CC BY
135
3. Императорский указ от 1722 г. № 4122 // Полное собрание законов Российской империи (ПСЗРИ). СПб., 1832. Т. 8. С. 305.
4. Императорский указ от 1726 г. № 4988 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 8. С. 473.
5. Императорский указ от 1742 г. № 8625 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 9. С. 67.
6. Императорский указ от 1770 г. № 13541 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 9. С. 528.
7. Императорский указ от 1771 г. № 13864а // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 9. С. 541.
8. Барановский Г. В. Основы строительного уложения // Строитель. Вестник Архитектуры, домовладения и санитарного зодчества. 1903. № 7. С. 18.
9. Императорский указ от 1825 г. № 1804 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 21. С. 372.
10. Императорский указ от 1830 г. № 4165 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 22. С. 343.
11. Императорский указ от 1804 г. № 21478 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 18. С. 205.
12. Императорский указ от 1809 г. № 23874 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 18. С. 420.
13. Императорский указ от 1816 г. № 26491 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 19. С. 264.
14. Императорский указ от 1818 г. № 27180 // ПСЗРИ. СПб., 1832. Т. 19. С. 410.
15. Чукова И.М. Государственно-правовая охрана церковных памятников старины в дореволюционной России: автореф. дис. ... канд. юр. наук. Н. Новгород, 2006. С. 12.
Поступила в редакцию 9.11.2009 г.
Pirozhkova I.G. Standard regulation of cult building in the Russian empire. In the article standard-legal bases of cult building in Russia throughout XVIII - beginnings of the XX centuries are analyzed. The author considers features of rationing of Christian and non Christian cult constructions, defines historical subject of the term “cult building”.
Key words: cult building; town-planning policy; Building charter; sources of the building legislation.
УДК 343.2/.7
ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ И НАПРАВЛЕНИЯ ОПТИМИЗАЦИИ УГОЛОВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА КОРРУПЦИЮ
© М.Ю. Дворецкий
В статье анализируются направления оптимизации уголовной ответственности за преступления коррупционной направленности на современном этапе противодействия преступности.
Ключевые слова: уголовная ответственность; уголовные наказания; преступления коррупционной направленности; противодействия преступности; УК РФ.
В рамках уголовно-правовой науки имеется два подхода к пониманию коррупции -широкий и узкий. Сторонники широкой трактовки понятия коррупция видят в ней явление, происходящее в среде социального управления и выражающееся в использовании субъектом своего правового статуса (государственного служащего или управленца в коммерческой сфере) ради достижения личных интересов (Г.К. Мишин, Б.В. Волжен-кин, П. А. Кабанов, Г. А. Сатаров, А.Э. Бениц-кий и др.). Сторонники узкого подхода к трактовке понятия «коррупция» справедливо критикуют сторонников широкого подхода за то, что в свете широкого определения при операционализации коррупции, т. е. при установлении связи теории и практики, оказываются фактически все составы управленческих преступлений. В свою очередь узкое
толкование коррупции является традиционным и основывается на этимологическом критерии (В.В. Астанин, Н.А. Лопашенко, А.И. Долгова, С.В. Максимов и др.).
Ныне столь широко используемый термин «corruption» имеет латинское происхождение и означает несколько разнородных явлений: 1) совращение, подкуп; 2) порчу, упадок; 3) извращенность, превратность; 4) расстройство, расшатанность, плохое состояние здоровья. Говоря языком лингвистики, термин является полисемичным, т. е. многозначным. Однако из всех его значений есть одно толкование, которое и легло в основу этимологического критерия. Это значение -подкуп. В связи с этим понимание коррупции сквозь призму подкупа с неизбежностью отрицает широкий подход к ее толкованию, основываясь на механизме коррупционного
преступления, который позволяет отличить коррупционные преступления от иных должностных деяний.
Однако, с одной стороны, представляется очевидным, что коррупция имеет довольно широкое смысловое содержание и не сводится к «банальному» взяточничеству, а с другой - на уровне уголовно-правовой материи, возникают проблемы с определением коррупционных составов преступлений. Подобную ситуацию можно охарактеризовать как смысловую двойственность, «конфликт интерпретаций» (термин П. Рикера), возникающих вследствие нахождения интерпретатора в различных смысловых контекстах изучаемого явления.
