CC BY
55
УДК 82.161.1
Баталова Тамара Павловна
кандидат филологических наук Московский государственный областной социальный институт
slava [email protected]
ИСТОРИОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ В ПУБЛИЦИСТИКЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО 1860-1865 ГОДОВ
Автор статьи на основе анализа публицистики Достоевского характеризует взгляды писателя на реформу Петра I, на её прогрессивное значение и пагубное влияние некоторых её последствий на русскую жизнь.
Ключевые слова: Пётр I, статьи, реформа, социалист.
В рассматриваемый период (1860-1865 гг.) Ф.М. Достоевский впервые выступает с проблемными статьями, такими как «Объявление о подписке на журнал “Время” на 1861 год», «Ряд статей о русской литературе», «Два лагеря теоретиков (По поводу “Дня” и кое-чего другого)» и др. Их содержание обусловлено тесной связью с современностью и, прежде всего, - с изменением положения народа. В его историософской системе «народ, власть, общество» на первый план выдвигается народ. Понимая крестьянскую реформу и её результаты как «огромный переворот» в русской истории, Достоевский стремится провидеть его особенности и результаты: «Этот переворот есть слитие образованности и её представителей с началом народным и приобщение всего великого русского народа ко всем элементам нашей текущей жизни» [4, т. 18, с. 35]. Писатель подчёркивает мирный характер этого процесса: «Не вражда сословий, победителей и побеждённых, как везде в Европе, должна лечь в основание будущих начал нашей жизни» [4, т. 18, с. 35-36].
По мысли Достоевского, эти преобразования должны стать основанием русского прогресса, силы в который внесёт народ. «Именно в настоящее время, - пишет он, - мы нуждаемся в честном, прямом и, главное, верном слове о нашем народе... Народ теперь выступает на сцену, призванный к общественной жизни законоположениями 19 февраля <...> Вопрос о народе в настоящее время есть вопрос о жизни.. От того или другого решения его зависит, может быть, судьба будущего русского прогресса. Это потому так, что вопрос о русском народе видоизменяется следующим образом: есть ли у нас в настоящее время земство как элемент, отличный от служилых сословий, есть ли ещё теперь в нём какая-нибудь жизнь, может ли оно обновить небогатое жизненностью наше общество? Такой жизненный вопрос никогда не решится по теории» [4, т. 19, с. 5].
Для ответа на эти вопросы Достоевскому необходимо проанализировать сущность и последствия преобразований Петра I, так как они коренным образом изменили русскую жизнь.
При рассмотрении этого явления актуализировалась проблема соотношения объективного и субъективного факторов в истории. В этих вопросах
Достоевский, по всей вероятности, опирался на научные выводы 1840-х гг. Т.Н. Грановский полагал, что в жизни народа действует закон, исполнение которого неизбежно. Но срок его свершения неизвестен. Именно в вопросе о том, каким образом он будет осуществлён, «вступает во все права свои отдельная личность», которая и «определяет конкретность исторической жизни» [см.: 9, с. 130131]. В этом свете рассматривалась и роль Петра I. По мнению В.Г. Белинского, «необходимость нововведений в России чувствовалась предшественниками Петра; она указывалась настоящим положением государства; но произвести реформу мог только Пётр» [1, т. 8, с. 205].
Вместе с тем критик отмечает противоречивость «дела Петра»: «Итак, НАРОД <...> и ОБЩЕСТВО пошли у нас врозь» [1, т. 1, с. 66]. А.И. Герцен петровские преобразования расценивает как следствие трагичности русской истории: «Странное сочетание гениальности с натурой тигра. Страшен процесс, которым страна могла дойти до необходимости такого врача, до возможности его и до того, что она могла вынести такое царствование» [2, т. 2, с. 348]. Он указывает и на особенности реформы: «Пётр разрушил <...> единство с народом. Он вызвал полярность, противоположность одних элементов другим» [2, т. 2, с. 348]. Достоевский учитывает и результаты изучения славянофилами своеобразия русского национального характера, уклада крестьянской общины, народного быта, обычаев, творчества.
