CC BY
78
О НЕКОТОРЫХ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ АСПЕКТАХ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА1
JI.B. Полякова
Polyakova, L.V. On some theoretical aspects of the history of 20th-century Russian literature. According to the author, theoretical aspects of the history of 20th-century Russian literature prove to be the stum-bling-block in her attempt to develop general concepts or place one or another artist’s creative work in a united context of literary being. The article considers several well-known interpretations of the notion ‘history of literature.’ It brings up a hypothesis that it is sensible to distinguish between the notion of history of literature and that of literary process and formulates the distinctions. The author also describes the history of 20th-century Russian literature as a whole original literary epoch with its own pronounced features.
В последнее время литературоведами все очевиднее осознается тот неоспоримый факт, что основная часть разногласий, размежеваний, конфронтации в оценках истории русской литературы XX столетия проистекает не только из нежелания исследователей слышать и понимать друг друга (что часто имеет место), не только из естественно разных интерпретаций отдельных произведений и разных подходов к историко-литературным процессам и целым периодам. Отсутствие единого поля зрения, единого аналитического «дыхания», как правило, является следствием несогласованности точек соприкосновения в главном - в определении содержания и границ основополагающих историко-литературных дефиниций. Именно теоретические аспекты истории русской литературы одного из наиболее сложных для осмысления этапов отечественной культуры становятся камнем преткновения в попытках выстроить общие концепции или вписать в единый контекст литературного бытия творчество того или иного художника.
1.
Мысль о чрезвычайной сложности теоретических вопросов истории русской литературы XX столетия вольно или невольно оформилась в качестве общего пафоса многолетнего обсуждения вопроса о содержании понятия «история литературы» и наполняемости одноименного вузовского курса на страницах журнала «Вопросы литературы»
(см. дискуссии: Актуальные проблемы изучения истории русской советской литературы (1987. № 9); Западная литература XX века и задачи критики (1988. № 6, 1989. № 2); Какой должна быть история литературы? (1996. № 3, 1997. № 2). В этом ряду - обсуждение «Каким должен быть курс истории литературы?» (1998. № 1, 3).
Дискуссия «Каким должен быть курс истории литературы?» на страницах «Вопросов литературы» «замахнулась» на принципиальные вопросы пересмотра многих аспектов, направлений, самой сути современного отечественного литературоведения, ибо без этого разве возможно создать учебную литературу, как принято говорить, новейшего поколения? Изменить методологические основы, фундаментально пересмотреть историю литературы, создать «подлинно современные» курсы, «приобщиться к цивилизованному мироощущению» - так потенциально определяются задачи на ближайшее время, на ближайшую перспективу.
Задачи поставлены, прямо скажем, глобальные и поставлены своевременно. Однако можно ли разрешить всеобщие проблемы методологического характера без уточнения многих и многих предварительных позиций? А дискуссия как раз выявила комплекс осязаемых ее участниками или не замеченных ими несходств, несовпадений точек зрения, вплоть до взаимоисключающих подходов по целому ряду исходных вопросов и положений.
Своеобразно многозначительной эмблемой состоявшегося обсуждения стала от-
1 Работа выполнена частично в рамках научной федеральной программы «Университеты России», грант УР.10.01.042.
крывшая дискуссию «Каким должен быть курс истории литературы?» статья Д. Затон-ского «Какой не должна быть “История литературы”?», в заглавие и в названия отдельных разделов которой вынесены вопросительные знаки: «Понимаем ли мы сами себя?», «Куда мы идем? Какова наша цель?», «Как и чем движим этот мир?», «Без греха ли просвещенный Запад?», «Революции или катаклизмы?», «Надлежит ли искусству быть имманентным?», «Существует ли реализм?», «Так какой же все-таки должна быть история литературы?» [1]. Практически нельзя назвать выступление, в котором бы не содержались вопросы, впрочем, тоже оставленные без ответов. Чего больше в истории литературы: истории или литературы? Что понимать под реализмом, модернизмом или постмодернизмом? Можно ли говорить о единой русской литературе XX века? Можно ли 1917 год считать рубежным? Какое содержание вкладывается в понятия «литературный процесс», «литературная мысль», «литературная хроника», «литературная хронология», «литературная жизнь»?
