CC BY
113
Объясняется это, во-первых, наличием во многих странах отдельных законов о массовом и большом спорте, во-вторых, разграничением функций между организациями по руководству массовостью и спортивным мастерством, в-третьих, имеющимися потребностями и привычками в занятиях по интересу у значительной части населения, в-четвертых, четким пониманием правительствами стран, что затраты на спортивно-оздоровительные программы обходятся намного дешевле, чем медицинское обслуживание.
3. Наше сегодняшнее состояние массовости физкультурно-оздоровительного движения отнюдь не характеризуется каким-либо количественным или качественным сдвигом позитивного плана. Вот в уровне спортивных достижений проблем почти
нет! Но ведь известно, что только гармоничное развитие этих двух важных сторон системы позволит стимулировать их положительное и эффективное взаимовлияние.
1. Борзов В.Ф. Лекарство для системы /'/ Легкая атлетика. 1990. № 1.
2. Попов В.Ф. Где искать лекарство для системы //Легкая атлетика. 1990. № 8.
3. Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 232.
4. Зациорский В.М. Бесплатно, но ... за наш счет // Прайда. 1990. 18 марта.
5. Валиев В.М. Сколько стоит чемпион? // Ле1-кая атлетика. 1990. № 3.
6. Деметер Г.С. Физическая культура в социалистическом обществе. М., 1987.
7. Иванов Л.В., Кудрявцев В.В. Шесть ступеней здоровья. М., 1981.
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ ИЛИ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС? КОНТУР ПРОБЛЕМЫ
JI.B. Полякова
Poliakova L.V. A History of Literature or Literary author argues with modem systematisers of the their biassed approaches.
Не склонна согласиться с Г. Белой: "Сегодня история литературы чаще всего предстает перед читателем как огромное хранилище характеров, тем, конфликтов, сюжетов и тому подобное. Пока все это лежит как неразобранная груда. Закономерности развития искусства советской эпохи и не видны, и не ясны. Ясно только то, что доставшееся нам наследие нуждается в систематизации и анализе [1]. Речь идет о целом, огромном периоде литературного движения (30-х - 50-х годов) и даже умозрительно трудно себе представить, чтобы за это время не систематизировались, не анализировались, не прояснялись темы, характеры, сюжеты и конфликты и в целом закономерности развития искусства. Да и вообще априорно история не может быть представлена "наразобранной грудой", ибо если это история, то в ней непременно все движется, меняется, переливается. История не может стоять.
Ясно, что Г. Белая ведет речь о том, что ее не удовлетворяет в имеющихся система-
Process? An Otline of the Problem. The Russian literature of the XXth century over
тизациях и анализах, и она спешит дать свою концепцию, в соответствии с которой конец 20-х - начало 30-х годов должны характеризоваться как начало кризиса советской литературы, и он продлится до конца 50-х1. Однако подобная корректировка существующих концепций и периодизаций явно предвзята, поскольку в основе своей имеет политизированный критерий: отождествление литературно-
художественных тенденций с тенденциями общественно-политической жизни сталинского периода.
1 Это утверждение в вышеприведенную публикацию Г. Белой не включено, но оно прозвучало на конференции. И, конечно же, время выхода таких произведений, как драмы и Жизнь Клима Самгина Горького, "Тихий Дон", "Поднятая целина", "Судьба человека" Шолохова, "Восемнадцатый год", "Хмурое утро", "Петр Первый", "Иван Грозный" А. Толстого, трилогия Федина и другие его произведения, романь: и пьесы Леонова, произведения Платонова, Булгаков! (даже те, что были опубликованы в 30-е - 50-е годы) произведения Твардовского, Луговского, Пастернака Заболоцкого и целый ряд иных выдающихся творен и - разве это время и признак кризиса отечественно! литературы? Кризис был, но не в художественной истории, а вокруг нее.
