CC BY
73
ИСТОРИОСОФИЯ И ГЕОПОЛИТИКА РОССИЙСКОГО КОНСЕРВАТИЗМА:
ОПЫТ АНАЛИЗА1
Н.В.Работяжев
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (проект №06-03-00310а).
Российский консерватизм все еще остается сравнительно мало изученным феноменом. Это связано прежде всего с тем, что консервативная система ценностей выходит за рамки той рационалистической традиции, которая утвердилась в политической науке и в русле которой работает большинство отечественных исследователей. Кроме того, на протяжении практически всего первого постсоветского десятилетия, когда в российском истеблишменте и интеллектуальных кругах доминировала неолиберальная парадигма, консерватизм рассматривался чуть ли не как синоним реакционности, не заслуживающий внимания политологов.
Однако, как заметил древнегреческий философ, все течет... В начале XXI в. в российском обществе наметился поворот к консервативным идеям и ценностям. Консерватизм понемногу становится модным политическим «брэндом». Все представленные в нынешней Государственной Думе политические партии в той или иной мере апеллируют к идеологии консерватизма. Да и в самом политологическом сообществе все большее признание получает точка зрения, согласно которой успешная модернизация в России возможна только в случае поддержания разумного баланса между вестернизацией и сохранением национальной самобытности. Подобный сдвиг в восприятии консерватизма придает его изучению особую актуальность.
Если сам по себе отечественный консерватизм изучен явно недостаточно, то в еще большей степени это относится к его геополитической составляющей. В предлагаемой статье мы попытаемся восполнить этот пробел. Геополитические концепции российских консерваторов будут рассмотрены во взаимосвязи с их историософскими построениями, а также — в той мере, в какой это необходимо для анализа геополитических установок, — с иными аспектами консервативного мировоззренческого комплекса.
Предтечами отечественного консерватизма можно считать ранних славянофилов — А.Хомякова, К.Аксакова, И.Киреевского (хотя в их мировоззрении, несомненно, присутствовал сильный либеральный компонент). Их идеи были подхвачены поздними славянофилами (почвенниками) — К.Леонтьевым, Ф.Достоевским, Н.Данилевским. После Октябрьской революции 1917 г. русская консервативная мысль могла развиваться только в эмиграции. Следует отметить, что эмигрантский
консерватизм практически сразу же распался на два основных течения — левое, стремившееся к синтезу традиции и революции (сменовеховцы, евразийцы, младороссы и др.), и правое, однозначно антибольшевистское (И.Ильин и др.). Определенное оживление почвенническо-консер-вативной мысли в СССР началось во второй половине 1960-х — 1970-е годы, когда репрессивность советского режима, трансформировавшегося из тоталитарного в авторитарный, существенно снизилась. Наконец, в годы перестройки и постперестройки возник целый ряд партий и организаций, апеллирующих как к левому, социальному (и даже едва ли не социалистическому), так и к правому, антикоммунистическому, консерватизму.
Хотя развитие российского консерватизма было далеко не линейным, а консервативная традиция (да и традиция вообще) в России оказалась надолго прервана революцией 1917 г., можно говорить об определенной преемственности консервативной мысли в нашей стране. Ключевые ценностные ориентиры российского консерватизма всегда оставались одними и теми же: семья, нация, православие, сильное централизованное государство. Для отечественных консерваторов, как правило, характерно органическое понимание общества (оно было присуще, кстати говоря, и основоположникам классической геополитики Ф.Ратцелю и Р.Челлену) и неприятие либерального индивидуализма. Их геополитические взгляды вытекали из представления о самобытном (то есть не-западном) историческом пути России, из противопоставления ее Европе (часто переходившего в более или менее выраженное антизападничество), веры в мессианское предназначение русского народа и (нередко) панславизма.
Рождение традиции: классики славянофильства
2 Киреевский 1911: 206.
Некоторые из перечисленных установок мы можем найти уже у ранних славянофилов. Так, И.Киреевский настаивал на принципиальном отличии старорусской цивилизации от западной: «Русское общество выросло самобытно и естественно, под влиянием одного внутреннего убеждения, Церковью и бытовым преданием воспитанного»2. Средневековое русское общество, доказывал он, основывалось на общинном землевладении и не знало характерных для средневековой Европы социальных и политических конфликтов. На Руси не было ни сословного презрения или сословной зависти, ни неограниченного права частной собственности, ни отвлеченного рационализма римского права. При этом превосходство старорусской цивилизации над европейской Киреевский объяснял не особенностями русского национального характера, но исключительно лежавшими в ее основе христианскими началами, сохранившими первоначальную чистоту и избежавшими тех искажений, которым подверглось христианство на Западе.
Из различий религиозных принципов выводил противоположность России и Западной Европы и другой ведущий представитель раннего славянофильства А.Хомяков. Подразделяя мировые религии на ку-
3 Бердяев 1997а: 138.
4Цит. по: Славянофильство 1992:
20.
' Там же: 24.
6Цит. по: Балуев 1999: 135.
7 Бердяев 1997а: 190.
шитские (религии необходимости) и иранские (религии свободно творящего духа), он считал западное христианство носителем кушитской традиции, а восточное — иранской. Католичество, по его мнению, унаследовало кушитский настрой Древнего Рима; в православной же России, хранящей предание о свободе духа, наиболее полно выразились принципы иранства. Борьба христианского Востока и христианского Запада «есть борьба иранской и кушитской стихии внутри христианского мира, борьба духовной свободы и вещественной необходимости, нравственного и магического»3. Историческая миссия России, в представлении Хомякова, состоит в том, чтобы открыть западноевропейскому миру тайну свободы («Скажи им таинство свободы!» — обращался он к России в одном из своих стихотворений).