Одним из «огнеопасных» и в этой дискуссии остался вопрос о том, как относиться к такому ряду произведений, который уже не в первый раз как бы не взял в расчет B.C. Баевский, назвав их «ортодоксальной литературой», «точно следовавшей политическим установкам и официально одобренной коммунистической партией» [2]. Честнее и глубже оказался В. Сердюченко: «Если палить в прошлое из ружья, оно выстрелит в тебя из пушки, и сегодняшнее постмодернистское беспамятство русской культуры убедительное тому доказательство» [3]. «Поднятая целина» М. Шолохова, «Железный поток» Фурманова, «Виринея» JI. Сейфулли-ной, «Чапаев» Д. Фурманова, «Педагогическая поэма» А. Макаренко, «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Разгром» А. Фадеева, «Цемент» Ф. Гладкова, некоторые другие, по его оценке, - «все это произведения, так сказать, «советско-советской литературы, но с годами в них проступает пласт общечеловеческой правды, и именно она, а не их «со-ветскость», должна стать определяющей в их праве представлять русскую литературу XX века. Это никакие не беллетристические поделки большевизанствующих литераторов. В них есть воодушевление и вера, и герои не безжизненны, художественная форма не беспомощна, их искренность несомненна» [4].
Как показала дискуссия, разногласия существуют и в определении вузовской программы курса, и в методике преподавания материала, и в представлениях о статусе аудиторного занятия со студентами: надо ли диалогизировать лекцию; нужен ли четкий и жесткий каркас стройной концепции; следует ли преподносить современному студенту интеллектуальный продукт, готовый к дальнейшему многоцелевому использованию или лучше оставлять его в виде полуфабриката; какие лекции предпочтительнее - лекции-беседы или лекции-концепции и тому подобное.
При всей значительности и чрезвычайной полезности как для историков литературы, так и для вузовских преподавателей прозвучавшей на страницах «Вопросов литературы» дискуссии, диапазон оценок оказался во многом не совмещающимся, а характер рекомендаций не просто разноречивым, но взаимоисключающим, ни при каких обстоятельствах не согласующимся. И не в частностях, а в главном. Например, в оценках общего состояния науки о литературе и в связи с этим в вопросе о том, способно ли современное отечественное литературоведение поднять такой груз, как «фундаментальный пересмотр» истории не только русской литературы, «критически проанализировать» «сами методологические основы курса истории литературы», будет ли оно, литературоведение», способствовать «созданию новых, подлинно современных, вузовских курсов», как определяются задача и цель объявленных редакцией журнала дискуссий.
Если Л. Андреев в оценках состояния современного литературоведения исходит из реальности существования в нем как трезвых, сохраняющих все лучшее, что накоплено нашей наукой за многие десятилетия, подходов (здесь он цитирует участника дискуссии Т. Венедиктову: «Традиция историзма была и остается опорой и гордостью отечественного литературоведения»), так и позиций «неврастенического постмодернистского литературоведения» и «вольных стрелков» от критики, предающих анафеме сами понятия «история», «ответственность» (здесь он соглашается с В. Толмачевым: «Возникла опасность полного отказа от историко-культурного подхода к литературному явлению — стержневой российской литературоведческой традиции» [5], то однозначны и противоположны точки зрения А. Янушкевича и Г. Белой. А. Янушкевич пишет: «Се-
годня, когда что бы мы в запале ни говорили о нашем разномыслии и разброде, ...нужно признать: литературоведение переживает
определенный взрыв и, может быть, даже ренессанс» [6]. Для Г. Белой же «кризис литературоведения» является сегодня «фактом несомненным» [7]. А. Жолковский в «Независимой газете» (1997. 19 февр.) сообщил о «прекрасном буме» в нашем литературоведении, на что С. Поварцов остроумно отреагировал своим термином-паллиативом «бум-кризис»: «Есть основания о проблеме говорить шире, имея в виду кризис современной «русской общественной мысли», мечущейся в поисках надежного мировоззренческого компаса в условиях плюрализма» [8].