Надо сказать, что политизация литературоведческих оценок - болезнь и беда прошлых десятилетий - нынче не только не исчезла, но набрала новую силу. Особенно это характерно для высказываний о творчестве отдельных "возвращенных" художников. К примеру, о таком сложном романе, как замятинский "Мы", в одном издании говорится, что это роман, "карикатурно изображающий коммунистический общественный идеал". В другом констатируется провидение писателя в возможности "сталинского насилия над революцией", в третьем - прогнозирование в недалеком будущем явлений сталинизма. Наталья Иванова, без всяких оговорок, в прогнозах Замятина увидела "мыслимые и немыслимые последствия претворения коммунистической утопии в жизнь" [2-4]. Ну скажите, чем отличаются эти оценки от звучавших в 20-е годы и отвергаемых, справедливо, нами сегодня: "Мы" Замятина
- памфлет против социализма" (Л. Авербах) [5], "пасквиль на коммунизм и клевета на советский строй" (А. Ефремин) [6], "низкий пасквиль на социалистическое будущее" (Э. Лунин) [7]?
Словно и не прочитано признание самого автора романа: "Роман "Мы" - это протест против того тупика, в который упирается европейско-американская цивилизация, стирающая, механизирующая, омашинивающая человека" [8]. Словно и не услышано авторское разъяснение, прозвучавшее в 1932 году в Париже, в интервью Фредерику Лефевру для журнала "Ле нувелль литгерер": "Близорукие рецензенты, - сказал тогда автор романа "Мы", -\"видели в этой вещи не более, чем политический памфлет. Это, конечно, неверно: этот роман - сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства - все равно какого. Американцы, несколько лет тому назад много писавшие о нью-йоркском издании романа, не без основания увидели в этом зеркале и свой фордизм" [8].
Рвут на части сюжет, повествование романа классика русской литературы. Беснуются от нахлынувших разрушительных эмоций. Забывается только самая малость
- художник, отношение которого и к революции, и к социализму с коммунизмом было пропущено через его сердце и не сводилось к отрицанию.
К сожалению, конъюнктурный подход к истории русской литературы XX века и к отдельным ее представителям проник не только на страницы современной литера-
турной критики, но и в учебные программы. В 1990 году в издательстве Московского университета вышла программа "История советской литературы" для университетов, составленная коллективом кафедры истории советской литературы филологического факультета МГУ. В ней было предложено изучать историю русской литературы после 1917 года по четырем периодам ее движения. В основу и в название каждого этапа положены политические и социально-экономические критерии: период формирования и развития советской литературы в условиях политического и социально-экономического преобразования жизни в стране (1917-ый -начало 30-х годов); период развития советской литературы в условиях саморазвития советского общества и его защиты от фашистских захватчиков при максимальной партийно-государственной централизации жизни и господства административнокомандного стиля управления страной; ограничение и подавление в этих обстоятельствах творческой свободы писателей и процветание официально-нормативной, схематичной, парадно-культовой литературы (начало 30-х - первая половина 50-х годов). И так далее.
Не вдаваясь в подробную характеристику предложенной периодизации (далее выделены отдельно: "вторая половина 50-х -первая половина 80-х годов" и литература со второй половины 80-х), нетрудно заметить: периодизация скользит по поверхности собственно литературной истории. И даже более того, в историю литературы включена и вовсе не литература, а ее суррогат: "официально-нормативная, схематичная, парадно-культовая" халтура. В этой периодизации размыт столь принципиальный по своему пафосу и поэтике, специфический и яркий этап - литература периода Великой Отечественной войны. Что же касается "коренной перестройки жизни советского народа, начавшейся во второй половине 80-х годов, как благоприятного условия дальнейшего художественно-творческого развития советской литературы", то ближайшие ко времени издания университетской программы годы уже показали уровень "благоприятности" той самой "коренной перестройки" для уже успевшей к тому времени разрушиться нормальной литературной жизни. Не случайно кафедре русской литературы XX века ведущего университета России пришлось развернуть работу по созданию иной программы, которая и была издана в 1994 году [9]. О ней особый разговор. Многое
здесь удалось: сняты барьеры между дооктябрьским и послеоктябрьским периодами, включены "возвращенные" имена художников и их произведения, произведения писателей Русского Зарубежья, осуществлена попытка периодизации истории литературы в основе с критериями реалистического художественного метода. К сожалению предложенная периодизация скорее напоминает не систему движения в историческом времени художественных ценностей а их классификацию. и
Если прав был Маркс, считавшии "анатомию человека ключом к анатомии обезьяны" [10], то современный период литературного развития - лишь отмычка к истории литературы предшествующих эпох, но никак не плаха для распятия отдельных выдающихся художников или целых литературных периодов. В результате конъюнктурных подходов к художественному творчеству не только не познаются само это творчество и пути его развития, но и не происходит наращивания литературно-критических догадок, открытии: с наступлением новой общественно-политической полосы в жизни народа изучение
литературно-художественного феномена
начинается как бы с нуля. Перестает развиваться теория литературы. И надо прямо сказать, что из всех литературоведческих отраслей наиболее уязвимой на сегодняшний день, наименее выверенной остается именно теория литературы. Для историков литературы труднопроходимым участком оказываются теоретические вопросы истории литературы. Вопросы периодизации - из этого ряда.
