CC BY
17
16 Там же. С. 115.
Б.К. МАТЮШКО
Национальный педагогический университет имени М.П. Драгоманова, г. Киев
ИСТОРИОСОФИЯ «ТРЁХ РАЗГОВОРОВ» B.C. СОЛОВЬЁВА: ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ
Когда речь заходит об историософии Владимира Соловьёва и особенно о её варианте в последнем произведении великого мыслителя, сам собой напрашивается образ свечи, которая за миг до угасания вспыхивает необычайно ярким светом. Это «напоследок» чаще всего навсегда остается не только как завещание, но и прежде всего как то Слово, которое автор хотел сохранить именно навсегда. Даже если оно не совсем досказано...
Вот уже второй век идет с того момента, как Владимир Сергеевич поставил. не точку, а как раз восклицательный знак в конце своего завещательного творения. Пускай некоторые скептики в который раз качают головой, мол, было у великого человека предчувствие конца света, ну и ничего особенного. Дело даже не в личных переживаниях, тем более даже не в постмодерне с его особенным миросозерцанием и столь оригинальным категориальным аппаратом. Кстати, «постмодерн» и «категориальный аппарат» еще надо очень и очень согласовывать. Слава Богу, уже 2008 год идет, в самом разгаре. Да и этого самого, как его, антихриста вроде не видать. Никак задержался.
Именно скептики в нашем случае могут оказать посильную помощь в исследовании вопроса, вынесенного в заглавие этого доклада. Они, как никто другой, могут дать понять, что «конец» - это далеко не то, что имеется в виду в значении исчезновения, ухода в небытие. Это всегда начало нового, но чего именно? Вот тут в самый раз вспомнить о смысле «филео», как любви к вечно недосягаемому. И, конечно же, посмотреть на «Три разговора», не говорю
«с высоты», но с дальности наших дней и при философском наследии уже минувшего XX века.
Говоря о самом тексте, мы не можем не заметить того, что он во многих отношениях уникальный. Во-первых, это образец одного из интереснейших стилей изложения. Диалогическая форма прямо возвращает каждого из нас к той минуте, когда мы впервые открываем первый том сочинений Платона. Персонажи - каждый по отдельности и все вместе представляют, кроме яркой компании интересных собеседников, ни много ни мало, светскую интеллектуальную среду России на рубеже столетий: проходящего и на наших глазах вступающего в свои права. Во-вторых, сам Автор говорит в предисловии, что он разделяет в некоторой мере все точки зрения, выраженные в этом увлекательном диалоге. Действительно, повествование, особенно об антихристе, «напоминает голливудские блокбастеры»1, один из популярнейших ныне киножанров. Что это, если не высказывание Владимиром Соловьёвым в предчувствии ухода в мир иной всех основных идейных влияний, испытанных им на творческом пути? Посмотрим же еще внимательнее, как переплелись здесь духовные искания, высокая классическая метафизика, экуменизм, христианская эсхатология, чистейший позитивизм, строгая критика славянофильства, античные и русские мотивы! И до чего же не просто бросается в глаза, но и в самую глубину сердца падает неподдельная ницшеанская неистовость и во многих выражениях героев «Разговоров», и в их подборе, и в самой теме последней книги Владимира Сергеевича! Когда он её издал, еще, как говорится, не высохла типографская краска на страницах «Идеи Сверхчеловека»...
Что можно сказать в-третьих? Мне кажется, что «Три разговора» - это один из немногих текстов, по которым можно изучать философию вообще, а не только взгляды отдельного мыслителя. Ведь по яркости изложения и обилию главных вопросов основных философских наук трудно найти настолько похожее произведение. И тут мы можем увидеть, что вся философия Соловьёва и в особенности исследуемое творение - многогранный сверкающий алмаз. Можно с уверенностью сказать, что весь Владимир Со-
ловьёв с точки зрения того, что он хочет поведать миру - в «Трёх разговорах». Пусть читатель простит мне очередную подборку риторических вопросов. Не является ли поистине дионисийский по духу поиск абсолютного добра на этих страницах ницшеанским перефразированием столь солидно-фундаментального «Оправдания добра» и в то же время подчеркнутой попыткой уйти от позитивистской и чисто
2о
психологическои трактовки основных вопросов этики ? Есть поиск смысла, и не это ли то самое «предвосхищение почти всего методологического инструментария немецкой феноменологии», о котором мы знаем от X. Дамма и A.B. Гулыги?3 А разве многочисленные реплики и описания бегств Князя от беседы на тему пришествия антихриста не предвосхищают в свою очередь того всесильного Абсурда, о котором писали не только французские экзистенциалисты и который столь убедительно заявил о себе в минувшем столетии? Сам-то Князь не является ли, действительно, более обычного близким к «князю мира сего»?4 Да и та тревога, которая перелилась Автором в строки его философского завещания, не далеко ли отстоит от идей Хайдеггера и Ясперса? И экуменизм Соловьёва волей-неволей ведет к вопросу о «философской вере».