Обобщая выводы своих предшественников, Достоевский не только развёртывает и углубляет их, но и переносит точку зрения на интересы народа. С различных сторон он рассматривает предпосылки петровских реформ. Как писатель-психолог - обосновывает их национальными различиями русских и европейцев: «Все европейцы идут к одной и той же цели, к одному и тому же идеалу <... > Но все они разъединяются почвенными интересами, исключительны друг к другу до непримиримости, и всё более и более расходятся по разным путям, уклоняясь от общей дороги. По-видимому, каждый из них стремится отыскать общечеловеческий идеал у себя <...> и каждый отдельно у себя хочет совершить то, что могут совершить только все народы, все вместе» [4, т. 18, с. 54].
В этом отношении русский характер противопоставляется другим: «.В нём преимущественно выступает способность высокосинтетическая, способность всепримиримости, всечеловечности» [4, т. 18, с. 55]. Писатель подтверждает эту мысль тем, что русский человек «со всеми уживается и во всё вживается», что он «сочувствует всему человеческому», что «нередко открывает точку соединения и примирения в совершенно противоположных, сопернических идеях двух различных европейских народов». В то же время отмечается у русского человека и способность «самой здравой над собой критики».
В свете национальных интересов Достоевский рассматривает и деятельность Петра I. «Пётр почувствовал в себе каким-то инстинктом новую силу и угадал потребность расширения взгляда и поля действия для всех русских, - потребность, скрытую в них бессознательно и бессознательно вырывавшуюся наружу и которая была в их крови ещё с славянских времён» [4, т. 18, с. 55]. Достоевский осмысляет этот вопрос и с позиции историка: «Такое историческое явление, как Пётр, - замечает он, - выросло на русской почве, конечно, не чудом каким. Оно подновлено, несомненно, временем. В русском воздухе носились уже задатки реформа-ционной бури, и в Петре только сосредоточилось это пламеневшее общее желание - дать новое направление нашей жизни» [4, т. 20, с. 14].
Всесторонне проанализировав предпосылки петровских преобразований, Достоевский уточняет и конкретизирует теоретические положения об их противоречивости, уточняет их с национальной точки зрения. Волю Петра он оценивает как «вполне русскую», но результаты её - как столь же великие, как и противоречивые. «Велик был тот момент русской жизни, когда великая, вполне русская воля Петра решилась разорвать оковы, слишком сдавившие наше развитие, - пишет он. - В деле Петра (мы уже об этом теперь не спорим) было много истины. Сознательно ли он угадывал общечеловеческое назначение русского племени, или бессознательно шёл вперёд, по одному чувству, стремившему его, но дело в том, что он шёл верно. А между тем форма его деятельности, по чрезвычайной резкости своей, <...> была ошибочна. <...> Факт преобразования был верен, но формы его были не русские, не национальные, а нередко и прямо, основным образом противоречащие народному духу» [5, т. 19, с. 18]. Достоевский отмечает, что именно чуждость реформы народному духу и отвратило народ от неё: «Народ не мог видеть окончательной цели реформы <...> Но то, что было в реформе нерусского, фальшивого, ошибочного, то народ угадал разом, с первого взгляда, одним чутьём своим <...> от неё отшатнулся» [4, т. 19, с. 18-19].
Изучая последствия петровской реформы, Достоевский эту мысль развивает: «.У нас водвори-
лась только страшнейшая распущенность нравов, немецкая бюрократия - чиновничество. <...> Народ чувствовал только страшнейший гнёт. <...> Выражаясь точнее, одна ИДЕЯ Петра была народна. Но Пётр как факт был в высшей степени антинароден» [4, т. 20, с. 14-15]. Писатель показывает, что антинародность Петра проявилась в деспотизме его реформаторских приёмов и в предпочтении внешних сторон жизни духовным: «Во-первых, он изменил народному духу в деспотизме своих реформаторских приёмов, сделав дело преобразования не делом всего народа, а делом СВОЕГО только произвола. Деспотизм вовсе не в духе русского народа... Он слишком миролюбив и любит добиваться своих целей путём мира, постепенно. А у Петра пылали костры и воздвигались эшафоты для людей, не сочувствовавших его преобразованиям. То самое, что реформа главным образом обращена была на внешность, было уже изменой народному духу... Русский народ не любит гоняться за внешностию: он больше всего ценит дух, мысль, СУТЬ дела [4, т. 20, с. 15]. И далее Достоевский размышляет о влиянии этих обстоятельств на характер народа: «И чем сильнее было на него посягательство сверху, тем сильнее он сплачивался, сжимался. Борода и одежда сделалось чем-то вроде лозунга. Может быть, именно под влиянием подобных обстоятельств и сложилась в нашем мужике такая неподатливая, упорная, твёрдая натура» [4, т. 20, с. 15].
