CC BY
57
стоящую сенсацию, как вещь безусловно талантливая, отвечающая интересу дня...» [1, с. 24].
Как мы уже отметили, немалое значение уделяет Терпигорев женскому вопросу. Удивительно проясняет смысл его скрытое сопоставление между жизнью крестьян и помещиков. Еще в самом начале очерка «Неутолимая» звучит шутка предводителя, пытающегося усмирить волнующихся мужиков, не понимающих, что такое «постоянное пользование». Узнавая, что у одного, второго, третьего мужика есть жена, он говорит: «Хорошо. Чья же она?.. Ведь ты ее ни заложить, ни продать не можешь, а пользоваться ею можешь постоянно. Так вот и теперь сделано вам и с землей» [3, т. 2, с. 272]. Шутка эта быстро забывается, пока мы прочитываем похождения Вареньки, а после - Варвары Разли-моновой, которая, объехав с разными мужчинами половину России, бежит в Париж, а после с кафром на мыс Доброй Надежды. Но при сопоставлении судьбы этой женщины и шутки, которое, несомненно, проведет вдумчивый читатель, с новой остротой и силой пробуждается мысль об оскудении дворян, которые женами своими «пользоваться не могут», и уже заложили и распродали все земли.
Таким образом, уже в двух книгах Терпигоре-ва, посвященных дворянскому оскудению, мы видим элементы оскудения всеобщего - эти яркие
примеры, скорее всего, должны были стать композиционными скрепами между написанными книгами и планировавшимися Терпигоревым последующими историями, может быть, о мещанах, купцах, крестьянах. Особенную притягательность книгам Терпигорева придает способность автора создавать картины жизни частных людей, семей, причем автор с глубоким смыслом чередует минутные зарисовки с картинками, имеющими долгую историю. Терпигорев мастерски вовлекает нас в путешествие по России, а притягивающий читателя и несколько загадочный образ повествователя способствует созданию целостности художественного мира.
Библиографический список
1. Быков П.В. С.Н. Терпигорев. Биографический очерк // Терпигорев С.Н. (С. Атава). Собр. соч. в 6 тт. Т. 1. - СПб.: издан. А.Ф. Маркса, Б.г. - 496 с.
2. Могилянский А.П. Терпигорев // История русской литературы. Т. 9. Ч. 2. - М.; Л.: Акад. наук, 1956.
3. Терпигорев С.Н. (С. Атава). Собр. соч. в 6 тт. -СПб.: издан. А.Ф. Маркса, Б.г.
4. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. в 90 тт. Т. 19. -М.: Худ. лит., 1935. - 528 с.
5.Хализев В.Е. Теория литературы. - М.: Высш. шк., 2002. - 437 с.
УДК 82.161.1
Баталова Тамара Павловна
кандидат филологических наук Московский государственный областной социально-гуманитарный институт
ИСТОРИОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ В ЭПИСТОЛЯРНОМ НАСЛЕДИИ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО 1866-1872 гг.
Автор предлагаемой статьи на основании исследования писем Ф.М. Достоевского 1866—1872 гг. пытается показать, как повлияла сложившаяся историческая обстановка на взгляды писателя.
Ключевые слова: Достоевский, письмо, западник, славянофил, Пётр I.
Период 1866-1872 гг. ограничен значительными событиями - покушением Д.В. Каракозова (4 апреля 1866 г.) и арестом С.Г. Нечаева, судом над ним (1872 г.). Эти события свидетельствовали об усилении в России позитивизма, «нигилизма», социализма. В общественном сознании той поры распространение этих теорий связывалось с западничеством. В свете изучения историософских взглядов Ф.М. Достоевского важно знать, изменились ли они в этой ситуации и как именно.
