CC BY
46
СОЦИОЛОГИЯ
Л.Г. Скульмовская — доктор социологических наук, профессор НГГУ
ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В ПОСТСОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ: СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ АНАЛИЗ
АННОТАЦИЯ. Социокультурный анализ отдельных регионов, составляющих целостность геополитического пространства страны, становится особенно значимым в свете идеи национального возрождения, сохранения и накопления культурного потенциала России. В связи с этим возрастает актуальность научного поиска и разработки этнорегионального направления в социологии культуры, рассматривающего базовые культурные ценности в своеобразии их бытования в различных этнонациональных субкультурах.
Social culture analysis of separate regions which compose the whole of geopolitical space of country, becomes very important at the light of idea of national resurrection, keeping and accumulation for culture possibilities of Russia. That is why actuality of science research grows and working out ethnoregions direction in sociology of culture, which examine base culture value at individuality of its being at different subcultures.
История российской территории Евразии представлена сложным конгломератом культур, что обусловлено глубинными культурно-историческими традициями. Россия всегда была территорией взаимодействующих народов, в ее культурном пространстве оставили след византийская, татаро-монгольская, европейская, американская волны влияний. Вторжение иных культур всегда сопровождается комплексом перемен — иногда кратковременных, но чаще всего длительных. В силу целостности культуры любые заимствования в одной сфере влекут за собой изменения в других элементах культуры, в образе жизни и культурном облике человека. Культура, сформировавшаяся и развивающаяся в пределах пространственного универсума, именуемого российским постсоветским пространством, многолика и вместе с тем универсальна. Разнородные культурные элементы усваивались, ассимилировались с местными особенностями, по-своему перерабатывались и осмыслялись, локализуясь в региональные типы культур. Разнообразие географических и климатических условий, многоукладность экономических отношений, различия в психологии населения и бытовом укладе, полиэтнич-ность, поликонфессиональность и природные факторы придают региональным культурам мозаичную пестроту, а феномену русской культуры в целом — неповторимое своеобразие и уникальность. В конечном итоге история русской культуры есть системная целостность этно-региональных культур в широком социокультурном аспекте.
Историк Г.В.Вернадский сформулировал важный для своих последующих исследований закон соотношения исторического времени и пространства в России. По существу, речь шла об открытии культурно-исторического хронотопа, определяющего национальную специфику: при постоянстве места социальное явление изменяется во времени, а при постоянстве времени оно изменяет пределы пространства, и соотношение этих изменений эквивалентно. Применительно к обществам, подобно России занимающим определенные территории, действие этого закона составляет, по мнению Вернадского, всю философию истории данной страны. Здесь Вернадский предвосхищает одну из центральных смысловых категорий евразийства, предложенную П.Н. Савицким, — «месторазвитие».
Одним из главных направлений в осмыслении духовного своеобразия России является евразийская концепция, возникшая в начале 20-х гг. и объяснившая самобытность отечественной культуры на протяжении всего ХХ в. Она рассматривает Россию как рубеж между Европой и Азией, Западом и Востоком, как своего рода духовный мост, создавший саму русскую культуру. Пространство российской Евразии — это прежде всего пространство геополитическое и духовное, в котором встретились два разных социально-культурных потока мировой истории. Особенность географического положения России обернулась для русской
духовности постоянным поиском единения восточного и западного мировидения и мироот-ношения. Духовному единению россиян способствует в некоторой степени и православие.
Считается, что способ российского существования — «поверхностный», поскольку русская «поверхность» в основном формировалась усилиями двух культур: культуры человека, осваивающего природу, и культуры природы, смягчавшей все нарушения, вносимые человеком. Например, для И. А.Ильина Россия — это единственный живой организм: географический, стратегический, религиозный, языковой, культурный, правовой и государственный, хозяйственный и антропологический [3. С. 432]. Исходя из этого тезиса можно сказать, что равнинное существование России подразумевает специфическое совмещение различных топологических параметров: особенностей земли, структуры рек, растительности и климата. Архетип русской ментальности включает в себя представления о бескрайности территории, широте и бесконечности ее пространства, красоте русского пейзажа. Пространственный архетип образует устойчивую картину мира, поддерживает чувство патриотизма, национальной гордости.