Но противоречивость петровских преобразований не заслоняет собой прогрессивности ИДЕИ Петра: «Но идея Петра совершилась и достигла в наше время окончательного развития. Кончилось тем, что мы приняли в себя общечеловеческое начало и даже сознали, что мы-то, может быть, и назначены судьбою для общечеловеческого мирового соединения». И в то же время, указывает писатель, «цивилизация привела нас обратно на родную почву. Она не сделала нас исключительно европейцами, не перелила нас в какую-нибудь готовую европейскую форму, не лишила народности» [4, т. 19, с. 18-19].
Результаты этих исследований, очевидно, ставили вопросы об исторических перспективах России. Обсуждая эти проблемы, Достоевский полемизирует с «двумя лагерями теоретиков». С одной стороны, славянофилы идеализируют допетровскую Русь, провозглашают «московскую теорию». «Но ведь она тоже кабинетное создание, - утверждает Достоевский, - плод мечты и пылкого воображения» [4, т. 20, с. 11-12].
С другой стороны, «чистые» западники-теоретики механистически поняли «общечеловечность». Достоевский возражает им. «Наш идеал, - говорит один лагерь теоретиков, - характеризуется общечеловеческими свойствами. Нам нужен человек, который был бы везде один и тот же - в Германии
ли то, в Англии или во Франции, который воплощал бы в себе тот общий тип человека, который выработался на Западе. Всё, что приобретено им общечеловеческого, смело давайте всякому другому народу, вносите общечеловеческие элементы во всякую среду, какова бы она ни была» [4, т. 20, с. 6].
Писатель улавливает диалектику «всечеловеч-ности»: «Нет, - утверждает он, - тогда только и будет человечество жить полною жизнию, когда всякий народ разовьётся на своих началах и принесёт от себя в общую сумму жизни какую-нибудь особенно развитую сторону. Может быть тогда только и можно будет мечтать нам о полном общечеловечном идеале. <...> желание нивелировать всякий народ по одному раз навсегда определённому идеалу в основе слишком деспотично. Оно отказывает народам во всяком праве САМОРАЗВИТИЯ, умственной АВТОНОМИИ» [4, т. 20, с. 7].
Достоевский отмечает, что теоретизирующие западники, оторвавшись от реальности, не понимают положения современного поколения. «И вот всё поколение оказалось несостоятельно, и это плоды трудов Петра! Что принесло, чем кончило наше поколение: социальные не свои теории и рабскою боязнию иметь свою мысль (“Современник”, “Р. слово”). И это ещё лучшее, потому что ж представляют нам другие-то представители высшего общества? Ломаный французский язык с акцентом и доживание доходов, а основная огромная масса живёт, перебиваясь копейками и ничего не видя, кроме своих интересов. Это даже и не буржуазия; это какие-то ВПОЛНЕ УЖ ЛИЧИНКИ. Своя связь была нарушена, новая не завелась под гнётом административных начал, а у БУРЖУАЗИИ по крайней мере до конца концов было что-то, что её связывало» [4, т. 20, с. 194]. (Заметим, что эти слова Достоевского являются пророческими. История России начала ХХ в. показала, что одной из причин совершения октябрьского переворота 1917 г. была в слабости буржуазии: она не сумела взять власть в свои руки и удержать её.)
Историческую перспективу для России Достоевский связывает с необходимостью соединения образованного общества с народом. Он основывается на том, что в результате отрыва высшего общества от народа оно потеряло резерв своих сил и, следовательно, -способность быстро идти вперёд. «Разрозненные с народом высшие классы, - пишет он, - не подновляются новыми силами - оттого чахнут, ничего не вырабатывают. Не имея твёрдой точки опоры, они не имеют впереди ясно поставленной и точно обозначенной цели. Оттого их существование принимает какой-то бесцельный характер. Не сливая своего дела с земским делом, они по необходимости должны были поставить впереди себя только узкие цели. Оттого все лучшие порывы вперёд нашего общества неизбежно отпечатлеваются каким-то характером безжизненности, чахлости» [4, т. 20, с. 19].