25 апреля 1866 г., обсуждая происходящие события, Достоевский, в частности, пишет М.Н. Каткову: «Откровенно говорю, что я был и, кажется, навсегда останусь по убеждениям настоящим славянофилом, кроме крошечных разногласий, а, следовательно, никогда не могу согласиться вполне с “Московскими ведомостями” в иных пунктах» [1,
т. 28., кн. 2, с. 154]. Как понимать эту характеристику: «настоящий славянофил, кроме крошечных разногласий»? Вероятно, здесь надо учитывать и тактический момент: возможность сотрудничества в «Русском вестнике» при несогласии «вполне с “Московскими ведомостями” в иных пунктах». Это предположение подтверждается и письмом Достоевского к А.П. Сусловой от 23 апреля (5 мая) 1867 г.: «Я с самого начала объявил Каткову, что я славянофил и с некоторыми мнениями его не согласен. Это улучшило и весьма облегчило наши отношения. Как частный же человек это наиблагороднейший человек на свете. Я совершенно не знал его прежде. Необъятное самолюбие его ужасно вредит ему. Но у кого же не необъятное самолюбие?» [1, т. 28, кн. 2, с. 183].
Рассматриваемая формулировка, безусловно, говорит и о своеобразии позиции писателя этого
© Баталова Т.П., 2013
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
109
периода. В чём оно заключалось? Заметим здесь, что публицистических выступлений писателя в это время (в основном - пребывания за границей) не было. Достоевский выражал свои мысли о происходящих событиях только в письмах. С интересующей нас точки зрения они ещё не рассматривались. Поэтому именно они и являются предметом нашего исследования. Но, анализируя их, необходимо иметь в виду, что в них встречаются слова, «попавшие под перо» в минуты острых, ещё не отлежавшихся, впечатлений, т.е. то, что при работе над статьёй обычно уходит. В то же время, эти документы интересны тем, что в них отражён взгляд на Россию со стороны, лишённый мелких частностей, сосредоточенный на главном. «Россия тоже отсюда выпуклее кажется нашему брату», - пишет он А.Н. Майкову 16 (28) августа 1867 г. [1, т. 28, кн. 2, с. 206]. Очевидно, осмысление происходящих событий привело к тому, что у Достоевского усиливаются монархические настроения. В его историософской системе - народ, власть, общество -на первый план выдвигаются взаимоотношения народа и самодержца. «Здесь я за границей окончательно стал для России - совершенным монархистом, - признаётся он. - У нас если сделал кто что-нибудь, то, конечно, один только он (да и не за это одно, а просто потому, что он царь, возлюбленный народом русским, и лично, потому что царь. У нас народ всякому царю нашему отдавал и отдаёт любовь свою и в него единственно окончательно верит)» [1, кн. 28, т. 2, с. 281].
Писатель делает вывод и о закономерности существующего государственного строя России: «<...> наша конституция есть взаимная любовь монарха к народу и народа к монарху. Да, любовное, а не завоевательное начало государства нашего (которое открыли, кажется, первые славянофилы) есть величайшая мысль, на которой много созиждет-ся [1, т. 28, кн. 2, с. 280].
Достоевский заключает, что эта особенность России формировалась всей историей страны. «<... > Мы в это время, - размышляет он, - великую нацию составляли, Азию навеки остановили, перенесли бесконечность страданий, СУМЕЛИ перенести, не потеряли русской мысли, которая мир обновит, а укрепили её, наконец, немцев перенесли, и всё-таки наш народ безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой, высочайшей христианкой мысли, которую и не понимает Европа <...>» [1, т. 28, кн. 2, с. 243]. Заметим, что здесь подчёркивается взаимосвязь тяжести испытаний и высоты русского христианства.
Писатель, как и прежде, православие противопоставляет позитивизму: «У нас непосредственная и благородная вера в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте» [1, т. 28, кн. 2, с. 230].
На этом основании Достоевский утверждает
онтологическую сущность «русского призвания»: «Окончательная сущность русского призвания» состоит в «разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого и которого начало заключается в нашем родном православии. По-моему, в этом вся сущность нашего будущего цивилизатор-ства и воскрешения хотя бы всей Европы и вся сущность нашего могучего будущего бытия» [1, т. 29, кн. 1, с. 30].
