CC BY
129
УДК 1:136
Лю Чженьюй Lu Zhenyuy
Абрамов Виктор Алексеевич Viktor Abramov
КИТАЙСКОЕ «СОЦИОКУЛЬТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО» И ЕГО ИЗМЕНЯЮЩИЕСЯ РЕГИОНАЛЬНЫЕ ГРАНИЦЫ
THE CHINESE «SOCIOCULTURAL SPACE» AND ITS CHANGING REGIONAL BOUNDARIES
В связи с активной реализацией новой стратегии создания «могущественного культурного государства» актуально исследование феномена трансформации китайского «социокультурного пространства», понятийное выявление его изменяющихся региональных границ
Ключевые слова: стратегия создания «могущественного культурного государства», социокультурное пространство, китайский регион, внутренние и внешние регионы Китая, китайский «трансграничный регионализм», китайское «социокультурное пространство»
With the reference to active implementation of the new creating strategy of a «powerful cultural state», the study of China's «sociocultural space" transformation, the conceptual identification of its changing regional boundaries became a topical issue
Key words: creating strategy of «powerful cultural state», socio cultural space, the Chinese region, internal and external regions of China, Chinese «transborder regionalism», Chinese «socio cultural space»
Современный Китай сосредоточил внимание на построении «гармоничного общества» и проводит активную трансграничную политику создания «гармоничного мира».
Рейтинги внутреннего гармоничного развития показывают жизнеспособность китайской модели перехода от плановой к рыночной экономике, связанной с возрастающей ролью государственного регулирования и увеличивающимся объемом инвестиционных программ для развития страны [1].
Результаты успешного развития экономики и социальной сферы КНР, эффективные меры по преодолению мирового финансового кризиса еще не дают полного основания решать более амбициозные за-
дачи построения «гармоничного мира». Поэтому на XVII съезде КПК (2007 г.) была поставлена цель превращения государства в глобальную культурную державу, что обусловливает мощное воздействие социокультурных констант китайской цивилизации на окружающий ее социальный мир. Культура Китая используется не только как инструмент сохранения национальной идентичности и безопасности, но и внешней социокультурной информационной наступательности [2]. Потенциалы «мягкой силы» Китая играют все более определяющую роль в государственных стратегиях развития и региональных практиках. На 6-м пленуме ЦК КПК 17-го созыва в октябре 2011 г. была сформулирована новая дополняющая стратегическая цель раз-
вития — строительство «могущественного культурного государства» («вэньхуа цянь-го») [3].
Аналитики ИДВ РАН А.В. Ломанов и О.Н. Борох приводят следующие характеристики «могущественного культурного государства». В Китае в будущем должна быть оживленная культурная творческая жизнь общества, расцвет философии и общественных наук. Развитие культуры и искусства в свою очередь создадут условия для появления произведений, обладающих влиянием и притягательностью во внешнем мире. Значительно увеличится конкурентоспособность коммерческой культурной индустрии, доля которой в ВВП достигнет 8.. .10 %. В китайской культуре и СМИ возникнут крупные транснациональные группы, способные к лидерству в глобальной культурной индустрии и к соперничеству за влияние на мировое общественное мнение. Появится группа обладающих мировым влиянием китайских мастеров культуры и искусства, руководителей культурной индустрии. Страна сможет стать экспортером культурной продукции, что поможет избавиться от положения, связанного с отрицательным сальдо Китая в торговле авторскими правами. Благодаря заметному повышению роли «мягкой силы», страна обретет возможность выдвигать предложения по нужному ему направлению международного экономического и социального развития, играть активную роль в строительстве нового международного порядка. В заключение говорится, что Китай уже является «большим государством культурных ресурсов» и «большим государством культурной индустрии», но еще не «могущественным культурным государством» [4].
Рассматриваемые в «Постановлении» вопросы не ограничиваются темами «осуществления стратегии выхода культуры вовне, непрерывного повышения ее международного влияния за рубежом, демонстрации миру нового образа реформ и открытости Китая и высокого духовного облика китайского народа». Не меньше внимания уделено и укреплению «системы сердцевинных ценностей социализма» («шэхуэйчжуи
хэсинь цзячжи тиси»). Эта система ценностей и есть «душа», квинтэссенция китайского «социокультурного», определяющая направление и материального, и духовного развития, т. е. построения «социализма с китайской спецификой». Реализация намеченной стратегии означает осознанное намерение «управления реальностью» [5].