Достоевский подчёркивает и объективность процесса соединения высшего общества с народной почвой. Это тоже результат петровской реформы.
«В то же время высшее общество, прожив эпоху своего сближения с Европой, свою эпоху цивилизации, почувствовало само собой необходимость обращения к родной почве. Эта необходимость предчувствовалась уже задолго прежде и, при первой возможности выразиться, - выразилась» [4, т. 19, с. 8]. Писатель отмечает, что итог этого процесса как бы продиктован всемирной историей: «Таким образом, собственные наши интересы и интересы человечества требуют, чтоб мы возвратились самым делом на почву народности, соединились с нашим земством» [4, т. 20, с. 20].
Достоевский разрабатывает и пути такого соединения - этого великого переворота в русской жизни: «1) Распространить в народе грамотность <... > 2) Облегчить общественное положение нашего мужика уничтожением сословных перегородок <... > 3) Нам нужно отказаться от наших сословных предрассудков и эгоистических взглядов» [4, т. 20, с. 20].
Итак, Достоевский и его журнал становятся в первые ряды «образованного общества», чтобы общими силами предрешить необходимый прогрессивный путь развития России.
Таким образом, проанализировав прогрессивное значение реализации идеи Петра и антинародный характер методов его преобразований и их последствий, Достоевский приходит к выводу, что соединение высшего общества с народом, ставшим в результате отмены крепостного права активным субъектом русской истории, залог нового великого поворота во всемирном развитии.
Достоевский по-своему видит и всемирный исторический процесс, выделяет в нём три периода: первобытный, цивилизацию и христианство. В наброске статьи «Социализм и христианство» он пишет: «Когда человек живёт в массах (в первобытных патриархальных обществах <...>) - то человек живёт НЕПОСРЕДСТВЕННО. Затем наступает время переходное <...> т.е. цивилизация <...> Человек как личность всегда в этом состоянии своего общественно-генетического роста становился во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и ВСЕХ. Терял поэтому ВСЕГДА веру и в Бога. <... > Христианство - третья и последняя степень человека, но тут и кончается развитие, достигается идеал <...> [Дальнейшее] - есть БУДУЩАЯ ЖИЗНЬ» [4, т. 20, с. 191-193].
Достоевский считает, что продуктом западной цивилизации стали социалистические теории. Идеал для России должен вырастать из её национальной почвы. «Белоараповцы (“чистые” западники, социалисты. - Т.Б.) не замечают, - пишет он, - что социализм вовсе не обязательно общечеловечен, что идеал общечеловечия вовсе не тот (а христианс-
кий), что социализм только есть органический продукт западной жизни и всех противоречий её. <...> Форма социальных стремлений, форма рисующегося вдали для России идеала должны быть не те, а наши, собственные наши, органический наш продукт» [4, т. 20, с. 180]. На формирование идеала, как заключает писатель, решающее влияние оказывает религия: «Из католического христианства вырос только социализм; из нашего вырастет братство» [4, т. 20, с. 177]. Достоевский отмечает, что социализм «основан на неуважении к человечеству (стадность)» [4, т. 20, с. 177]. Об этом говорит бездуховность их идеала: «Они разом решили: всеобщее материальное богатство. <...> В Белой Ара-пии это поставлено идеалом» [4, т. 20, с. 198].
«Социалисты дальше брюха не идут» [4, т. 20, с. 193]. Но эта всеобщность единичек - «лучино-чек» - требует и социальной базы: «Для этого нужно было всем смириться и согласиться жить в обществе, весьма похожем на муравейник» [4, т. 20, с. 198]. Но логика требует дальнейшего развития бездушия: «Но так как они предчувствовали, что им возразят: что человек не согласится столько пожертвовать, - то они прямо ударились в нигилизм и стали отрицать человека, чувство, душу, религиозность, искусство, свободу - всё, - отрицать как мальчики, не давая никаких решений» [4, т. 20, с. 198].