Писатель связывает свои пророчества о всемирной роли России с её мессианством: «Всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно спаяна с православием, Вы правы), - соглашается он с Майковым, - и это совершится в какое-нибудь столетие - вот моя страстная вера. Но чтоб это великое дело совершилось, надобно чтоб ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРАВО и первенство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесспорно» [1, т. 28, кн. 2, с. 260].
Таким образом, монархизм, православие и вера в «русское призвание» сближают Достоевского со славянофилами. Заметим, что эти убеждения были характерны для Достоевского и прежде; теперь они лишь получили свою завершённость. Но в его мировоззрении в это время сохраняются и черты западничества. Так, он, как и ранее, принимает послепетровский период. Положительно отзываясь о рассказах Майкова из русской истории, он настаивает: «<...> Я уверен, что рассказы из истории послепетровской, с здравой русской точки зрения, выйдут ещё занимательнее и, ГЛАВНОЕ, ПОЛЕЗНЕЕ <... > книга могла бы быть прочтена целиком и укрепить навеки ясные и здравые мысли в молодом уме школьника ли гимназиста» [1, т. 29, кн. 1, с. 7475].
Отметим, очевидно, важное уточнение: «с здравой русской точки зрения». По всей вероятности, оно подразумевает и необходимость преодоления тяжёлых последствий петровских преобразований. Не случайно Достоевский особенно пристально следит за совершающимися реформами, отмечает влияние этого великого перелома на положение народа: «Необыкновенный факт состоятельности и неожиданной зрелости русского народа при встрече всех наших реформ <...> чувствуется, что русский народ, благодаря своему благодетелю и его реформам, стал, наконец, мало-помалу в такое положение, что поневоле приучится к деловитости, к самонаблюдению, а в этом-то вся и штука. Ей-Богу, время теперь по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского. А что дороги? Поскорее бы на юг; поскорее как можно; в этом вся штука. К тому времени везде ПРАВЫЙ СУД, и тогда что за великое обновление! (Обо всём об этом здесь думается, мечтается, от всего этого сердце бьётся)» [1, т. 28, кн. 2, с. 206].
Значение этого времени осознаётся писателем
не только теоретически, но и как жизненное обстоятельство в условиях назревания европейской войны. Он беспокоится: «Приготовимся ли? Настроим ли дорог и крепостей? Заведём ли ещё хоть миллион штук оружия? Станем ли твёрдо на окраинах, и решатся ли у нас на реформу в подушном налоге и рекрутчине?» [1, т. 29, кн. 1, с. 146].
Следовательно, «здравая русская точка зрения» не совпадает ни с западничеством, ни со славянофильством. Это говорит об укреплении прежних позиций писателя в данном вопросе. Но, вместе с тем, отметим и дальнейшее развитие его убеждений. «Идея Петра», о которой Достоевский писал и в «Петербургской летописи», и в последующих статьях, и положение о мессианстве России получили взаимосвязь и обоснование благодаря мысли о великой роли Петра I в славянском мире. «Мне нравится Ваша мысль о всеславянском значении Петра. Я первый раз в жизни эту идею услыхал, и она совершенно верная», - [1, т. 28, кн. 2, с. 281], - соглашается Достоевский с Майковым.
Он даже сам задумывает былины, связывая историю православия с Петром I: «<...> взятие Константинополя я причёл ко всей русской истории <...>» Писатель отмечает, что в этом факте заключена «великая идея о всеправославном значении России, и полагается первый камень о будущем главенстве на Востоке, раскрывается круг русской будущности, полагается мысль не только великого государства, но и целого нового мира, которому суждено обновить христианство всеславянской православной идеей и внести в человечество новую мысль, когда загниёт Запад <... > в горячей мысли моей я думал даже, что не надо кончать былины на Петре, например, об котором непременно нужно особенное хорошее слово и хорошая поэма-былина с смелым и ОТКРОВЕННЫМ взглядом, НАШИМ ВЗГЛЯДОМ» [1, т. 29, кн. 1, с. 40-41]. Здесь вновь подчёркивается особенность исторического подхода Достоевского и Майкова - «с нашим взглядом».
