Проблема восточного «Реализма» в Советском, российском и корейском литературоведении Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Г.А.Аманова, С.И.Кормилов

ПРОБЛЕМА ВОСТОЧНОГО «РЕАЛИЗМА» В СОВЕТСКОМ, РОССИЙСКОМ И КОРЕЙСКОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ

Советское литературоведение долгое время считало главным критерием художественности реализм, который понимался слишком широко и неисторично. Специалисты по корейской литературе продолжали искать в ней «реализм» и тогда, когда теоретики литературы стали предпочитать его конкретно-историческое понимание. Многие критики в Северной Корее также считали «реалистическими» нереалистические произведения разных эпох. Настоящая статья призвана способствовать усилению теоретических основ изучения литератур Востока.

Ключевые слова: реализм, советское литературоведение, корейская литература, нереалистические произведения.

For the long time, Soviet literary criticism considered realism as the main criterion for artistry. It was understood in a too wide and unhistorical way. The specialists continued to search „realism" in Korean literature even when literary theorists preferred concrete historical understanding. Many critics in North Korea also considered unrealistic works of different periods as „realistic". This article is written with the purpose to make theoretical foundations of the study of the Eastern literatures stronger.

Key words: realism, Soviet literary criticism, Korean literature, unrealistic works.

Среди русских литераторов второй половины XIX - начала ХХ в. авторитет реализма был чрезвычайно высок, ведь в основном русская классика была реалистической. Но официальная культурная политика поддерживала по преимуществу дореалистическую литературу. Причины тому были не эстетические, а идеологические. Подданных Российской империи воспитывали, обходя близкие к современности проблемы. В 1925 г. А. В. Луначарский констатировал, имея в виду время до Первой мировой войны: «В довоенных гимназиях, как огня, боялись современности.

В мое время доходили только до Гоголя и чуть-чуть касались Тургенева и Гончарова, потом включен был Толстой и, кажется, Достоевский; иногда прикасались к Короленко», но основное внимание «уделялось писателям XVIII века и первых десятилетий XIX <...>» [Луначарский, 1971: 215].

На рубеже Х1Х-ХХ вв. модернизм, который сейчас воспринимается как классика Серебряного века, вовсе не пользовался сколько-нибудь широкой читательской поддержкой [Гаспаров, 1993: 6]. В Советской России он еще продолжал существовать и эволюционировать первые полтора десятилетия после революции, но в 1932 г. литературные группировки постановлением ЦК ВКП(б) были ликвидированы, а основным методом советской литературы был объявлен социалистический реализм, который фактически довольно скоро стал считаться единственно допустимым. Чтобы отличать от него реализм XIX в., М. Горький в докладе на Первом съезде советских писателей дал ему определение «критический», что позволило «реабилитировать» большинство классиков «старой» литературы как реалистов и «народных» писателей, т. е. сочувствующих простому народу. Реализм стал, по сути, критерием как идеологической приемлемости, так и художественности. Явно нереалистические произведения прошлого (главным образом зарубежной литературы) либо отвергались, либо искусственно «подтягивались» к реализму. После «дискуссии» 1936 г. о «формализме» в литературе и искусстве, когда шельмовались самые разные нешаблонно мыслившие писатели и художники, проявлявшие себя в других видах искусства, журнал «Литературный критик» (1936. №5) в редакционной статье «Проблемы реализма и народности. К итогам дискуссии» провозгласил: «Реализм - это не прием, а мышление художника, и только реалистическое художественное мышление делает талантливого художника великим, так как только художник-реалист способен дать глубокое отражение жизни» [Русская советская литературная критика, 1983: 59].

Это положение стало, по сути, обязательным и для филологов - теоретиков и историков литературы. Например, в вузовском учебнике Л. И. Тимофеева «Основы теории литературы» (1936), переиздававшемся с изменениями до 1976 г., в мировой литературе признавались два неисторично трактуемых «типа творчества»: «Особенностью романтического типа творчества <.. .> является прежде всего тяготение не к типическому изображению действительности, т.е. обобщению действительности в присущих ей жизнеподобных формах, а к исключительному, обобщающему те или иные тенденции развития действительности, как бы пересоздавая эту действительность за счет условности, гиперболы, фантастики и т. д.» [Тимофеев, 1976: 106]. Правда, гротескная «История одного города» Щедрина все же признавалась реалистической, так как она условными формами «раскрывает наиболее существенные черты изображаемого ею круга явлений <...>» [Тимофеев, 1976: 104].

Не только официальное литературоведение понимало реализм неисторично. Даже М. М. Бахтин в 1940 г. представил в ИМЛИ диссертацию под названием «Рабле в истории реализма».

Востоковеды тоже стали искать «реализм» в весьма отдаленных временах. Они подошли к этому вопросу еще в начале 1930-х гг. Первые статьи по данной проблематике были опубликованы в сборнике Института востоковедения АН СССР «Проблемы литературы Востока» (сб. I. Л., 1932). Н. И. Конрад в 1935 г. делал вывод о существовании реализма не только в XVII столетии, но и в раннем средневековье: «<...> Восток - в данном случае Япония - создал то, чего в сфере повествовательной прозы западный феодализм не имеет: полноценный художественный реалистический роман» [Конрад, 1935: 9]. Имелась в виду «Повесть о Гэндзи» («Гэндзи-моногатари», Х-Х1 вв.) Мурасаки Сикибу. «Может быть, трудно найти на Востоке второго Раблэ, но зато есть Сайкаку, создавший в XVII веке в Японии подлинный реалистический роман третьего сословия, дав полноценную галерею живых людей своего времени в обобщенных образах, вроде „Дон-Жуана нашего времени" („Косёку итидай ото-ко")» [Конрад, 1935: 10].

Тогдашние корейские литераторы «пролетарской» ориентации, члены КАПП («Корейской ассоциации пролетарских писателей»), ориентировались не только на советскую критику и литературоведение 1930-х гг., но и на рапповские теории, несмотря на упразднение РАПП в 1932 г. и решительное осуждение его положения о «диалектическом материализме» как методе пролетарской литературы в ходе дискуссии о соотношении метода и мировоззрения писателя [Поспелов, 1967: 51-80; История русской литературной критики, 2011: 266-269]. Советский литературовед В. Н. Ли сообщал, будучи уверен, что «социалистический реализм» мог существовать в Корее еще до возникновения понятия о нем в Советском Союзе: «Опубликованные на рубеже 20-30-х годов произведения членов КАПП по своим идейно-художественным достоинствам существенно отличаются от произведений предыдущих лет. Писатели по-новому подходят к явлениям действительности, к изображению положительного героя - выразителя интересов народа. С этого времени корейская проза (правда, не без отклонений, вызванных, во-первых, еще недостаточно высоким уровнем мировоззрения и мастерства писателей, и, во-вторых, жестокими репрессиями колониальных властей) развивается в русле социалистического реализма. Теоретической платформой этих перемен послужила новая программа Ассоциации (1927), в которой констатирова-

лось, что основной творческой методологией писателей является марксистская эстетическая теория» [Ли, 1964: 275-276]. Но это рапповцы пытались создавать художественные произведения по теории, считая, что философский метод диалектического материализма может быть творческим методом писателя.

Вместе с тем учитывался и опыт Первого Всесоюзного съезда советских писателей, хотя на нем было положено начало фактическому вытеснению в СССР критерия классовости критерием народности [Кормилов, 2009: 23]. Благодаря переводам, сделанным левыми писателями, корейские читатели познакомились с докладом М. Горького на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, «сыгравшем большую роль в развитии корейской публицистики 30-х годов» [Ли, 1964: 269]. В.Н. Ли пишет: «Именно под влиянием Горького встал на путь реализма и крупнейший пролетарский писатель Кореи Чо Мен Хи (1894-1942)» [Ли, 1964: 269]. Впрочем, Горький влиял на писателей гораздо больше художественными произведениями, чем тем или иным докладом либо статьей. Что касается В.Н. Ли, то он в 1971 г. в Ташкенте выпустил книгу «Социалистический реализм в корейской литературе (Влияние М. Шолохова на творчество корейских писателей)».

Конечно, далеко не все корейские писатели и поэты 1920-1930-х гг. были солидарны с «пролетарскими». Ким Дон Ин, Ли Гван Су, Чхве Нам Сон, Чжу Ё Хан, Лян Чжу Дон, Ём Сан Соп, Чжон Но Пхун и др. заявляли, что в пределах одной нации не может отдельно от интересов всего народа существовать социалистический идеал пролетариата, а потому не может существовать и пролетарская литература. Эта «надклассово-шо-винистическая» теория, как выражался советский кореевед, сочеталась «с эпигонством в эстетике. Сторонники ее проповедовали мистику, идеализацию старины, выступали против всего нового, прогрессивного» [Ли, 1964: 276].

Корейские литераторы «пролетарской» ориентации заимствовали у ближайших советских предшественников очень многое. Писательская работа неизменно сопровождалась идеологизированными рассуждениями о художественном творчестве. «В критических выступлениях корейских пролетарских писателей 30-х годов значительное место занимают статьи теоретического характера. Одной из центральных проблем дискуссии была проблема творческого метода - сначала «диалектико-мате-риалистического», а потом метода социалистического реализма и связанный с этим вопрос о соотношении мировоззрения с творчеством писателя»

[Ли, 1964: 278]. Разумеется, положения советских критиков «адаптировались».