Очевидно теперь, насколько значима сама соловьёв-ская методология исканий в сфере историософии. Что же касается идейного содержания и попытки его осмысления, то здесь, конечно же, другая очевидность.
Сейчас-то мы уже знаем, что неоднократные слова Политика, Дамы и самого Господина Z о поступательном движении человечества и высказанные здесь прогрессист-ские надежды и чаяния имеют ту же историю, что и просветительские. Да, чем были для XVIII века Лиссабонское землетрясение и Французская революция, тем стали для XX две мировые войны и куда более страшные природные катастрофы. Если же прибавим коренные антропогенные изменения нашего мира, феномен глобализации, то не удивительно, что эсхатологические предчувствия Владимира Соловьёва стали переживаться не одним десятком, если не сотней миллионов людей. Известно из повседневной нашей жизни и выпусков новостей, насколько идея конца света
руководит религиозной жизнью наших дней. И не без последствий, часто очень трагических.
Говоря об историософии Владимира Соловьёва, особенно в её версии по «Трём разговорам» и «Краткой повести об антихристе», я имею честь обратиться к идеям и открытиям многоуважаемых соработников по нашему Со-ловьёвскому семинару - признанных учёных Украины, России и других стран. Иначе не может быть, ведь с одной стороны, эта часть наследия великого русского мыслителя сама по себе представляет неослабевающий интерес, с другой же - в силу известных, уже указаных выше причин, актуальна, как никогда. Некоторые из них уже упомянуты выше, ведь они уже сейчас служат теоретико-методологическим основанием предпринимаемых всеми нами исследований.
Само понимание прогресса в «Трёх разговорах» прямо перекликается как с открытиями соотечественников, так и с идеями западных мыслителей XX века. Я. Красицкий уже отметил их созвучие с «концом истории» Ф. Фукуя-мы5, нельзя не заметить также и мотивов «Заката Европы» О. Шпенглера. В свою очередь отождествление прогресса со смертью находим уже в знаменитой «Записке от неученых к ученым» Н.Ф. Федорова, появившейся за несколько десятилетий до завещания Соловьёва6. Богатый материал для размышлений дают нам яркие диалоги о моральном усовершенствовании человечества и целесообразности войны, которые завершаются «Повестью об антихристе».
Владимир Соловьёв ставит вопрос, который не может оставаться риторическим: русская национальная идентичность, усиленная эсхатологическим контекстом. Понятия «русский», «европеец», «цивилизованный человек» и сегодня требуют если не окончательного, то четкого и достоверного согласования. Очевидность, с которою высказывается по этому поводу Политик7, далеко не бесспорна. Вопрос открытый, и его острота только усиливается геополитическими реалиями наших дней.
Говоря о пожелании великого русского философа решить национальные вопросы России начала XX века, высказанном в его последнем произведении, нельзя не за-
метить того, что это пожелание изложено здесь не в публицистической, как в 1880-е годы, а в художественной, мис-тическо-назидательной форме. Касательно автора «Повести об антихристе», имеем блестящие строки, касающиеся первого из особо защищаемых Соловьёвым народа, польского. Именно Политику суждено переспросить: «Пан Софий? Поляк?»8. Другой народ - евреи, проявляют себя намного более деятельно. Развязка истории с самим антихристом прямо предваряется рассказом об успешном поднятом ими воссстании, поводом к которому стало крушение ветхоза-
9
ветных мессианских надежд .