Существует ли единое пространство России, и можно ли рассматривать все стадии ее исторического и географического развития как единый непрерывный процесс? Для ответа на данный вопрос необходимо обратиться к понятию хронотопа. В российской ментальности часто выделяют три хронотопа, или три типа пространственно-временных структур, существующих относительно независимо, а порой конфликтующих друг с другом.
Первый хронотоп — мифологическое восприятие пространства и времени, которое идет от традиций земледельческой культуры и сохраняется, несмотря на все социальные вызовы (описан А. Афанасьевым, И.Снегиревым, В.Проппом и др.). Земля всегда выступает как основа воспроизводства социальной жизни, поэтому сохраняется привязанность к ней людей, ориентированных на ценности крестьянской культуры. Для мифологической концепции мира характерно циклическое восприятие движения, в пространственном отношении — это концентрические круги, которые вкладываются друг в друга, причем каждый более широкий охватывает предыдущий и, вместе с тем, дублирует инварианты структуры ядра. Жизнь в таком хронотопе в целом осуществляется по принципу дополнительности, или компенсации: воображение восполняет недостатки реальных элементов среды, и, наоборот, магические действия с вещами компенсируют какие-то нереализованные духовные потенции.
Второй хронотоп можно назвать «разбегающейся Вселенной», или номадическим движением в пространстве—времени. Некоторые неизжитые и приобретенные элементы кочево -го социального уклада наложили отпечаток на ход российской истории, хотя значительное количество исторических источников, результаты археологических раскопок доказывают, что большинство русского населения вело оседлый образ жизни. Этому способствовало крепостное право, режим паспортизации, которые жестко привязывали человека к месту. Однако были определенные социальные группы: казаки, переселенцы, беглые, каторжники, подневольные военные люди, которые создавали своеобразную традицию «перекати-поле», но базовым типом организации жизни все же оставалась оседлость. В послеоктябрьский период в России были уничтожены основы прежней цивилизации, истреблены поколения носителей культурных традиций, при этом страна превратилась в «военный лагерь». Сгоняемые в новые большие города массы людей объединялись государством и идеей. Таким образом была создана новая, иная цивилизация, которую нельзя назвать ни оседлой, ни кочевой.
Третий хронотоп можно условно назвать пространством машинной рациональности, для которого характерна наукообразная картина мира и акцент на ценностях Просвещения. Место, занимаемое индивидом в пространстве, лишается черт уникальности и описывается чисто количественными признаками. Исторически данный хронотоп сформировался в России в основном благодаря реформам Петра I. Уже в начале ХХ в. Россия выдвинула целую плеяду блестящих математиков, экономистов, ученых-гуманистов, ставших известными всему миру.
Пространство и время в России не были никогда сугубо умозрительными понятиями. Выделенные три хронотопа, конечно, не охватывают всех различий, особенно если учесть периодические синтезы новых типов миросозерцания. Данные хронотопы являются не чем иным, как мифологемами. Существуют и другие точки зрения на данный вопрос, например,
выделение трех типов российского пространства — традиционного, сталинского и постпере-строечного, — где исходным является традиционное социальное пространство. Хронотопы могут быть отчасти совмещены с данными тремя типами: можно провести аналогии между традиционным и мифологическим, между сталинским и номадическим, между линейным и постперестроечным, то есть здесь имеются некие параллели, связи и взаимопереходы. При этом ключевым является определение социальных пространств через типы движения [5].
Использовав в известной степени опубликованные в журнале «Социологические исследования» материалы круглого стола, посвященного проблемам российского социального пространства, мы посчитали целесообразным остановиться подробнее на анализе советского социального пространства, оказавшего значительное влияние на формирование российской культуры, и с этой целью используем позицию В.Л.Каганского. Понятие «советское пространство», которое употребляет Каганский, не получило широкого распространения, но в качестве исходной позиции оно может помочь глубже понять современную ситуацию. Безусловно, при анализе необходимо учитывать и историю, ведь некоторые, весьма существенные черты, сохранились и сейчас [4].
В.Л. Каганский пишет: «В образе советского пространства властно взаимно пригнаны чрезвычайная централизованность любого фрагмента, жесткая оконтуренность ячеек, сочетание хаоса и унылого такта, непредсказуемости и стандартизированности. Полноценные места отсутствуют, жизнь разорвана между фрагментами пространства, лишенными целостного смысла» [4. С. 36].