Корейские авторы писали о последних событиях в советской литературе. В 1931 г. в «Ежемесячнике литературы и искусства» ^Щ ЯТУ вышла статья Хам Тэ Хуна «Реальное положение дел в литературных кругах советской России» ВШ^^ШЩ ШЖ ^^^ [Большой словарь корейской литературы, 1973: 1120]. В журнале «Литературное строительство» (1932) была опубликована статья Син Ын Сика ^^^ «Новые задачи советской литературы» —^^^Щ 4| ^^ Щй [Большой словарь корейской литературы, 1973: 1121], а в журнале «Образ» ШЖ (1934) появилась статья Ан Хам Гвана ^^^ «Поддержать и защитить наш реализм в современной литературе» ^^^ ШШЩ- где произведения советских писателей также брались за образец [Большой словарь корейской литературы, 1973: 1124]. В сборнике статей «Обзор новой литературы Кореи 19201930» (1957) были опубликованы статьи Ан Мака ^^ «За творческий метод социалистического реализма»

(1933) [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 262-277], Ли Ги Ена «К вопросу о творческом методе» ^ч^Н (1934)

[Обзор новой литературы Кореи, 1957: 209-218], Пак Сын Гыка «О реализме» (1935) [Обзор новой литературы Кореи,

1957: 278-287], «За утверждение творческого метода» 44 4«Щ

(1935) [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 292-307], Ким У Чхора «Долг критика-марксиста» [Обзор новой

литературы Кореи, 1957: 317-322], Квон Хвана «Уроки, извлеченные деятелями корейского пролетарского искусства из харьковской конференции» ^ ^ = ^31444 <>11#44 ££ ж? (1931) [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 312-316], Хан Сика «Необходимость переосмысления исторической литературы»

(1937) [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 335-344] и «О национальном и интернациональном в культуре» 4^44 44 (1931) [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 323-334] и др. Наряду с этими работами корейских литературоведов В.Н. Ли упоминает статью Хан Сика «Новое знакомство с социалистическим реализмом» (1936) [Ли, 1964: 276].

Некоторое время еще продолжало сохраняться влияние «пролеткуль-товцев и рапповцев. В Корее также находились люди, которые говорили о „диалектико-материалистическом методе" (Ан Хам Гван), о „револю-

ционном реализме" (Ким Ду Ён), рассматривая этот метод как сумму каких-то догматических правил (Хан Хё)» [Ли, 1964: 279].

Определенно сказалось влияние II Международной конференции революционных писателей (Харьков, ноябрь 1930 г.), которая «признала, что „творческим методом пролетарской лит-ры может быть только метод диалектического материализма"» [Матейка, 1934: 86]. В Международной организации революционных писателей были японская секция и группа китайских революционных и пролетарских писателей [Матейка, 1934: 90-91], которые могли оказывать непосредственное воздействие на писателей в Корее. Квон Хван об этом писал так: «В 20-30-х годах японская пролетарская литература была достаточно высоко развита. И прогрессивные литераторы Кореи многому учились у Японской ассоциации пролетарских писателей» [Обзор новой литературы Кореи, 1957: 313].

Ликвидация в Советском Союзе Пролеткульта и РАППа и провозглашение социалистического реализма основным методом советской литературы вызвали среди корейских литераторов горячую полемику. «Некоторые из них, неправильно восприняв политику коммунистической партии в области литературы и искусства, - сообщал позднее советский литературовед, ссылаясь на статью Ли Ги Ена, - стали утверждать, будто в Советском Союзе ликвидирована пролетарская литература и началось развитие какой-то иной литературы» [Ли, 1964: 280].

Не очень разобрались в том, что происходило на «родине социализма», и позднейшие историки корейской литературы ХХ в. С одной стороны, тоталитаризм «консолидировал» советское общество, унифицировал его. Ведь для великого вождя все равно, пролетарий ты или бывший граф, - это фигуры одинаково незначительные по сравнению с ним. С другой стороны, чисто классовый подход к реальности и к идеологии разъединял общество, что было уже неприемлемо. И рапповский «диалектический материализм» не мог стать литературоведческим, эстетическим понятием, а не просто отличался схематизмом. «Социалистический реализм» был хоть и идеологизированным, но литературоведческим понятием, которое противопоставлялось распространенному тогда термину «буржуазный реализм» («критический» все-таки оказался тоже предпочтительнее). Корейские же литераторы не слишком хорошо различали «метод» и «мировоззрение», и «диалектический материализм», как им казалось, был просто более схематичным методом, чем социалистический реализм. Дискуссия о творческом методе в Советском Союзе, писал Ан Мак, «была вызвана тем, что „диалектико-материалистический твор-

ческий метод" оказался схематичным, превратился в канон, ограничивающий творческие возможности писателя. Попытавшись подменить опору на действительность опорой на категории диалектического материализма, он стал мешать многим писателям сблизиться с пролетарским мировоззрением» [Ли, 1964: 280]. Советский идеолог позже растолковывал: дело было не в том, что «диалектико-материалистический метод» мешал разным писателям «сблизиться с пролетарским мировоззрением», а в том, что он вульгализировал марксизм, игнорировал специфику художественного творчества, требовал от произведения лишь соответствия законам философской диалектической логики. «Тем самым отметалась необходимость изучения жизненной практики и снимался главный вопрос - о правдивом отражении в произведениях художника реальной действительности» [Иванов, 1953: 197].

Ан Мак дальше говорил о том, что «диалектико-материалистический метод» представляет собой упрощенчество, и игнорирование всей сложности и специфики художественного творчества называл большим недостатком этого «метода» [Ли, 1964: 281]. Однако в целом к тезису раппов-цев Ан Мак относится сравнительно мягко. «Если тезис «диалектический материализм в творческом методе» рассматривать как теоретическую предпосылку для творческого метода и как один из элементов, входящих в систему мировоззрения, то он в принципе был правильным», - писал он, все же оговаривая, что сторонники этого тезиса «не видели сложных взаимоотношений между мировоззрением и творческим методом и смешивали одно с другим» [Ли, 1964: 281].

Считая, что любым пролетарским писателям априорно свойствен «пролетарский реализм», он и некоторые писатели утверждали, что «отныне весь вопрос сводится лишь к отысканию новых форм» [Ли, 1964: 281-282]. Кроме того, с 1931 г. в Корее получил распространение рапповский лозунг «живого человека», увлекавший писателей, по словам Ан Мака, в болото «мелкобуржуазного реализма» и уводивший их от острополитических тем [Ли, 1964: 282].

Литераторы 1930-х гг. проявляли и самокритичность. В работе «По вопросу о творческом методе» (1936) Ли Ги Ён писал, что до сих пор пролетарская литература была «чрезмерно идеологичной» и идеология понималась как «сама жизнь художественного произведения». «Все, что не относилось к идеологии, - излагал его позицию В. Н. Ли, - отбрасывалось. Ввиду этого художественная литература не отличалась от агитационной литературы и плакатов» [Ли, 1964: 282-283]. В этот период писате-

ли, увлеченные идеологической борьбой, по словам Ли Ги Ёна, главным образом обращали внимание на идейную сторону произведения в ущерб ее форме [Ли, 1964: 283].

Глубокое осмысление реалистической литературы прошлого, по мнению Хан Сика, высказанному в статье «Новое знакомство с социалистическим реализмом» (1936), поможет корейским пролетарским писателям лучше понять социалистический реализм как высший этап в развитии реализма, он сложился на основе богатых традиций всей предшествующей литературы [Ли, 1964: 284]. Реализм прошлого, и в этом величайшее его завоевание, полно показал одну сторону связей человека с действительностью - зависимость его от окружающих условий. А социалистический реализм осветил другую, почти неизвестную сторону - способность человека воздействовать на общественное развитие, раскрыл историческую роль простых людей - подлинных хозяев жизни, как в духе времени выражался Хан Сик.

В. Н. Ли в статье «О периодизации истории современной корейской литературы» писал: «В Северной Корее революционный переворот, стремительный рывок из царства феодальных отношений в социализм преобразил все: людей и мышление, быт и искусство. Бурным, с точки зрения обновления литературы, был период 1945-1950 гг., когда продолжение собственных революционных традиций сочеталось с жадным усвоением марксистской эстетики и опыта советской литературы» [Ли, 1968: 340]. 25 марта 1946 г. была создана Ассоциация литературы и искусства, которая функционировала под лозунгом «Искусство и литература должны служить народу!» Главной задачей литературы этого периода провозглашалось правдивое отражение ростков нового и прежде всего процесса рождения нового человека [Ли, 1968: 340].

Естественно, что корейские писатели обратились к опыту советской литературы, с которой они познакомились еще в 1920-1930-х гг. Однако активное, настоящее знакомство с советской литературой начинается лишь после освобождения страны. Пак Чон Сик в статье «Влияние советской литературы на корейскую литературу» перечисляет имена советских писателей разного масштаба - М. Горького, В. Маяковского, Н. Островского, А. Фадеева, М. Шолохова, Ф. Гладкова, А. Твардовского, К. Симонова, М. Бубеннова, Б. Полевого, М. Луконина, В. Ажаева, В. Попова, К. Тренева, В. Лациса, Э. Казакевича, Б. Горбатова, В. Кочетова, В. Василевской, А. Чаковского, Н. Вирты, М. Исаковского и Н. Тихонова, - которые будто бы все становятся популярными [Пак Чон Сик, 1955: 437-438].

По словам корейского исследователя, если бы «советская литература, имеющая в своем активе классические образцы, не служила живым примером, нашим писателям пришлось бы пройти очень долгий и извилистый путь», чтобы овладеть новым методом, который определялся как госанхан сасильчжуй - «возвышенный реализм» ^44 44^Щ [Пак Чон Сик, 1955: 436].

До 1960-х гг. корейские литературоведы выпустили лишь несколько работ, которые свидетельствовали о первых шагах в изучении теоретических проблем. Количество таких работ, однако, из года в год увеличивалось. О влиянии тенденций советского востоковедения говорит тематика теоретических изысканий корейских литературоведов, которые сфокусировались на проблемах реализма в национальной литературе. Это, в частности, статьи Ким Хамёна «О формировании реализма в ко-

рейской литературе» (^4 4444Щ 44^ЩЩ 444 444) (1957), Ко Чжонока «Реалистические традиции в корейской лите-

ратуре» (^4 44Щ 44^Щ4 44) (1958), Ю Чхан Сона 444 «Вопрос о возникновении реализма и критического реализма» (44^Щ 4 444 44^Щ 44 44) (1959), опубликованные в журнале «Корейский язык и литература». Итоговой обобщающей работой по данной проблематике стал «Сборник статей о реализме» (44^Щ4 44 ^4 4), изданный в Пхеньяне в 1959 г.

Специальных работ о жанрах и направлениях в корейской литературе до 1957 г. в Корее появилось немного: это «История корейской повествовательной прозы» (^4 ^44) Ким Тхэчжуна 444, вышедшая в Сеуле в 1939 г., статья Ким Мин Хёка 44^ «Критический реализм» (44 4 4444), опубликованная в пятом номере журнала «Молодежная литература» за 1956 г., и статья Ко Чжонока «О жанрах корейской литературы. В основном о формировании и развитии жанров в корейской литературе до XIX в.» (^4 44Щ4^4 444. ^ 44^4 °14 ^4 4 444 44 444 44 напечатанная в шестом номере журнала «Корейский язык и литературам» также в 1956 г.