Если в энциклопедической статье «Личность» говорится о первоочередной роли личности в истории, то в «Трех разговорах» звучит некоторый провиденциальный детерминизм и фатализм: «драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней пере-
10 тт
менять не позволено» . Но этот детерминизм далеко не тождествен пессимизму, ведь развязка нам хорошо известна: явление Воскресшего Христа, победа верных Ему, приближенная природой в виде появления вулкана, против которого оказывается бессильною даже магия Аполлония11.
Личность антихриста показательна. Выступая на сцену в конце повествования, он во многом напоминает Князя: тот же возраст, интерес к этической проблематике. Вместе с тем именно здесь становится понятным то место «Трёх разговоров», в котором речь идет об опасности греха уныния12. По большому счету, император-антихрист, начавший как увлекающийся спиритизмом и не совсем удачливый писатель-моралист, достигает небывалого успеха, но с помощью не Бога, а. всем известно кого. Владимир Соловьёв как никогда утверждает здесь свое чисто христианское понимание добра: «и я беру назад свои прежние слова, что «антихриста на одних пословицах не объяснишь». Он весь объясняется одною, и причём чрезвычайно простоватою, пословицей (курсив в оригинале. - Б.М.): не все то золото, что блестит. Блеска ведь у этого поддельного добра - хоть отбавляй, ну а существенной силы - никакой»13.
Изображенный В. Соловьёвым антихрист, помимо религиозной и исторической роли, проявляет себя в ключе,
противоположном к Федоровскому проекту регуляции природы: её силы, даже оказавшись подвластными человеку, могут использоваться вовсе не во благо ему. Хотя в большинстве случаев пользуется услугами своего первого помощника, апокалиптического лжепророка, имеющего в произведении Владимира Сергеевича имя Аполлоний. Не означает ли это, что мы имеем в «Трёх разговорах» не такое уж смутное предвестие неминуемой для XX века экологической проблемы?
Подобным образом обстоит дело и в области духовности. Конечно, христианские, апокалиптические мотивы завещания Соловьёва столь очевидны, что распространяться об этом нет особой надобности. Исключение могут составить разве что лишь вопросы, касающиеся объединения церквей и вообще религиозной жизни последних времен. Как пишет О.Д. Волкогонова, «показательно, что по мысли мечтавшего долгое время об объединении церквей Соловьёва, забыть свои конфессиональные разногласия христиане смогут лишь перед лицом Страшного Суда, не по эту, а по ту сторону истории»14. Следует добавить, что единение состоялось после того, как представители древнейших и крупнейших ветвей христианства - православный старец Иоанн и папа Петр воскресли после убийства их только что разоблаченным антихристом15. Православный старец антихриста обличает, последний папа отлучает от Церкви, а протестантский профессор Паули отдает им последний долг, что вскоре превращается в триумф. Сегодня же мы наблюдаем диалектическое единство современного нравственного упадка и экуменических движений в христианском мире, а также попытки высших церковных деятелей остановить дехристиа-низацию современного Запада16. Слова во Втором разговоре о будущем объединении религий17 мы можем оценить на примере современного состояния диалога самых различных верований и появлении новых, для нас экзотических. Самое главное здесь, по словам Я. Красицкого, следующее.
Подводя итог раскрытию «вопроса вопросов», а именно выяснению смысла показательно христианских практических инициатив последнего богоборца, обращённых ко всем ветвям христианства, он говорит, что «антихриста не различить
посредством религии. Антихриста можно различить только посредством «Самого Христа»!» 18.