* Проблема периодизации - одна из тех, решение которых позволяет исследовать характерные особенности и закономерности литературного развития, его движущие силы и тормозящие явления, коренные или привходящие черты и тенденции в их неразрывных связях с социальной и интеллектуальной историей, в мировом историко-культурном контексте. От степени совершенства внедряемой в научный обиход периодизации и адекватности ее действительной истории литературы зависят оценки характера и качества как целых литературных периодов, так и отдельных
литературно-художественных творении и
их исторической роли. Важно, чтобы периодизация была научно обоснованной и не подверженной никакой другой целесообразности, кроме одной - историколитературной истины.
Г.П. Макогоненко в заключительном разделе первого тома новейшей четырех-
томной академической "Истории русской литературы" отмечает: История новой
русской литературы традиционно разделяется на три эпохи, каждая из которых характеризуется чисто временным показателем - "Литература XVIII века", "Литература
XIX века" и "Литература XX века . Подобные определения более чем условны, и практически они используются в чисто методических целях. Но удобство подобной периодизации более чем относительно..." [11]. Условными и целесообразными только в методических целях можно считать все имеющиеся сегодня историколитературные периодизации, ибо все они исключают именно литературно-художественный феномен, ведущую силу в литературном развитии. Имеются в виду ленинская периодизация литературы в соответствии с тремя этапами освободительного движения в России; периодизация вузовских и школьных программ и учебников.
Поэтому особенно ценной представляется попытка периодизации истории русской литературы авторского коллектива Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН в четырехтомном издании "Истории..." Здесь речь идет о трех периодах литературного развития XIX века: I период (1800 - 1855) - движение от сентиментализма к романтизму и реализму включая школу "русских натуралистов , И период (1856 - 1881) - период могучего расцвета русского реализма. Третии начинается в конце XIX века и завершается в XX (1881 - 1917) - изменение реализма, зарождение и расцвет модернистских течений. Периодизация удачна, историко-литературно выразительна. Однако, как видим речь иде! только о XIX - начале XX веках. Но и в таком виде предложенная историческая градация дает исследователям хорошие ориентиры, в том числе для историков русской литературы текущего века.
Проблема периодизации истории рус ской литературы XX столетия потому в< многом и остается менее разрешимой н протяжении десятилетий, что не всегда н явления искусства мы смотрим как на уж состоявшийся исторический факт, кото рый нельзя игнорировать именно ка факт. Неважно, например, что в свое нигилизме в отношении к Шолохову каким-нибудь провинциальным жypнaл^ стом солидарен иной по политически убеждениям и масштабу личности деяте;
- писатель Солженицын. Неважно, что нигилистическом отношении к Горько» Василий Белов не поднимается выи уровня публициста А. Гангнуса. Для ист
пика литературы существуют только 'Тихий Дон" или, скажем, "Жизнь Клима Самгина" как великие творения национального искусства. И это состоявшийся
историко-литературный факт, требующий
к себе адекватного отношения со стороны ученого.