В 1960 г. корейские литературоведы активизировали свою исследовательскую деятельность по этому вопросу. В третьем номере журнала «Корейский язык и литература» была опубликована статья Ли Ынсу 44 ^ «Вопросы о зарождении реализма в корейской литературе» (£444 44Щ 44^Щ 44 44 44), в четвертом номере этого же издания -статья Ко Чжонока «Этапы развития реализма в корейской классической литературе» (^4 ^44444Щ 44^Щ 44 4^14), а в следую-

щем, пятом номере - Хан Ёнока ^^^ «Еще раз к вопросу о формировании реализма в корейской литературе» ^^

471^14 41 ^4).

В 1962 г. в третьем номере журнала «Изучение литературы» вышла статья Юн Доки «Критический реализм в корейской литературе»

(^еЩ^ В том же году в третьем и

четвертом номерах этого журнала была опубликована статья Хан Чунмо «О зарождении и развитии реализма в корейской литературе» (^4^4

Хён Чонхо 44^ в «Литературной газете» 24 августа 1962 г. поместил статью «Вопросы реализма и критического реализма в корейской литературе» (^444^1 444^ 4^1», а 29

марта 1963 г. там же - «Вопрос о зарождении реализма в корейской литературе» (^444^1 1444^4^4%

Работы корейских литературоведов по проблемам реализма вошли в сборник статей «Зарождение и развитие реализма в литературе нашей страны», изданный в Пхеньяне в 1963 г. (4е|44 44^И 444^1 4

^ 4 44).

В 1964 г. Хан Чунмо во втором номере журнала «Изучение литературы» опубликовал статью «Народность корейской реалистической поэзии ХП-Х^ вв.» (ХП-ХГ^И^ 444^1 .), Ким Ха-

мён в «Рабочей газете» 19 февраля 1964 г. - статью «Бессмертные шедевры реализма. По поводу «Повести о Чхунхян», «Повести о Симчхон», «Повести о Хынбу» и других» (4444^1 44^1 ^4. 444,

Корейская литература (шире - культура) до середины ХХ в. изучалась в пределах той или иной династии, в русле традиционной периодизации, или по векам. В южнокорейском литературоведении эта периодизация господствует по настоящее время. Но с образованием КНДР возросло влияние советской культуры на северокорейское литературоведение. Идеологи нового, коммунистического мировоззрения требовали, чтобы национальная культура, литература изучались с точки зрения марксистского учения об историко-культурных формациях, в соотношении с такими движениями западноевропейской культуры, как античность, Возрождение (Ренессанс), классицизм, Просвещение. И ученые КНДР при написании академической «Общей истории корейской литературы», первый том которой вышел в Пхеньяне в 1959 г., отказались от господствовавшего до 1945 г в корейском литературоведении династийного принципа литературной пе-

риодизации. Для корейской культуры это был глобальный культурный поворот, поскольку вводилась новая система отсчета, новая шкала художественных ценностей, разрушавшая многовековые представления о культуре.

Северокорейские писатели и литературоведы в эти годы усиленно занимаются не только созданием литературы, пронизанной классовыми идеями, но и введением в научный оборот современной терминологии. Хотя корейцы начали знакомиться с западноевропейской литературной терминологией по мере появления первых переводов зарубежной литературы, в основном с японского языка, в конце XIX - первые десятилетия ХХ в., но в целом в национальном литературоведении она только складывалась. Если на первоначальном этапе корейцы больше уделяли внимание собственно характеристике тех или иных заимствованных терминов и понятий, то теперь пытались найти соответствующие понятия и определения в корейском языке. Это был сложный процесс. Ко Чжонок считал, что обозначением «направления» в широком значении могут выступать панхян сачжо 4^ (ошибочно напечатано сичжо), кёнхян 44, а термин чжорю ^4 ШШ обозначает «течение» и термин рюпха 44 ШШ - «школу». В работе Ли Ын Су «Течения в корейской литературе 1-9 вв.» (1963) термин сачжо 4^ понимается как «течение». Корейские литературоведы начинают вводить в широкое употребление понятия «жанр» чжанры 4— (4—) и «метод» панбоб 4^, позднее переводят включающий их словарь [Тимофеев, Венгров, 1958: 60, 69]. Рассуждая об этапах национальной литературы, они используют термины «древний реализм» 4ШЙ4Щ, «средневековый реализм» 44Щ 44^Щ Ф4ЩШЙ4Щ, «критический реализм» 44 4 44^Щ (444 4444) [там же:80]. Если термины «просветительство» кэхва ундон 44 44, «народность» инминсон 444 (44 4, 444) заимствуются из национальной культуры, то понятия «романтизм» нанъманчжуый 44^Щ (44^Щ) 16Ш4Щ, «эпоха Возрождения» рынесансы сыдэ —44— 44 и др. оставлены в том виде, в каком были заимствованы. Т.е. некоторые термины формировались по принципу семантической аналогии; например, «реализм» производили от корейского слова «факт», «действительность» сасил 44, «критический реализм» - от корейского слова «критика» пипхан 44, другие же термины передавались в транскрипции и сохранили свое первоначальное звучание; кроме только что названных это, например, «реализм» ре-аличжим 4444, «жанр» чжанры 4— (4—), «эпос» ебосы [Тимофеев, Венгров, 1958: 92].

Большинство корейских исследователей реализм в «широком смысле» понимали как творческий метод, существовавший задолго до XIX в. По мнению некоторых критиков, например Хён Чонхо, реализм вообще нельзя отождествлять с критическим реализмом XIX в. Тон Гынхун также рассматривает реализм в «широком смысле» без эпитета «критический», как всю реалистическую литературу, которая предшествовала литературе критического реализма. Он считает, что реализм в широком смысле затем развился в реализм, который принято называть «критическим» [Тэн, 1980: 69].

Ко Чжонок в статье «Традиции реализма в корейской литературе» писал: «Это тот творческий метод, который сложился и развился в процессе художественного отражения разнообразных явлений в их закономерности, объективной обусловленности, в причинно-следственной связи, выявления их сущности. Однако в зависимости от эпохи и писателя глубина и степень вскрытия сущности явлений не может быть одинаковой. Иногда они могут проявиться недостаточно и непоследовательно. Но достаточно наличия такой попытки, тенденции, пусть даже порой неосознанной, стихийной, чтобы искусство развивалось по пути реализма» [Тэн, 1980: 69].

При этом правдивость деталей считается обязательным признаком реализма. Юн Гидок утверждает: «<...> если исключить одну из двух сторон формулы Энгельса, не может быть подлинного реализма» [Тэн, 1980: 70]. Юн Гидок имеет в виду первую часть этой формулы - требование правдивости деталей, когда налицо типический характер или типическое обстоятельство или же характер, воплощающий в себе опыт, накопленный в типических жизненных обстоятельствах. Более того, если произведение содержит типическое даже в минимальной степени, его можно, по мнению Юн Гидока, квалифицировать как реалистическое. Действительно, многие произведения лирики приобретают известность в качестве реалистических произведений при наличии лишь единственного критерия - типических жизненных испытаний. «Это именно так в отношении лирических стихотворений любой эпохи» [Тэн, 1980: 70]. Т.е. у Юн Гидо-ка жизнеподобные формы изображения, бытописательство уже трактуются как реализм.

Другую позицию по этому вопросу занял в 1960-е годы литературовед Ли Ынсу для которого реализм в «узком» смысле является твор-

ческим методом, порожденным литературным развитием эпохи капитализма. В корейской литературе, согласно его взглядам, до XX в. не было

реалистического метода; в творчестве просветителей, в частности Пак Чивона, он появляется лишь в виде первых ростков. Полнокровного и полноценного реализма, по его мнению, не может быть без капиталистического развития [Тэн, 1980: 68]. И еще некоторые корейские литературоведы выступали за узкое понимание реализма, считая, что этот термин относится только к критическому реализму XIX в., к литературе новейшего времени. Но они оставались в меньшинстве.

Абсолютизация «реализма» и в Северной Корее и в СССР относилась не только к литературе, но практически ко всем видам искусства. Например, режиссер кукольного театра С.В. Образцов, побывавший в 1952 г. в Китае, так отзывался о традиционном изобразительном искусстве китайцев:

«Китайский народный художник глубоко реалистичен. Именно реалистическая точность и верность изображения ставила меня в тупик, когда я осматривал музеи, пробовал определить, в каком веке сделана какая-либо ваза, статуэтка или вышивка.

В европейском искусстве, вне зависимости от того, художнику какой страны принадлежит данное произведение и являетесь ли вы знатоком или нет, вам, по существу, невозможно спутать картину или скульптуру средневековья со скульптурой или картиной эпохи Возрождения, так же как не представляет никакого труда отличить шестнадцатый или семнадцатый век от девятнадцатого или двадцатого.

Но надо быть очень большим знатоком изобразительного искусства Китая, чтобы не ошибиться в определении возраста отдельных произведений. <.> И в вышивках, и в многометровых акварелях-панно, и в резных или инкрустированных ширмах, и в многофигурных скульптурных композициях, и в рисунках на вазах или чашках китайский народный художник, изображая тот или иной предмет, живую или мертвую натуру, всегда стремится к документальной подлинности изображения» [Образцов, 1957: 46-49].

В этом рассуждении если не «реализм», то «реалистичность» (хотя вряд ли Образцов различал эти понятия; нет их четкого разграничения и у современных теоретиков литературы) тождественна «документальной подлинности изображения», т.е. внешнему жизнеподобию. Оно, кстати, преувеличено. Известно, что фигуры в китайской живописи вытянуты по вертикали; это объясняется влиянием иероглифической графики, выстраивающей строку сверху вниз. Образцов же в другом месте и театральную усложненность, исключающую внешнее жизнеподобие, пред-

ставляет как вовсе не препятствующую реализму: «Да, китайский театр условен, как и всякий театр, но разве из этого неизбежен вывод, что он не реалистичен? Разве условность и реалистичность обязательные антагонисты? Разве может быть „безусловное" изображение какого-либо явления? <...> Художественное произведение может быть реалистическим или нереалистическим не от степени условности, а от наличия или отсутствия внутренней правды» [Образцов, 1957: 192].