Самый большой разброс мнений участников дискуссии на страницах «Вопросов литературы» связан с определением содержания, смысла, границ и критериев самого понятия «история литературы».
Приведены известные формулировки классиков филологической мысли: из вступительной лекции к курсу всеобщей литературы в Санкт-Петербургском университете А.Н. Веселовского: «История литературы, в широком смысле этого слова, - это история общественной мысли, насколько она выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом» [9], а также из вступительной лекции в Саратовском университете А.П. Скафтымова: «История литературы, именно потому, что она история, есть наука по преимуществу генетическая. Теоретическое опознание существа художественных созданий является для нее только в одном из этапов. Как бы ни было важно и необходимо внутреннее осмысление произведения самого в себе, все же в перспективе конечных заданий истории литературы это не более как необходимая полная установка фактов, которые должны послужить предметом уже собственных генетических построений, и всякие вопросы о влияниях и связях, которые созидают или им-пульсируют возникновение литературных явлений, здесь являются прямым и непосредственным стержнем» [10].
А вот определения «истории литературы» некоторыми участниками дискуссии. В. Прозоров: «...история литературы, прежде всего в Новое время, это все-таки истории Мастеров, Художников, Гениев, Творческих Индивидуальностей, часто равно владевших секретами разных жанров.
С другой стороны, становится все яснее, что история литературы - это не только история классических шедевров... Без равнин, холмов, плоскогорий и подножий нет великих вершин» [11]. В. Баевский: «В каком-то смысле история русской литературы - это история гонений на писателей» [12]. Очень похожий на подход В. Баевского - в учебном пособии Л. Штейнберга и И. Кондакова «От Горького до Солженицына» (2-е изд., испр. и доп. М., 1995), по словам С.И. Кормилова, целиком посвященном тому, как плохая власть угнетала хороших писателей [13]. А. Зверев исходит из того, что любой литературный факт (по Ю. Тынянову) - это явление литературы, несущее на себе знак историзма, и следовательно историк - «не коллекционер, старающийся добиться безупречной полноты подбора, но человек, обладающий способностью среди бесчисленного множества фактов, относящихся к интересующей его художественной эпохе, отобрать те, которые характеризуют эту эпоху и как уникальное единство, и как этап никогда не прерывающейся литературной эволюции» [14]. Ю. Ковалев: «История литературы - это история возникновения литературно-художественных произведений и их последующего бытия в контексте других литературно-художественных произведений. Они рождаются в глубинах культурного потока, текущего меж «хронотопких» и непрерывно меняющих очертания берегов социальной истории...» [15]. В. Коновалов: «...история литературы -это изучение историко-литературного процесса в его становлении, развитии, в изменяющейся системе внутри- и внелитератур-ных связей и взаимодействий...» [16].
Как видим, даже в определении «истории литературы» разные ученые и вузовские профессора исходят из разных своих целей и индивидуальных предметов осмысления: одни из понятия собственно литературной истории, другие связывают историю с литературным процессом и его историей, третьи кладут в основу рассуждений творческие индивидуальности или просто окололитературные факты, четвертые имеют в виду конкретно вузовские курсы «Истории литературы». Что касается истории русской литературы XX века, то здесь имеют место даже сомнения: нужно ли и можно ли сегодня писать эту историю. Например, С. Поварцов считает создание курса по дисциплине с аналогичным названием вообще преждевременным,
так как не изучены, не исследованы, неизвестны еще многие и многие историко-литературные факты. И речь, конечно, должна идти не о недостаточной исследованности и известности фактов: и фактов, и умных оценок из литературной истории XX века на сегодняшний день вполне хватает для того, чтобы определить общий взгляд и оценки конкретных художественных явлений. Трудно преодолеваемым бичом на всем протяжении XX столетия остается чрезмерная политизация науки, способность и готовность литературоведения мимикрировать, быстро менять свои ориентиры.
