CC BY
43
УДК 343.84:343.26
ДАНИЛ НАЗИПОВИЧ СЕРГЕЕВ,
преподаватель кафедры уголовного права (Уральский государственный юридический университет),
e-mail: dnse@mail.ru
ИСТОРИЯ ПОСТПЕНИТЕНЦИАРНОГО КОНТРОЛЯ: ОТ КЛЕЙМЕНИЯ ДО ИНФОРМАЦИОННОЙ СТИГМАТИЗАЦИИ
Реферат: в статье рассматривается история развития постпенитенциарного контроля в России начиная с периода раннего Средневековья; доказывается, что генезис постпенитенциарного контроля восходит к древней практике нанесения преступникам специальных увечий, клейм, свидетельствующих об особом статусе их носителей. Обосновывается, что отмена клеймения дала новый толчок развитию правовых мер постпенитенциарного контроля: полицейского надзора, системы патронатов; отмечается, что изменение пенологической концепции в Советской России привело к фактическому упразднению всякого контроля на постпенитенциарной стадии вплоть до 1960-х годов. Последнее десятилетие ХХ в. стало очередным периодом забвения постпенитенциарного контроля, рост преступности в течение которого привел к осознанию необходимости его возвращения.
Ключевые слова: постпенитенциарный контроль, клеймение преступников, нанесение увечий преступнику, надзор за осужденными.
История постпенитенциарного контроля возводится ко времени первой европейской пенитенциарной реформы, когда тюрьма из места заточения трансформировалась в место исправления. Юридическая история постпенитенциарного контроля связана многими нитями с прошлым тюрьмы, поскольку этот институт призван восполнить недостатки работы пенитенциарной системы. Однако то, что контроль за освобожденными от наказания фактически продолжает лишение свободы, не свидетельствует о вторично-сти или производности природы постпенитенциарного контроля. Корни генезиса этой меры кроются в присущем человеческому обществу стремлении выделить, обозначить или изолировать нарушителя социальной нормы.
Древнейшей формой реакции на совершение человеком противоречащих общественным устоям действий было изгнание из родоплеменно-го образования. Род и племя выступали той средой, в которой мщение и кровная вражда были невозможны, поэтому пошедший против своего рода объявлялся изгоем. В определенной мере это была не только социальная смерть, но и физическая: изгой обрекался на неминуемую гибель. Еще в начале XX в. среди народов Кавказа практиковался обычай, по которому «убийца родственника принуждался покинуть оскорбленный его поступком аул, сделаться абреком или по меньшей мере носить внешний знак своей отверженности, разрыва с ним всякого общения» [6, с. 179].
© Сергеев Д. Н., 2016
С развитием государства и права изгнание постепенно утратило свое значение. Однако естественное стремление общества зримо выделить нарушителя для установления в его отношении социального контроля сохранилось, трансформировавшись в нанесение человеку особых увечий. Такие неизгладимые отметки на теле человека (клейма, отрезанные уши, нос или вырванные ноздри и т. п.) были знаками, свидетельствующими о необходимости особого внимания к их носителю.
В Уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле 1397 г. впервые в российском праве вводится обязательное клеймение совершившего кражу: «а татя всякого пятни-ти» [5, с. 158]. Клеймение было принесено в русские княжества с проникновением византийского и татарского права, но оно не получило в Московском государстве широкого распространения [13, с. 346-348]. Во всяком случае следующее упоминание «пятнания» в правовом акте происходит более чем через два столетия после издания Двинской грамоты.
Окружная царская грамота в Пермь Великую от 10 февраля 1637 г. «Об учиненном наказании делателям ложной монеты с строгим подтверждением, что впредь таковые преступники будут по-прежнему казнены смертию» [2, с. 406-407] вводила клеймение для изготовителей поддельных монет: «а для улики впредь указали есмя у тех всех воров напятнати на щеках, разжегши, а в пятне написати воръ, чтобы такие воры впредь были знатны». Нанесенное клеймо выступало, с одной стороны, предупредитель-
ной мерой (последующее совершение аналогичного деяния наказывалось уже смертной казнью), с другой - оно имело функцию опознавательного знака, обусловливающего контроль в отношении такого человека.
Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. не знает клеймения, несмотря на факты нанесения клейм на бунтовщиков в 1662 г.: «... клали на лице на правой стороне признаки, розжегши железо накрасно, а поставлено на том железе «буки», то есть бунтовщик, чтоб был до веку призна-тен» [7, с. 116]. Однако оно ввело иную меру, определенно имеющую выраженное контрольное назначение, - отрезание ушей. В соответствии со ст. 9 гл. XXI «О разбойных и татиных делах» за первую кражу виновного били кнутом и отрезали левое ухо. «И того татя за первую татьбу бить кнутом и отрезать ему левое ухо, и посадити его в тюрму на два года, а животы его отдати исцом в выть, и ис тюрмы выимая его, посылать в кайдалах работать на всякия изделья, где государь укажет». После освобождения из тюрьмы заклейменный получал справку «за дьячьею приписью» о том, что установленный срок в тюрьме был отбыт. За вторую кражу (ст. 10 гл. XXI) также было предусмотрено битье кнутом, но уже с отрезанием правого уха и последующим направлением в тюрьму на четыре года. После отбытия данного срока предписывалось «дать ему писмо, что он и за другую татьбу урочные годы в тюрме отсидел и ис тюрмы выпущен». Разбойное нападение (ст. 16 гл. XXI) наказывалось тремя годами лишения свободы, также у осужденного отрезалось правое ухо. Таким образом, Соборное уложение ввело первую меру собственно постпенитенциарного контроля. Отражением этого явилось правило, закрепленное в ст. 19 гл. XXI: в случае появления в населенных пунктах людей с отрезанными ушами, у которых отсутствовали письма об освобождении из тюрьмы, их следовало задерживать и «до государева указу тех людей держать в тюрьме». Контроль наличия документа об освобождении являлся обязательным в отношении всех лиц, на теле которых были обнаружены соответствующие увечья.
Уложение не называет данную меру постпенитенциарным контролем. Более того, закон в то время еще не отделял ее от наказания. То же отрезание ушей в одном случае выступало наказанием за незаконную ловлю рыбы «татиным обычаем» в третий раз (ст. 90 гл. XXI). Нельзя не отметить, что в приведенной норме отрезание ушей являлось особой реакцией на повторное преступление, то есть соединяло в себе кару и контроль. Другая членовредительская мера - отрезание носа и вырывание ноздрей - также вводилась за повторное преступление (употребление табака во второй или третий раз, ст. 16 гл. XXV).
При этом Уложение обосновывало тяжесть наказания общей превенцией: «чтоб на то смотря, иным так неповадно было делать».
В Новоуказных статьях о татебных, разбойных и убийственных делах от 22 января 1669 г. вместо отрезания ушей предусмотрено отсечение двух пальцев левой руки за первую кражу (ст. 8 «О татех») и отсечение левой руки по запястье за две кражи (ст. 9). При этом после первой кражи осужденный должен был быть взят на поруки с обязательством «впредь не воровать». Указом от 28 ноября 1682 г. восстановлено отрезание ушей за татьбы, а за разбой введено отрезание левого уха и отсечение двух пальцев левой руки. Указ от 3 мая 1691 г. возвратил клеймение для обозначения лиц, освобожденных от смертной казни со ссылкой в Сибирь.
При Петре Великом клеймение заняло первое место среди всех увечащих осужденного мер. Царской грамотой в Иркутск от 9 июля 1698 г. «О ссыльных людях» [1, с. 509] вводятся общие правила «пятна-ния» унифицированными клеймами, разработанными для 18 уральских и сибирских городов. Кроме того, грамотой продублировано положение ст. 19 гл. XXI Соборного уложения 1649 г. о необходимости задержания всех замеченных заклейменных людей для выяснения вопроса, не являются ли они беглыми. Установлено также правило выдачи «очистительных писем» для ссыльных, желающих работать в другой местности.
