием «Из Америки», в который вошли произведения четырех авторов: Е. А. Христиани, Г. В. Голохвастова, Д. А. Магулы и В. С. Ильяшенко. Решение издаваться под одной обложкой, разумеется, свидетельствует об их единстве, наличии ряда общих тем, мотивов, образов и не сводится к географической близости или к сходству их изгнаннических судеб. Среди основных черт поэтики сборника автор предисловия к нему А. И. Назаров выделял его «несовременность и приверженность к традициям, в которых не исчерпаны и неисчерпаемы возможности неповторяемого творчества» [2, с.12]. Впрочем, эта «несовременность», аполитичность и тотальное умолчание о «злободневных» темах в творчестве «американцев», органично сочетались с религиозно-мистической образностью, характерной для русского символизма, и особой страстью к твердым стихотворным формам: сонетам, терцинам, триолетам, испанским децимам, вилланелам и др. Находясь в условиях вынужденной изоляции, «счастливо» избежав участия в событиях 1917 г. и в братоубийственной гражданской войне, наделенные, в силу этих причин, особой мен-тальностью «американцы» в изящной и прихотливой стихотворной форме воссоздавали в своих произведениях идеальную картину русского мира.
Целью настоящей статьи является рассмотрение особенностей религиозной и ци-вилизационной самоидентификации Евгении Александровны Христиани (Марковой) сквозь призму значимых для ее поэзии православных образов-символов. Стихотворения Христиани открывают сборник «Из Америки», и, следовательно, «задают тон» и установку всей книге. Подчеркивая незаурядный талант молодой поэтессы, Назаров характеризовал ее творчество следующим образом: «Непосредственная, первоначальная свежесть своеобразно соединяется в ее стихах с ранней зрелостью чувства и четкостью формы, придавая целому характерный, на редкость пленительный облик <...>. Вспоминая имена соперниц - не сказать ли лучше: союзниц Е. А. Христиани в области поэзии? - ее имени, по справедливости, легко отвести одно из первых мест в их ряду» [2, с.11].
Для высокой оценки современника есть основания. Вся поэзия Христиани представляется дорогой познания истины. В стихотворении «На пути в монастырь.» мерные двустишия восьмистопного хорея, симметрично цезурированные на четвертой стопе, естественно передают ритм свободно перемещающегося в пространстве человека:
Дальше в поле ухожу я под душистый шепот ржи, Дальше, дальше убегает поворот моей межи.
Жарко мне в одежде черной, но легко идти межой, Отдыхая от тревоги умиленною душой.
И, безмолвная, иду я и гляжу в немую высь: И, как в той, как в прежней жизни, думы вдаль мои неслись,
Так теперь в лазури неба я, как облако, плыву, К вечной жизни, к светлой жизни братьев радостно зову.
И, мне чудится, услышат и поймут они мой зов. И я вижу ласку неба в синих глазках васильков.
И люблю я беззаветно эти синие цветки, И мне кажется, что в поле только я и васильки.
А вдали, как отраженье, блещет солнце куполов, И доносится чуть слышно мерный звон колоколов;
И легко иду межой я, светом радости горя, Под покров единой правды - в тишину монастыря. [5, с. 8-9]
Длина стиха, цезура, парная рифмовка стихов с мужскими клаузулами, каталектический характер последней стопы, предполага-
ющий после себя, или декламационную паузу, или сравнительно долгое произнесение, рит-мико-синтаксическая завершенность двустиший упорядоченно связаны в композиционно-образной системе произведения. Особую роль в образной и ритмической композиции выполняют внутренние рифмы: 1-й стих (ухожу я) - 5-й стих (иду я); 6-й ст. жизни -8-й стих (жизни); 7-й стих (неба) - 10-й стих (неба); 15-й стих (отраженья) - 17-й стих (межой я).
В горизонтали и вертикали стиховой материи явственно ощутимо центрирующее значение звуков [ш] и [ж], формирующих единство зрительно-звукового пространства, которое синхронно разворачивается в образно- смысловой горизонтали, согласуемой с материальным перемещением героини в пространстве, и вертикали, связанной с устремленностью ее духа:
1. Дальше... ухожу... душистый шепот ржи
2. Дальше, дальше. убегает поворот моей межи
3. Жарко. одежде. межой
4. .душой
5. . гляжу.
6. .прежней жизни.
7.
8. . жизни.
9. . услышат.
10. .вижу.
11.
12. .кажется.
13. .отраженье блещет.
14. .слышно.
15. .межой.
16. .тишину.
Обращает на себя внимание композиционно-образная рамка групп 1, 2, 3-го стихов и 15, 16-го стихов: шепот - тишину; межи, межой - межой. Первая пара связана с выражение умиротворенного состояния души, настроения, упований героини. Вторая - с пространственным образом духовного плана.