Имея внешние признаки омассовленности, индустриализированности и урбанизиро-ванности, советское пространство не может быть соизмеримо с пространствами современного мира и своим прежним состоянием, при этом оно очень специфично, почти уникально. Все в нем статусно дифференцировано: места и позиции, занимаемые любыми индивидами и общностями, расстояния, направления, отношения, связи. Главная структура советского пространства — административно-региональная, где административно-территориальное деление (АТД) представляет собой систему полифункциональных институциональных районов. Административное деление может быть представлено как привилегированное расчленение (районирование) пространства, но оно не следует за фактическим экономическим районированием, хотя порождает всю пространственно-территориальную организацию социума. Доктрина районирования формируется преимущественно как конструктивная, регионы создаются для решения определенных задач. Контроль пространства и организация деятельности в рамках АТД превращают регионы в особые государственные институты, которые функционируют в соответствии с программами, связанными с региональной географической конкретикой.
Административные регионы с этническим статусом, каким, например, является Ханты-Мансийский автономный округ, представляют собой особого рода программные районы, где осуществляемая программа состоит в управлении этническими процессами, в установлении статусов этничности, национальных языков и т.п. Этнос имеет механизмы этнической реализации только в пределах «своей» административной единицы.
Каждый регион в качестве главного элемента имеет административный центр — как правило, крупнейший населенный пункт, который доминирует на всей территории. В нем обычно размещены существенные и существующие в регионе в одном экземпляре объекты, а вокруг сосредоточены основные массивы промышленности и сельского хозяйства. Географическое единство региона можно представить как репрезентатор вышестоящего уровня в регионе, и наоборот, часто он равен или выше по статусу центрируемого региона. Центры «сшивают» разные слои пространства, выступая его конфигураторами. Можно сказать, что регион — это тотальный район, а его население — особого рода квазиколлектив, «притянутый» связями к центру и «зажатый» границами региона. При этом пространственная идентификация населения основана на регионах, отождествляемых нередко со своими центрами. Таким образом, тотальные районы — регионы объединялись в единственную систему частей, из которых и состояло советское пространство.
Вместе с тем в логике пространственно-административного деления В.Л.Каганский выделяет регионы более низкого ранга — субрегионы, входящие в вышестоящие как целые. Реально каждый регион включает два типа компонентов:
1) субрегионы;
2) функциональные компоненты, присущие и принадлежащие региону как целому (транспортная сеть, силовые структуры), где каждому из уровней региональной иерархии отвечают собственные территории с огромными различиями в способе жизни.
В настоящее время все существенно изменилось, поскольку произошла смена хронотопа. Разрушились социокультурные и административные системы России, изменились традиции, верования, идеологии, жизненные стили и формы. Они приходят с Запада и Востока, из разных временных слоев, собственного исторического опыта. Этот процесс Л.Г.Ионин называет переходом от моностилистической к полистилистической культуре. Закономерности такого перехода имеют универсальный характер и свойственны для любого типа общества. Главное — выявить механизмы движения этого перехода и предвидеть возможные результаты и последствия для социума.
Безусловно, у культуры советской цивилизации были свои достижения, но для ее культурного пространства характерны унифицирующие традиции. Тоталитаризм и авторитарность, идеологическая насыщенность и политическая цензура, насильственное стирание из памяти многих исторических событий и лидеров, одностороннее понимание культурного наследия, стремление к социальной и духовной однородности социума — все эти черты позволяют представить советское культурное пространство как монолит, обладающий устойчивостью, одномерностью, сопротивляемостью к внешним воздействиям. Раскол монолитной культуры в постсоветский период привел к усилению центробежных тенденций, возникновению множества субкультур, смене однородной структуры на мозаичную. Возникли этнические, конфессиональные, профессиональные, фракционно-политические, армейские, коммерческие, торгово-мафиозные, преступные субкультуры. Распад моностилистической культуры привел к разрушению традиционных систем личностных идентификаций. Постепенно начали складываться дифференцированные жизненные и культурные стили.
Разумеется, множественность субкультур не является показателем хаоса и кризиса в обществе, о котором говорят некоторые исследователи культуры. Они характеризуют период реформ и модернизацию социальной системы. Трансляция субкультур может менять облик новых регионов, и сложится ли на них новый тип культурного пространства, пока очень трудно представить.