2.
Если прав был К. Маркс, считавший «анатомию человека ключом к анатомии обезьяны» [17], то современный период литературного развития, в том числе и в науке о литературе, - лишь отмычка к истории литературы предшествующих эпох, но никак не плаха для распятия отдельных выдающихся художников или целых литературных периодов. В результате конъюнктурных подходов к художественному творчеству не только не познаются само это творчество и пути его развития, но и не происходит наращивания литературно-критических догадок, открытий: с наступлением новой общественно-политической полосы в жизни страны изучение литературно-художественного феномена начинается как бы с нуля. Перестает развиваться теория литературы. И надо прямо сказать, что из всех литературоведческих отраслей наиболее уязвимой на сегодняшний день, наименее выверенной остается именно теория литературы. Опыт истории русской литературы XX века подтверждает это особенно наглядно. Из ряда сложнейших - непосредственно связанные с понятием истории литературы вопросы периодизации.
Проблема периодизации - одна из тех, решение которых позволяет исследовать характерные особенности и закономерности литературного развития, его движущие силы и тормозящие явления, коренные или привходящие черты и тенденции в их неразрывных связях с социальной и интеллектуальной историей, в мировом историко-культурном контексте. От степени совершенства внедряемой в научный обиход периодизации и адекватности ее действительной истории литературы зависят оценки характера и качест-
ва как целых литературных периодов, так и отдельных литературно-художественных творений и их исторической роли. Важно, чтобы периодизация была научно обоснованной и не подверженной никакой другой целесообразности, кроме одной - историко-литературной истины.
В связи с вопросом о периодизации истории русской литературы выскажу ряд, на мой взгляд, весьма принципиальных, хотя, может быть, и не бесспорных соображений теоретического характера.
Вряд ли возможна универсальная периодизация на все века и литературные эпохи. Скажем, как никакой другой, XX век в русской литературе уникален, чрезвычайно политизирован, и этого нельзя не учитывать. И, тем не менее, если мы претендуем на создание единой научной систематики истории литературы, в ней должны присутствовать единые критерии, единые принципы дифференциации. Очевидно, периодизация - отнюдь не формальный способ изучения литературной истории, а критерий развития самой литературы, причем, как и в творчестве отдельных писателей, критерий качественный: от того, как мы периодизируем, что кладем в основу, считаем главным, ведущим в историческом движении, зависят общие и конкретные оценки и отдельных художников, и их творений, и ведущих тенденций и направлений, и целых литературных эпох.
Для глубокого и продуктивного исследования истории литературы и для создания более адекватного представления о ней, для определения в истории литературы статуса отдельного художественного открытия, видимо, целесообразно дифференцировать понятия «история литературы» и «литературный процесс», хотя они, конечно же, не отделены друг от друга непроходимой стеной. Эту необходимость дифференциации ощущали сами художники. Е.И. Замятин, например, был даже убежден, что попытки художников ответить на рев революционной бури войдут в историю революции, «но в историю искусства они не войдут» [18]. Процесс имеет свои причины и законы зарождения, распространяет их на отдельных художников, во многом формирует собственно историю, но никак ее не заменяет. Очевидно, процесс может иметь свои периоды движения, не совпадающие при этом с общей линией развития и формирования истории литературы. В литературном процессе возможна более
дробная периодизация. Например, первое пятилетие после Октября - ярко выраженный период в литературной жизни: размежевание писателей по политическим соображениям; постановка на повестку дня вопросов о художественном наследии, его роли, об укреплении нигилистических тенденций в отношении к классике; космизм мироощущения и преобладание поэзии над прозой и так далее. Не определившийся как историко-литературный период с его ярко выраженными художественными тенденциями (тенденции весьма противоречивые и порой взаимоисключающие), этот период остался как очень выразительный этап в литературном процессе реалистической эпохи XX столетия.