Достоевский отмечает, как теоретическое славянофильство корректируется самой жизнью. Размышляя о новом журнале - «Заря» - с редакторством Н.Н. Страхова, он делится с Майковым своими сомнениями (20 октября / 7 ноября 1868): «Желательно бы очень, чтобы журнал был непременно РУССКОГО ДУХА, как мы с Вами это понимаем, хотя, положим, и не чисто славянофильский. (По-моему, друг мой, нам СЛИШКОМ гоняться за славянством, право, не надо, то есть слишком. Надо, чтоб они сами к нам пришли). После славянского съезда в Москве некоторые из славян же, возвратясь к себе, подшучивали свысока над русскими за то, что “руководствовать других взялись и как бы импонировать славянам, а у самих-то ещё что и какое малое самосознание” и т.д. и т.д. И поверьте, что многие из славян, в Праге напри-
мер, судят нас совершенно с западных точек зрения, с немецкой, с французской, и даже, может быть, удивляются, что у нас славянофилы, например, мало заботятся об общепринятых формах западной цивилизации. Так что нам, например, го-няться-то бы подождать за славянами. Изучать их -дело другое; помочь тоже можно; но брататься лезть не надо, но только лезть, потому что братьями их считать и как с братьями поступать с ними, несомненно, должно» [1, т. 28, кн. 2, с. 322-323].
Таким образом, с точки зрения Достоевского, хотя первенство России в славянском мире ещё «не окончательное», оно закономерно («всеславянское значение Петра I»), поэтому русским необходимо повысить чувство собственного достоинства (не надо «слишком гоняться за славянами», «лезть брататься»). Следовательно, разногласия Достоевского со славянофилами в 1866-1872 гг. - не такие уж «крошечные».
В рассматриваемый период Достоевский резко отрицательно относится к либеральному западничеству: именно с ним писатель связывал распространение в России позитивизма, «нигилизма» и социализма. Эти явления он называет болезнью, т.к. они вызывают преступления типа Каракозова и Нечаева. Всё это противоречит русскому духу, особому почитанию Святого Николая: «<...> Николай-Чудотворец, - утверждает он, - есть русский дух и русское единство». Достоевский подчёркивает: «<... > в случае - не то что русской беды, а просто больших русских хлопот, - самая нерусская часть России, то есть какой-нибудь либерал - петербургский чиновник или студент, и те русскими становятся, русскими себя начинают чувствовать, хотя и стыдятся признаться в том <...>». Это и порождает общественную болезнь: «<...> болезнь, обуявшая цивилизованных русских, была гораздо сильнее, чем мы сами воображали» [1, т. 29, кн. 1, с. 144-145].
«Одно извинение - в неизбежности этого явления» [1, т. 29, кн. 1, с. 214], - констатирует писатель.
Таким образом, по мнению Достоевского, эта «болезнь» есть следствие западничества, начиная с 1840-х годов.
Посылая роман «Бесы» наследнику А.А. Романову, он пишет 10 февраля 1873 г: «Это - почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моём нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления - прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. <... > А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Гранов-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
111
ские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моём. Далеко не успел, но работал совестливо» [1, т. 29, кн. 1, с. 260].
Писатель считает, что русские либералы недооценивают зло, приносимое «нигилизмом». Он замечает Каткову: «Мне случалось слышать мнение, что “Московские ведомости” слишком мало придают значения нигилизму; что, конечно, центр и начало зла не тут, а вне» [1, т. 28, кн. 2, с. 154].
Достоевский теперь саркастически относится к русскому «образованному обществу»: либеральная часть его, по его мнению, осталась на позициях 40-х гг., оторвалась от почвы, потеряла связь с Россией: «<...> русского либерала никак нельзя считать чем-нибудь иначе, как застарелым и ретроградным. Это - так называемое раньше “образованное общество”, сбор всего отрешившегося от России, непонимающего её и офранцузившегося -вот что либерал русский, а стало быть, ретроград» [1, т. 28, кн. 2, с. 261].