Действительно, всякое искусство условно, реалистическое в том числе. Но «внутренняя правда» - понятие слишком расплывчатое, чтобы быть достаточным для характеристики реалистического творческого метода. «Внутренняя правда», в каждом случае особенная, есть в классицизме и романтизме, искусстве античности и средневековья, даже в сказке, которая, согласно русской поговорке, в отличие от песни - «складка», т. е. выдумка, а не быль. В древнерусской литературе не было осознанного вымысла при наличии весьма разнообразной фантастики [Лихачев, 1970: 108]. Е. М. Черноиваненко писал, цитируя одного из предшественников: «По мнению Н.А. Игнатенко, мы, говоря о жизнеподобии искусства Средневековья в (так. - Г. А, С. К.) жизнеподобии искусства Нового времени и подходя к ним с „требованиями и мерками современного нам новоевропейского мышления", забываем о том, что „у первого объектом заинтересованности была действительность ирреальная, мистическая, а у второго - действительность реальная. Тем не менее каждое со своей стороны изображает наибольшую реальность. <.> Средневековье, более того, считало объект своего изображения даже не то чтобы реальностью, а реальностью реальностей, сверхреальностью. Это мы со своей точки зрения, с точки зрения ХХ века, отказываем ему в реалистичности мышления, само же оно, не мудрствуя лукаво, считало, что мыслит предельно реалистично - более реалистично, чем античность, и более реалистично, чем оно, никогда не сможет думать род людской" Ргнатенко, 1986: 158159]. <...> Жизнеподобие - тоже исторически изменчивая категория, -добавляет Е.М. Черноиваненко. - Каждая эпоха по-своему понимает ее, ибо каждая эпоха по-своему понимает самое жизнь» [Черноиваненко, 1997: 61]. Одновременно В. П. Руднев, развивая подобные соображения, в статье «Реальность» своего «Словаря культуры ХХ века» вообще упразднил это понятие, а вместе с ним и «реализм» [Руднев, 1997: 255-257, 252255]. Вместе с тем взамен ранее раздутого реализма он непомерно раздул романтизм: «<...> с начала XIX века и до середины ХХ века существует в каком-то смысле одно направление, назовем его Романтизмом с боль-

шой буквы, - направление, по своему 150-летнему периоду сопоставимое с Ренессансом, барокко и классицизмом. Можно назвать Р<еализм> <...>, например, поздним романтизмом, а модернизм - постромантизмом» [Руднев, 1997: 254]. Вскоре с отрицанием самого явления реализма выступил также Д.В. Затонский. С ним спорил В.Е. Хализев:

«Само это слово порой объявляется „дурным" на том основании, что его природа (будто бы!) состоит лишь в „социальном анализе" и „жизне-подобии" [Затонский, 1998: 28-29]. При этом литературный период между романтизмом и символизмом, привычно именуемый эпохой расцвета реализма, искусственно включается в сферу романтизма либо уклончиво аттестуется как „эпоха романа".

Изгонять из литературоведения слово „реализм", снижая и дискредитируя его смысл, нет никаких оснований, - подытоживает В. Е. Хализев. -Насущно иное: очищение этого „полутермина" от примитивных и вуль-гализаторских напластований» [Хализев, 2009: 391-392].

Таким «напластованием» и было распространение реализма чуть ли не на все эпохи - или по крайней мере начиная с эпохи Возрождения - и практически на все литературы.

Дискуссия о реализме в мировой литературе, состоявшаяся в ИМЛИ в 1957 г., положила начало конкретно-историческому переосмыслению этого метода. Правда, большинство литературоведов пока продолжало считать, что реализм возник еще в эпоху Возрождения. Столь выдающийся ученый, как В. М. Жирмунский, даже продолжал наряду с классическим («критическим») реализмом XIX в. признавать «более широкое понятие реализма», «историко-типологическое», говоря «о постепенном накоплении в литературе элементов реалистического изображения действительности и о развитии литературы в сторону все более глубокого познания действительности, объективной истины» [Жирмунский, 1959: 449-450]. Исследователь ссылался на выступление Д.С. Лихачева, напечатанное под названием «У предыстоков реализма русской литературы» (хотя там шла речь даже не об «истоках», а лишь о «предыстоках» реализма в Древней Руси), и высказывался в совершенно прежнем духе: «С этой точки зрения я считаю, что можно с полным правом говорить о монументальном эпическом реализме Гомера или узбекского эпоса „Ал-памыш", о наивном реализме средневековых фаблио и шванков, о реализме готической скульптуры Наумбургского собора XII-XIV веков и т. п.» [Жирмунский, 1959: 450]. В отличие от него участник этой дискуссии Н. И. Конрад в докладе «Проблема реализма и литературы Востока»

решительно отказался от своего прежнего внеисторического подхода, в том числе от причисления к реалистическим произведениям «Повести о Гэндзи»: «Термин „реализм" прилагается и к литературе XVIII века во Франции, Германии, Англии и к литературе западноевропейского Возрождения. Можно встретить слово „реализм" и в суждениях о „Витязе в тигровой шкуре", о „Повести о Гэндзи", даже о. Гомере. Пожалуй, легче сказать, к чему не применяется словечко „реализм", чем перечислять те произведения, появившиеся у разных народов в разные времена, к которым его прилагают» [Конрад, 1978: 78]. Реализм в этом докладе рассматривался только как возникший в европейских литературах XIX в.: «К своей реалистической литературе страны Востока подходили обычно позже, чем передовые страны Запада. Даже в Японии, которая в 70-х годах XIX в. ступила на путь самостоятельного капиталистического развития и очень быстро по нему продвигалась, даже в ней реалистическая литература типа, характерного для Европы второй и третьей четверти XIX в., начала формироваться лишь в самом конце XIX в. <...>» [Конрад, 1978: 75].

Н. И. Конрад не был последователен и в 1960-е. Эпоху Возрождения он продолжал понимать очень широко и в ряде статей утверждал, что на Востоке она началась намного раньше, чем на Западе. В работе 1968 г. «„Витязь в тигровой шкуре" и вопрос о ренессансном романтизме» он условный «романтизм» находил в пределах той же эпохи, не отрицая теперь и условного старинного «реализма». Поэмы Фирдоуси, Низами, Руставели, Навои, Ариосто и Тассо (фактически средневековые и ренес-сансные), по его мнению, давали «право заговорить о наличии в литературе Ренессанса особой романтической линии - о ренессансном романтизме. <...> Надо говорить о романтизме „своем", „ренессансном" и к самому слову „романтизм" отнестись как к условному обозначению некоторой суммы признаков, отличающих все перечисленные поэмы от других видов литературы той же эпохи; к обозначению столь же условному, каким является и „реализм" в приложении к некоторым из других видов этой литературы, в первую очередь - к новелле» [Конрад, 1978: 106]. Это гораздо большее раздувание «романтизма», чем будет позднее у В. П. Руднева или Д. В. Затонского.

Постепенно советское литературоведение перестало искать реализм в литературах античности и средневековья, а «реализм эпохи Возрождения» и «реализм эпохи Просвещения» все чаще если и признавались, то с большими оговорками.

В 1970-е гг. конкретно-исторически мыслящие ученые уже стараются не применять термин «реализм» к каким-либо эпохам до XIX в. Думается, русский язык позволяет точно употреблять по отношению к этим эпохам только понятие «реалистичность», означающее внешнее жизнеподо-бие, но не творческое воплощение закономерностей, определяющих судьбы людей как исторически и социально обусловленные.

Для позднего советского литературоведения характерна теория творческих методов и художественных систем, разработанная И. Ф. Волковым. Она в полной мере конкретно-исторична, демонстрирует принципиальные различия художественных систем, которые раньше считались стадиями развития реализма. К античности и средневековью И. Ф. Волков применял свой термин «универсализм» с определениями «мифологический» и «христианский» [Волков, 1978: 75] - о литературах Востока речь не шла. Ренессансная литература представала как «универсальная» по ряду параметров. «Искусство Возрождения „универсально", так как воспроизводило современные ему характеры как проявление всеобщей, извечно существующей природы человека. Оно „универсально" и в том смысле, что создавало на этой основе всесторонние характеры героев. Оно „универсально" также потому, что синтезирует художественную правду о своих современниках и о человеческой жизни вообще с иллюзорным представлением об общественном характере жизни как заданном естественной природой человека. И, наконец, искусство Возрождения «универсально» и в том смысле, что заимствовало уже готовые образы и сюжеты из предшествовавшей образной культуры» [Волков, 1978: 89]. Просветители, согласно разъяснению И. Ф. Волкова, «воспроизводили типические, исторически сложившиеся характеры своих современников, но воспроизводили их вслед за искусством Возрождения не как исторически сложившиеся, а как изначально заданные в своей подлинной сущности естественной природой человека или как противоречащие ей случайные напластования на человеке» [Волков, 1978: 100]. Романтизм при всей самоценности этой художественной системы оказывается вместе с тем необходимой ступенью на пути искусства к реализму. «В романтизме конкретно-исторический характер героя и окружающие его конкретно-исторические обстоятельства находятся лишь во внешней взаимосвязи, по существу же они оказываются здесь вполне самостоятельными и независимыми друг от друга. В реализме XIX - XX веков между конкретно-историческими характерами и обстоятельствами идет сложное диалектическое взаимодействие, определяющее сущность

того и другого. При этом необходимо учитывать, что в художественной практике существуют и переходные формы, в которых диалектическое взаимодействие между характерами и обстоятельствами только намечается. И тогда бывает особенно трудно точно определить принадлежность художественного произведения к той или иной художественной системе - например, „Дон Жуана" Байрона, „Шуанов" Бальзака, „Дубровского" Пушкина, „Героя нашего времени" Лермонтова» [Волков, 1978: 153]. Тема «прогресса в искусстве», характерная для советского литературоведения, даже не затрагивается, разные художественные системы в силу их исторической неповторимости выглядят как эстетически равноправные (хотя на практике они отнюдь не обязательно равноценны).

Востоковеды, занимавшиеся литературами, менее всего тяготевшими к реализму или хотя бы непосредственной ясности смысла произведений, без сложных символов и аллегорий (так, поэзию китайского классика III в. н.э. Тао Юань-мина «современники, да и несколько последующих поколений не заметили именно из-за ее сравнительной простоты, склонности к прямому выражению смысла» [Смирнов, 2014: 39]), оказались, однако, наиболее упорными защитниками предельно расширительного понимания реализма. Среди них выделяются корееведы.