В конце XVII в. был принят первый в российской истории акт, полностью посвященный вопросам постпенитенциарного контроля, - Царская грамота от 7 июля 1697 г. Верхотурскому воеводе «О ссыльных и праздношатающихся людях» [1, с. 493-495]. Грамота предписывала вести письменный учет и проверку состояния здоровья проходящих через Верхотурье ссыльных, следующих к месту отбывания наказания. Кроме того, актом была предусмотрена сверка списков проходящих через Верхотурье со списками направленных к месту отбывания ссылки в Сибирь из тюрем Москвы и Вологды, поскольку «иные являются на Москве без отпусков и поиманы в воровствах». Царская грамота Верхотурскому воеводе от 6 ноября 1697 г. [1, с. 493-495] также обязывала осуществлять контроль ссыльных, следующих из Сибири через Верхотурье. При выявлении беглых «таких после пытки, обрезав уши, ссылать в те ж места, отколь кто ушел, и сказать, буде опять уйдет, а его изымают, и ему быть, хотя где и не сворует, за один побег кажнену смертью, и чтоб однолично всякой ссылной у того дела был и в том месте жил, где кому и у какого дела быть велено, и бежать бы на старину не мыслил» [1, с. 494].
Нанесение клейм, отрезание ушей, носа, отсечение пальцев, вырывание ноздрей, а также другие членовредительские меры, по мнению Н. Д. Сергеевского, преследовали в тот исторический период
три цели: 1) возмездие в форме материального талиона; 2) лишение преступника физической возможности совершать новые преступления (отрубание рук, ног, языка); 3) запятнание лихого человека, чтобы он был «повеку признатен», чтобы каждый гражданин и каждый орган власти знал, с кем встречается и с кем имеет дело [10, с. 131-132]. Наложение таких знаков стало первой в российском праве мерой, одновременно служащей ограждению общества от совершивших преступления и предупреждению возможности совершения такими лицами новых преступлений.
На протяжении XVIII в. клеймение наряду с другими аналогичными мерами применялось чрезвычайно активно, хотя во время правления Екатерины Великой появились призывы к их отмене. Английским тюрьмоведом того времени Дж. Говардом была разработана рациональная система мер борьбы с преступностью, которая предполагала: 1) отказ от ссылки и введение труда в тюрьмах; 2) придание тюрьмам статуса основного элемента карательной политики государства; 3) отказ от наказаний, лишающих арестантов надежды на будущее, а вместе с тем подрывающих всякую возможность достигать их исправления [3, с. 490]. В Россию идеи Говарда проникли в первой четверти XIX в. Во многом благодаря трудам английского ученого в 1817 г. императором был создан Комитет по отмене наказания кнутом и вырывания ноздрей. Этот орган вскоре постановил, что цель наказания должна заключаться не только в исправлении преступников, но и «в извержении оных из среды общества как признанных за нравственно неисправимых» [11, с. 36]. По рекомендации Комитета вырывание ноздрей было отменено императорским указом от 25 декабря 1817 г. «О порва-нии ноздрей у преступников» с формулировкой: «Мы отменяем оное, яко бесчеловечным истязанием сопровождаемое». В акте также отмечалось, что «рвание ноздрей... было учреждено для того, чтобы при исторжении преступника из среды общества наложить на него неизгладимый знак его преступления и чтобы сия печать отвержения, воз-бранная ему паки возвратиться в общество, лишала его навсегда способов избежать присужденного ему законом местопребывания». При исключении данной меры клеймение было сохранено в законодательстве «по европейскому примеру».
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. сохраняло клеймение для каторжан буквами «К», «А» и «Т», а также для беглых ссыльных (буквами «С» и «Б») вплоть до полной отмены этой меры указом от 17 апреля 1863 г. Уложение вместе с тем вводило принципиально новую для России меру постпенитенциарного контроля - особый полицейский надзор, устанавли-
ваемый судебными приговорами. В соответствии со ст. 51 и 52 Уложения особый надзор полиции мог быть назначен в отношении освобожденных от отбывания работ в исправительных арестантских ротах (на 4 года) и от заключения в рабочем доме (на 2 года). Содержанием этой меры был запрет перемены места жительства и удаления из места жительства без особого дозволения полиции. Дополнительно для освободившихся из арестантских рот предусматривался запрет пребывания иногородним поднадзорным в Москве, Санкт-Петербурге и губернских городах. «Сие, кажется, необходимо, ибо люди, учинившие однажды преступление довольно важное, всегда более или менее подозрительны и легко покушаются на совершение новых» [9, с. 17]. Полицейский надзор мог быть заменен надзором соответствующего сельского общества или помещика (при их согласии). «Но дабы, с одной стороны, не обременить полиции надзором за людьми, коих число может со временем сделаться значительно, а с другой - сделать сей надзор более действенным, мы полагаем в случаях, когда помещик или общество, коим сии лица до осуждения принадлежали, согласятся принять их, возложить на общества или помещиков в обязанность иметь за ними надзор» [9, с. 18].