Для криминалиста его исходным профессиональным контекстом является только уголовный закон, в рамках которого он осмысливает понятие, погружая его в категориальный аппарат уголовного права и придавая ему при этом уголовно-правовой смысл. Одновременно существует и иной контекст, из которого складывается собственно понятие коррупции. На наш взгляд, проблема интерпретации заключается в том, что мало изучен именно исходный социальный контекст, в рамках которого коррупция возникла как устойчивое явление социальной действительности.
Еще одной предпосылкой для изучения исходного социального контекста является отечественный парадокс понимания коррупции, который выражается в следующем. О коррупции в нашей стране заговорили лишь в перестроечный период (конец 80-х - начало 90-х гг. XX в.). В советское же время существовала мифологема, что явление коррупции не присуще социалистическому строю, а является «позорным клеймом» загнивающего капитализма, что подтверждается содержанием научных публикаций той поры. В то же время взяточничество (дача-получение взятки) - типичное проявление коррупции, традиционно и бесспорно к ней относимое, - в кодексах советского периода было под уголовным запретом и велось достаточно интенсивное научное изучение данного социального феномена. Таким образом, в советский период современный узкий подход к пониманию коррупции вполне мог бы существовать, однако этого не произошло, что может означать следующее: понятие коррупции не
укладывается исключительно в юридическую схему, а имеет и совершенно иной социокультурный источник. Исходя из данной парадигмы, во-первых, коррупция может трактоваться чрезвычайно широко - это этический смысл; во-вторых, коррупция может трактоваться узко - это догматический (уголовно-правовой) смысл.
Проблема понимания коррупции требует качественно нового подхода в научном исследовании рассматриваемого феномена. Прежде всего, это требует изучения становления современного понимания коррупции на основе исторического и философско-правового знания об эволюции мышления и правосознания человека, которые в разные периоды цивилизационого развития не были одинаковыми. По нашему мнению, существуют по меньшей мере три исторических этапа эволюции понятия коррупции: 1) классический; 2) средневековый; 3) Нового времени.
Первый этап - классический - охватывает собой период с VI в. до н.э. до V-VI вв. н. э. В данный период зарождается понятие коррупции, однако его значение не имеет ничего общего с современным пониманием. Первоначальным «местообитанием» смысла коррупции, о чем говорят тексты философов (Платона, Аристотеля), была древнегреческая форма: «катаЛит», значение которой в более поздний период воспримет латинская форма «corruption». Платон и Аристотель неоднократно употребляли термин «катаЛиаи» в отношении власти гибнущей, терпящей упадок, одной из основных причин которого является корыстолюбие правителей. При этом власть в глазах своих граждан непременным образом теряет авторитет добродетельной и заботливой, что, согласно латинской терминологии, можно назвать коррупцией, а власть - коррумпированной. Однако здесь следует обратить внимание на то, что коррупция - это не есть подкуп, это упадок, снижение эффективности, а в конечном итоге, и гибель государственного управления. В сущности, суждение об упадке государства есть оценка его состояния, и в данном случае оценка определяется общественным мнением. Как Аристотель, так ранее и Платон дают советы правителю-тирану, как достичь стабильности в обществе. Согласно им, с одной стороны, необходимо деятельно преобразо-
ваться, т. е. ограничить свою власть путем издания соответствующих законов; с другой стороны, можно обманывать общество относительно своей добродетели, т. е. казаться заботящимся о благе народа, на самом деле неявно оставаться прежним в своей недобродетельной воле. Следование первому совету привело к возникновению классической афинской демократии, формировавшейся в конце VI - начале V в. до н. э., что можно назвать классическим зарождением современной западно-европейской идеи правового государства. Второй совет, относительно идеи обмана как эффективного, но крайнего метода сохранения и поддержания существующего политического строя, так же получил свое развитие в политической, философско-правовой и юридической мысли, как и идея нравственного совершенствования власти. Обман в дальнейшем стал объектом рефлексии многих выдающихся мыслителей. Среди них можно назвать Н. Макиавелли, И. Канта, Г. Гегеля, Л. Штрауса и др. В частности, Гегель в своем произведении «Философия права» разработал категорию «неправа» (или негативного права), которую определил как особенную волю, демонстрирующую произвол индивида в отношении всеобщей воли и всеобщего права. Обман является одной из форм «неправа», наравне с непреднамеренным неправом (заблуждением) и преступлением.