В художественной системе стихотворения свое отражение нашли многие образы, традиционно ассоциирующиеся с Русью, идиллическими русскими пейзажами, широтой узнаваемого национального хронотопа: «поле», «шепот ржи», «поворот межи», «<лазурь неба», «<немая высь», «васильки», «солнце куполов», «звон колоколов». Лирический сюжет стихотворения можно конкретизировать следующим образом: героиня (повествование происходит
от первого лица, что максимально сближает ее с автором) направляется в монастырь (при этом ей «жарко в одежде черной», что вызывает ассоциации с монашеской рясой, как правило, сшитой из грубой и плотной черной ткани) и созерцает окружающие типично русские пейзажи, исцеляющие ее душу от печали и вселяющие в сердце мир, покой и упование в возможность всеобщего исцеления истиной.
Впрочем, за этим внешним эксплицитным сюжетом можно увидеть и менее очевидный имплицитный смысл, акцентуализирую-щийся в стихах «И, безмолвная, иду я и гляжу в немую высь: / И, как в той, как в прежней жизни, думы вдаль мои неслись». Интерпретировать «прежнюю жизнь» можно двояко: ориентируясь на событийный план стихотворения, следует обозначить ее как «жизнь в миру», ориентируясь на биографическое «я» автора - как «жизнь в России». В этом случае стихотворение начинает приобретать новые смыслы и превращается в поэтический манифест, призывающий «братьев» к «светлой жизни». Обращение именно к братьям, а не к сестрам (что было бы логичнее для героини-монахини) неверно свести к желанию удержать ритм или закрепить гендерную сущность, потому что «брат» - это важный для русской культуры концепт, обозначающий не только родственную связь, но и особую степень духовного родства, общность мировоззренческих установок (не случайно в русском языке существует лингво-специфическое понятие «брататься» -то есть «вступать в тесную дружбу, в братские отношения» [3, с. 58] или «братство» - «то же, что содружество» [3, с. 58]).
Выходит, лирическая героиня обращается к своим «братьям» по перу и изгнанию? В этом случае смысл стихотворения начинает приобретать пророческие и дидактические интонации («И мне чудится, услышат и поймут они мой зов...»): сохраните в памяти идиллический образ России, с ее широкими полями, «немой высью» бескрайних небес, блеском солнечных лучей на золотых куполах, ради сохранения своего духа, но будьте готовы и к новой «светлой» жизни за пределами родины.
Существующее, преимущественно в подтексте, прошлое и лирическое настоящее пути героини оппозиционно соотносятся в повторяющихся словообразах «жизни», расположенных в симметричных предцезурных позициях 6-го и 8-го стихов. Именно в их
ГУМАНИТАРНЫЕ И ЮРИДИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
пространстве личностное чувство стремится слиться со всеобщим. Впрочем, ощущение полного единства тут же подвергается сомнению - «чу&ится...кажется», что, конечно же, не отменяет его эмоциональной и онтологической ценности, но значительно динамизирует развитие лирического сюжета, ритмически соответствующего шаговому характеру преобразования чувств. Путь героини по меже -дорога для каждого, дорога между чего-то, посреди раскинувшегося вокруг мира. Но межа - это и символическая граница сводного выбора между прошлым и настоящим. Вся совокупность понятий, образов, символов, связанных с идеей пути, образуют концептосфе-ру, неизменно и ощутимо присутствующую в национальном русском сознании. Путь героини стихотворения осуществлен в телеологической перспективе. Его конечный этап - это не материализованное пространство монастыря, а обитель духа, условное место успокоения души и обретения сакральных ценностей. Подобное восприятие соответствует традиционному для русской культуры представлению о духовном пути, не имеющем конечной цели, поскольку весь его смысл заключается в следовании к ней. Концепт пути является смыс-лообразующим центром всего стихотворения и аккумулирует в нем разнообразные коннотации «жизненного пути». Перемещение героини происходит из неназванной, а значит, из любой точки, где был или не был дом -в любом случае из пространства обыденной индивидуальной жизни - к монастырю, воспринимаемому средоточием «единой» для всех правды. Монастырь в контексте стиха -это общий дом, где живет охраняемая под «покровом» веры, людей и стен истина. Однозначно положительная коннотация монастыря традиционна для национального сознания. Она связано с историей и объединяющей ролью монастырей (прежде всего Троице-Сер-гиевой лавры и ее традиций, позже Оптиной Пустыни) в жизни Руси как государства и как духовной общности людей в православии.