Особого внимания заслуживает футурология В. Соловьёва. Конечно, некоторые идеи представляют собой элементы тогдашней политики и геополитического сознания. Речь идет об определении мыслителем тех стран, которые разыграют «последнюю драму». Хотя, к примеру, С.Б. Ро-цинский заметил, что «то, что в последнее время происходит вокруг и внутри России, во многом находит философское объяснение в учении Вл. Соловьёва. На территории бывшего СССР отчетливо обнаруживаются следы действия соловьёв-ского «всеобщего закона всякого развития» 19. Буквально несколькими страницами ниже находим мысль об одном из опытов футурологии Соловьёва: «... он высказывает предположение о грозящем человечеству столкновении Европы с Азией, чем в известном смысле напоминает прогнозы С.Хантингтона»20. Поэтический и мистический, в духе стихотворений Соловьёва, образ нового богдыхана. Авторский термин «панмонголизм»... Он-то и выводит нас на ту часть предвидений Соловьёва, которая в наши дни мыслится не столь уж фантастической. «Соединённые штаты Европы» -сегодняшняя действительность21, так же как и постхристианский их характер. Осталось только дождаться избрания пожизненного президента нового надгосударственного образования. Известно, что наиболее динамично развивается и возрастает в ключевых странах Евросоюза именно ислам. Что касается Дальнего Востока - по сообщениям печати, 47 % жителей Европейского союза рассматривают Китай как первую военную угрозу22. Естественно, в ближайшее время военный конфликт не предвидится, но вызов более чем явный. Конечно же, не стоит и слишком сгущать краски, тем более что далеко не все события можно спрогнозировать со стопроцентной точностью. Можно с уверенностью сказать только то, что в этом ракурсе в очередной раз усиливается вопрос об идентичности России и восточноевропейских постсоветских стран. Выбор между Европой и Азией приобретает новое измерение, речь может идти не столько об идентификации с определенными системами ценностей и стандартов жизни, сколько о возможности исполнения своей
миссии и самом её исполнении. Снова перед нами знаменитый ряд вопросов: «Кто мы? Откуда мы? Куда идем?».
И «Три разговора» Владимира Соловьёва могут если не дать, то подсказать ответы на них.
1 Более чем точное сравнение, сделанное Д.К. Ахтырским, «Владимир Соловьёв и Даниил Андреев: пророчества об антихристе и современность» // Соловьёвские исследования. 2003. Вып. 6 С. 203
2 Достаточно присмотреться хотя бы к описанию Генералом сцен расправы над разбойниками во время русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг.: возмездие за их зверства совершено (курсив мой. - Б.М.) «из шести чистых, непорочных стальных орудий, самою добродетельною, благотворною картечью». См. Соловьёв B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории / B.C. Соловьёв // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 660.
3 Гулыга A.B. Философия любви // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 46.
4 Брагин A.B. B.C. Соловьёв о диалектике Добра и зла в свете эсхатологии и современность // Соловьёвские исследования. 2005. Вып. 10. С. 98.
5 См. богатую историко-философскими находками статью «Апокриф нашего времени: новое прочтение «Повести об антихристе» Владимира Соловьёва» // Соловьёвские исследования. 2003. Вып. 6. В частности, уважаемый польский исследователь упоминает, кроме Ф. Фукуямы, еще и М. Хайдеггера, и Ф. Ницше. Как видим, в исканиях интерпретаций философии В. Соловьёва открывается неподдельно перспективная область постклассических контекстов.
6 Буквально: «замена физического убийства духовным разве не прогресс?! Прогресс самого прогресса, можно сказать!» См.: Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982. С. 79. Мысли, подводящие к этому выводу, можем найти во многих местах первой части «Записки... ».
7 Соловьёв B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории / Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 697.
8 Там же. С. 735.
9 Там же. С. 760.
10 Там же. С. 761.
11 Там же. С. 761.
12 Ср. рассказ Господина Z о двух согрешивших отшельниках и их дальнейшей судьбе (С. 671 - 676) и то место рукописи старца Пансофия, где речь идет о душевном состоянии будущего императора-антихриста, особенно до и после моментов на грани жизни и смерти, переломных для него лично и всего мира в целом (С. 740 - 743).
13 Соловьёв B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 761.
14 Волкогонова О.Д Эволюция философско-исторических взглядов В.С.Соловьёва // Соловьёвские исследования. 2003. Вып. 6. С. 86.
15 Соловьёв B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 759.
16 Параллели между соловьёвским описанием состояния религиозной жизни последних времен и тем, что мы наблюдаем сейчас, проведены среди прочих Д.К. Ахтырским. См. Выпуск 6 «Соловьёвских исследований», а также буквально «еще теплую» заметку в одной из украинских газет: «на минувшей неделе, выступая перед римскими студентами, Папа Римский Бенедикт XVI сказал, что «европейская цивилизация изменила христианству» и что сегодня Европа и Америка должны вместе созидать «цивилизацию милости и милосердия». Папа Римский напомнил слушателям о том месте, которое занимало Священное Писание и христианская литургия в культуре и искусстве как европейских, так и американских народов. Однако современная так называемая западная «цивилизация» - в значительной мере предала свое духовное служение, пошла совсем иной дорогой». - Европейская цивилизация теряет свою миссию // День. № 41 (2723), 5 марта 2008, также www.Portal.wiara.pl.