Следующим периодом эволюции понятия коррупции стало средневековье (V-XVI вв. н. э.). Как известно, коррупция позволяет критически воспринимать в целом действующий механизм власти. Однако в период средневековья, когда господствовало теологическое (божественное) обоснование права (источником права является воля Бога, находящая свое отражение в человеческом разуме и Священном Писании), такое же теологическое обоснование получает и политическая власть. Согласно данной концепции, власть «помазанника божьего» (монарха) принадлежит ему по соизволению самого Бога («Несть власти аще не от Бога»). Таким образом, обличение государственной власти в коррупции непременно означает апелляцию к самому монарху, олицетворяющему своей особой весь государственный механизм. Это опосредованно представляет собой хулу на Господа, что равносильно вершине
кощунства, которое, естественно, жестоко карается, вплоть до смертной казни.
В связи с этим примечательным представляется то, что в средневековый период сам термин corruption («коррупция»), пришедший на смену термину «катаХиаг» в результате очищения латинского языка - официального языка католического богослужения - от «языческих» древнегреческих корней, рассматривается сквозь призму христианской догматики. Коррупция интерпретируется как бренность человеческого бытия («corraptibilitas»), греховность и подверженность дьявольскому обольщению, ведущему к гибели души. Буквально «corruption» в схоластике означает «разрушение, разложение»; изменение в категории «субстанция»; противоположность порождению, зарождению. Коррупция возникает, когда форма, тесно связанная с материей, перестает существовать, и тогда склонность ко злу создает возможность для повреждения природы. Таким образом, понятие коррупции в своем теологическом понимании полностью укладывалось в концепцию греха, позволявшую сосредоточить ответственность на самом грешнике, т. е. субъекте, отступившем от первоначально установленной истины. Разумеется, взяточничество существовало в то время и находилось под запретом соответствующих правовых актов. Однако оно не воспринималось как признак коррупции власти, как системное явление, присущее государству. Теологическое понимание права представляло любого преступника, по сути, в качестве грешника, грехи которого вменяются только ему и только он несет за них наказание. Таким образом, ответственность взяточника являлась персонифицированной, в связи с чем любая апелляция к власти, которую мы могли бы в данном случае обвинить в коррупции, исключалась.
Третьим типом правопонимания является этатизм, сформировавшийся в рамках классической научной рациональности в период Нового времени. Его возникновение является результатом утраты религиозного значения правовой культуры. В данном контексте право не обладает более трансцендентным (божественным) значением, а является единственно продуктом государственной власти. Так, этатизм, в частности, характерен для тоталитарного режима, стремяще-
гося в своем утверждении подчинить абсолютному контролю все стороны общественной жизни, возводя правопорядок на насилии и/или обмане. В советский период существовала мифологема, что коррупция совершенно не свойственна социализму, и с идеологической точки зрения это утверждение совершенно оправдано, т. к. сама проблема упадка государственности, процесс которого непосредственно связан с коррупцией, теряла всякую актуальность в свете идеи строительства коммунистического общества и борьбы пролетариата с «пережитками» буржуазного правопорядка. Если в средневековье основанием легитимности власти являлась вера в Бога, то в рассматриваемом контексте политического устроения общества доминирующей в общественном сознании является насаждаемая властью идеология, предполагающая примат государственных интересов в иерархии ценностей, тогда как интересы личности носят вторичный характер: «государство - общество - личность».
На наш взгляд, окончательно убедиться в существовании указанной связки мы можем, обратившись к уголовному законодательству советского периода, где главным объектом уголовно-правовой охраны неизменно выступали интересы государства. Разумеется, в такой политической расстановке сил коррупции либо нет места, т. к. вера в идеальное социалистическое общество просто не воспринимает ее, либо ее широкий смысл, означающий упадок государственной власти, нивелируется до простого взяточничества. Если допустить обратную ситуацию, когда коррупция признается властью, тогда можно говорить об отрицании государством самого себя. Естественно, подобное признание проблемы будет вступать в противоречие с логикой тоталитарного режима. В представленном противоречии признание ее наличия является недопустимым, несмотря на действительный коррупционный произвол.
После прихода к власти пролетариата понятие коррупции получило трактовку рудимента, оставшегося в наследство от «загнившего империализма». Если бы новая власть, напротив, признала существование коррупции, тем самым скорее разрушила бы все достигнутое, поставив под сомнение саму идею социализма и коммунизма. Такая неправовая установка и нашла свое отраже-
ние в определениях коррупции, даваемых в словарях, энциклопедиях советского периода, указывающих на характерность данного явления только лишь для капиталистических стран.