Новая стратегия создания китайского «могущественного культурного государства» успешно синтезирует внутренние и внешние, идеологические и экономические, региональные и глобальные долгосрочные цели — мобилизацию и укрепление сплоченности народа с помощью социокультурных ценностей, повышение экономической эффективности культурной индустрии, внедрение некоммерческих культурных услуг, активного продвижения китайской «мягкой силы» во внешний социальный мир.
Исследуя влияние современного конфуцианства («дандай синь жуцзя»), как «мягкую силу», упорядочивающую реаль-
о о о
ность, известный китайский ученый Г о Циюн пишет, что помимо понимания Китая в географическом, политическом, экономическом и военном смыслах, существует необходимость представлять его пространственно-временную социокультурную общность людей, в той или иной степени проникшихся китайской культурой, либо подвергшихся социокультурному влиянию.
Го Циюн считает, что все это вполне можно назвать «Китаем в культурном смысле». «Современный образ жизни этой региональной общности, ее ценностное сознание, способы мышления и психологические структуры связаны с многосоставной китайской культурой тысячью нитей. Они сыграют свою роль в грядущем плюралистичном развитии мира ко всеобщему благу» [6].
На подобное представление «пограничного» состояния Китая мы обращаем внимание с точки зрения интерпретации новой стратегии создания "могущественного культурного государства", выстраивающей, на наш взгляд, новую архитектонику — китайское «социокультурное пространство», а также в связи с этим на необходи-
мость понятийного выявления его изменяющихся региональных границ. Известную основу такого социокультурного понимания изменяющейся реальности «пограничных состояний» представляет диалогическое мышление М.М. Бахтина, пассионарная теория этногенеза Л.Н. Гумилева, параметрическая теория систем А.И. Уёмова, кантианские вариации М.К. Мамардашвили и «пограничная стилистика» Ю.М. Лотмана. Именно эти представления о сопряженности множественности социальных миров и трансформации их пространств составляют основу анализа расширяющегося китайского «социокультурного пространства» и его целенаправленного управления.
В научной литературе пространственно-временному фактору всегда уделялось большое внимание. Поэтому осмысление категории «пространство» имеет давнюю историю. Исследуя «пространство» как общую форму существования материи, ещё античные философы сформировали два основных подхода к его пониманию. «Субстанциональный» рассматривал «пространство» как вместилище субстанций, а «атрибутивный» как порядок вещей. Эти подходы были сохранены и усовершенствованы философией Нового времени. «Пространство» интерпретировалось как отражение свойств воспринимаемого внешнего мира, формирующих внешние наглядные представления (Э. Кант). «Пространство» рассматривалось и как форма координации различных сосуществующих объектов и явлений. Находиться в определенном пространстве — значит быть в форме расположения одного возле другого (Ф. Энгельс).
Недостаточность общей физической характеристики «пространства» и «время» стала особенно заметной в науке в XX в., когда обнаружилось, что важнейшие свойства биологических объектов, психических феноменов и различных социокультурных образований связаны со спецификой их пространственно-временной структуры. На этой основе все более широко разрабатывались проблемы биологической, социальной, психологической, лингвистической, исторической, политико-экономической и эсте-
тической характеристик «пространства» и «время».
С момента появления концепций мировой истории человечества возникло новое понятие — «социокультурное пространство», в котором разобщенные исторические периоды образуют собой пространственно-временное социокультурное целое. Исследованием социокультурного пространства занимались этнографы и антропологи, социологи, историки, филологи, искусствоведы, философы, изучающие эстетику, религию, духовную сферу общества, герменевтику. Впервые дать определение понятию «социокультурного пространства» попытались антропологи и этнографы. Но в этой научной сфере не предлагалось его рассмотрение как специфической категории или как формы пространственно-временного бытия культуры, формирующей и организующей духовную и материальную жизнедеятельность, трансформирующей социальное пространство и являющей собой механизм осознанного управления этой реальностью.
Представители школы «диффузиониз-ма» Ф. Гребнер, Р. Диксон, У. Джемс-Перри, Ф. Ратцель, К. Уисслер, Л. Фробениус, В. Шмидт, Г. Элиот-Смит развивали идеи распространения и взаимодействия культур, формирования «культурных кругов» и «зон» в некоем пространственном измерении. В трудах А. Тойнби существует понятие «культурного поля», но оно также не предполагало рассмотрения качественной управленческой определенности «социокультурного пространства».