Будущее мира, согласно Хомякову, принадлежит славянам, хранящим «для человечества если не зародыш, то возможность обновления»4. Самым же чистым выразителем славянства выступает русский народ, которому в наибольшей степени присущ характерный для славян дух братства, общения и любви. России как носительнице нравственно-религиозных начал, призванных обновить мир, суждено сыграть великую роль в судьбах человечества. Миссия русского народа заключается в том, чтобы осуществить христианский общественный идеал. Важно отметить, что национальный мессианизм Хомякова никак не был связан с идеей Москвы как третьего Рима, поскольку философ видел в Древнем Риме торжество чуждых русской цивилизации кушитских установок.
При всем том Хомяков отнюдь не относился к числу радикальных антизападников: он преклонялся перед Англией и называл Западную Европу «страной святых чудес». В отличие от Киреевского, Хомяков был панславистом и мечтал об объединении всех православных славянских народов во главе с Россией. Как заметил польский исследователь А.Валицкий, идеология Хомякова являлась «чем-то вроде промежуточного звена между классическим славянофильством 40—50-х годов и... великодержавным панславизмом Ивана Аксакова, Погодина и Дани-левского»5. Действительно, в дальнейшем панславистские идеи выдвигались и поздними славянофилами (И.Аксаков), и представителями «охранительного лагеря» (М.Погодин, М.Катков), и таким оригинальным консервативным мыслителем, как Н.Данилевский. Заслуживает упоминания и тот факт, что уже И.Аксаков указывал на инстинктивную ненависть Запада к славянскому миру, причины которой — «антагонизм двух противоположных духовных просветительных начал и зависть дряхлого мира к новому, которому принадлежит будущность»6. Мысль о почти онтологической враждебности Запада по отношению к России впоследствии развивалась целым рядом эпигонов славянофильства.
По словам Н.Бердяева, в 1860—1880-е годы «славянофильство постепенно окрашивается в цвет натурализма и позитивизма, а мессианизм вырождается в национализм»7. Связующим звеном между построениями ранних славянофилов и позднейшим национализмом стала ис-
8 Соловьев 1990: торико-философская концепция Н.Данилевского8. На взглядах этого 406. мыслителя, заложившего фундамент российской консервативной геополитики, следует остановиться подробнее.
Геополитика Н.Данилевского: «Борьба с Европою... неизбежна»
9 Данилевский 1995: 74.
' Там же: 430.
Историософские воззрения Н.Данилевского, изложенные в его главной книге «Россия и Европа» (1869 г.), во многом предвосхитили концепции локальных цивилизаций О.Шпенглера и А.Тойнби. Общечеловеческой цивилизации, утверждал Данилевский, нет и не может быть. Возможны только самобытные цивилизации («культурно-исторические типы»), каждая из которых неизбежно проходит стадии рождения, роста, цветения и увядания. Европейская, или германо-романская, цивилизация — лишь одна из многих, ей предшествовали (в хронологическом порядке) египетская, китайская, ассирийско-вавилоно-фи-никийская, индийская, иранская, еврейская, греческая, римская, аравийская, а также две американские цивилизации — мексиканская и перуанская, — погибшие насильственной смертью и не успевшие реализовать свой потенциал. Именно «народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества; каждый развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни... и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу»9.
Европа, согласно Данилевскому, клонится к упадку. На смену германо-романской цивилизации идет цивилизация славянская, настало время превращения славянства в самобытный культурно-исторический тип. По мнению автора «России и Европы», эта цивилизация будет отличаться от прочих тем, что в ней получат развитие все четыре вида культурной деятельности: религиозная, собственно культурная (научная, художественная, техническая), политическая и общественно-экономическая. В первоначальных культурах (египетской, китайской, вавилонской и др.) все эти виды деятельности находились в смешении. Еврейская цивилизация строилась исключительно на религиозной деятельности, греческая — на собственно культурной (преимущественно художественной), римская — на политической, то есть все они были одноосновными. Германо-романская (европейская) цивилизация, развивающая политическую и собственно культурную (научную и промышленную) формы культурной деятельности, является двухосновной. Славянский же культурно-исторический тип будет действительно полным, четырехосновным.
Примечательно, что одной из оригинальных черт славянского культурно-исторического типа Данилевский считал «в первый раз имеющее осуществиться удовлетворительное решение общественно-экономической задачи»10. Важнейшим аргументом, с помощью которого он обосновывал способность славянского мира раньше стран Запада разрешить социальный вопрос, было наличие в России общинного земле-
' Там же: 40—41.
владения и крестьянского надела, обеспечивавших «здравость общест-11 Там же: 417— венно-экономического строя»11.
418. Данилевский не только отрицал принадлежность России к Евро-
пе, но и постулировал существование между ними неизбывного антагонизма. «Враждебность Европы слишком очевидна, — писал он, — она лежит не в случайных комбинациях европейской политики... а в самых 12 Там же: 340. основных ее интересах»12. Эта прямо-таки онтологическая враждебность обусловлена тем, что Европа «видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды, как извлекает из Китая, Индии, Африки... материалом, который можно было бы формировать и обделывать по образу и подобию своему». Европа чувствует, что под рыхлым наружным слоем славянского мира лежит «крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолоть, не растворить, которое, следовательно, нельзя будет ассимилировать... которое имеет и силу, и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью. Гордой... своими заслугами Европе трудно — чтобы не сказать невозможно — перенести это»13.