17 Соловьёв B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 700.
18 Красицкий Ян. Указ. соч. С. 183. См. также приведенные здесь польским ученым слова К. Барта о возможности безбожничества религии и часть «Сам Христос!» цитированной нами статьи. Прибавим, что в среде современных православных христиан, особенно священнослужителей и мирян Русской Церкви, бытует мнение, согласно которому, грядущий антихрист проявит себя именно как объединитель всех религий, в том числе нехристианских, на основании их относительности, и одновременно всемирный политический лидер. См., например,: Кобзарь диакон Сергий. Почему я не могу оставаться баптистом и вообще протестантом. Житомир, 2002. С. 238 - 239.
19 Роцинский С.Б. Идеи Вл.С. Соловьёва в контексте логики культуры XXI века // Соловьёвские исследования. 2003. Вып. 6. С. 13.
20 Там же. С. 15. Мы разделяем оптимистические выводы автора касательно диалога культур как условия мирного сосуществования разных народов (С. 17).
21 На мысль о сверхсерьезном историческом вызове России наводит акцент, поставленный по этому поводу С.М. Усмановым, ««Восток Ксеркса» в историософии Владимира Соловьёва: в поисках интерпретации». Там же, с. 50 - 51.
22 Китайская угроза реальна? // День. 25 апреля 2008. № 77 (2759).
Т.Б. КУДРЯШОВА
Ивановский государственный университет
ВЛИЯНИЕ ИЗМЕНЕНИЙ В ЯЗЫКОВОЙ СРЕДЕ НА ВОСПРИЯТИЕ ИДЕЙ B.C. СОЛОВЬЁВА
304
Проблема понимания текста, в том числе в ее герменевтическом и диалогическом статусе, так или иначе ведет к общему вопросу «диалога культур», в контексте которого затем может реализовываться каждый отдельный «диалог сознаний». Говоря словами О. Шпенглера, адекватное понимание может иметь место там, где мы отдаем себе отчет в том, что любая идея, любой результат имеют «исторически относительный характер». Если мы уже находимся вне культуры, в которой была сформирована некая идея, то ее понимание иногда затрудняется до такой степени, что может стать недостижимым. Ведь мы в этом случае имеем дело с «по другому устроенным духом», с другим языком культуры. Так «русским философам, - пишет немецкий мыслитель, - например, Соловьёву, непонятен космический солипсизм, лежащий в основе кантовой «Критики разума» (каждая теория какой бы они ни была абстрактной, есть только выражение определенного мироощущения»1. Аналогично, многие идеи русских философов с трудом «приживаются» на Западе. Итак, понимание связано с «языком форм живого мира». Восприятие текста культуры вне этого живого отношения весьма проблематично.
Множество динамично сменяющихся событий последнего столетия, сам ход времени - привели к тому, что мы, соотечественники Соловьёва, в действительности давно находимся в иной культуре, существенно отличающейся от культуры второй половины XIX века. Многие глубинные отличия двух указанных периодов ярко проявляется в языке, как в «самой живой» форме культуры. Недаром философия языка стала едва ли не основным мотивом философии двадцатого века. Таким образом, мы, по сути, говорим на языке (и обыденном, и профессиональном), существенно отличающемся от того языка, которым пользовались B.C. Соловьёв и его окружение. Прежде чем проследить влияние этих изменений на восприятие идей русского мыслителя нашими современниками - кратко вспомним, что он сам писал о языке.
Философия языка, не входя в число главных тем творчества B.C. Соловьёва, тем не менее привлекала его
внимание не единожды2, например, в таких работах как «Смысл любви», «Критика отвлеченных начал», «Оправдание добра», «Кризис западной философии» и др. Преодолев свойственную тому времени психологическую традицию гумбольдтианства, Соловьёв во многих случаях трактует язык с позиции, переросшей впоследствии в западной философии и гумбольдтианстве - в антропологическую и феноменологическую. Отмечая естественный характер языка, русский мыслитель, тем не менее, считает, что к языку нельзя относиться пассивно и бессознательно, человек должен направлять языковой процесс. В то же время это влияние не может быть произвольным, а должно следовать тому, что заложено в языке, «зачато», дано в самой его природе3. Указывая на тесную связь, взаимообусловленность языка и мышления, Соловьёв в то же время подчеркивает лишь обобщающую и абстрагирующую функции языка, иногда почти отказывая последнему в возможности выражать «единичное бытие конкретного предмета»4. Способностью соединять совершенную индивидуальность с совершенной общностью, считает Соловьёв, обладает только художественный образ.