Советская пенологическая концепция 1920-х годов не предусмотрела места для постпенитенциарного контроля. Наказание стало рассматриваться как мера социальной защиты, а тюрьмы как институты наполнились другим идеологическим содержанием. Это была в некотором роде идеализация новой тюрьмы, отразившаяся в ожидании ее высокой эффективности, особенно в сравнении с царской тюрьмой. Ровно по этой же причине Советское государство отменило и применявшийся в Российской империи полицейский надзор. С. В. Познышев писал о несостоятельности данного вида надзора, объясняя ее в том числе тем, что «из пенитенциарных учреждений должны выпускаться лица, для которых не требуется никакого надзора, чтобы удерживать их от преступлений» [8, с. 259]. В период с 1918 по 1960 год ни одна из существовавших до революции мер постпенитенциарного контроля (контроль за условно-досрочно освобожденными, полицейский надзор и патронат) в Советской России не применялась.
Периодом возвращения в советское право традиционных форм и мер постпенитенциарного контроля стали 1960-е годы. О. В. Филимонов и В. И. Гороб-цов видят в этом свидетельство завершения сталинской эпохи [4, с. 12; 12, с. 74]. Конец 1950-х годов также отмечен резким ростом рецидивных преступлений в связи с освобождением огромного количества осужденных. Данное обстоятельство обусловило всплеск научного интереса к разработке мер противодействия рецидивной преступности
и стало социальной причиной необходимости возвращения традиционного постпенитенциарного контроля в советское право.
УК РСФСР 1960 г. возвратил в законодательство постпенитенциарный контроль за условно-досрочно освобожденными. В 1964 г. была введена новая мера - условное освобождение из мест лишения свободы для работы на строительстве предприятий народного хозяйства. Эта мера была отголоском испытательной системы ссылки, использовавшейся для строительства новых поселений в XVIII-XIX вв. Однако освобождение для работы на стройках предприятий народного хозяйства имело иное содержание. В английском праве ссылка с привлечением к труду носила выраженный характер кары; применявшаяся в СССР мера хотя и была связана с наказанием, все же являлась по своей сути поощрительной и решала, как минимум, две социально-экономические проблемы: трудоустройство бывших осужденных и строительство объектов народного хозяйства. В то же десятилетие был, наконец, возвращен и полицейский надзор, но уже в виде административного надзора. В советском праве появился и аналог патронатов - наблюдательные комиссии. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 30 сентября 1965 г. было утверждено Положение о наблюдательных комиссиях при исполнительных комитетах районных, городских советов депутатов трудящихся РСФСР. Документ ввел широкие полномочия местных органов власти по контролю за деятельностью исправительно-трудовых учреждений, а также учредил общественное наблюдение за освободившимися из мест лишения свободы. Последнее десятилетие XX в. стало очередным периодом забвения мер постпенитенциарного контроля в российском праве, однако осознание необходимости контроля за освобожденными от отбывания наказания вскоре привело к восстановлению в течение 2009-2011 гг. практически всех ранее существовавших мер контроля.
Система постпенитенциарного контроля в своем развитии не теряет связи с лишением свободы, однако генезис данного вида контроля непосредственно сказывается на тенденциях его развития. Главный вектор развития контроля за освобожденными от отбывания наказания - усиление общественной составляющей (общественного интереса). Например, в государствах англо-саксонской правовой системы был учрежден в последние двадцать лет особый вид общественно-государственного постпенитенциарного контроля - специальная регистрация лиц, совершивших половые преступления. Парадокс этой системы заключается в полном стирании границ общественного интереса с частной жизни осужденного. Например,
любой желающий может зайти на сайт информационной системы памяти Дрю Седин (https://www.nsopw.gov/ru/Search/Verification) и провести поиск осужденных за половые преступления, проживающих по определенному адресу либо в заданном радиусе от выбранной точки на карте. Возможно, в ближайшем будущем общественное мнение в России будет давить на законодателя и приведет к учреждению похожей системы.