Для обозначения процессов, протекающих в начале 90-х гг. ХХ в. в России, часто употребляется понятие трансформации. Этим термином так же, как и термином «модернизация», подчеркивается неидеологизированный характер происходящих изменений, хотя на самом деле оба понятия несут заряд идеологизированности. Для одних трансформация — это позитивный процесс, который необходимо поддерживать, поскольку в результате его Россия должна превратиться в эффективно развивающееся, демократическое, гражданское общество; для других это процесс негативный, разрушительный, навязанный извне и приведший к коллапсу экономики, общественного порядка и духовных основ.
По мнению З. Т. Голенковой, в силу многообразия и особенностей процесса трансформации, охватившего политическую, экономическую, социальную и культурную сферы жизни российского общества, пока не представляется возможным рассмотреть и проанализировать этот процесс в целом с достаточной степенью глубины, и, тем более, выявить его основную направленность. В конечном итоге процесс трансформации должен привести к созданию «постсоциалистического общества» [1. С. 36]. Основные тенденции, наблюдаемые в российском социальном пространстве, нельзя рассматривать в отрыве от тенденций, происходящих в современном мире. Речь идет о таких всеобщих тенденциях и факторах, как, с одной стороны, глобализация мирового пространства, интеграция в сфере экономики, политики, образования, информации, с другой — дезинтеграционные процессы. Мировое сообщество превращается в единую глобальную систему, и судьба любого конкретного общества во многом зависит от его места в единой системе. Наиболее развитые страны в состоянии «шока перед
будущим» активно реализуют цивилизационные процессы, а развивающиеся или трансформирующиеся постсоциалистические общества, переживая синдром «шока от прошлого», пытаются резко изменить собственное настоящее, что ведет к нарастанию дезинтеграции, проявляющейся в национальном партикуляризме, религиозных, национальных и социальных конфликтах. Эти процессы проявляются в различных формах и на различных уровнях: на уровне социума в целом, региональных сообществ, локальных сообществ и отдельных субъектов.
Каждое культурно-историческое пространство представляет собой органичное целое, где все составные части взаимосвязаны и объединены общими ценностями. Как замечает С. Н. Иконникова, реальное сокращение культурного пространства, распад культурных связей вызывают у некоторых тоску по прошлому, стремление к воссозданию единства. Культурное пространство может стать соединительной тканью интеграции, поскольку усиление культурных контактов становится основой диалога культур. Оно может выполнять собирательную функцию, способствовать объединению и сплочению нации. Но возможна и другая модель, когда культурное пространство уменьшает степень притяжения между регионами, делая их обособленными и замкнутыми. Эта «рассеивающая» функция значительно ослабляет возможность интеграции. Особую актуальность изучение культурного пространства приобретает в условиях модернизации России [2].
В последние десятилетия происходит критический анализ линейных концепций всемирной истории, предполагаются альтернативные идеи, позволяющие учесть национальную самобытность народов и их уникальных культур. При этом выдвигаются различные сценарии дальнейшего развития России. Например, В.С.Степин допускает три возможных сценария развития российского общества в современной ситуации [6].
Первый сценарий связан с тенденциями утраты интеллектуального и культурного потенциала страны, превращения ее в сырьевую базу и источник дешевой рабочей силы для развитых стран Запада и Востока. В экономическом плане последствиями такого развития могут стать фактическое уничтожение многообразия собственных наукоемких производств, однобокое гипертрофированное развитие топливно-энергетического и сырьевого комплексов, постоянный отток капиталов за рубеж, рост национального долга и финансовой зависимости страны от транснациональных компаний и банков; в политической и социальной сфере — доминирование компрадорской буржуазии, ее прямая или теневая власть, дальнейшая дифференциация доходов, низкооплачиваемый труд; в духовной — ориентация на приоритет «зарубежных ценностей» и западной массовой культуры, с одной стороны, усиление экстремистского национализма, с другой — утрата чувства национального достоинства и формирование комплекса национальной неполноценности. Этот вариант означает крах современной России и всей российской истории, признание полного поражения в историческом соревновании с Западом.