Приблизить историко-литературную периодизацию к реалиям литературной жизни с учетом общественно-политических переломов (а они всегда отражаются в произведениях) - задача литературоведов.
И она далеко не из простых. Здесь многое надо учесть: и мировой литературный контекст, и национальную специфику русской литературы, и уникальность отдельных ее этапов, и оригинальность творцов, и, наконец, несовершенство литературоведческой теории, ее относительную достоверность и точность. Для определения научной истины литературоведение как наука не должно дифференцироваться на методически удобное вузовское и академическое. Научная истина едина.
В связи с вопросом о периодизации истории русской литературы выскажу ряд, на мой взгляд, весьма принипиальных, хотя, может быть, и не бесспорных соображении теоретического характера.
Вряд ли возможна универсальная периодизация на все века и литературные эпохи. Скажем, как никакой другой, ХА век в русской литературе уникален, чрезвычайно политизирован, и этого нельзя не учитывать. И тем не менее, если мы претендуем на создание единой научной систематики истории литературы, в ней должны присутствовать единые критерии, единые принципы дифференциации. Очевидно, периодизация - отнюдь не формальный способ изучения литературной истории, а критерий развития самой литературы, причем критерий качественный: от того, как мы периодизируем, что кладем в основу, считаем главным, ведущим в историческом движении, зависят общие и конкретные оценки и отдельных художников, и их творений, и ведущих тенденций и направлений, и целых литературных эпох. Не случайно В.В. Кожинов считает весьма принципиальным вопрос, поставленный в название его доклада: "С чего начинать историю русской литературы?" Литература, берущая начало в церковном наследии -это одна литература, другая та, которая корнями своими прорастает в национальный эпос. И речь, разумеется, идет не об оценках "лучше-хуже", а именно об ином качественном развитии литературы, о той ' ее сущности и специфике, которые позво-
ляют говорить о самых существенных чертах искусства на определенном этапе: о национальных и общемировых традициях, о художественных направлениях и школах, о соотношении жанров и особенностях литературного героя, о целостной системе поэтики и тому подобное, то есть о чертах, характеризующих литературную эпоху или отдельный ее период. Определение эпох -это тоже периодизация.
В нашей науке давно принято говорить об эпохах просвещения, возрождения, уже
- классицизма и так далее. Думаю, есть все основания выделять в истории русской литературы эпоху реализма (период XIX -XX столетий) и вести анализ путей и переходов от одного типа реализма к другому: от классического критического реализма к критическому реализму начала XX века, сотрудничающего, с одной стороны, с типом реализма, который назовут позже социалистическим, с другой - с модернизмом в разных его вариантах и течениях; от критического реализма начала XX века к так называемому неореализму, к примеру, "ремизовской школы" и далее к социалистическому реализму или реализму эпическому, героическому, монументальному (терминология условна, ее надо разрабатывать и специально аргументировать: отсутствие системы терминов, в том числе и определяющих художественный метод, приводит к тому, что вместе с водой подчас выплескивается ребенок, как это произошло с литературой социалистического реализма); от социалистического реализма 20-х - 50-х годов к критическому реализму 60-х - 90-х, близкому по типу, на мой взгляд, реализму "ремизовской школы (если иметь в виду таких писателей как Шукшин, Абрамов, Распутин, Астафьев, Белов, Можаев, Носов и другие) .
> В упомянутой новейшей программе МГУ [9] осуществлена попытка дифференциации литературной истории XX века с учетом смены типов реализма.
"социально-критического", "психологически-утвержда-
ющего" "универсального типа". Однако, как уже гово-пилось эта систематизация больше походит на классификацию типов реализма, но никак не на периодизацию истории литературы. В то^^омозлк°и^к)°,й XIX - первые два десятилетия XX веков; 1920-ыи -середина 50-х годов; середина 50-х - 90-е годы), с обозначением лишь хронологических дефиниции периодизации, с множеством параграфов, заголовков и подзаголовков внутри ее теряются и размываются не только подлинные именно историко-литературные этапы, но и художественные явления, их обозначающие намечающие действительно исторические повороты Программа, к сожалению, написана по принципу сказать обо всем, но не выделить главное, ведущее, определяющее в русской литературной истории XX столетия и на отдельных ее этапах, без чего история не может состояться.