В ряде штатов США открытые информационные регистры о судимых лицах не ограничиваются осужденными за половые преступления, а включают в себя сведения обо всех категориях осужденных и не ограничиваются половыми. В американском штате Мичиган на основе опыта опубликования сведений о лицах, совершивших половые преступления, была введена обязательная регистрация осужденных к лишению свободы всех категорий с предоставлением любому желающему права получать информацию о таком лице (Информационная система отслеживания правонарушителей - OTIS). В размещенные в открытом доступе в Интернете регистры включаются имя и фамилия осужденного, его возраст, рост, данные о предыдущих судимостях и месте жительства. Такие же системы созданы в штатах Огайо, Индиана, Канзас. Обязательная регистрация всех осужденных к лишению свободы имеет как сторонников, так и противников. С одной стороны, лицо осуждается за общественно опасные деяния, следовательно, общество имеет право знать, кого и за что осудили. Кроме того, человек, зная о криминальном прошлом включенного в реестры лица, сможет самостоятельно оценить степень риска общения с ним. Практика знает множество примеров, когда информация о предыдущем противоправном поведении могла бы способствовать предотвращению новых общественно опасных деяний. С другой стороны, полный доступ к сведениям подобного рода имеет и негативный аспект. Информирование, безусловно, затруднит социальную адаптацию бывших осужденных, в особенности нежелающих продолжать противоправную деятельность. Отрицательные последствия обязательной регистрации могут проявиться не только в излишней стигматизации, но и в возможной мести со стороны потерпевших и других лиц. Сообщая обществу о криминальном прошлом лица, государство должно принимать социальные, организационные и правовые меры по обеспечению безопасности включенных в реестр. Фактически начавшееся в США шествие по миру нового вида постпенитенциарного контроля демонстрирует нам возвращение в правовую практику клеймения, но уже в новом виде -клеймение информацией.
Список литературы
1. Акты исторические, собранные и изданные археографическою комиссиею. СПб., 1842. Т. 5 (1676-1700). 539 с.
2. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографическою экспедициею Императорской академии наук. СПб., 1836. Т. 3 (1615-1645). 496 с.
3. Гогель С. К. Вопросы уголовного права, процесса и тюрьмоведения : собр. исслед. СПб., 1906. 646 с.
4. Горобцов В. И. Теоретические проблемы реализации мер постпенитенциарного воздействия : монография. Орел, 1995. 160 с.
5. Карамзин Н. М. Примечания к истории государства Российского. СПб., 1852. Т. IV-VI. 756 с.
6. Ковалевский М. М. Родовой быт в настоящем, недавнем и отдаленном прошлом. Опыт в области сравнительной этнографии и истории права. СПб., 1911. 312 с.
7. О России в царствование Алексея Михайловича. Современное сочинение Григория Котошихина. СПб., 1884. 196 с.
8. Познышев С. В. Основы пенитенциарной науки. М., 1923. 343 с.
9. Проект Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, внесенный в 1844 году в Государственный совет, с подробным означением оснований каждого из внесенных в сей проект постановлений. СПб., 1871. 835 с.
10. Сергеевский Н. Д. Наказания в русском праве XVII века. СПб., 1887. 300 с.
11. Солодкин И. И. Очерки по истории русского уголовного права (первая четверть XIX века). Л., 1961. 170 с.
12. Филимонов О. В. Постпенитенциарный контроль: теоретические основы правового регулирования. Томск, 1991. 201 с.
13. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1895. Т. XV. 478 с.