Думается, распространенная периодизация, представленная на страницах вузовских и школьных программ и учебников, - это периодизация не истории литературы, а всего лишь литературного процесса, подверженного воздействию политических конъюнктур. Вот и период после 1985 года, став периодом литературного процесса наших дней, пока не обогатил литературу новаторскими творениями, способными открыть новый этап в самой литературе и потому не может считаться новым этапом в литературной истории.
Научно выверенная периодизация истории литературы возможна при условии, если закономерности историко-литературного развития выявлены только с опорой на истинно художественные творения. Сами творения - критерий периодизации. Периодизация же литературного процесса обязательно учитывает и второстепенные имена литературных деятелей. Ю. Либединский, скажем, в литературном процессе 1920-х годов играл огромную роль, а в истории литературы ничего особо значительного не оставил. Если говорить наглядно и литературу представить рекой, то история литературы со сменой ее эпох - это глубинное, подчас спрятанное от простого взгляда течение, где формируется фундамент национального искусства, где выкристаллизовывается проповедческая и пророческая его миссия, определяются нравственные заповеди, передающиеся от поколения к поколению как традиции или корректирующиеся поколениями. Ценности этого литературного пласта непреходящи. В нем нет зеркального, напрямую, отражения современности. Литературный же процесс -это поверхностный слой, который реагирует
на малейшее дуновение ветерка. Его движение, как правило, стремительно, а на поверхность выносится пена, оставляющая свою мету лишь на короткий период времени.
Никто уже не помнит о спорах вокруг имени Шекспира: Шекспир - не Шекспир. Для истории английской и мировой литературы существует только факт, явление Шекспира, переросшее свое время по значимости и значительности художественных открытий. Анекдоты об авторстве «Тихого Дона» - одна из примет литературного процесса XX века, а именно, его групповой нетерпимости. К истории же самой литературы эти анекдоты не имеют никакого отношения: существует явление «Тихого Дона».
Как-то Григорий Нехорошее поставил творчество Юлия Даниэля в контекст истории русской литературы, но истории весьма своеобразной. Он привел слова Владислава Ходасевича и согласился с ними: «В известном смысле историю русской литературы можно назвать историей изничтожения русских писателей... - писал почти 60 лет назад поэт В. Ходасевич. - Разве любимых творений не коверкали, дорогих книг не сжигали? Разве жандармы и чекисты не таскали к допросу и не сажали в каталажку, чуть не по очереди, без разбору, за то именно, что - писатель?» [19]. Однако какое отношение все это имеет к истории литературы? Это эпизоды из истории политической, социальной, но только не художественной. Литературные же процессы под воздействием подобного рода вмешательств действительно существенно корректировались.
На литературный процесс можно влиять, ускорять его, замедлять, менять направление. Останавливать. Здесь особенно преуспели политики. История же литературы как история художественных открытий, их взаимосвязи и взаимообусловленности во времени не подвержена никаким влияниям, кроме одного, - феномена творца. Литературный процесс века, эпохи можно досконально описать, ибо он представляет собой ряд исторических актов, разрозненных во времени, имеющих связь только в определенных условиях, не сцепленных единой и надежной цепью. История литературы держится именно на неразрывной цепи перетекающих одно в другое открытий, на традициях, выполняющих роль энергии движения. И если литературный процесс при объективном подходе к его слагаемым возможно воспроизвести с большой
долей детализации, и он поддается адекватному толкованию, то история литературы как наука в отличие от истории государства, народа, нации и тому подобное в силу феноменальности, эзотеричности предмета исследования, художественного творчества, всегда имеет недостаточный, гипотетический, незавершенный и неисчерпанный, а следовательно, дискуссионный характер. Именно здесь подтверждается справедливость известного афоризма: «Явление богаче закона».