Впрочем, они в данном вопросе проявляли себя по-разному. Например, в сборнике 1959 г. «Корейская литература» А. Н. Тэн, защитившая кандидатскую диссертацию на тему «Очерки современной корейской литературы (демократические национальные традиции и социалистический реализм в корейской литературе)» (1954), впоследствии ярая сторонница самого широкого понимания корейского «реализма» («Мы считаем, что именно реализм составляет основной путь развития корейской литературы в прошлом. Он неуклонно развивался в борьбе с догматическим „классицизмом"» [Тэн, 1971: 26]), в статье «Корейская классическая проза XVTI-XVin вв.» избегала говорить о нем; вероятно, будучи жительницей Караганды, боялась показаться среди авторов столичного сборника экстремисткой. Но А. Ф. Троцевич поместила в том же сборнике статью, соответствовавшую заглавию «Особенности языка и стиля „Повести о Чхун Хян"», и тем не менее вскользь упомянула, что в произведении рубежа XVIII-XIX вв. действительность показана «реалистически» [Троцевич, 1959: 64]. Хотя Л. Е. Еременко «элементы реализма» усматривал в поэзии начиная с XV в. («В поэзии элементы реализма появились прежде всего в произведениях, написанных в форме сичжо и каса - классической форме исконно корейских поэтических произведе-

ний, распространенной в корейской литературе с XV по XIX в.» [Еременко, 1959: 41]), все-таки «реализм» и «романтизм» он отнес к неприемлемо позднему для А. Н. Тэн времени - второй половине XVIII в.: «Реалист Пак Чи Вон создал галерею жизненных, типических образов: мудрого Мин Она, ни к чему неспособного янбана, трудолюбивого Ом Хэн Су, но в „Сказании о Хо Сэне" писатель выступил романтиком. <...> Автор стремится убедить читателя в том, что изображенное им утопическое государство будет существовать и в действительности» [Еременко, 1959: 58]. Нет никакой попытки доказать, что утопия - это именно романтизм. Вообще же данный автор якобы «заложил основы критического реализма в корейской литературе» [Еременко, 1959: 59]. К нему присоединен неизвестный автор знаменитой повести, возникшей на фольклорной основе: «<...> реализм в корейской литературе сформировался в XVIII в., когда героями произведений стали простые люди, действующие в реальных обстоятельствах, совершающие реальные поступки. Таковы герои „Повести о Чхун Хян" и герои Пак Чи Вона» [Еременко, 1959: 60]. Аргументация в пользу такого «критического реализма» слишком слабая. «Повесть о Чхун Хян» -вполне традиционалистское произведение с обязательным торжеством добродетели. Она бы не была столь популярна, если бы ее идеология и поэтика не уходили корнями в глубокую древность.

Статьи о литературе ХХ в. тоже не отличаются глубоким пониманием реализма. Д. М. Усатов просто констатировал, что «школа нового направления» отражала действительность „реалистически" [Усатов, 1959: 118], но тут же процитировал совершенно неестественную, книжную и высокопарную речь бедствующего рабочего, одного из «грубых невежественных людей», в рассказе Сон Ёна «Растущая толпа» (1925): «Пусть небольшая стая волков устраивает маскарад на изысканной сцене. Нам нет там места, но не стоит об этом жалеть. Лучше пойти к залитому солнцем мосту. Там взойдет для нас новое утро» [Усатов, 1959: 119]. Исследователь признает, что в рассказе Хан Сер Я «Перелом» «проявилась недостаточная идейная зрелость автора. Правдиво изображая упадок корейской деревни и разорение крестьян японскими колонизаторами, писатель в то же время склонен к идеализации патриархального прошлого <...>» [Усатов, 1959: 127]. В романе «Сумерки» (1936) Хан Сер Я определенно проводит принцип классовости со слишком заметным нажимом и колебания персонажей показывает в духе рапповской механистической теории «живого человека», но Д. М. Усатов никакой натянутости в этом не видит: «В „свободомыслящем либерале" Кён Чэ после продолжительных колеба-

ний и исканий победило его классовое происхождение, он стал на сторону директора Ана, а Рё Сун, девушка из бедной крестьянской семьи, примкнула к рабочим» [Усатов, 1959: 135]. Главный герой романа, «сознательный борец против угнетателей» Чун Сик, «хорошо разбирался в людях. Заметив колебания Рё Сун, он помог ей стать на правильный путь. Он предвидел, что Кён Чэ не пойдет одной дорогой с рабочими, и говорил Рё Сун, что Кён Чэ, которого она любит, чужой для нее и никогда она не поймет его, а он - рабочих» [Усатов, 1959: 137, 138]. Классовая сознательность, таким образом, превозмогла любовь к недостойному либералу. Заключая разбор, Усатов неосознанно повторяет рапповский «термин» «живой человек»: «Герои романа „Сумерки" - живые люди Кореи 30-х годов» [Усатов, 1959: 143]. Л. К. Ким ничтоже сумняшеся представляет поэтическое творчество Чо Ги Чхона как «дальнейшее развитие метода социалистического реализма в Корее, ростки которого появились в поэзии в 20-30-х годах» [Ким, 1959: 171]. Но главная поэма Чо Ги Чхона «Пектусан», созданная под влиянием советской литературы и отличающаяся безусловным тематическим, жанровым и стилистическим новаторством, вместе с тем сохраняет чрезвычайно давние, вплоть до мифологических, национальные традиции [Аманова, 2012: 153-155].

В 1968 г. А. Н. Тэн опубликовала статью «Традиции реализма в корейской литературе» (Вопросы литературы. № 12), где заявила о зарождении реализма в наиболее ранних памятниках корейской словесности. Историю Ренессанса в Корее она вела от творчества Цой Чи Вона (Цой Чхи-вона), жившего в IX в. Д. Д. Елисеев, М. И. Никитина и А. Ф. Троцевич выступили по этому поводу с совместным заявлением. Они указали, что самые ранние памятники корейской письменности довольно малочисленны и не только не изучены, но и не прочитаны как следует, «о периоде корейской литературы до XIV века пока можно сказать лишь то, что он еще в корееведении не исследован; не прочтены и не осмыслены основные памятники, представляющие эту эпоху. А они не читаются с листа» [Елисеев, Никитина, Троцевич, 1969: 188]. Однако времени появления реализма трое корееведов не назвали. Годом ранее двое из них высказались в пользу гораздо более позднего времени, чем А. Н. Тэн, но и более раннего, чем сторонники конкретно-исторического понимания реализма, а третий сочувственно их процитировал в своей монографии 1977 г. Наметившаяся в XV и затем в XVII-XVin вв. «демократизация» литературы в XIX в. «продолжает усиливаться во всех аспектах, уже заметнее становится поворот от романтического метода изображения к ре-

алистическому» [Елисеев, 1977: 206]. «Герои и события, - цитирует Д.Д. Елисеев, - нередко даются в реалистическом плане: поведение персонажей <...> в значительной мере обусловлено жизненными обстоятельствами; усилена психологическая мотивировка поступков людей; появляется реалистический пейзаж, лишенный элементов условности. Идеальный герой уходит из литературы» [Никитина, Троцевич, 1968: 151-152].

В 1971 г. А. Н. Тэн свою концепцию положила в основу докторской диссертации, представленной в МГПИ имени В. И. Ленина. Ее теоретическая база была примитивна. Вот определение главного для соискательницы понятия: «В корейской литературе в прошлом, задолго до реализма XIX в., были созданы многочисленные произведения в стихах и прозе, в которых верно, правдиво, точно и глубоко отражены природа, социальная действительность той или иной эпохи, богатый внутренний мир человека, мир его интеллекта, его личный и общественный опыт. Это и есть реализм» [Тэн, 1971: 27]. Сказано, собственно, не о методе, а о предметах изображения, которыми занимается любая литература, и выдан ряд комплиментарных, в сущности тавтологических («верно, правдиво» и т. д.), эпитетов «реализма» в литературе Кореи. Далее относительно самой популярной стихотворной формы, часто называемой жанром, предложено не менее расплывчатое определение «реализма»: «Сичжо реалистично, если можно назвать реализмом классическую ясность и простоту, правдивость и содержательность» [Тэн, 1971: 35]. На самом деле корейская поэзия вслед за китайской тяготела к иносказательности, в частности, внешне любовная лирика должна была означать выражение вассальной преданности государю. А. Н. Тэн призывала, вопреки большинству литературоведов КНДР, не «рассматривать народные повести XVIII в. в общем потоке с просветительской литературой века», поскольку даже обработанное анонимными авторами «бессознательное, стихийное творчество народных масс» (сомнительный комплимент собственному этносу) «в основе своей остается творением фольклорным и несет в себе черты фольклорного реализма, отличного от реализма просветительского» [Тэн, 1971: 47]. Чем именно «фольклорный реализм» отличен от «просветительского», для читателей автореферата оставалось загадкой. А историзм - определяющее качество подлинного реализма - диссертант понимал как результат трансформации мифологии в историю подобно происходившему в китайской словесности, т.е. речь шла не о концепции развития общества, а об опоре на факты действительности с двояким ху-

дожественным результатом: «<...> своеобразный средневековый историзм <...> одновременно и способствовал развитию реализма, и сковывал его возможности, подчиняя художественный вымысел факту» [Тэн, 1971: 41]. Не исключено, что автор-«марксист» усматривал в таком своем рассуждении «диалектику», так же как древнее учение «о пяти первоэлементах природы и двух противоположных началах в ней» считал проявлением «материалистическо-философской мысли» [Тэн, 1971: 15].