DANIL NAZIPOVICH SERGEEV,
lecturer, criminal law department (The Ural state law university), e-mail: dnse@mail.ru
HISTORY OF POST-PENITENTIARY CONTROL: FROM HUMAN BRANDING TO INFORMATIONAL STIGMATIZATION
Abstract: the article discusses the history of post-penitentiary control in Russia since the early medieval period. It is proved that the genesis of post-penitentiary control goes back to the ancient practice of applying special maims and marks indicating a special criminal status of their holders. It is proved that the abolition of branding has given new impetus to the development of post-penitentiary control: police supervision, patronages system. It is noted that the changing of penological concepts in the Soviet Russia led to a de facto abolition of all controls at the post-penitentiary stage by the 1960s. The last decade of the XX century became another period of neglect of post-penitentiary control. Increase in crimes during that period resulted in the recognition of the need for re-establishing post-penitentiary control.
Key words: post-penitentiary supervision, human branding, maiming criminals, supervision over convicted persons.
References
1. Akty istoricheskie, sobrannye i izdannye arkheograficheskoyu komissieyu [Historic Acts, collected and published by the Archeological Commission]. St. Petersburg, 1842. Vol. 5 (1676-1700). 539 p.
2. Akty sobrannye v bibliotekakh i arkhivakh Rossiyskoy Imperii arkheograficheskoyu ekspeditsieyu Im-peratorskoy akademii nauk [Acts collected at libraries and archives of the Russian Empire by the Archeological expedition of the Imperial Academy of Sciences]. St. Petersburg, 1836. Vol. 3 (1615-1645). 496 p.
3. Gogel' S. K. Voprosy ugolovnogo prava, protsessa i tyur'movedeniya: sobranie issledovaniy [The questions of criminal law, process and penitentiary: collected research]. St. Petersburg, 1906. 646 p.
4. Gorobtsov V. I. Teoreticheskie problemy realizatsii mer postpenitentsiarnogo vozdeystviya [Theoretical problems of implementing measures of post-penitentiary impact]. Orel, 1995. 160 p.
© Sergeev D. N., 2016
5. Karamzin N. M. Primechaniya k istorii Gosudarstva Rossiyskogo [Notes to the history of Russia]. St. Petersburg, 1852. Vol. IV-VI. 756 p.
6. Kovalevskiy M. M. Rodovoy byt v nastoyashchem, nedavnem i otdalennom proshlom. Opyt v oblasti sravnitel'noy etnografii i istorii prava [Tribal life in the present, recent and distant past. Experience in the field of comparative ethnography and history of law]. St. Petersburg, 1911. 312 p.
7. O Rossii v tsarstvovanie Alekseya Mikhaylovicha. Sovremennoe sochinenie Grigoriya Kotoshikhina [Russia during the reign of Alexei Mikhailovich. Modern composition by Gregory Kotoshikhin]. St. Petersburg, 1884. 196 p.
8. Poznyshev S. V. Osnovy penitentsiarnoy nauki [Fundamentals of penitentiary science]. Moscow, 1923. 343 p.
9. Proekt Ulozheniya o nakazaniyakh ugolovnykh i ispravitel'nykh, vnesennyy v 1844 godu v Gosu-darstvennyy Sovet, s podrobnym oznacheniem osnovaniy kazhdogo iz vnesennykh v sey proekt postanovleniy [The project of the Penal and Correctional Code, introduced in 1844 by the State Council, with detailed explanation of all amended laws]. St. Petersburg, 1871. 835 p.
10. Sergeevskiy N. D. Nakazaniya v russkom prave XVII veka [Punishments in Russian Law of the XVII century]. St. Petersburg, 1887. 300 p.
11. Solodkin I. I. Ocherki po istorii russkogo ugolovnogo prava (pervaya chetvert' XIX veka) [Essays on the history of Russian criminal law (the first quarter of the XIX century)]. Leningrad, 1961. 170 p.
12. Filimonov O. V. Postpenitentsiarnyy kontrol': teoreticheskie osnovy pravovogo regulirovaniya [Post-penitentiary control: the theoretical foundations of legal regulation]. Tomsk, 1991. 201 p.
13. Entsiklopedicheskiy slovar' F. A. Brokgauza i I. A. Efrona [Brockhaus and Efron Collegiate Dictionary]. St. Petersburg, 1895. Vol. XV. 478 p.