Писатель убеждён: «<...> кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую и Бога» [1, т. 29, кн. 1, с. 144-145].
Отсюда и связь либерализма с атеизмом, «нигилизмом» и - социализмом: «Все нигилисты суть социалисты» [1, т. 28, кн. 2, с. 154], - замечает Достоевский.
Вместе с тем, он признаёт и особенности русского социализма: «У наших же у русских бедненьких, беззащитных мальчиков и девочек, есть ещё свой, вечно пребывающий основной пункт, на котором ещё долго будет зиждеться социализм, а именно, энтузиазм к добру и чистота их сердца. Мошенников и пакостников между ними бездна» [1, т. 28, кн. 2, с. 154].
Однако русский социализм, по Достоевскому, восходит к западному, (позитивизму, учению Руссо), что подчёркивает его несостоятельность. «Во весь Х1Х век это движение или мечтает о рае на земле (начиная с фаланстеры), или, чуть до дела (48 год, 49 - теперь) - высказывает унизительное бессилие сказать хоть что-нибудь положительное. В сущности всё тот же Руссо и мечта пересоздать вновь мир разумом и опытом (позитивизм). Ведь уж, кажется, достаточно фактов, что их бессилие сказать новое слово - явление не случайное. Они рубят головы - почему? Единственно потому, что это всего легче. Сказать что-нибудь несравненно труднее. Желание чего-нибудь не есть достижение. Они желают счастия человека и остаются при определениях слова “счастие” Руссо, то есть на фантазии, не
оправданной даже опытом» [1, т. 29, кн. 1, с. 214].
Достоевский раскрывает бесперспективность и моральных принципов этих теоретиков: «Нравственное основание общества (взятое из позитивизма) не только не даёт результатов, но и не может само определить себя, путается в желаниях и идеалах. Неужели, наконец, мало теперь фактов для доказательства, что не так создаётся общество, не те пути ведут к счастью и не оттуда происходят они, как до сих пор думали» [1, т. 29, кн. 1, с. 214].
Взаимосвязь этого учения с потерей Веры («Христа потеряли!») приводит, по мысли Достоевского, к «падению Запада»: «Напишут много книг, а главное упустят: на Западе Христа потеряли (по вине католицизма), и оттого Запад падает, единственно оттого» [1, т. 29, кн. 1. с. 214].
Но Достоевский уверен в торжестве «здравой науки» в будущем, хотя и не в скором: «Здравая наука, разумеется, всё искоренит, Но когда ещё она будет? Сколько жертв поглотит социализм до того времени? И наконец: здравая наука, хоть и укрепится, не так скоро истребит плевела, потому что здравая наука - всё ещё только наука, а не непосредственный вид гражданской и общественной деятельности» [1, т. 28, кн. 2, с. 154].
Из предложенного исследования можно сделать некоторые выводы. В 1866-1872 гг. оригинальность историософской позиции Достоевского укрепилась. Он, как и прежде, принимает послепетровский период, но признаёт необходимость реформ, ликвидирующих последствия преобразований первого русского императора, тормозящих развитие страны (рекрутчину, «неправый суд», бюрократию и др.). Вместе с тем, углубилась, соединившись с мессианством России, «идея Петра» («общеславянское значение Петра»). Но отношение к славянам уточнилось: не надо «слишком» «гоняться за славянами», но относиться к ним «как к братьям, несомненно, должно».
Теперь Достоевский резко негативно относится к либеральному западничеству, считает выдающихся представителей этого движения 1840-х годов «отцами» современных русских «нигилистов» и социалистов. Как и ранее, писатель противопоставляет православную Россию католическому Западу, с которым связывает атеизм и социализм. Всё это способствовало усилению монархистских настроений Достоевского («стал окончательным монархистом»).
Библиографический список
1. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. -Л., 1972-1990.