По глубокому убеждению Данилевского, Россия не может быть членом сообщества европейских государств и должна служить противовесом Европе. В связи с этим перед ней открываются только две возможности: «или вместе с прочими славянами образовать особую, самостоятельную культурную единицу, или лишиться всякого культурно-исторического значения — быть ничем»14.
«Рано или поздно, хотим ли или не хотим, но борьба с Европою... неизбежна из-за Восточного вопроса, то есть из-за свободы и независимости славян, из-за обладания Царьградом...» — доказывал Данилев-15 Там же: 369. ский15. Завоевание Константинополя (Царьграда) — важнейшая предпосылка возникновения славянской цивилизации. Присоединение Константинополя было бы выгодно для России с нескольких точек зрения: оно облегчило бы защиту ее южных границ, позволило бы сократить военные силы и связанные с ними издержки, создало бы благоприятные возможности для развития флота. Наконец, «обладание Константинополем, центром православия, средоточием великих исторических воспоминаний, дало бы России громадное влияние на все страны Востока. Она вступила бы в свое историческое наследие и явилась бы восста-новительницею Восточной Римской империи, — подобно тому, как некогда монархия Франков восстановила империю Западную, — и таким же образом начала бы новую, Славянскую эру всемирной истории»16.
Согласно Данилевскому, Константинополь (Царьград) должен стать столицей не России, но Всеславянского союза. Помимо славянских народов, в этот союз войдут также греки, румыны и венгры, которых «связала с нами историческая судьба, втиснув их в славянское тело»17. Создавшие союз государства (Российская империя и Чехо-Мо-раво-Словакское, Сербо-Хорвато-Словенское, Болгарское, Румынское, Эллинское, Мадьярское королевства) будут объединены весьма тесной
' Там же: 337.
16 Там же: 324.
' Там же: 308.
' Там же: 27.
' Там же: 375.
' Там же: 255.
21 MacMaster 1967: 16.
федеративной связью при гегемонии России, а официальным языком союза станет русский.
Что касается средств, которые должны использоваться для создания такого союза, то здесь Данилевский был сторонником самой жесткой и последовательной Realpolitik, отрицая применимость христианской нравственности к международным отношениям. «„Око за око, зуб за зуб" — строгое правило, Бентамовский принцип утилитарности, то есть здраво понятой пользы, — вот закон внешней политики, закон отношений государства к государству, — подчеркивал он. — Тут нет места закону любви и самопожертвования. Не к месту примененный, этот высший нравственный закон принимает вид мистицизма и сентимен-тальности»18.
На европейские дела, утверждал Данилевский, следует смотреть только с одной точки зрения: как может повлиять то или иное лицо либо событие на продвижение русско-славянских целей, способствует ли оно их достижению или мешает. «Без ненависти и без любви (ибо в этом чуждом мире ничего не может и не должно возбуждать ни наших симпатий, ни наших антипатий), равнодушные и к красному, и к белому, к демагогии и к деспотизму, к легитимизму и к революции, к немцам, к французам, к англичанам, к итальянцам, к Наполеону, Бисмарку, Гладстону, Гарибальди, мы должны быть верным другом и союзником тому, кто хочет и может содействовать нашей единой и неизменной цели. Если ценою нашего союза и дружбы мы делаем шаг вперед к освобождению и объединению славянства, приближаемся к Царьграду, не совершенно ли нам все равно: купятся ли этою ценою Египет — Фран-циею или Англиею, Рейнская граница — французами или Вогезская — немцами, Бельгия — Наполеоном или Голландия — Бисмарком?»19
К сказанному остается добавить, что Данилевский не верил в возможность решения «восточного вопроса» посредством дипломатических переговоров. Важнейшие международные вопросы, полагал он, вообще не решаются таким путем: «...Если бури и грозы необходимы в физическом порядке природы, то не менее необходимы и прямые столкновения народов, которые вырывают судьбу их из сферы теневых, узко-рациональных взглядов политических личностей... и передают непосредственному руководству мироправительного исторического Промысла. Если бы великие вопросы, служившие причиною самых тяжелых, самых бурных исторических кризисов, решались путем переговоров... как были бы жалки исторические результаты этих благонамеренных усилий»20. Как подчеркивает американский исследователь Р.Макмас-тер, Данилевский «связывал достижение духовных целей с практическими, материальными и насильственными средствами. Сила (power) и насилие были для него одновременно и богами, и путями к Богу»21.
Данилевский не сомневался, что в грядущей войне с Европой Российской империи гарантирована поддержка со стороны славянских народов, в том числе и благодаря тому, что в России сохранился крестьянский надел, представляющий собой оптимальный для славян вариант
22 Данилевский 1995: 397.
23Соловьев 1990: 408.
хозяйственного устройства. Более того, он был убежден, что «знамя, на котором будет написано: Православие, Славянство и Крестьянский Надел, — то есть нравственный, политический и экономический идеал народов славянского культурного типа, — не может не сделаться символом победы... которое внесет в ряды наши и наших союзников уверенность торжества, и ужас и смятение — в ряды наших противников»22.