Вера в божественное начало языка, опора на этическую сторону слова, как проявления высшей природы человека, вряд ли позволили бы мыслителю представить, что произойдет с языком всего лишь через какие-то сто с небольшим лет. А происходит ныне злоупотребление языком, вернее, злоупотребление его способностью быть динамичным, гибким, следовать за изменением жизненного мира, человека и его приоритетов. Язык испытывается на прочность, на возможность оставаться самим собой, быть универсальной знаковой системой, способной выразить самый широкий спектр значений, нередко доступных человеку лишь потенциально. Смещается «рабочий» спектр значений языка в область сиюминутного, низкого, сугубо материального и потребительского, слабо рефлексируемого, стереотипного. Язык становится «однобоким», и с этой своей однобокостью теряет способность служить инструментом и условием понимания тех идей, которые формировались в диахронически иной языковой среде.
Следует отметить, что подобные изменения языка вряд ли являются следствием чьего-то злого умысла. Они тем и страшны, что происходят как будто «естественно» (а если следовать Шпенглеру, то и вовсе естественно), вслед за таким же «естественным» падением нравов, снижением уровня интересов и духовных притязаний. Мы не будем специально обращаться к вопросу, какими мерами можно противостоять подобного рода явлениям, но поневоле коснемся его в контексте общей темы доклада.
Если «судьба» языка действительно такова на данный момент времени, каковой мы ее описали выше, то какой в этом контексте может быть судьба идей, теорий, концепций великих мыслителей прошлого и B.C. Соловьёва в их числе?
По большому счету необходимое многообразие способов понимания идей прошлого в динамичной языковой среде сводится к двум моментам, которые в самом абстрактном виде выглядят следующим образом. Во-первых, нужно уметь мысленно перенестись в культуру прошлого, овладеть ее языком и в таком контексте воспринимать тексты иной культуры. Во-вторых, перевести тексты прошлой культуры, если это возможно, на новый язык, разместив их смыслы в универсуме актуальных языковых значений. Как видим, второй вариант не имеет смысла без предварительного осуществления первого. Таким образом, для восприятия идей B.C. Соловьёва в любом случае необходимо понимание, как минимум, культуры второй половины XIX века, что, судя по опыту философствования XX века, скорее всего может осуществиться через диалог культур. Но вслед за этим необходим следующий шаг: перенос этих, более или менее адекватно воспринятых идей, в новые условия, в контекст опыта иной культуры, где прежние идеи вполне могут подлежать переоценке. Их значение может существенно измениться как в одну, так и в другую сторону.
Возьмем для примера идею всеединства. Само возникновение этой идеи у Шеллинга, ее развитие в рамках российского философствования - происходит на фоне важных культурологических «поворотов», связанных, в первую очередь, с отказом от европоцентризма, с существен-
ным расширением спектра представлений о многообразии культур. Логическим завершением данного движения и вовсе стали шпенглеровские идеи о «закате Европы». То же самое начинает происходить и в философии. На место почти линейного периода ее развития приходит время, когда одномоментно возникает множество альтернативных направлений, от позитивизма до философии жизни. Каждое из направлений самоорганизуется, ветвится и дает жизнь все новым и новым своим исходам. Наука также стояла на пороге важнейшей своей «революции», связанной с заменой классической рациональности ее неклассическим вариантом с принципами неопределенности, индетерминиро-ванности, дополнительности и проч. В искусстве также появляются модернистские тенденции, ломающие прежние представления о системе художественных выразительных форм, о назначении творчества. Еще более существенные изменения происходят в религиозной сфере, когда очередная «религиозная трансформация» реализуется в виде се-куляризаци, которая хотя и имеет, по утверждению Т. Лук-мана, Т. Парсонса и др., социальные формы, приближающиеся к моделям, существующим в религии, однако, уже собственно религией не является. Для мыслителя с русской ментальностью идея всеединства в этих условиях просто не могла не актуализироваться, имея как имманентный, так и трансцендентный смысл. Тогда она еще была идеей «культуры», в качественном значении этого слова, противостоящего термину «цивилизация».