О создании универсальной периодизации истории литературы мечтать не приходится. Литературный же процесс дискуссионного характера не имеет. Объективно он развивается так, а не иначе. Дискуссионный характер придают ему недобросовестные исследователи, подгоняющие отдельные явления процесса под свои конъюнктурные концепции. Вольность в обращении к литературному процессу и в его трактовке свидетельствует или о незнании фактов движения процесса и самой литературной истории, или о намеренной их фальсификации. Отождествить историю литературы с литературным процессом - значит свести историю к преходящему, не к главному, обеднить ее.
Так понимаемая литературная история не позволяет манипулировать именами писателей и их творениями: захочу и сниму с пьедестала почета Шолохова, Маяковского, Горького, как ранее сняли «возвращенных» ныне классиков. Не выйдет. Эти имена уже вошли в историю, и их открытия растворились в ее общей энергетической цепи. Насильственное вторжение в историю и надругательство над ее не просто составляющими, а аккумулирующими частями ведет к национальной катастрофе, к деградации искусства, по природе своей способного не только выразить состояние нации, народа, общества, личности, но и повлиять на него. Эти нюансы литературной теории практически никогда не учитываются при составлении историй литературы, особенно имеющих учебный характер. Успеть за общественно-политическим процессом, подчиниться ему - главный принцип и создания новых периодизаций, и выдвижения в качестве первостепенных отдельных писательских имен. Трактовки истории литературы XX века по степени своей нелепости и безответственности, пожалуй, не имеют себе равных.
В процессе создания убедительной общей концепции истории русской литературы
XX века предстоит осмыслить многие факты и явления, не только противоречивые, но и взаимоисключающие. Ранее всего, очевидно, необходимо прояснить и определить характер историко-литературного промежутка протяженностью в целое столетие. Заметные специфические черты литературного движения нового столетия складывались уже к концу предшествующего, яснее становились на фоне завершающегося XIX, «золотого века» русской культуры. И, разумеется, они, эти черты, станут еще более понятными, когда сформируется фон искусства XXI столетия.
Однако уже сейчас виден сложившийся целый ряд объективных признаков, на основе которых можно говорить о XX веке в русской литературе как о литературной эпохе, на которую можно распространить хотя и не научное, но как бы общепринятое наименование «литература серебряного века». Век он и есть век. Термин H.A. Оцупа, вынесенный в название его статьи «Серебряный век» [20], характеризовал литературу первых трех десятилетий столетия. Но автор вовсе не претендовал на исчерпанность понятия и не свидетельствовал о совпадении времени завершения хронологического периода с датой написания статьи. В последующие десятилетия появились произведения Шолохова, М. Горького, Булгакова, Платонова, Бунина, Шмелева, Зайцева, Леонова, Абрамова, Шукшина, Распутина, Трифонова, Рубцова, других не менее «серебряных», чем в начале века, выдающихся творцов. Условное название «литература серебряного века» при разумном его использовании таким образом может выполнять функцию объединяющего, концентрирующего фермента для литературы метрополии и «русского зарубежья», для выявления и теоретического определения единого литературно-художественного контекста национального искусства столетия.
Литературная эпоха, если она эпоха, должна представлять собой исторический сравнительно длительный и качественно своеобразный период, характеризующийся некоторой суммой объективных признаков. И у литературы XX века эти эпохальные качественные признаки, на мой взгляд, совершенно очевидны.