Вдохновенно-простое задушевное настроение стихотворения органично поддерживает прецедентная цветовая гамма «золота на голубом». Всеобъемлющая и всепроникающая лазурь бескрайнего неба, символически обозначающего высшую сферу духа, преломляется и в вещном мире (в виде «синих глазок васильков» - любимого и неоднократно ис-
пользуемого Христиани образа) и полностью заполняет собой стихотворное пространство, потому что «голубой цвет есть цвет радости и блаженства высшей жизни» [1, с. 143]. П. А. Флоренский также утверждал его божественное происхождение: «Голубой цвет, лазурь небесного свода, означает первоначально, на языке божественном, вечную Божественную истину» [4, с. 555]. Объединившая голубой фон с традиционным православным образом «<солниа куполов» цветопись стихотворения придает хронотопу его целого свойства вечных красоты, добра и истины. Блистающее на голубом фоне золото преображает реальное пространство и линейное течение времени, перемещает их в метафизическое пространство неба, веры, духа.
Эмоционально контрастное чувство выражено в стихотворении «<Каждый вечер, с молитвой, в безвестном краю.». В нем на смену полю душистой ржи приходит пустыня безбрежной «<печали подлунной»; полные надеждой на светлое завтра русские пейзажи сменяются на безрадостный «безвестный край», а лирическая героиня, одухотворенная светом правды, трансформируется в героя, утратившего веру. Все эти модификации рождают ощущение полнейшего экзистенциального одиночества, покинутости и фатальной неудовлетворенности жизнью: «<И напрасно зовет к жизни душу мою, / Словно мать над пустой колыбелью ребенка». Тем не менее, в стихотворении вновь появляется традиционный для православной русской культуры концепт «молитва» как возношение ума и сердца к Богу. «Возношение» это осуществляется средствами музыки, с которой лирический герой обращается к звездному небу. Вера в «<пустыне безбрежной печалей подлунных» ослабла, но не исчезла вовсе. Обращение к христианским ценностям, смирение и душевная кротость, настойчивость («Каждый вечер с молитвой. ») в обращениях к Богу свидетельствуют о том, что только в молитве, оду-ховоряющей творческий импульс, лирический герой видит возможность исцеления:
Каждый вечер, с молитвой, в безвестном краю -По пустыням безбрежным печали подлунной, -Ищет музыка цитры моей тихострунной В звездном небе потухшую веру свою,
Но напрасно рыдает, то глухо, то звонко, И напрасно зовет к жизни душу мою, Словно мать над пустой колыбелью ребенка [5, с. 17].
Стихотворение исполнено в характерном для русских «американцев» жанре полусонета. Созданный Ильяшенко, достигший наибольшей своей высоты и расцвета в творчестве Голохвастова, он верифицировался в поэзии остальных представителей литературной группы. Полусонет представляет собой сочетание двух субстроф, катрена и терцета, рифмующихся по схеме aввa сaс с вариациями клаузул и каталектик. Стихи четырехстопного анапеста полусонета Христиани имеют традиционные для полусонета рифмосочета-ния: aBBaCaC.
Его строфы представляют собой развернутое синтаксическое единство, части которого стягиваются к предикативной основе в третьем стихе: «Ищет музыка...», - которая метафорически выражает лирического героя как личность и как субъекта творчества. «Музыка... цитры» становится определением поэзии, тщетно стремящей обрести «потухшую» веру в мире вечных светил и исцелить душу лирического героя.
Условие полусонета, определяющее рифменную трансляцию 4-ого стиха в 6-ой стих, предполагает кульминационную роль 6-го стиха в композиции целого. Ритмически стих усилен дополнительной ударностью в третьей стопе в сочетании «к жизни душу», содержащем выражение состояния ожидаемого и желаемого, но неосуществленного преображения лирического героя, подчеркнутого длительностью, повторяемостью ожидания («каждый вечер») и его тщетностью («но напрасно./и напрасно.»).
Традиционные для русской менталь-ности православные концепты и образы (монастыря и церкви, солнца их куполов, лазури неба и синевы васильков, пути-дороги, братства, молитвы, жизни, души, веры) находят конкретно-историческую и личностную выраженность в творчестве Христиани, свидетельствуют о глубокой и напряженной погруженности ее духа в мировоззренческую традицию утраченной России.
Литература
1. Вейнингер О. Последние слова. М.: Сфинкс, 1909. 186 с.
2. Назаров А. И. Вступительная статья / Христиани Е. А., Голохвастов Г. В., Магула Д. А., В. Ильяшенко В. С. Из Америки. Нью-Йорк: Monolit Press, 1925. С. 9-16.
3. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. М.: ООО «А ТЕМП», 2006. 944 с.
4. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. В 2 т. Т.1. М.: Правда, 1990. 840 с.
5. Христиани Е. А., Голохвастов Г. В., Магула Д. А., В. Ильяшенко В. С. Из Америки. Нью-Йорк: Monolit Press, 1925. 263 с.