Достойно сожаления то обстоятельство, что под прессингом популярной литературной публицистики с ее агрессией против социалистического реализма отступила теоретическая мысль, прекратились исследования не только реализма в русской литературе XX века, но и вообще феномена реалистического искусства (эпизодически появляющиеся работы, например, М. Голубкова, практически дела не меняют). Причем "тишина" в изучении специфики реализма в русской литературе XX века еще более ошеломляет на фоне довольно активного интереса отечественных исследователей к реалистической зарубежной литературе. Одна за другой, например, вышли коллективные монографии Института мировой литературы имени М. Горького: "Новые художественные тенденции в развитии реализма на Западе, 70-е годы" (1982), "Литература стран зарубежного Востока 70-х годов. Реализм на новом этапе" (1982), опубликован ряд работ В.Ивашевой, в том числе статья "Реализм в движении (Литература капиталистического Запада сегодня)" [12]. Не затухает интерес к реалистическому искусству XX столетия и в зарубежной науке (например, в 1980 году в Нью-Йорке вышла книга профессора университета в штате Вашингтон Джорджа Беккера "Реализм в современной литературе"). Процесс же изучения и осмысления русской реалистической литературы нынешнего столетия в нашей науке почти остановлен, хотя сама реалистическая литература и создавалась, и продолжает создаваться.
Именно такой угол зрения на литературную историю, через исследование характерных черт - и здесь не обязательно должен быть реализм или вообще художественный метод, существенных и длительно устойчивых особенностей позволяет поставить русскую литературу в мировой литературный контекст и выявить ее национальную самобытность. Словом, главный критерий периодизации должен быть не только не формальным, но и находиться в самой художественной литературе, в ее конкретных открытиях, а не в сфере влияния на литературу процессов, к примеру, общественно-политических или экологических.
Для глубокого и продуктивного исследования истории литературы и для создания более адекватного представления о ней, видимо, целесообразно дифференцировать понятия "история литературы" и "литературный процесс", хотя они не отделены одно от другого непроходимой сте-
ной. Процесс имеет свои причины и законы зарождения, и распространяет их на отдельных художников, во многом формирует собственно историю, но никак ее не заменяет. Очевидно, процесс может иметь свои периоды движения, не совпадающие при этом с общей линией развития и формирования истории литературы. В литературном процессе возможна более дробная периодизация. Например, первое пятилетие после Октября - ярко выраженный период в литературной жизни: размежевание писателей по политическим соображениям, постановка на повестку дня вопросов художественного наследия, его роли, укрепление нигилистических тенденций в отношении к классике, космизм мироощущения и преобладание поэзии над прозой и так далее. Не определившийся как историко-литературный период с его ярко выраженными художественными тенденциями (тенденции весьма противоречивые и порой взаимоисключающие), этот период остался как очень выразительный этап в литературном процессе реалистической эпохи XX столетия.
Думается, распространенная периодизация, представленная на страницах вузовских и школьных программ и учебников, -это периодизация не истории литературы, а всего лишь литератуного процесса, подверженного воздействию политических конъюнктур. Вот и период после 1985 года, став периодом литературного процесса наших дней, пока не обогатил литературу новаторскими творениями, способными открыть новый этап в самой литературе и потому не может считаться новым этапом в литературной истории.