В предельно расширительном толковании «реализма» А. Н. Тэн шла не за большинством современных ей советских, а за корейскими литературоведами, которыми была «проделана значительная работа по изучению проблемы реализма в отечественной литературе. Что же касается советского востоковедения, то оно по существу еще не занималось этой проблемой» [Тэн, 1971: 4]. Не занималось, так как проблемы не было. Ее вслед за советским литературоведением 1930-х - первой половины 1950-х гг. выдумали оставшиеся на прежних позициях, т. е. считавшие «реализм» главным критерием идейности и художественности во все эпохи, литературоведы КНДР и А. Н. Тэн. Фактически в ответ трем своим критикам она заявляла, что «литературной наукой КНДР корейская литература I—X вв. изучена не менее, чем литература последующих исторических эпох» и что «об этой ранней поре корейскими литературоведами написано даже больше специальных монографических исследований, чем о литературе более поздних времен» [Тэн, 1971: 6-7]. Подобным образом в свое время В. К. Тредиаковский пытался доказать древнейшее происхождение славян («Наименование „этруски" означает всего<->навсего „хитрушки". Иберы - это славянские племена, при расселении на запад упершие<ся> в море - „уперы" и т. д.» [Формозов, 2012: 33]. Но не все корейцы возводили свой «реализм» к самой глубокой старине. Одни его находили уже в IX в. (и Тэн на их стороне), другие - к XП—XIV, третьи -к XVIII-XIX. Этот последний период соискательница считает просветительским и вместе с тем сообщает, что, «согласно точке зрения Ким Ха Мёна, писатели-просветители Пак Ен Ам и Чон Да Сан - не только реалисты, но и критические реалисты» [Тэн, 1971: 23]. Относительно «Просвещения» она с корейскими коллегами, которые в данном вопросе более историчны, не согласна. У них «термином „просветительское движение" („кемон ундон") обозначается лишь буржуазное культурно-просветительское движение конца XIX - начала ХХ вв. Согласно нашей точке зрения, движение это нельзя квалифицировать как Просвещение с заглавной буквы, т. е. как „эпоху Просвещения"» [Тэн, 1971: 21]. Все же отмече-

но, что «сторонников концепции восточного Просвещения значительно больше, чем приверженцев концепции восточного Ренессанса» [Тэн, 1971: 19], тем более такого раннего. Ближе к концу автореферата оказывается, что «корейские просветители, ведшие непримиримую борьбу с формализмом, догматизмом и начетничеством эпигонского классицизма», не продуцировали принципиально новые идеи (что было главным для европейских просветителей), а «сплошь и рядом обращались, ссылались на примеры, взятые из истории и идеологии древнего Китая» [Тэн, 1971: 53]. Такое просветительство логичнее считать просто активизацией традиционного образования.

Диссертация в Москве не была защищена. Но через девять лет А. Н. Тэн смогла издать в Алма-Ате монографию, ответственным редактором которой согласился стать, что показательно, член-корреспондент АН СССР Л. И. Тимофеев. В ней отдельные формулировки смягчены. Так, оговорена условность термина «Ренессанс»: «Но из-за отсутствия другого термина мы вынуждены в пределах данной работы постоянно прибегать к нему» [Тэн, 1980: 18]. Однако основные положения прежних публикаций сохраняются. А. Н. Тэн солидаризируется с самым радикальным провозвестником чуть ли не отождествления всей корейской словесности с реализмом. По ее мнению, «нельзя не согласиться со следующим тезисом Ко Чжонока: „В нашей литературе, кроме реализма, не было других так четко оформленных течений"» [Тэн, 1980: 82]. На самом деле «течений», охватывающих тысячелетия, не бывает. Между тем у Ко Чжонока именно так. «Он считает, что начало реализму в корейской литературе положили мифологический и древний реализм. Цой Чивон и его предшественники периода Силла - поэты УП-К вв. - начинают средневековый реализм. Цой Чивон являет собой первый этап в развитии реализма» [Тэн, 1980: 67]. А.Н. Тэн даже менее радикальна, чем Ко Чжонок, его единомышленники «Квон Тхэкму, Тон Гынхун и некоторые другие» [Тэн, 1980: 67]. Она хоть о «мифологическом» и «древнем реализме» практически не рассуждает, «реализм» же Цой Чивона, как и раньше, считает не средневековым, а ренессансным. Что такое для нее реализм, она и здесь не прояснила. В главе «Литература эпохи Просвещения» затрагивается, в частности, творчество Ким Манчжуна (1637-1692), чьи романы серьезный кореевед убедительно рассматривает как даже не «ренессансные», а средневековые; в главном из них, «Облачный сон девяти», выделяются архаические по происхождению смысловые оппозиции «начало - конец», «множественное - единичное», «я - не-я», «вещность - не-вещность»

[Троцевич, 1986: 47-95]. Правда, Тэн особенно выделяет другой роман -«Скитания госпожи Са по югу»: «Этот роман - важная веха в развитии реалистических традиций в корейской литературе. Однако реализму Ким Манчжуна присущ элемент стихийности. Автор намеревался отобразить жизнь, быт, нравы дворянской среды. Но в результате творческого освоения писателем действительности объективный смысл и содержание его вышли за рамки задуманного; он создал широкую картину жизни корейского общества своего времени» [Тэн, 1980: 238-239]. Как конкретно проявился вклад автора в «развитие реалистических традиций», читатель монографии должен гадать сам; чем плох «элемент стихийности», если он позволил создать «широкую картину», - тоже. Заключение книги состоит менее чем из двух страниц. На них весь XIX в. представлен двумя именами - поэта Ким Сакката и драматурга Син Чжехё. «Стихийный материализм был присущ его мировоззрению, стихийный реализм лег в основу его поэзии» [Тэн, 1980: 289] - главное, что сказано про первого. Про «реализм» второго не сказано и того: «Его творчество, как и поэзия Ким Сакката, явилось шагом вперед в направлении сближения литературы с жизнью» [Тэн, 1980: 289]. Без «прогресса в искусстве», конечно, не обошлось.

Упорство А. Н. Тэн увенчалось успехом. Казахстанские коллеги присудили ей степень доктора филологических наук [Тэн, 1984]. Это была последняя докторская защита по корейской литературе в СССР.

Вывод Тэн применительно к XIX в. - «Ким Саккат и Син Чжехё представляют литературу переходного периода от классики феодальной эпохи к литературе нового времени» [Тэн, 1980: 289] - никак с реализмом не связан, раз таковой возник давным-давно, и отражает общее место коре-еведения: никто не сомневается в том, что новая корейская литература началась на рубеже XIX-ХХ вв. Тэн категорически отвергала увязывание сдвигов, происходивших в литературе XIX в., с появлением реализма в статье М. И. Никитиной и А. Ф. Троцевич: «Сотни лет корейская литература рассказывала о „дожде прошлой ночью", но только в XIX в. от дождя впервые человека действительно промок, и это повлияло на его дальнейшую судьбу <...>. Таким образом, в XIX в. длительный процесс развития корейской литературы подводит ее к отказу от идеализации, к реалистическому изображению действительности» [Никитина, Троцевич, 1968: 152-153; Тэн, 1971: 23].

Спустя девять лет их соавтор, говоря о новелле XIX в., уже не столь категорически констатировал «поворот от романтического метода изо-

бражения к реалистическому» [Елисеев, 1977: 206]; подробно разбирая рассказ Ким Джегука «Чхве Гён, или Сутяга», он лишь говорит о второстепенном персонаже сори (мелком судейском чиновнике), что «автор много внимания уделяет его образу, старается показать его в динамике, реалистически мотивировать его поступки» [Елисеев, 1977: 233]. Но «стараться» еще не значит достигать цели (если вообще цель была). Из разбора не видно, что писатель придерживался хотя бы установки на реализм, он и термина такого безусловно не знал. В сюжете ростовщик Ким Ги подал в суд на четырнадцатилетнего сына своего друга, который умер, не вернув ему долг. Чтобы спасти семью от разорения, сообразительный юноша подкупил сори, чтобы тот стер в долговой расписке сумму долга и снова ее вписал, но так, чтобы подчистка была заметна. Бедный сори никогда не получал таких взяток и принял сторону юного Чхве Гёна. Им двигали не только жадность и оказываемые ему знаки уважения. «По трауру сори мог видеть, что юноша потерял родителя, и, поскольку в стране был распространен культ предков, это не могло не вызвать к нему большого сочувствия» [Елисеев, 1977: 232]. Судья счел мошенником Ким Ги и приказал бить его палками, требуя признания. «Тот сначала, конечно, отрицает свою вину, однако, не выдержав пыток, решает сказать, что это действительно он исправил иероглиф. Умоляет простить его, обещает не требовать денег с Чхве Гёна» [Елисеев, 1977: 220-221]. И действительно исправляется, не негодует на обманщика, посещает бедняков и неожиданно наделяет каждого деньгами. «В сущности, новелла ради этого и написана, в этом ее идейно-дидактическая задача - показать необходимость нравственного совершенствования человека» [Елисеев, 1977: 221]. Такое идейное содержание - совершенно в духе традиционной («универсалистской», по И. Ф. Волкову) литературы. Причем автору мало одного примера исправления человека. Чхве Гён тоже раскаялся в своем вынужденном плутовстве. Продав дом и купив другой, меньший, он на вырученные деньги открыл торговлю и через десять лет разбогател. Так вдруг выясняется, что он не только плут, но и способный к коммерции человек, да еще и честный. Он вернул Ким Ги долг и написал ему письмо с признанием о плутовстве и просьбой о прощении. Раскаявшийся ростовщик не только не использовал этот документ для восстановления своей пострадавшей чести, но растрогался, опять взял вину на себя и наконец усыновил Чхве Гёна. В повестях XIX в. герои тоже абсолютно в духе традиционалистской китайской и корейской литературы «совершают деяния, которые приводят к установлению гармонии, социальной,

либо личной, внутренней» [Троцевич, 2004: 223]. Д. Д. Елисеев подчеркивал новаторство новеллистов XIX в., прежде всего усложнение характеров их персонажей. Но очевидно, что до реализма тут еще чрезвычайно далеко.

У того же Ким Джегука есть микроновеллы, ничем не отличающиеся от средневековых литературных анекдотов, например «Охотник» (правда, непонятно, кто автор - он или близкий к нему Пак Чонсик [Елисеев, 1977: 217]), где рассказано, как один из охотников, умевший немного говорить по-китайски, чтобы не спугнуть замеченного им оленя, закричал товарищам не на родном языке, а на китайском: «Тут под скалой спит олень! Несите скорее ваши луки!» Олень проснулся и убежал, а охотник «воскликнул: „Вот скотина! Оказывается, он такой умный, что понимает китайский язык!"» Юмор типично средневекового типа. Но и простой анекдотец автору нужно морализаторски разжевать. «Не смейтесь, услышавшие эту историю! - поучает он. - Ибо невежество - поистине большое несчастье! Охотник был уверен, что олень знал китайский язык, все понял и поэтому убежал. Ему и в голову не пришло, что он просто испугал оленя своим криком. „Вот глупец-то! " - воскликнут достойные люди, услышав этот рассказ» [Троцевич, 2004: 316]. Так писали в Корее в XIX в. Мог ли в ней раньше - гораздо раньше - появиться реализм?