А в двадцатом веке она выродилась в свой «цивили-зационный плод» - идею глобализации, и во многом это связано с языковыми трансформациями. На поверхностном уровне между этими двумя идеями можно найти сходство. Существование же сходства на уровне внутренней формы (на уровне души, а не тела) - пока будем считать проблематичным. Внутренняя форма языка и культуры рассматривается нами в качестве энергийного основания, объединяющего все виды языковой активности, являющегося основой самосознания. Внешние проявления этой формы могут быть самыми разнообразными и даже в отдельных случаях имитируют то, что Внутренней форме не свойственно.
Так идея глобализации, каким-то образом все же связанная с идеей всеединства, может комфортно развиваться в условиях языкового, культурного пространства и универсума языковых значений XX - начала XXI вв., а вот идея всеединства в данном контексте даже профессиональным сообществом чаще всего воспринимается как утопизм. Думаем, что будущее обеих идей, завися от многих обстоятельств, все же может быть определено на основе состояния языка и, соответственно, культуры.
При менее благоприятном исходе, когда окончательно разорвется связь между пониманием глобализации и всеединства, попыткам внешнего объединения всегда будут противостоять противоречия разных культур, которые, скорее, будут разрывать только что наложенные объединительные «швы». Более благоприятный исход подразумевает, что в понимании глобализации существенно усилится ее внутренний момент, внутренняя форма. А именно, те смыслы, которые являются главными в идее всеединства, подразумевающей объединение на уровне внутренних форм, глубинных значений, при сохранении внешнего разнообразия. Это и будет вариант восприятия и служения прежней идеи всеединства - в новых культурный, языковых контекстах.
Аналогично могут быть рассмотрены другие идеи русского мыслителя, прорастающие на новой почве и могущие дать любые ростки, от слабых до очень сильных. Следует отметить, что русский язык с его лексической и особенно грамматической многовариантностью, многозначностью, гибкостью и нередкой необязательностью значений - способен к поддержанию многих идей русского мыслителя даже в такие неблагоприятные периоды своего развития, как нынешний. В русском языке до сих пор было достаточно выразительных средств, способных запечатлеть и выделить самые тонкие оттенки значений. Надеемся, что бурные трансформации актуального языка, изменив его, все же не уничтожат его уникальную способность в передаче как масштабных значений, так и смысловых оттенков, что Внутренняя форма русского языка, при всех ее бесконечных, но не безграничных возможностях - не позволит меркантильно-прагматическому духу как умонастроению
широко и надолго утвердиться в русскоязычной языковой среде. Русскому языку, в котором выражения - «закон определяет правило» и «правило определяет закон» - в обычном употреблении могут не различаться, гораздо более свойственны синтез, взаимодополняемость форм, то есть принципиальная множественность, но в единстве, что и составляет одну из сущностных черт философии всеединства. Однако, для сохранения этих сущностных свойств русского языка все-таки нужно, как об этом и писал B.C. Соловьёв, не просто пассивно следить за его развитием, а «направлять языковой процесс».
1 Шпенглер О. Закат Европы. Ростов-н/Д. 1998. С. 62
2 См., например: Кудряшова Т.Б. Владимир Соловьёв: размышления о языке // Соловьёвские исследования. Вып. 1. Иваново. 2001. С. 100-108
3 См.: Соловьёв B.C. Смысл любви // Соловьёв B.C. Соч. в 2 т. М. 1990. Т. 2. С. 514-515
4 См.: Соловьёв B.C. Критика отвлеченных начал // Соловьёв B.C. Соч. в 2 т. М. 1990. Т. 1. С. 604.
М.Б. БАЛЯБИНА
Ивановский государственный университет
ЛИЧНОСТЬ B.C. СОЛОВЬЁВА: ЗНАНИЕ И БЫТИЕ
О вещая душа моя! О сердце, полное тревоги, О, как ты бьёшься на пороге Как бы двойного бытия!..
Ф. И. Тютчев
«Два-три научных доклада и чай», - предупреждал коллег Владимир Иванович Вернадский, когда у него бывали круглые даты. Академическая традиция венчать юбилеи последними научными достижениями заслуживает возрождения. Эти точки на спирали времени - знаки пиршества духа, который «дышит, где хочет». Пространство эмпа-тии Соловьёвского семинара - одно из его пристанищ.