Итак, Достоевский раскрывает корни нигилизма: они - следствие бездуховности.
Дискутируя с социалистами, Достоевский ставит вопрос о том, как можно изменить сознание человека: внешним фактором - экономическим -или внутренним - нравственным, то есть верой. Он размышляет: «Социалисты хотят переродить человека, освободить его, представить его без Бога и без семейства. Они заключают, что, изменив насильно экономический быт его, цели достигнут. Но человек изменится не от ВНЕШНИХ причин, А НЕ ИНАЧЕ КАК ОТ ПЕРЕМЕНЫ нравственной» [4, т. 20, с. 171]. Далее писатель обосновывает вывод природными человеческими потребностями: «Раньше не оставит Бога, как уверившись математически, а семейства прежде, чем мать не захочет быть матерью, а человек не захочет обратить любовь в клубничку. Можно ли достигнуть этого оружием?» [4, т. 20, с. 172].
Писатель упрекает теоретиков в голословности: «И как сметь сказать заранее, прежде опыта, что в этом спасение. И это рискуя всем человечеством. Западная дребедень» [4, т. 20, с. 172]. Из этого следует логический вывод: «народы сами собою дойдут до социализма, если только правда, что он представляет универсальное лекарство всему обществу» [4, т. 20, с. 171-172]. Упоминание «оружия» в этих записках не случайно. На эту мысль приводит стремление социалистов «переродить человека» ВНЕШНИМИ СИЛАМИ. История говорит
о неразрывной связи революций с кровопролитием: «революционная партия <...> (Впрочем, кровь у них дешева)» [4, т. 20, с. 175].
Таким образом, в 1860-1865 гг., в период подготовки и проведения Александровских реформ, Достоевский, исходя из нового положения народа, размышляет об исторических перспективах России. Отвергая теории славянофилов и «чистых» западников как «кабинетные творения», он видит залог русского прогресса в сближении высшего общества с народом. Оставшиеся в записных книжках и тетрадях его мысли о противостоянии социализма и христианства хотя и не оформились в статьи, но показывают те идейные настроения писателя, что укрепятся в будущем.
В то же время отметим, что в этот период по своим историософским взглядам Достоевский, как и прежде, был близок к Некрасову. Об этом свидетельствует тот факт, что для произведений поэта 1855-1866 гг. стали связующими (термин Г.В. Краснова [см.: 7]) мотивы сближения представителей высшего общества с народом. Это подтверждают и взаимоотношения между «Современником» и «Временем» [5, т. 1, с. 420; 3, с. 485].
Отметим, что для «Современника» и «Времени» не была решающей и полемика Достоевского с молодыми сотрудниками некрасовского журнала. Очевидно, со стороны Достоевского она не была направлена против программных принципов «Современника». Учтём и то, что критика, без свободы которой не может развиваться литература, была основным жанром публицистики. Кроме того, журнальная политика нередко требовала и договорённостей между редакторами. Так, Достоевский пишет к Некрасову 3 ноября 1862 г.: «Всего лучше обругайте нас в генварском №°-ре «Современника», а на февральский наш номер дайте нам Ваших стихов» [4, т. 28, ч. 2, с. 29].
Особый характер имела полемика между Достоевским и М.Е. Салтыковым-Щедриным, которую принято квалифицировать как «ожесточённая» [см.:
6, с. 230]. Но напомним, как её оценивал Достоевский. В «Записках журналиста» он признаётся: «Я ничего лично не имею против г-на Щедрина, он мне отнюдь не враг. Но я преследовал в нём литератора продажного (что я слыхал лично от г-на Щедрина). Кто же и мог ему выставить весь позор его положения» [4, т. 20, с. 199]. Этот «позор положения» заключался в том, что Салтыков, человек либеральных настроений, по приглашению Некрасова работал вместе с молодыми сотрудниками - сторонниками социалистических теорий. Салтыков, дискутируя с Достоевским, давал ему возможность углубить и уточнить свои взгляды, разъяснить их читателям и, прежде всего, «бело-араповцам». Некрасов как редактор эту полемику в определённой степени регулировал. Так, М.А. Антонович, её участник, вспоминает, как Не-
красов, передав ему очередную, видимо, слишком забористую статью Салтыкова против «Времени», сказал автору, что потерял её. Несомненно, все трое понимали друг друга. Щедрин с сожалением воскликнул, что у него нет второго экземпляра. Этим всё и закончилось [см.: 8, с. 15-16].