Корееведы в ХХ! в. даже применительно к XIX столетию либо совсем не говорят о нем, как А. Ф. Троцевич [Троцевич, 2004: 207-239], либо вскользь упоминают «реалистичность» описаний: «В повестях 19 в. стереотипность описания внешности героев, обстановки, пейзажа заменяется реалистичностью» [Концевич, 2001: 407].

М. В. Солдатова, принявшая положение о том, что Просвещение в Корее существовало еще с XVII в., отмечает, однако, вслед за В. И. Ивановой: и на рубеже XIX-ХХ столетий «„новая проза" развивалась в русле тенденций, заложенных еще просветительской прозой XVII - начала XIX веков. Она освоила реалистическое изображение места действия, но описание окружающего мира носило в ней еще абстрактно-условный или отвлеченно-аллегорический характер [Иванова, 1987: 153]. Конфликты, порожденные столкновением Добра и Зла, роднили ее с традиционной литературой. Добро являлось в повестях в облике Просвещенности, а Зло - Консерватизма» [Солдатова, 2004: 35-36]. Но после переходной «новой прозы» возникла, по мнению автора книги о «становлении национальной прозы в Корее» (судя по названию, раньше своей прозы в этой стране не было), и реалистическая литература, например роман Ли Гван-

су «Бессердечие» (вторая половина 1910-х гг.). Сначала М. В. Солдатова весьма нелогично противопоставляет «реалистический» и «политический» романы («После реформ года Кабо корейские переводчики, обойдя вниманием господствовавший в то время в Японии реалистический роман, увлеклись переводом политического романа, который был популярен в Японии в 80-е годы XIX века» [Солдатова, 2004: 32]), потом пробует разобраться в том, что такое реализм: «Образы Хёнсика и Ёнче в романе „Бессердечие" разработаны в духе реализма. Именно реализму присуще стремление рассматривать действительность в развитии, устанавливать двусторонние взаимоотношения характера и обстоятельств. Реализм, выявляя влияние среды на формирование характера, предоставляет человеку возможность подняться над обстоятельствами» [Солдато-ва, 2004: 59]. Вместе с тем в начале раздела «Развитие критического реализма. Проза Хён Джигона, Пак Чонхва и На Дохяна» признается, что тогда «западная литература шокировала интеллигенцию Кореи социально-политической проблематикой, совершенно не характерной для традиционной литературы Востока» [Солдатова, 2004: 116]. А в промежутке между этими высказываниями М. В. Солдатова не мудрствуя лукаво утверждает, что, «в отличие от романтизма, реализм не основывается на чувстве Добра и Зла, либо чувстве красоты, а просто изображает человека, как он есть, и окружающую его среду, берет на вооружение научные методы практики и наблюдения, предполагает, что писатель ведет себя по отношению к объекту беспристрастно» [Солдатова, 2004: 101]. Уж такой беспристрастный был главный русский реалист Толстой, уж так научно описывал исторические события и деятелей истории, уж так «просто» изображал человека, «как он есть»! О творческой природе искусства и его условности литературовед не имеет понятия, хотя, например, кукловод Образцов прекрасно понимал, что «абсолютное и безусловное совпадение дает тождество, а коли так, то «безусловно» изображенный лев должен просто съесть автора» [Образцов, 1957: 192].

Разбор же романа Ли Гвансу не соответствует у М. В. Солдатовой никаким ее «теоретическим» выкладкам. «Основной смысл романа „Бессердечие" заключается в духовном перерождении Ёнче и осознании как Ёнче, так и Хёнсиком значения истинной любви, преданности по собственной воле, а не ради соблюдения конфуцианских заповедей» [Солда-това, 2004: 60]. Перерождение происходит, можно сказать, в новом направлении, но по образцу перерождений (в лучшую сторону, конечно) героев традиционной литературы. Есть у Ли Гвансу и идеальные герои,

введенные в повествование без всякого социального детерминизма и непохожие на людей, «как они есть», отнюдь не беспристрастно описанные. «Во-первых, это патриот и носитель просветительских идеалов магистр Пак, содержащий на свои деньги школу и давший образование Хёнсику, а во-вторых, мечтавшая об учебе в Японии Пёнук, наставившая на путь истинный Ёнче. Появляется в романе и идеальный злодей -директор Пэ, нужный не столько для развития действия, сколько для того, чтобы обеспечить Ёнче страданиями» [Солдатова, 2004: 61-62]. Наверно, в качестве социально-исторического обстоятельства? Вопрос в том, насколько все это соответствует принципам реализма, М. В. Сол-датова не поднимает.

В разделе о «критическом реализме» упоминается рассказ Хён Джи-гона «Родная сторона» (1926), который «включает в себя нескольких (так. - Г. А, С. К.) вложенных историй в стиле арабских сказок. Каждая из историй становится дополнительным свидетельством бесправного положения корейцев в стране, находящейся под властью оккупантов» [Солдатова, 2004: 125]. Но «критиковать» оккупантов можно и не будучи реалистом. «Корейские исследователи, - сказано далее, - как правило, относят творчество На Дохяна к критическому реализму, однако всем произведениям писателя свойственна романтическая окраска, что едва ли объясняется простым заимствованием отдельных приемов у европейских романтиков. На Дохяна вдохновляло на творчество стремление к познанию законов функционирования общества в сочетании с романтическим протестом, с жаждой свободы и справедливости. Не случайно социальные противоречия раскрываются у него главным образом в столкновении бедности и богатства, в конфликтах простолюдинов с представителями высших слоев общества» [Солдатова, 2004: 140]. Опять странная логика. Разве жажда свободы и справедливости, конфликты богатых и бедных, знатных и незнатных присущи только или хотя бы преимущественно романтизму? Многим корейским писателям 1920-х гг. «была свойственна убежденность в том, что дурные условия жизни уродуют изначально добрую „человеческую природу"» [Солдатова, 2004: 143]. Но в Европе такое представление было характерно для «универсалистов»-просветителей. Поэтому сомнительно утверждение: «Несмотря на то, что на творчество корейских писателей оказывали не меньшее влияние романтизм и натурализм, можно уверенно говорить о господстве реализма в корейской литературе 20-х годов <...>» [Солдатова, 2004: 144]. Многовековые традиции в странах Дальнего Востока столь сильны, что о

«чистом» реализме западного типа даже применительно к ХХ столетию следует говорить лишь с величайшей осторожностью.

О «пролетарской» литературе М.В. Солдатова высказывается и вовсе на рапповский манер и в духе самых нерефлектирующих советских критиков 1930-х гг. : это «литература социалистического реализма, несущая марксистские идеи» [Солдатова, 2004: 145]. Тогда было еще простительно выдавать желаемое за действительное, но в XXI в. странно читать: «Творческий метод социалистического реализма <...> допускал сочетание разнообразных форм воплощения действительности, он призван был интегрировать художественные завоевания предыдущих методов». И следом опять вопреки логике (хотя теперь и верно): «Причем в пролетарских литературах разных стран наблюдалось излишнее единообразие. Стремление следовать образцам, в первую очередь русским, подавляло творческую изобретательность поэтов и писателей» [Солдатова, 2004: 146]. О первом русском социалистическом реалисте, никогда себя так не называвшем, у Солдатовой представление весьма отвлеченное -будто бы в творчестве Горького в разное время «доминировали символистское, романтическое и реалистическое начала» и будто бы он наряду с Шолоховым отобразил «в своих произведениях не просто социалистическую действительность, но жизнь людей, захваченных вихрем грандиозных перемен» [Солдатова, 2004: 158, 163]. «Романтизм» Горького совершенно особенный, в крайнем случае «неоромантизм»; символистом он не был, а изображая действительность, дальше 1917 г. не заглядывал, советские герои появились у него лишь в нескольких белле-тиризованных очерках.

Только в последних строчках книги М. В. Солдатова выражается с необходимой осторожностью: освоенные «корейскими писателями в то время приемы художественного письма, которые традиционно считаются реалистическими, до сих пор продолжают успешно функционировать как в массовой литературе страны, так и в той, которая числит себя элитарной» [Солдатова, 2004: 169]. Вот именно - «традиционно считаются».

Северокорейские писатели и критики говорили о реализме новейшего времени главным образом применительно к зарубежной литературе. «Корейские писатели приводили примеры чаще всего из произведений писателей европейских стран (Франции, Германии, Англии) и России (дореволюционной и советской). Национальный классический материал они использовали очень редко, что обусловлено отчасти слабым развитием реалистической литературы в Корее» [Ли, 1964: 279]. Южнокорейское

литературоведение обращалось к проблеме реализма нечасто и не утверждало его наличия в традиционной (классической) литературе. Так, исследовательница Чу Сон Вон в статье «Вовлеченные в поиски реализма: Мнимое равенство в „Повести о Чхунхян"» [Cho Sung-Won, 2004: 102— 122] спорит о реалистичности (правдоподобии) социального преображения героини в пхансори (национальной опере) конца XIX в. по знаменитой повести, известной преимущественно в вариантах XVTII-XIX вв. В обработке Син Чжэ Хо это пхансори сохраняет сюжет повести, но он пытается изменить традиционное представление и взглянуть на кисэн (певичку и танцовщицу) с точки зрения современной социальной и этической ситуации, объективно и логически обосновать характеры героев. Тем самым Син Чжэ Хо как бы приближает повесть к реалистическому повествованию. Однако Ли Сун Вон в заключение возражает против принципа классовости как эволюционного, говоря, что превращение Чхунхян из кисэн в тайную дочь янбана (дворянина) не указывает на выдвижение класса, а, наоборот, подтверждает классовую иерархию.