Данилевский, несомненно, был крупным консервативным мыслителем, сформулировавшим не только оригинальную историософскую концепцию, но и вытекающую из нее цельную геополитическую программу. Хотя его взгляды формировались под влиянием идей Хомякова, в ряде аспектов он разошелся с классическим славянофильством. Ранние славянофилы, в отличие от Данилевского, не отрицали ни реальности всемирной истории, ни всечеловеческой солидарности. По-иному видели они и роль России в судьбах человечества. Как отмечал в свое время В.Соловьев, прежние славянофилы «утверждали, что русский народ имеет всемирно-историческое призвание как истинный носитель всечеловеческого окончательного просвещения; Данилевский, напротив, отрицая всякую общечеловеческую задачу в истории, считает Россию и славянство лишь особым культурно-историческим типом, однако наиболее широким и полным»23.
«...Взятие Царьграда и заложение там основ новому культурно-государственному зданию» (К.Леонтьев)
24 См. Леонтьев 1991: 242—253
25 Леонтьев 1913: 124.
26 Леонтьев 1912: 419—420.
Учеником и последователем Данилевского считал себя К.Леонтьев, которого иногда называют «русским Ницше». В соответствии с его историософской концепцией, любое государство и любая культура проходят в своем развитии три стадии: первичной простоты (детство), цветущей сложности (зрелость) и вторичного смесительного упрощения (дряхлость, умирание и разложение организма)24. Расценивая либерально-эгалитарный прогресс в Европе Нового времени как симптом ее смесительного упрощения и разложения, Леонтьев видел историческое призвание России в том, чтобы противостоять разлагающейся Европе и преграждать путь уравнительному прогрессу. Однако она сможет выполнить эту миссию только в том случае, если укрепит свои консервативно-византийские начала — монашески-аскетическое православие, сильную государственность и крестьянскую общину — и культурно отделится от Запада. Иначе говоря, надо «подморозить Россию... чтобы не гнила»25.
Леонтьев верил, что Россия должна спасти гибнущую Европу и явить миру новый, высший тип цветущей культуры. «Россия — не просто государство; Россия, взятая во всецелости со всеми своими азиатскими владениями, это целый мир особой жизни, особый государственный мир, не нашедший еще себе своеобразного стиля культурной государственности», — писал он и призывал к развитию «своей собственной, оригинальной, славяно-азиатской цивилизации»26, радикально отличающейся от цивилизации европейской с ее торжествующим мещанством: «...Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских
' Цит. по: Бердяев 19976: 538.
рельсов и, выбрав совсем новый путь, — стать, наконец, во главе ум' Там же: 441. ственной и социальной жизни всечеловечества»27. Интересно отметить, что, подобно Данилевскому, Леонтьев был убежден в способности России раньше Западной Европы разрешить социальный вопрос: «Только одна могучая монархическая власть... может найти практический выход из неразрешимой, по-видимому, современной задачи примирения капитала и труда. Рабочий вопрос — вот тот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример»28.
Леонтьев, как и Данилевский, мечтал о завоевании Царьграда — однако не за тем, чтобы сделать его центром всеславянской федерации, а для того, чтобы в древней столице Византии заложить фундамент нового культурно-государственного здания, объединяющего православные народы на византийских основах. Царьград, считал он, должен стать «культурным центром целого греко-славянского союза или нового восточного мира» под водительством России29, в котором будет возрождена корпоративно-сословная организация и принудительная крестьянская община.
Взгляды Данилевского и Леонтьева оказали заметное влияние на геополитические построения целого ряда неославянофильских идейно-политических течений в России и русском зарубежье (от евразийцев до части идеологов КПРФ). К духовному наследию этих мыслителей апеллировали (и продолжают апеллировать) российские консерваторы как правого, так и левого толка. Начнем с рассмотрения феномена российского левого консерватизма.
29 Леонтьев 1912: 422.
Левый консерватизм: от «Смены вех» к национал-большевизму
30 Мийон-Дельсоль 1995: 138.
31 ЫасЫа8гег 1967: 128.
Вопреки распространенному мнению о несовместимости социализма и консерватизма, у них имеется немало точек соприкосновения. В XIX в. их сближало, в частности, отрицание либерально-буржуазной цивилизации, основанной на индивидуализме и власти денег. Не следует также забывать, что «изначально социализм основывался на двух различных, возможно, взаимодополняемых формах сознания: ностальгии и утопии»30. Будучи нацелен на модернизацию общества, он в то же время он обещал своим адептам решить социальные проблемы, порождаемые модернизацией, и восстановить утраченные (общинные) ценности. В этом плане даже можно провести параллель между К.Марксом и Н.Данилевским: как справедливо заметил Р.Макмастер, оба мыслителя «желали не возврата к прошлому, но... завершения традиционного через его всесторонний синтез с современным»31.
Определенное совпадение во взглядах наблюдалось и у российских консервативных романтиков и революционеров второй половины XIX в. И тех, и других отличало неприятие Запада с присущими ему ры-ночно-капиталистическими отношениями, буржуазно-мещанским духом, культом денег, индивидуализмом и либеральным правовым порядком. И те, и другие идеализировали русскую крестьянскую общину. Западное мещанство было отвратительно как социалисту Герцену, так и
32 Леонтьев 1993: 473.
33 Устрялов 1999: 183.
34 Там же: 184— 185.