Таким образом, оба журнала объективно выполняли общую задачу гражданского воспитания читателей.
Библиографический список
1. Белинский В.Г. Собр. соч.: в 9 т. - М.: Худ. лит., 1976-1982.
2. ГерценА.И. Собр. соч.: в 30 т. - М., 1954-1965.
3. ГригорьевАА. Литературная критика. - М., 1967.
4. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. -Л.: Наука, 1972-1990.
5. Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 1. - М.; Л., 1980. - С. 375-533.
6. Достоевский Ф.М. Сочинения. Письма. Документы: словарь-справочник. - СПб., 2008.
7. Краснов Г.В. Сюжеты русской классической литературы. - Коломна, 2001.
8. Некрасов Н.А. в воспоминаниях современников. - М., 1971.
9. Приленский В.И. Грановский Тимофей Николаевич // Русская философия: энциклопедия. -М.: Алгоритм, 2007.
УДК 821.161
Болтовский Евгений Олегович
Институт международного права и экономики им. А.С. Гоибоедова
К КАЛЕНДАРНОЙ МИФОЛОГИИ БОРИСА ПОПЛАВСКОГО
Статья посвящена рассмотрению образной парадигмы, связанной с календарной мифологией в творчестве Бориса Поплавского. Автор анализирует стихотворения с календарной семантикой и определяет их мифологическую основу, доказывает, что трансформация календарной мифологии в творчестве Бориса Поплавского связана с его религиозными поисками.
Ключевые слова: авторский миф, космогония, архетип, бинарные оппозиции, мифологема, календарная мифология.
остаточно прочитать и половину любого
I I из немногочисленных поэтических сбор/ Д ников Бориса Поплавского, чтобы оценить, сколь большое значение автор придавал образам с календарной семантикой. Переходя из произведения в произведение, эти образы организуют метатекст, оказывающийся символическим отражением авторской онтологии. В качестве некоего ключа к символике Бориса Поплавского можно взять стихотворение «Волшебный Фонарь» из единственного прижизненно изданного сборника «Флаги». Приведем текст полностью:
Колечки дней пускает злой курильщик,
Свисает дым бессильно с потолка:
Он может быть кутила иль могильщик Или солдат заезжего полка.
Искусство безрассудное пленяет Мой ленный ум, и я давай курить,
Но вдруг он в воздухе густом линяет.
И ан на кресле трубка лишь горит.
Плывет, плывет табачная страна Под солнцем небольшого абажура.
Я счастлив без конца по временам,
По временам кряхтя себя пожурю.
Приятно строить дымовую твердь.
Бесславное завоеванье это.
Весна плывет, весна сползает в лето.
Жизнь пятится неосторожно в смерть [7, с.63].
Это стихотворение в некотором роде является программным, а вернее, иллюстрацией программы, подспудно изложенной в дневниках и эссе писателя. В нем емко выражена взаимосвязь художественного метода и мировоззрения автора, его творческой и жизненной позиций. Безрассудное искусство созидания островов из табачного дыма не ограничено соотнесением его с излюбленными По-плавским сюрреалистическими опытами «автоматического письма» или, тем более, досужими поэтическим фантазиями. Этими, выходящими на передний план, значениями поэт проводит параллель с другим, имплицитно выраженным, пониманием творчества. И в этом понимании он близок к экзистенциалистам, к идее «абсурдного творчества», описанной А. Камю. Последнее четверостишие приведенного стихотворения через миф выражает глубокую, нагую «правду», которая и объясняет смысл произведения. Эта «правда» пронизывает все зрелое творчество Бориса Поплавского. И одним из основных способов ее выражения является календарный миф.
Тут необходимо дать рабочие понятия. Определение «авторского мифа» основано на работах С. Телегина и Ю.В. Доманского. Как пишет С.М. Телегин, существует три типа связи литературы с мифом: «заимствование из мифологии сюжетов, мотивов и образов; создание писателем собственной системы мифов; реконструкция мифоло-