По нашему мнению, становление современного учения о природе коррупции в Новое время (XVI - начало XIX в.) явилось качественно новым периодом в формировании данного определения. Прежде всего, это понимание связано с тем, что это социальное явление стало осознаваться как негативное и непосредственно связанное с механизмом осуществления государственной власти. Осознание коррупции, ее системного характера и той негативной роли, которую она выполняет, дискредитируя власть и подрывая тем самым ее авторитет в глазах своих граждан, позволило говорить о коррупции как о преступлении. Таким образом, непреднамеренное неправо и обман становятся объектами разоблачения государством. Именно поэтому и возникает вполне закономерный вопрос: «Что послужило тому, что коррупция начала восприниматься как преступление, обличаемое и отрицаемое самой властью?». Во-первых, осознание коррупции как преступления связано с тем, что в период Нового времени в Европе возник политический дискурс (коммуникация в политике между оппозиционными силами, выраженная в борьбе за власть). Во-вторых, данный политический дискурс осуществлялся на фоне Реформации, снижения роли церкви в правовой жизни европейских государств и возникновения идей, проповедующих либеральные принципы в праве. Подобные условия создавали почву нетерпимости к коррупции, где она с необходимостью становится объектом обличения недобродетельной абсолютистской власти, т. к. само право в духе идеи защиты прав человека, которые являются высшей ценностью, нетерпимо к любой форме неправового поведения. Вследствие этого обличения власть вынуждена была идти на уступки путем самоограничения, что создавало естественные предпосылки для формирования современной идеи правового государства. В таких условиях признание коррупции есть утверждение власти в форме непрерывного противодействия ей. Напротив, отрицание коррупции в условиях демократии, в сущности, есть отрицание государ-
ством самого себя, что, согласно законам диалектики, противоестественно. Таким образом, коррупция представляет опасность именно для правового государства, при котором отрицание авторитета прав и свобод человека, выраженное в причинении им ущерба, представляет собой уничтожение самого авторитета власти, а значит, ведет к ее вырождению. Власть как объект коррупционного посягательства терпит ущерб одновременно в двух аспектах: 1) в силе (принуждении), поскольку данное право может быть отчуждено; 2) и в авторитете власти, в силу подрыва оснований ее компетентности (несоответствие действий власти принципам ее осуществления) и, как результат, социальной коммуникации. Поэтому коррупция в правовом государстве рассматривается как крайне негативное системное явление, затрагивающее многие сферы социальной жизни. Именно это является следствием подрыва легитимности государственной власти, которую, в свою очередь, необходимо рассматривать в качестве основного объекта каждого конкретного коррупционного посягательства.
На наш взгляд, значимые события в правовой жизни новоевропейского общества явились тенденцией проявления коррупции в юридическом дискурсе. Окончательную же закономерность и оформление в нем в качестве стабильного негативного социального явления коррупция приобрела, когда стала рассматриваться как самостоятельный объект научного исследования. Этому способствовала развивающаяся в рассматриваемый период криминальная статистика. Пионерами в данной области явились английские юристы, которые в XVII в. первыми пришли к осознанию закономерности кажущихся случайными событий человеческой жизни. По словам Ф. Листа, последователи этих «политических арифметиков» сделали важный шаг в том, что усмотрели закономерность всех человеческих поступков, представляющих интерес с точки зрения юриста и моралиста. В результате их деятельности возникла статистика нравственности, основателем которой в XVIII в. считается бельгийский астроном А.Ж. Кетле. Это обстоятельство явилось основанием для того, чтобы поставить явление коррупции на «эмпирические рельсы» -ими послужили статистические данные о выявленных фактах подкупа. Именно в этом мы
видим источник современного конвенционального определения коррупции.
По нашему мнению, анализ позиций ученых относительно понятий «регулирование» и «воздействие» позволил сделать вывод о том, что зачастую они не различаются по смыслу и это затрудняет понимание их роли в качестве самостоятельных уголовноправовых категорий. В основном, воздействие они рассматривают с точки зрения механистического, бихевиористского взгляда на его природу, согласно которому уголовноправовая норма воздействует на субъектов правовотношений посредством угрозы санкции за ее несоблюдение, исполняя при этом общепривентивную или частнопривентив-ную функции (В.К. Дуюнов, А.И. Чучаев, А.П. Фирсова и др.). Такая же ситуация обнаруживается и в определениях, данных относительно регулятивной природы уголовного права (Н.А. Лопашенко, В. Д. Филимонов и др.). Между тем определение юридической природы уголовно-правового воздействия имеет чрезвычайно важное методологическое значение для цели формулирования мер противодействия явлению коррупции.