_П1ЮАОГПП_
«реакционному романтику» Леонтьеву. К.Леонтьев даже мечтал о том, что «славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение» и «учредит социалистическую форму жизни на месте буржуазно-либеральной»32. Роднила славянофилов и революционеров и вера в мессианскую роль русского народа, хотя историческое призвание России они видели по-разному: если для славянофилов оно заключалось в утверждении в мире религиозно-нравственного идеала Святой Руси, то революционеры (А.Герцен, М.Бакунин и др.) были убеждены во всемирном значении грядущей русской революции.
В этих условиях едва ли приходится удивляться тому, что некоторые российские правые с определенным пониманием отнеслись к Октябрьской революции 1917 г.: им импонировали антибуржуазность и антипарламентаризм большевиков, их ненависть к «буржуазной» Европе. Отсюда же — и появление «примиренческих» настроений или даже симпатий к большевизму в среде русской националистической эмиграции. В 1920-е годы в русском зарубежье возник ряд политических группировок, сочетавших национализм с частичным принятием Октябрьской революции (группа «Накануне», сменовеховцы, евразийцы и др.). Эта позиция была четко артикулирована авторами знаменитого сборника «Смена вех», вышедшего в Праге в 1921 г. Сквозь материалы сборника красной нитью проходила та мысль, что в сложившейся ситуации не существует иной национально-русской власти, кроме большевистской, что только она способна воссоздать русское государство и вернуть России былую мощь. Интернационализм же большевиков авторы сборника трактовали как камуфляж.
Наиболее отчетливо эти идеи были выражены в статье Н.Устряло-ва «РаШоИса». Устрялов настаивал на национальном характере Октябрьской революции, указывая на ее связь со славянофильством, с герценовским революционным романтизмом и другими течениями русской мысли. Заслугу большевиков перед Россией он видел в том, что «лишь большевизм, при всех пороках своего тяжкого и мрачного быта, смог стать действительным русским правительством, лишь он один, по слову К.Леонтьева, „подморозил" загнивавшие воды революционного разлива»33.
Россия должна остаться великой державой, великим государством, доказывал Устрялов, и «так как власть революции — и теперь только она одна — способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет... Советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром — во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологии практический путь — един... Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула Советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни»34.
35 Устрялов 2003: 457.
36 Там же: 247— 248.
37 Там же: 226, 345.
Там же: 44.
Мировоззрение объявившего себя «национал-большевиком» Н.Устрялова формировалось под сильным влиянием славянофилов, К.Леонтьева, Ж. де Местра и Ф.Ницше. Устрялов во многом продолжал славянофильскую интеллектуальную традицию, хотя и был государственником и не принимал свободолюбивые, едва ли не анархические воззрения ранних славянофилов.
Подобно другим адептам славянофильской мысли, Устрялов верил, что русскому народу «предстоит сказать всемирно-историческое „слово"»35, и разделял представление Леонтьева о том, что Россия даст миру новую культуру, которая придет на смену западной. Будучи сторонником самобытного развития страны, он считал, что ей не следует копировать западные политические формы и что при наличии сильной, крепкой, авторитарной и даже идеократической власти, органически вырастающей из глубин народной жизни, она сама может стать образцом для Запада. «Революция выводит Россию на мировую авансцену, — писал он в 1922 г. — На вечереющем фоне западной культуры „русский сфинкс" выделяется теперь едва ли не лучом всемирной надежды. Так неужели же он проявит себя лишь символическими памятниками Маркса с их сакраментальной бородой? Неужели же он окажется не более чем эпигоном западных эпигонов?.. Или у России нет своего лица, в которое ныне напряженно всматриваются лучшие люди Европы?»36
Переход к нэпу Устрялов воспринял как свидетельство того, что в России сама жизнь берет верх над экстремистскими и утопическими тенденциями большевизма, что большевизм уже вступил на «путь термидора» и будет становиться все более и более национальным. Аналогичным образом трактовал он и сдвиги в советской внешней политике, расценивая вытеснение наркоматом иностранных дел Коминтерна и отказ от революционных методов в пользу методов «национальных и мирных» как важный шаг к превращению большевистской дипломатии в инструмент защиты национальных интересов России37. Что касается внешнеполитического курса И.Сталина, то его Устрялов прямо называл национал-большевистским38.
Многие из идей, составлявших основу устряловского национал-большевизма, — неприятие «формальной» демократии и либерализма, этатизм, национализм, вера в мессианское призвание России в мире, представление о ее особом историческом пути и национальном характере революции 1917 г., позитивное отношение к Сталину как к «государственнику» — разделялись и другими неославянофильскими группировками. Эти установки можно обнаружить и в работах некоторых националистически настроенных русских эмигрантов, и в концепциях отечественных национал-большевиков 1970-х годов, и даже в построениях теоретиков КПРФ.
Более того, идеи национал-большевизма постепенно проникли в официальную советскую идеологию. Провозглашение Сталиным возможности «построения социализма в одной стране» и исключительной роли Советского Союза в борьбе против мирового капитализма знаме-
новало собой слияние коммунизма с имперским национализмом и национальным (советским) мессианизмом. В результате в 1930-е годы коммунизм фактически трансформировался в национал-большевизм, став псевдоморфозой — и вместе с тем радикальным извращением — русской национальной идеи и русского мессианизма. Впоследствии имперскому национализму, составлявшему со сталинских времен интегральную часть советской идеологии, суждено было превратиться в один из важнейших источников отечественного левого консерватизма.