1. Конец XIX - начала XX веков
H.A. Бердяев характеризовал как «русский культурный ренессанс», «одну из самых утонченных эпох в истории русской культуры», и одновременно как «конец Ренессан-
са». «Это была вместе с тем эпоха появления новых душ, новой чувствительности... русскими душами овладели предчувствия надвигающихся катастроф, - уточнял философ. - У меня нарастало глубокое разочарование в литературной среде и желание уйти из нее. Мне казался Петербург отвратительным... во мне вызывало протест литературное сектантство»; был «разрыв с традицией «просвещения», «разрыв с этической традицией литературы XIX века», «ослаблен социально-этический элемент, столь сильный в XIX веке»; были «ядовитые испарения», «что-то двоящееся», «не было волевого выбора», «назревала мистическая чувственность», которой раньше в России не было. Русские люди, по оценкам H.A. Бердяева, «жили в разных этажах и даже в разных веках. Культурный ренессанс не имел сколько-нибудь широкого социального излучения», «не хватало нравственного характера». Это была эпоха «большого обогащения душ, но и размягчения душ» [21]. С учетом всей сложности литературного развития XX столетия в России и в «русском зарубежье» бердяевскую характеристику можно считать определяющей для всего этого периода. Общественные потрясения, дегуманизация жизни, изменения в представлениях человека о вечных ценностях, противоречивость героического и катастрофического художественного сознания, предчувствие Апокалипсиса, «русские разрывы» (H.A. Бердяев) в культуре - характерные черты XX столетия. Они определяли специфику литературы в течение всего века, продолжают определять и сегодня.
2. Значительно изменилось литературное развитие, сопровождавшееся рождением новых (в сравнении с XIX веком) типов реализма, сложившихся под воздействием не только усложнившейся жизни, на всем протяжении столетия характеризующейся общественно-политическими взрывами и конфронтацией, но и под влиянием новейших модернистских течений в литературе. Состояние традиционного русского реализма с конца XIX века и до сегодняшних дней находится под длительным и не всегда легким для реалистического выражения испытанием обворожительностью всевозможных авангардистских изысков. И, тем не менее, именно реализм, как и в XIX веке, стал доминирующим художественным направлением в литературе XX столетия.
3. Процесс значительного обновления литературно-художественной эстетики XX столетия при равновесии прозы и поэзии включал столкновение творческих манер и интенсивное обновление жанровых систем. Модифицировался и оставался ведущим романный жанр, появились мистериально-магический, антиутопический романы, роман идей, сатирический гимн, феерическая комедия, героическая драма, трагикомедия и тому подобное. Предлагались разные варианты разрешения Апокалипсиса через иронию, героизм, стремление к одиночеству и так далее.
4. Находящиеся под постоянным прессом активизировавшихся в конце XIX века и продолжающихся в начале XXI общественно-политических сдвигов и конфронтации литература и литературная критика закономерно политизировались и способствовали беспрецедентному перманентному размежеванию в среде самих литераторов, образованию многочисленных группировок и объединений, вплоть до появления такого феномена, как «литература русского зарубежья», неизвестного ни одной другой литературе мира. Даже образованный в начале 1930-х годов монолитный и монументальный Союз писателей СССР не устоял под напором господствующей тенденции к расколу.
5. Процессы раскола и размежевания в литературных кругах значительно усложняли весь национальный контекст литературы с конца XIX и до начала XXI столетия и на всем протяжении этой эпохи удерживали на повестке дня и способствовали сохранению непреходящей актуальности вопросов, нашедших отражение на страницах выдающихся произведений литературы: «писатель и власть», «свобода слова», «новый герой».
6. Воздействие литературы на умонастроения людей было столь велико, что в период развернувшейся национальной катастрофы В.В. Розанов вынужден был возмутиться установившейся тогда модой чернить собственную страну: «У француза “chere France”, у англичан - “старая Англия”, у немцев - “наш старый Фриц”, только у прошедшего русскую гимназию и университет -“проклятая Россия”» [22]. И вместе с тем именно В.В. Розанов поддался тенденции пересмотра общих оценок русской классики «золотого века» и выразил скепсис в отношении ее общественной роли. В течение всего XX столетия одновременно с рождающимися шедеврами, утверждением русской
идеи и пассионарности, активной сострадательности, идеей пути, устремленностью не к финалу или концу, а к свету, прогрессу, на страницах отечественной и русско-зарубеж-ной печати периодически звучали проклятья в адрес отечественной литературы. И это примета XX века. Еще в 1911 году В. Розанов горько констатировал: Россию «убила» литература, а в 1918 он развил эту мысль: «После того, как были прокляты помещики у Гоголя и Гончарова («Обломов»), администрация у Щедрина («Господа Ташкентцы») и история («История одного города»), купцы у Островского, духовенство у Лескова («Мелочи архиерейской жизни») и, наконец, вот самая семья у Тургенева, русскому человеку не осталось ничего любить, кроме прибауток, песенок, сказок. Отсюда произошла революция» [23].