Научно-выверенная периодизация истории литературы возможна при условии, если выявляем закономерности историколитературного развития только с опорой на истинно художественные творения. Сами творения - критерий периодизации. Периодизация же литературного процесса обязательно учитывает и второстепенные имена литературных деятелей. Юрий Ли-бединский, скажем, в литературном процессе 20-х годов играл огромную роль, а в истории литературы ничего значительного не оставил. Если говорить наглядно и литературу представить рекой, то история литературы со сменой ее эпох - это глубинное, подчас спрятанное от простого взгляда течение, где формируется фундамент национального искусства, где выкристаллизовывается проповедческая и пророческая его миссия, определяются нравственные заповеди, передающиеся от поко-
ления к поколению как традиции или корректирующиеся поколениями. Ценности этого литературного пласта непреходящи. В нем нет зеркального, напрямую, отражения современности. Литературный же процесс - это поверхностный слой, который реагирует на малейшее дуновение ветерка. Его движение, как правило, стремительно, а на поверхность выносится пена, оставляющая свою мету лишь на короткий период времени.
Никто уже не помнит о спорах вокруг имени Шекспира: Шекспир - не Шекспир. Для истории английской и мировой литературы существует только факт, явление Шекспира, переросшее свое время по значимости и значительности художественных открытий. Анекдоты об авторстве "Тихого Дона" - одна из примет литературного процесса XX века, а именно, его групповой нетерпимости. К истории же литературы эти анекдоты не имеют никакого отношения: существует явление "Тихого Дона".
Как-то Григорий Нехорошев поставил творчество Юлия Даниэля в контекст истории русской литературы, но истории весьма своеобразной [13]. Он привел слова Владислава Ходасевича и согласился с ними: "В известном смысле историю русской литературы можно назвать историей изничтожения русских писателей... - писал почти 60 лет назад поэт В. Ходасевич. -Разве любимых творений не коверкали, дорогих книг не сжигали? Разве жандармы и чекисты не таскали к допросу и не сажали в каталажку, чуть не по очереди, без разбору, за то именно, что - писатель?” Однако какое отношение все это имеет к истории литературы? Это эпизоды из истории политической, социальной, но только не художественной. Литературные же процессы под воздействием подобного рода вмешательств действительно существенно корректировались.
На литературный процесс можно влиять, ускорять его, замедлять, менять направление. Останавливать. Здесь особенно преуспели политики. История же литературы как история художественных открытий, их взаимосвязи и взаимообусловленности во времени не подвержена никаким влияниям, кроме одного - феномена творца. Литературный процесс века, эпохи можно описать, ибо он представляет собой ряд исторических актов, разрозненных во времени, имеющих связь только в определенных условиях, не сцепленных единой и надежной цепью. История литературы держится именно на неразрывной цепи
перетекающих одно в другое открытий, на традициях, выполняющих роль энергии движения. И если литературный процесс при объективном подходе к его слагаемым возможно воспроизвести с большой долей детализации, и он поддается адекватному толкованию, то история литературы как наука в отличие от истории государства, народа, нации и тому подобное в силу феноменальности, эзотеричности предмета исследования, художественного творчества, всегда имеет недостаточный, гипотетический, незавершенный и неисчерпанный, а следовательно, дискуссионный характер. Именно здесь подтверждается справедливость известного афоризма: "Явление богаче закона". О создании универсальной периодизации истории литературы мечтать не приходится. Литературный же процесс дискуссионного характера не имеет, объективно он развивается так, а не иначе. Дискуссионный характер придают ему недобросовестные исследователи, подгоняющие отдельные явления процесса под свои конъюнктурные концепции. Вольность в обращении к литературному процессу и в его трактовке свидетельствует или о незнании фактов движения процесса и самой литературной истории, или о намеренной их фальсификации. Отождествить историю литературы с литературным процессом - значит свести историю к преходящему, не к главному, обеднить ее.
Так понимаемая литературная история не позволяет манипулировать именами писателей и их творениями: захочу и сниму с пьедестала почета Шолохова, Маяковского, Горького. Не выйдет. Эти имена уже вошли в историю и их открытия растворились в ее общей энергетической цепи. Насильственное вторжение в историю и надругательство над ее не просто составляющими, а аккумулирующими частями ведет к национальной катастрофе, к деградации искусства, по природе своей способного не только выразить состояние нации, народа, общества, личности, но и повлиять на него.