Евразийцы: миссия Евразии
39 См. Ашенкампф, Погорельская 2005: 43.
40 Показательно, что первым манифестом евразийцев был сборник «Исход к Востоку», вышедший в Софии в 1921 г.
В 1920— 1930-е годы ряд эмигрантских группировок, состоявших преимущественно из эпигонов славянофильства, эволюционировал в направлении национал-большевизма или «пореволюционности», в той или иной степени приняв Октябрьскую революцию 1917 г. и большевистский режим. Помимо сменовеховцев, эту эволюцию проделали мла-дороссы, «утвержденцы» и, конечно, евразийцы, вскоре превратившиеся одну из наиболее влиятельных «пореволюционных» группировок.
Евразийская идеология формировалась под сильным влиянием Н.Данилевского и его концепции «культурно-исторических типов». Основу евразийского учения составляло представление о России как об особом культурно-географическом мире, Евразии, со своей собственной судьбой, отличной от судеб стран к западу (Европа) и востоку (Азия) от нее. Согласно евразийцам, Россия не может идти по европейскому пути — у нее есть собственный путь и собственное предназначение. Считая, что Россия-Евразия есть то звено, которое связывает воедино Европу и Азию39, евразийцы вместе с тем видели в Европе смертельного врага Евразии и полагали, что ее борьба против большевиков диктуется не идеологическими, а геополитическими императивами.
Отношение евразийцев к Октябрьской революции было двойственным. С одной стороны, они расценивали революцию как катастрофу, с другой — признавали ее благотворность, ведь она прервала гибельный процесс европеизации страны и положила начало «повороту» России к Востоку40. В заслугу большевикам ставилось также «собирание» земель после хаотического распада империи в 1917—1918 гг.
Евразийская идеология содержала немало элементов, роднивших ее с национал-большевистской и сменовеховской, хотя и отличалась от них большей ориентацией на православие как религиозно-нравственную основу русской культуры. Евразийцы верили в мессианскую роль России: по их мнению, русский народ призван спасти мир от романо-германского доминирования и пагубных западных влияний. Евразийцы разделяли характерное для восходящей к славянофильству интеллектуальной традиции убеждение, что западный мир находится в состоянии упадка и на смену ему идет мир российский. «Мы чтим прошлое и настоящее западноевропейской культуры, — говорилось в предисловии к сборнику «Исход к Востоку», — но не ее мы видим в будущем... С трепетной радостью... мы чувствуем, вместе с Герценом, что ныне „исто-
41 Политическая история 1999: 239.
рия толкается именно в наши ворота". Толкается ... для того, чтобы в великом подвиге труда и свершении Россия также раскрыла миру некую общечеловеческую правду, как раскрывали ее величайшие народы прошлого и настоящего»41.
Важно отметить, что, в отличие от славянофилов, евразийцы утверждали миссию не столько славянского мира, сколько евразийского, обращая «свой национализм... как к субъекту не только к „славянам", но к целому кругу народов „евразийского" мира, между которыми на-42Там же: 241. род российский занимает срединное положение»42. Как подчеркивал видный теоретик евразийства князь Н.Трубецкой, «национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая особым национализмом». Именно на эту нацию делали ставку Трубецкой и его единомышленники, называя ее «евразийской, ее территорию — Еврази-
43 Мир России 1995: 196.
ей, ее национализм — евразийством»4
Национал- Разумеется, в среде националистически настроенной русской
консерватизм: эмиграции существовали не только «пореволюционные» течения. Раз-И.Ильин вивалась и собственно правоконсервативная мысль, одним из ведущих представителей которой был философ-гегельянец И.Ильин. Если адепты национал-большевизма, сменовеховцы, евразийцы и другие левые националисты стремились к синтезу традиции и революции, то Ильин рассматривал революцию 1917 г. как полный разрыв с российской традицией, категорически протестуя против отождествления СССР («Со-ветии») с национальной Россией: после 1917 г., считал он, «Россия исчезла и от ее лица заговорил насилующий и терзающий ее коммунисти-4 Ильин 1992:125. ческий мировой центр»44. В отличие от левых националистов, Ильин не видел в революции и большевизме никакой, даже частичной социальной правды, однозначно негативно оценивал и внутреннюю, и внешнюю политику СССР и жестко критиковал сталинский экспансионизм.
В то же время Ильин, как и другие консерваторы, отстаивал органическое понимание общества и государства и цивилизационную самобытность России. Россия, утверждал он, есть географическое, духовное, языковое, культурное и государственное единство, «оплот европейски-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия», и ее расчленение под лозунгом национального самоопределения (возможность такого развития событий после падения коммунистического режима философ предсказывал еще в конце 1940-х — начале 1950-х годов) было бы «невиданной еще в истории политической авантюрой, гибельные по-45Там же: 255. следствия которой человечество понесло бы на долгие времена»45. По мнению Ильина, Запад всегда был и остается враждебным к России. Западные народы не понимают и не терпят русского своеобразия. «Они испытывают единое русское государство, как плотину для их торгового,
языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский „веник" на прутики, переломать эти прутики поодиночке и разжечь ими меркнущий огонь своей цивилизации.