Но иногда проблема реализма поднимается в отношении литературы ХХ в. Теоретический уровень ее рассмотрения весьма невысок. Например, Ли Сон Ён в статье «Реализм и корейский роман: попытка нового исследовательского метода» [Lee Seon-Young, 1993: 34-46] не только заимствовал появившийся в советской (и притом рапповской) критике термин «метод», но и пользовался идеологизированным понятием «прогрессивный реализм», только призывал не схематизировать его, одновременно предостерегая коллег от усложненных интерпретаций. Ли Сон Ён признавал: «В действительности метод „прогрессивного реалиста" способен преодолеть ограничения, присущие другим методам. Он не просто в состоянии критически принять вещи, обнаруженные другими методами, но и способен рассматривать их в историческом контексте, выявить, через какие умственные операции они были обнаружены» [Lee Seon-Young, 1993: 34]. Признавалось и диалектическое взаимодействие реализма с «противоположными» и даже «антагонистическими» методами, что может историзировать объект интепретации. Литературовед имеет право брать независимо друг от друга или изменять и использовать такие разные методы интерпретации, как психоанализ, мифопоэтика, этическая критика, структурализм, постструктурализм. Кроме того, он способен обнаружить исторический контекст разных художественных методов, интерпретировать их связи и устанавливать, продуктом какого класса или способа производства они являются. Так неожиданно в конце

ХХ в. на зарубежном Дальнем Востоке «аукается» советский вульгарный социологизм 1920-х гг.

Со Гёнсок написал почти 450-страничное исследование «История реалистической литературы в Корее (ХХв.)» (Сеул, 1998), где обобщил материалы критики 1920-1930-х гг., посвященные проблемам метода и мировоззрения [Со Гёнсок, 1998: 39-106]. Во второй части своей книги он анализирует состояние национального литературоведения в «период демократии, который настал во время ввода американской армии» (название главы [Со Гёнсок, 1998: 295-358]). Отдельные главы посвящены прозе северокорейского писателя Хан Сер Я [Со Гёнсок, 1998: 107-243], формированию концепции личности, форме и содержанию прозы Северной Кореи 1950-1980-х гг., жанру репортажа и методу соцреализма [Со Гёнсок, 1998: 359-424]. Автор, в частности, уделил внимание работам Д. Лукача 1930-х гг. В СССР они были официально осуждены еще в 1940 г., ибо этот философ и эстетик считал возможным создание писателями не самого прогрессивного мировоззрения (а наиболее прогрессивным считалось революционное) высокохудожественных произведений и не только не принимал современный западный модернизм, но и советскую литературу того времени видел находящейся в состоянии упадка (она действительно уже стала тогда в основном нормативной или иллюстративной).

Чо Вон Сик уже названием своей статьи «Взаимосвязь между „реализмом" и „модернизмом": Возвращение к литературному произведению» [Choi Won-shik, 2007: 8-27] отверг противопоставление реализма и модернизма, долгое время господствовавшее в советском литературоведении и искусствоведении. Правда, он утверждал, что корейская литература ХХ в. была отмечена противостоянием реализма и модернизма, усилившимся после освобождения страны от японской оккупации и Корейской войны. Распад Кореи на два государства сравнивался с распадом Югославии в 1990-е гг. Политическое противостояние усугубило противостояние в литературе. Но, по мнению Чо Вон Сика, лучшие произведения реализма и модернизма уже достигли состояния перемирия. Дальнейшее ставится в связь с тем, выживет современный капитализм или все кончится катастрофой. Взаимосвязь между реализмом и модернизмом является первой отправной точкой для многих усилий, направленных на решение исторической задачи. Так что и в ХХ1 в. даже южнокорейское литературоведение напрямую соотносит эстетику и политику.

В российском литературоведении ряд советских догм преодолен. Корейское литературоведение, как и литература, более традиционно и, значит, консервативно. Ничего нового в данном отношении не предлагается. Поэтому необходимо было остановится на проблеме реализма в восточных литературах и конкретно в корейской. Эта проблема еще далека от разрешения. Ее обсуждение, споры о ней необходимо продолжать.

Список литературы

Аманова Г. А. Восточный последователь Маяковского - основоположник корейской эпической поэмы // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2012. № 4. С. 148-162. Большой словарь корейской литературы. Сеул, 1973. 1500 с. (ШЙ4Ф4 1973. 1309Щ1.)

Волков И. Ф. Творческие методы и художественные системы. М., 1978. 264 с.

Гаспаров М. Л. Поэтика «серебряного века» // Русская поэзия серебряного века. 1890-1917: Антология. М., 1993. С. 5-44. Елисеев Д. Д. Новелла корейского средневековья (эволюция жанра). М., 1977. 256 с.

Еременко Л. Е. Из истории корейской литературы второй половины

XVIII в. // Корейская литература: Сб. статей. М., 1959. С. 40-61. Жанры и стили литератур Китая и Кореи. М., 1969. 256 с. Жирмунский В. Становление реализма в мировой литературе и классический реализм XIX века // Проблемы реализма (Материалы дискуссии о реализме в мировой литературе 12-18 апреля 1957). М., 1959. С. 447452.

Зарождение и развитие реализма в корейской литературе: Сб. статей. Пхеньян, 1963. 355 с. (4^144 44НИ 444И 4^ 44. . ^4, 444. 1963.355Щ1.) Затонский Д. Какой не должна быть «История литературы»? // Вопросы

литературы. 1998. Январь-февраль. С. 3-30. Иванов В. Из истории борьбы за высокую идейность советской литературы. М., 1953. 256 с. Иванова В.И. Новая проза Кореи. М., 1987. 180 с.

1гнатенко М.А. Генезис сучасного художнього мислення. Кив, 1986. 285 с.

История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи / Под ред. Е. Добренко и Г. Тиханова. М., 2011. 792 с.

Ким Л.К. Поэзия Чо Ги Чхона // Корейская литература: Сб. статей. М., 1959. С. 145-171.

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978. 463 с. Конрад Н. И. Феодальная литература Китая и Японии // Восток. Сб. 1.

Литература Китая и Японии. М., 1935. С. 7-12. Концевич Л. Р. Корейская поэтика // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Стлб. 397-409. Кормилов С. И. Основные вехи эволюции русской литературной критики с 1917 по 1991 год // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2009. № 1. С.18-37. Ли В. Н. Взгляды прогрессивных писателей Кореи на литературу и искусство (20-30-е годы) // Проблемы теории литературы и эстетики в странах Востока. М., 1964. С. 265-284. Ли В. Н. О периодизации истории современной корейской литературы // Проблемы периодизации истории литератур народов Востока. М., 1968. С. 154-165.

Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. 180 с. Луначарский А. В. Статьи о советской литературе. 2-е изд., испр. и доп. М., 1971. 568 с.

Матейка Ян. Международное объединение революционных писателей //

Литературная энциклопедия. Т. 7. М., 1934. Стлб. 82-92. Никитина М. И., Троцевич А. Ф. Очерк истории корейской литературы до

XIV в. М., 1969. 238 с. Обзор новой литературы Кореи 1920-1930: Сб. статей. Пхеньян, 1957. 347

с. (44^4444^4 1920-1930. 1957. 347Щ1.) Образцов С. Театр китайского народа. М., 1957. 380 с. Пак Чон Сик. Влияние советской литературы на корейскую литературу // Корейская литература в течение 10 лет после освобождения: Сб. статей. Пхеньян, 1955. С.420-461. (444. ^4444 4444

444 <84 // 444 ю 444 ^444. 44, ^444 4444

4. 1955. 420-461Щ1.) Поспелов Г. Н. Методологическое развитие советского литературоведения // Советское литературоведение за пятьдесят лет: Сб. статей / Под ред. В. И. Кулешова. М., 1967. С. 7-125. Руднев В. П. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М., 1997. 384 с.

Русская советская литературная критика (1935-1955). Хрестоматия / Сост. проф. П. А. Бугаенко. М., 1983. 272 с.

Смирнов И. С. Китайская поэзия в исследованиях, заметках, переводах, толкованиях. (Российский государственный гуманитарный университет. Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Вып. LV.) М., 2014. 634 с.

Со Гёнсок. История реалистической литературы Кореи (ХХ в.). Сеул, 1998. 448 с. (1^1. 44^ 444^4. 14, tfl44,

1998, 448Щ1.)

Солдатова М. В. Становление национальной прозы в Корее в первой четверти ХХ века. Владивосток, 2004. 188 с.

Тимофеев Л., Венгров Н. Краткий словарь литературоведческих терминов / Пер. Цой Чхоль Юн. Пхеньян, 1958. 183 с. 4 ^ж. 4. 4i^44. ^444 SJ4, ^^444, 1958.183Щ.) e|t &I4 444^4. 14, tfl44, 1998, 448 Щ.)

Тимофеев Л. И. Основы теории литературы. 5-е изд., испр. и доп. М., 1976. 448 с.

Троцевич А. Ф. История корейской традиционной литературы (до ХХ в.). СПб., 2004. 324 с.

Троцевич А. Ф. Корейский средневековый роман. «Облачный сон девяти» Ким Манджуна. М., 1986. 200 с.

Тэн А. Н. Корейская классическая литература и проблема реализма: Авто-реф. дисс. ...докт. филол. наук. М., 1971. 61 с.

Тэн А. Н. Традиции реализма в корейской классической литературе. Алма-Ата, 1980. 304 с.

Тэн А. Н. Традиции реализма в корейской классической литературе: Ав-тореф. дисс. .докт. филол. наук. Алма-Ата, 1984. 58 с.

Усатов Д. М. Образ рабочего в раннем творчестве Хан Сер Я // Корейская литература: Сб. статей. М., 1959. С. 117-144.

Формозов А. А. Классики русской литературы и историческая наука. М., 2012. 272 с.

Хализев В. Е. Теория литературы. 5-е изд., испр. и доп. М., 2009. 472 с.

Черноиваненко Е.М. Литературный процесс в историко-культурном контексте. Развитие и смена типов литературы и художественно-литературного сознания в русской словесности XI-XX веков. Одесса, 1997. 712 с.

Cho Sung-Won. Trapped in the Quest for Realism: Mistaken Equality in Namchang Chunhyangga // Korea Journal. V 44. № 2. Summer 2004. P. 102-122.

Choi Won-shik. Intercommunication between «Realism» and «Modernism»: A

Return to the Literary Work // Korea Journal. V. 47. № 1. Spring 2007. P. 8-27.

Lee Seon-Young. Realism and Korean Novel: An Attempt at a New Research Method // Korea Journal. V. 33. № 1. Spring 1993. P. 34-46.

Сведения об авторах:

Аманова Гулистан Абдиразаковна, кандидат филол. наук, преподаватель Лингвистического центра «Призма». E-mail: [email protected] Кормилов Сергей Иванович, доктор филол. наук, профессор кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова. E-mail: profkormilov@ mail.ru