Второй сценарий, связанный с реализацией идеалов потребительского общества и формированием относительно высокого уровня потребления, выглядит более привлекательным. В наше время этот идеал представляется желательным для большинства россиян и его нельзя считать маловероятным, учитывая ресурсы и потенциал России. В рамках данного сценария возможны различные варианты: от развития с высокой степенью экономической и политической интеграции страны до развития, сопровождающегося дифференциацией единого пространства на зоны различного уровня жизни, тяготеющего к экономическим связям в меньшей степени друг с другом, а в большей — с зарубежными странами евроатлантического и тихоокеанского регионов. В последнем случае возможна трансформация России в конфедерацию самостоятельных регионов-республик [6. С. 19].
Иначе говоря, второй сценарий предусматривает возрождение российской промышленности и выход российского общества на высшие стадии развития техногенного общества. Во всех вариантах этого сценария страна будет тяготеть к воспроизводству экономического и социального развития Запада второй половины ХХ в., повторяя его в ХХ1 в., тогда как другие страны уже смогут реализовывать иные стратегии цивилизационного развития, формируя основы посттехногенной цивилизации. В таком случае Россия утратит статус страны,
существенно влияющей на мировые процессы, оставаясь во втором или третьем «эшелоне» движения к новому циклу цивилизованного развития человечества.
Распад единого государства на отдельные регионы, каждый из которых будет сначала экономически, а затем и политически тяготеть к «соседям», экспортирующим технологии и капитал, — это тоже вариант, который не может рассматриваться всерьез. Подобные тенденции будут решительно пресечены «центром», что, собственно, уже и происходит.
Единственно приемлемым представляется третий сценарий развития, описываемый В.С.Степиным, который связан с поиском устойчивого движения к постиндустриальной цивилизации. Он предполагает выработку новой стратегии российских реформ, смену идеалов потребительского общества на систему ценностей, в которой приоритетными станут духовная и интеллектуальная сферы: развитие культуры, науки, завершение технологической революции, связанной с внедрением наукоемких, энерго- и ресурсосберегающих технологий, развитие информационных технологий и т.д. Важными условиями его реализации являются учет особенностей российского менталитета, селективное использование некоторых базисных ценностей отечественной культурной традиции в экономических и социальных преобразованиях [6. С. 20].
Возможно, третий сценарий означает полное отрицание самой идеи линейной схемы всемирной истории? Если первые две стадии в цивилизационном развитии выделялись на основании показателей, характеризовавших материальное производство, которое в традиционном обществе было потребностью выживания, а в индустриальном превратилось в культ, то третья стадия является отрицанием приоритета производства вообще и утверждением приоритета духовной и интеллектуальной сфер. Описание постиндустриального общества, данное В.С.Степиным, означает диалектическое отрицание индустриального общества и возвращение к духовным ценностям, ликвидацию последствий разрушения окружающей среды.
Известно, что в переходные периоды общественного развития социологам приходится сталкиваться с необходимостью переосмысления имеющихся методологических подходов. Ощущение тупика цивилизационного развития породило сомнения в истинности линейного прогресса, сторонники которого исходили из ошибочного предположения о неисчерпаемости природных ресурсов, однако в постиндустриальном обществе остается проблема их невозоб-новляемости. Новые подходы были рассмотрены на конференции ООН по окружающей среде и развитию, проходившей в Рио-де-Жанейро в 1992 г., в ходе которой была предложена модель устойчивого развития, призванная обеспечить потребности современного поколения без ущерба для последующих поколений. Становясь парадигмой цивилизационных изменений, концепция устойчивости переходит от абстрактного к конкретному уровню, начинает реализовываться через комплексные программы развития отдельных регионов, в том числе Ханты-Мансийского автономного округа — Югры.
ЛИТЕРАТУРА
1. Голенкова З.Т. Динамика социокультурной трансформации в России // Социально-экономические проблемы региона в переходный период: Сборник статей. Тюмень, 1999.
2. Иконникова С.Н. Архитектоника и динамизм культурного пространства России // Вестн. СПбГУ 1997. Сер. 6. Вып. 3 (20).
3. Ильин И. А. Россия есть живой организм // Русская идея. М., 1992.
4. Каганский В.Л. Советское пространство: конструкция, деструкция, трансформация (структурногеополитический анализ) // Общественные науки и современность. 1995. № 2.
5. Социальное пространство России («круглый стол») // Социологические исследования. 1992. № 3.
6. Степин В.С. Поиск новых ценностей и стратегия развития России // Вестн. Российского философского общества. 2000. № 1.