Эти нюансы литературной теории практически никогда не учитываются при составлении историй литературы, особенно имеющих учебный характер. Успеть за общественно-политическим процессом, подчиниться ему - главный принцип и создания новых периодизаций, и выдвижения в качестве первостепенных отдельных писательских имен. Трактовки истории литературы XX века по степени своей нелепости и безответственности не имеют себе равных.
Последние лет пять учителя-словесники России работают по новой "Программе по литературе для 5-11 классов средней школы", подготовленной в 1991 году в Научноисследовательском институте министерства образования РСФСР. Труд составители затратили немалый, поиски оптимальных вариантов программы налицо. Однако этого не скажешь о разделе по литературе
XX века (11 класс). В связи с ним возникают вопросы не только частного порядка: почему, например, на протяжении всей программы (не только в разделе для выпускного класса) в разных вариантах, темах много раз звучат имена Ф. Искандера, Д. Самойлова, Б. Слуцкого, Б. Окуджавы, Н. Кор-жавина, И. Бродского, но ни разу не встречаем М. Исаковского, Л. Мартынова, Н. Рубцова, В. Федорова, Е. Исаева, А. Жигулина и целый ряд имен замечательных писателей? Почему в монографическом изучении творчества Ахматовой не рекомендованы ее шедевры периода Великой Отечественной войны "Клятва" и "Мужество"? Почему "Пугачев" Есенина назван не поэтической драмой, а "поэмой"? Кто взял на себя рискованную смелость утверждать, что "Двенадцать" Блока - первая художественная попытка осмысления революции? И этот ряд частных вопросов можно продолжить.
Возникают вопросы весьма принципиального характера. Они продиктованы легко просматриваемой в программе концепцией истории русской литературы XX столетия. К сожалению, желание подкорректировать эту историю в соответствии не только с субъективными литературными вкусами составителей учебного документа, но и с потребностями новой общественнополитической конъюнктуры (заменив таким образом одну конъюнктуру на другую), характерно не только для составителей министерского издания. В соревновании быстрее снять с пьедестала одни имена и поставить другие ныне заняты авторы учебников, критики, историю! литературы, публицисты. На наших глазах творится какая-то новая "история" русской литературы XX века, а по сути своей старая, прежняя, в которой все поставлено с ног на голову. Опять, как и в прошлые десятилетия, главным инструментом в создании историко-литературной концепции, уже под лозунгом реформы, остается идеологический критерий. Под видом истории литературы опять выступает процесс.
Если это не так, тогда почему в программе характерной чертой русской литературы рубежа веков справедливо названа "острота постановки общечеловеческих
проблем в прозе и поэзии", но несправедливо проигнорирована не менее характерная острота классовых противоречий, о которых не сказано ни слова? Почему столь решительно разломана вся периодизация истории русской литературы XX столетия и предложены списки формулировок, имен, произведений в какой-то абсурдной, хаотичной, никак не аргументированной вне-исторической хронологии? Почему в списке произведений Маяковского не оказалось ни одного о Ленине? Почему у Шолохова учащимся предложено прочитать "Тихий Дон" или "Поднятую целину"? Разве они равнозначны или взаимозаменяемы? И если рекомендуется изучать монографически "Доктора Живаго" Пастернака, то почему бы (по логике объемного и сложного произведения) для столь же обязательного чтения не предложить "Тихий Дон" (гениальное творение национального искусства) или, скажем, "Жизнь Клима Самгина" Горького, писателя, чье наследие уже много десятилетий представлено в школьных программах до обидного односторонне? Таковым оно остается и в новой программе.
Почему бы составителям программы не вернуть в историю литературы имя крупнейшего писателя XX века Л. Леонова с его романами и пьесами, с "Русским лесом" в частности? Почему у Твардовского обязательными кроме "Василия Теркина", наравне с ним, рекомендованы "Теркин на том свете", "За далью-даль", "По праву памяти", то есть произведения, объединенные единым критическим пафосом, а не новаторская, оказавшая огромное влияние на все послевоенное литературное развитие и прежде всего на осмысление трагедии войны, поэма "Дом у дороги", по своей художественной значимости в творчестве поэта способная соперничать только с "Василием Теркиным"? В программе она зачислена в разряд "для самостоятельного чтения".