46 Там же: 256. Им надо расчленить Россию, чтобы... погубить ее»46. В трудах Ильина постоянно муссируется мысль о происках «мировой закулисы», стремящейся разрушить Россию. Примечательно, что та же мысль постоянно присутствует и в работах Г.Зюганова — правда, в отличие от Ильина, лидер КПРФ не приписывает проискам мировой закулисы Октябрьскую революцию 1917 г.
Консерваторы в современной России
47 См. Urban, Solovei 1997: 62.
В 1960—1970-е годы в СССР наблюдалось определенное возрождение национализма. Помимо ряда подпольных националистических групп, которые подвергались преследованиям со стороны властей, существовал и полуофициальный национал-коммунизм («русская партия» в КПСС), представлявший собой — с ретроспективной точки зрения — промежуточное звено между официальным советским патриотизмом и современной идеологией КПРФ.
Национал-коммунисты (или коммунисты-«неославянофилы») пытались соединить русскую идею с коммунизмом, ценности держав-ности и патриотизма — с марксизмом-ленинизмом. Октябрьская революция 1917 г. рассматривалась ими как великая национальная революция, Сталин — как национальный русский вождь, а СССР — как преемник и продолжение исторической России. В брежневскую эпоху национал-коммунизм имел сторонников не только среди интеллектуалов, но и в партийно-государственной номенклатуре РСФСР.
Сторонники «русской партии» в КПСС и составили впоследствии руководящее ядро КП РСФСР, а затем и КПРФ. В идеологии «державно-патриотического» крыла КПРФ (Г.Зюганов, Ю.Белов), доминирующего в руководстве партии, сочетаются реминисценции официальной советской идеологии, национал-коммунизм, народнический (общинный) социализм и наследие русских консервативных философов. Этот своеобразный синтез и дает основания говорить о левом консерватизме КПРФ. По удачному замечанию В.Вуйячича, лидер КПРФ по своим взглядам находится «между советскими левыми и русскими правыми»47.
Русская консервативная мысль Х1Х—ХХ вв. оказала значительное влияние на политическую философию и геополитические воззрения Г.Зюганова. В своих работах лидер российских коммунистов возводит родословную нынешней КПРФ не только к Марксу и Ленину, но и к русским консервативным философам — Н.Данилевскому, К.Леонтьеву, И.Ильину, евразийцам.
Мировоззрение Зюганова содержит целый ряд идеологем, характерных как для славянофильства, так и для евразийства. Прежде всего, лидер КПРФ настаивает на том, что Россия — это самобытная цивилизация: «Мы видим в России особый мир, целый „социальный Космос" со своими специфическими историческими, геополитическими, миро-
' Зюганов 1995а: 70—71.
49 Зюганов 1998: 19.
воззренческими, национальными и экономическими чертами»48. Русскому миру противостоит мир западный — высокомерный и нетерпимый к мировоззренческим ценностям иных народов и пытающийся навязать им свои. Апеллируя к Данилевскому и Леонтьеву (а также к Шпенглеру), лидер КПРФ предсказывает грядущий «закат Европы», кризис и упадок североатлантической цивилизации. Более того, он говорит и о мессианском призвании России воплощать в земную реальность идеалы Веры и Любви, Милосердия и людского Братства49. Интересно отметить, что Зюганов разделяет органическую концепцию общества, которой придерживаются, как правило, консервативные мыслители. Так, эпиграфом к своей книге «География победы. Основы российской геополитики» (1997 г.) он поставил слова И.Ильина: «Рос-50 Зюганов 1997: 5. сия есть организм природы и духа — и горе тому, кто ее расчленяет!..»50 Важную роль в мировоззрении Зюганова играют и евразийские идеологемы. Считая Россию, как и бывший Советский Союз, евразийской державой, он отстаивает необходимость восстановления обновленного СССР как великого евразийского государства. Подобно евразийцам, Зюганов убежден, что географическое положение диктует России «вариант развития, в основу которого должно быть положено стремление... вернуть себе традиционную многовековую роль своеобразного „геополитического балансира" — гаранта мирового геополитического равновесия сил и справедливого учета взаимных интересов»51. Привлекательность евразийства для идеологов КПРФ заключается, в частности, в том, что евразийский национализм — национализм евразийской «многонародной нации» — перекликается с официальным «советским патриотизмом», в который, как верно заметил философ Г.Федотов, вошло «имперское, российское, но не русское сознание»52.
Наряду с левым консерватизмом, в современной России есть и правый, «белый» консерватизм (В.Аксючиц, Н.Нарочницкая, К.Мяло и др.). Представители этого направления тоже апеллируют к наследию русских консервативных философов XIX в., но, в отличие от левых, весьма критически относятся к коммунизму и евразийству.
Правые консерваторы тяготеют к органическому пониманию общества и нации, постулируют сущностную несовместимость российской и западной цивилизаций (делая особый акцент на противостоянии православной России католическо-протестантскому Западу) и самобытность российской исторической судьбы («мы обречены не догонять и перегонять Запад, а идти своим путем»53). Подчеркивается ими и глубинное неприятие Западом России «как равновеликой... геополитической силы и исторической личности с всегда собственным поиском универсального смысла мироздания — препятствия на пути сокрушения многообразного мира, превращаемого сегодняшним мессианским проектом либеральной глобализации в культурную и экономическую провинцию англо-американского мира»54. Именно такое неприятие, с их точки зрения (ее разделяет, кстати говоря, и Г.Зюганов), и было главной причиной холодной войны: «...про то, что к уничтожению
51 Зюганов 1995б:.