На протяжении XX века периодически возобновлялся вопрос об «историческом / преступлении» русской литературы перед Россией и ее народом. И.Л. Солоневич, например, замечал, что вся немецкая идеология завоевания России в XX веке была списана из произведений русских властителей дум. Русская литература, по его оценке, давала Западу информацию о русском народе - «об-ломовых и маниловых, лишних людях, бедных людях, идиотах и босяках», недочеловеках, которых и следует завоевывать. «Русская литература отразила много слабостей России и не отразила ни одной из ее сильных сторон, - писал И.Л. Солоневич, - да и сла-бости-то были выдуманные. И когда страшные годы военных и революционных испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории Маниловых и Обломовых, Каратаевых и Безуховых, Гамлетов Щигровского уезда и москвичей в Гарольдовом плаще, лишних людей и босяков откуда-то возникли совершенно не предусмотренные литературой люди железной воли...» [24]. «Опыт гуманистической русской литературы, - резюмировал В. Шаламов, -привел к кровавым казням XX столетия», «в наше время читатель разочарован в русской классической литературе. Крах ее гуманистических идей, историческое преступление, приведшее к сталинским лагерям, печам Освенцима» [25].
Нетрудно привести и иные характеристики специфических черт. Они отмечены не только в художественной литературе, но и в русской философии XX столетия, что дает основание говорить о едином фундаментальном литературно-философском контексте XX века, который лишь начинает осмысливаться современным литературоведением. Можно сказать определеннее: без знания этого контекста затруднительны и оценки ведущих тенденций литературного движения XX века, и интерпретации конкретных художественных творений. Распахнувшаяся на целое столетие литературная эпоха - эпическое пространство для попыток создать фундаментальные ее оценки.
И они еще впереди.
1. Вопросы лит. 1998. Янв. - Февр. С. 5-30.
2. Там же. Май - Июнь. С. 18.
3. Там же. Янв. - Февр. С. 54.
4. Там же. С. 50.
5. Там же. Май - Июнь. С. 9
6. Там же. Янв. - Февр. С. 84.
7. Там же. Май - Июнь. С. 92.
8. Там же.
9. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С. 41. См. также: Вопросы лит. 1998. Янв. - Февр. С. 84.
10. Там же. Янв. - Февр. С. 85-86.
11. Там же. С. 33, 34.
12. Там же. 1998. Май - Июнь. С. 15.
13. История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена / Отв. ред. С.И. Кормилов. М., 1998. С. 4.
14. Вопросы лит. 1998. Май - Июнь. С. 41.
15. Там же. С. 52.
16. Там же. С. 60.
17. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1958. Т. 12. С. 731.
18. Лит. учеба. 1988. № 5. С. 130.
19. Книжное обозрение. 1989.21 апр.
20. Числа. 1933. №7-8.
21. Бердяев H.A. Самопознание. Опыт написания философской автобиографии. М., 1990. С. 8, 153, 147, др. страницы.
22. Розанов В.В. Опавшие листья. М., 1992. С. 331. См. также: Гулыга A.B. Русская идея и ее творцы. М., 1995. С. 138.
23. Книжный угол. 1918. № 4. С. 9.
24. Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. М., 1994. Т. II. С. 321, 330-331.
25. Новый мир. 1989. № 12. С. 3, 61.