Из теории права известно, что правовое воздействие является гораздо более широким понятием, нежели правовое регулирование. Последнее всегда предполагает воздействие при помощи юридических средств, но правовое воздействие не всегда означает сознательное нормирование общественных отношений и включает в себя как специальную систему собственно правовых средств (норм права, правоприменительных актов), так и иные правовые явления (правосознание, правовая культура, правовые принципы). Таким образом, регулирование - это лишь одна из форм воздействия права на общественные отношения, которая не охватывает всего многообразия иных правовых средств и форм влияния на поведение людей. Следовательно, не следует сводить правовые средства и формы влияния права на общественные отношения только к правовому регулированию.
На наш взгляд, само понимание уголовно-правового воздействия должно строиться на адекватности восприятия уголовно-правовой нормы, не ограничивающей ее восприятие соответствующей санкцией. Адекватность выражается в сознательном отражении субъектом ценности общественных от-
ношений, охраняемых уголовно-правовой нормой и понимании того значения, которое придает им социум. В свою очередь, в качестве ценностно-значимых общественные отношения можно осознать только посредством позитивного (регулятивного), а не уголовного права, поскольку последнее в изначальном смысле их никогда и не выстраивает. Взгляд на природу уголовно-правового воздействия с точки зрения принуждения является результатом рассмотрения права безотносительно к его легитимирующей нравственной составляющей, которая, в свою очередь, придает ему (праву) необходимый авторитет и жизненную силу.
По нашему мнению, воздействие уголовно-правовой нормы на субъекта имеет более широкий правовой контекст, нежели обыкновенное усмотрение угрозы наказания, с которым только и связывается воздействие нормы как обладающей общепревентивной или частнопревентивной функцией. Уголовно-правовая норма, являясь частью правовой действительности, наполняет содержанием правовую жизнь человека вместе со всем многообразием позитивных и негативных ее (жизни) проявлений, способствующих формированию правосознания и практики. Безусловно, правовая жизнь, взятая во всей совокупности представленных явлений, а не по отдельным своим компонентам, оказывает влияние на человека, объективно создает условия для его ценностно-правовой ориентации. Однако право получает свою жизненную силу не только из самого себя, т. е. из юридического факта собственного существования, но и в целом культурной среды общества, в котором это право создается. Таким образом, взаимодействие права и культуры представляет собой взаимообусловленный, поступательный процесс, при котором субъект уголовно-правого воздействия является одновременно общеправовым и социокультурным субъектом. Данное обстоятельство позволяет говорить о том, что познание нормы уголовного права, как и любого иного социального требования, может происходить как посредством самой нормы (в случае регулятивного воздействия), так и объективно, через культурную среду. Насколько данная
культура отвечает «естественным» ценностным основам (справедливости, свободе, равенству и т. д.), настолько сам человек воспринимает социальные требования как объективно направленные на обеспечение его интересов, что можно определить как легитимацию права. Если культура не соответствует ценностно-значимым правовым установлениям, то в этом случае право становится чуждым, не воспринимаемым как должное и не соответствующим действительности. Поэтому для субъекта, поведение которого считается легитимным, оправданным в системе неформальных общественных отношений, ничего не стоит преступить определенную правовую норму, как это происходит в конкретных коррупционных отношениях.
На наш взгляд, уголовное право, являясь частью правовой реальности, не может восприниматься субъектом как отдельный контекст, а только как целостная правовая картина, оценка которой и производится субъектом. В том случае, если субъект не находит в оцениваемой картине содержания, соответствующего его собственному видению, это означает, что право для него в ценностном смысле абсолютно ничтожно. Данное неприятие права можно охарактеризовать как правовой нигилизм. При максимальном урегулировании общественных отношений на основании реализации принципов правового государства происходит разоблачение обмана, видимость становится преступлением. По нашему мнению, именно в этой диалектике правовое государство конституирует себя, собственный авторитет в общественном сознании, определяет человека в качестве высшей ценности реальности своего существования и дальнейшего поступательного развития.
Поступила в редакцию 27.10.2009 г.
Dvoretsky M.Yu. History of development and direction of optimization of the criminal liability for corruption. The article analyzes directions of optimization of the criminal liability for crimes of a corruptional kind at the present stage of criminality counteraction.
Key words: criminal liability; criminal punishments; crimes of a corruptional kind; criminality counteractions; criminal code of Russian Federation.