72.
52 Федотов 1992: 99.
53 Аксючиц 2000.
54 Нарочницкая 2003: 214.
Мяло 2003: 59.
56 Аксючиц 1995: 15,16.
57 Нарочницкая 2003: 217.
58 Программа 1999: 12.
59 Аксючиц 1995: 171.
60 Аксючиц 2002.
Библиография
предназначена не коммунистическая Россия, а именно Россия, про то на Западе знали с самых первых дней этой войны»55.
Вместе с тем «белые» консерваторы видят в большевиках не духовных наследников исторической России или восстановителей российского государства, но враждебную силу, разрушившую «основы великой русской цивилизации: Православие, монархию, государственность... Все, что составляло своеобразие и уникальность России, последовательно уничтожалось коммунистами»56. Россия, полагает Н.Нарочниц-кая, нужна была большевикам лишь «в качестве „вязанки хвороста" для пожара мировой революции и для социального и идеологического экс-периментирования»57. Если руководство КПРФ считает, что «в своей сущности „русская идея" есть идея глубоко социалистическая»58, то, по мнению «белых» патриотов, «невиданною кровью уже доказана полная противоположность интернациональной коммунистической идеологии и русской идеи»59. Развал СССР в 1991 г., доказывают они, был обусловлен не столько происками «мировой закулисы», сколько национально-территориальным делением страны, проведенным большевиками в 20-е годы.
В то время как левые консерваторы склоняются к национализму евразийскому, правые по большей части — националисты русские. К евразийству, принижающему, на их взгляд, государствообразующую роль русского народа в России и грозящему подорвать русскую идентичность, «белые» консерваторы относятся весьма негативно. Понятие «Евразия», утверждает В.Аксючиц, правомерно употреблять лишь для обозначения геополитического пространства, «которое не может быть субъектом исторического действия. Таковым на евразийских пространствах является русский народ»60. Неудивительно поэтому, что геополитические устремления правых консерваторов направлены прежде всего на воссоединение России со славянскими и православными Украиной и Беларусью.
* * *
Подведем некоторые итоги. Мы видим, что в России существовала и существует самобытная традиция консервативной мысли, в рамках которой сложились оригинальные историософские и геополитические концепции. Изучение этой традиции важно для нас не только потому, что оно позволяет восстановить «времен связующую нить». Осмысление (даже критическое) трудов консервативных философов помогает нам искать ответы на важнейшие вопросы человеческого бытия — кто мы? откуда пришли? куда идем? в чем состоит смысл истории и назначение человека? И в этом, думается, их непреходящая ценность.
Аксючиц В.В. 1995. Идеократия в России. — М. Аксючиц В.В. 2000. Апология русского характера // Независимая газета. 27.06.
Аксючиц В.В. 2002. Идеологический бульон из миражей и мифов // Независимая газета. 05.06.
Ашенкампф Н.Н., Погорельская С.В. 2005. Современная геополитика. — М.
Балуев Б.П. 1999. Споры о судьбах России: Н.Я.Данилевский и его книга «Россия и Европа». — М.
Бердяев Н.А. 1997а. Алексей Степанович Хомяков // Бердяев Н.А. Собр. соч. Т. 5. — Париж.
Бердяев Н.А. 1997б. Константин Леонтьев // Бердяев Н.А. Собр. соч. Т. 5. — Париж.
Данилевский Н.Я. 1995. Россия и Европа. — СПб.
Зюганов Г.А. 1995а. За горизонтом. — М.
Зюганов Г.А. 1995б. Россия и современный мир. — М.
Зюганов Г.А. 1997. География победы. Основы российской геополитики. — М.
Зюганов Г.А. 1998. Манифест Народно-патриотического союза России. — М.
Ильин И.А. 1992. Наши задачи. Т. 1. — М.
Киреевский И.В. 1911. Полн. собр. соч. Т. 1. — М.
Леонтьев К.Н. 1912. Собр. соч. Т. 5. — М.
Леонтьев К.Н. 1913. Собр. соч. Т. 7. — СПб.
Леонтьев К.Н. 1991. Византизм и славянство // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. — СПб.
Леонтьев К.Н. 1993. Избранные письма. — СПб.
Мийон-Дельсоль Ш. 1995. Политические идеи XXвека. — М.
Мир России — Евразия. Антология. 1995. — М.
Мяло К.Г. 2003. Между Западом и Востоком. Опыт геополитического и историософского анализа. — М.
Нарочницкая Н.А. 2003. Россия и русские в мировой истории. — М.
Политическая история русской эмиграции. 1920—1940 гг.: Документы и материалы. 1999. — М.
Программа КПРФ. 1999. — М.
Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. 1992. Вып. 2. — М.
Соловьев В.С. 1990. Данилевский // Соловьев В.С. Соч. в 2-х томах. Т. 1. — М.
Устрялов Н.В. 1999. Patriotica // Политическая история русской эмиграции. 1920—1940 гг.: Документы и материалы. — М.
Устрялов Н.В. 2003. Национал-большевизм. — М.
Федотов Г.П. 1992. Судьба и грехи России. Т. 2. — СПб.
MacMaster R. 1967. Danilevsky, a Russian Totalitarian Philosopher. — Cambridge (Mass.).
Urban J.B., Solovei V.D. 1997. Russia's Communists at the Crossroads. — Boulder, Oxford.