Единая программа по литературе, с альтернативными вариантами, с ориентацией на свободу выбора учителя, необходима. Но это должна быть программа - путеводитель в огромном безбрежном и бурном океане художественной словесности. В ней все должно быть уравновешено: и закономерности историко-литературного движения, и особенности отдельных периодов общего литературного процесса, и степень значительности конкретных художников и их творений, и объективные противоречия в движении литературы на определенных этапах, и потребности нынешнего общества, и нужды современной личности - весь
этапах, и потребности нынешнего общества, и нужды современной личности - весь этот комплекс. Без конъюнктурных намерений составителей и их издателей. Впереди должен светить только один маяк -личность школьника, созидаемая средствами художественной литературы.
Одна из главных - нет, главная - заповедь русской классики, ставшая прочной национальной традицией, - служение Отечеству. И если со второй половины 80-х годов в нашей литературе укрепляется негативизм и нигилизм Эдичек и Чонкиных, то следует говорить не о наступлении нового этапа в литературной истории, а всего лишь о хорошо спланированном и талантливо сдирижированном политиками повороте литературного процесса. Это - осязаемая поверхностная шелуха, легко уносимая-ветром истории, ибо как писал гениальный А.С. Пушкин: "...нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви" [14].
литературы: новый взгляд. По материалам Всесоюзной научно-творческой конф. 11-12 мая 1989 года, Москва. М., 1990. Ч. 1. С. 15.
2. Лит. энциклопедический словарь. М., 1987.
3. Вопр. литературы. 1989. № 1. С. 39, 41.
4. Лит. газета. 1990. 18 июля.
5. Красная газета. Вечерний выпуск. 1920. 15 окт.
6. Красная новь. 1930. № 11. С. 232.
7. Лит. энциклопедия. М., 1930. Т. 4. С. 309.
8. Замятин Е. Соч. М., 1988. С. 540. ^
9. Программа дисциплины "История русской литературы XX века" (1890-е - 1990-е гг.). М., 1994.
10. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 731.
11. История русской литературы: В 4 т. Л., 1980. Т. 1. С. 765.
12. Ивашева В. Реализм в движении (Литература капиталистического Запада сегодня) / / Вопр. литературы. 1983. М® 5.
13. Книжное обозрение. 1989. 21 апр.
14.Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1964. Т. 7. С. 360.
1. Белая Г. Схема и образ: К проблеме ценностных критериев // История советской
МЕСТО ПРАКТИКИ В ПРОЦЕССЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЗНАНИЯ
Н.М. Ильичев
Ilyichev N.M. The Role of Practice in the Process of Proving the Knowledge. The author concludes that practice, being an only objective criterion of truth, performs the function of the basis of proof.
Проблема критерия истины, доказательства знания продолжает занимать внимание философов [1-8]- Решающее значение в установлении достоверности знания принадлежит практике, которая служит основой доказательства. Заметим, что понятие "основа доказательства” может быть употреблено как в узком, так и в широком смысле.
В широком смысле под "основой доказательства" рассматривается роль практики в качестве: а) средства доказательства
(поскольку практика является основным средством доказательства); б) цели доказательства (ибо достоверность знания, обретенная в результате доказательства, необходима для успешной практической деятельности); в) критерия (так как критерий практики - это необходимая исходная база,
на которой строится всякое доказательство).
В данной статье раскрывается роль практики как основы доказательства в узком смысле, то есть как критерия.
Практику можно определить как философскую категорию для обозначения всеобщего, общественного, руководимого сознанием процесса материальной деятельности по преобразованию объективной действительности. В приведенном определении практическая деятельность отделена от духовной. Практические действия - это материальные изменения объективнореальных, от нашего сознания независимых предметов и процессов в природе и обществе, осуществляемые по обязательно разработанным человеком проектам, целям и так далее.