Российские аналитики, представители политико-экономической, социальной, эко-номгеографической и исторической мысли, — считает В.П. Ефимов, — предлагали различные подходы к анализу использования ресурсов и возможностей пространства страны. Территорию или географическое место, где происходит развитие социальных сообществ, они рассматривали лишь как определенную пространственную самоценность.
В советский период анализу территориально-пространственного потенциала
так же не уделялось должного внимания. Во главу угла исследовательского дискурса был поставлен ресурсно-отраслевой подход. «В настоящее время в России приходит осознание важности пространственного фактора» [7]. Это осознание имеет давнюю российскую традицию и связано, прежде всего, с социокультурным процессом, а не только интересами экономики, территориальной организацией, военным делом и т.д.
Во многих современных статьях и монографиях по проблемам культуры словосочетания «социокультурное пространство», «культурный круг», культурное «гиперпространство», «культурное поле», «культурный ареал» становятся привычными. Но явление, обозначенное синтезом этих важнейших составляющих, до сих пор не принадлежит к числу исследованных, особенно применительно к «могущественному культурному» китайскому государству.
Часть монографий, в которых упоминается «социокультурное пространство», посвящена лишь исследованию общих проблем культуры. «Пространство» употребляется в них как филологическая конструкция. Другие исследователи обращают внимание на локальные характеристики «социокультурного пространства»: «геокультуру» — С. Хантингтон, Д.Н. Замятин; организацию «культурного ландшафта» — В.Л. Каганский, Д.С. Лихачёв, И.И. Свирида, Б.Б. Родоман и др. Однако везде культурные процессы рассматриваются как «вторичные».
Исследовательский интерес сосредоточен, прежде всего, на описании или сравнении преимущественно экономических или социальных сторон общества, взятых под определенным пространственным углом зрения.
Поэтому выделяются различные типы пространства — «геоэкономическое», «геополитическое», «информационное», «географическое», в которых находится скромное место интерпретациям и «социокультурного». Так, например, разрабатывается оригинальная концепция «Больших многомерных пространств», содержащая классификацию «Больших пространств»,
раскрывающая в том числе их социокультурную динамику и «коммуникационные полюса» [8].
«Геополитическое пространство» у В. А. Дергачева, представляющее фундаментальное понятие геополитики, отражает социокультурную интерпретацию многомерного коммуникационного пространства, объединяющего политическую, социальную, духовную и экономическую сферу деятельности людей общей «панидеей» [9].
Лишь локальной характеристикой «социокультурного пространства» является и описательный образ «геокультуры» у Д.Н. Замятина. Его образ «геокультуры» является максимально дистанцированным и опосредованным географией представлением «рельефа» культуры. «Геокультура» в этом отношении — процесс и результат развития географических образов в конкретной культуре, а также определенная традиция осмысления этих образов. В совокупности они создают «геокультурное пространство»
— систему устойчивых культурных реалий и представлений на определенной территории, формирующихся в результате взаимодействия различных вероисповеданий, традиций и норм, ценностных установок, структур восприятия — то есть картин мира. Интерпретация культурно-географических образов означает переход на метауровень относительно процессов репрезентации общественных явлений [10].
Соглашаясь с тем, что образ «геокультуры» должен рассматриваться, в первую очередь, в контексте управления процесса глобализации и регионализации, Д.Н. Замятин считает необходимым говорить о множественных «геокультурах». Определенное место, регион, страна имеют свой геокультурный и, одновременно, образно-географический потенциал. «Геокультурный потенциал» измеряется силой управленческих, проецируемых вовне специализированных географических образов, которые сосуществуют и взаимодействуют в различных геокультурных пространствах
— во внутригосударственных регионах, АТР, Юго-Восточной Азии, ЦАР, ЕС.
«Геокультурный образ» — это система наиболее мощных, ярких и масштабных социокультурных знаков, символов, характеристик, описывающая особенности управления развитием, функционирования материальных и духовных культур. «Геокультурные образы» определяют глобальные стратегии поведения наиболее крупных политических, экономических и культурных регионов. Так, политическое доминирование Китая в Восточной, Юго-Восточной и Центральной Азии на протяжении длительного исторического периода было основано на управленческой трансляции и оседании (седиментации) китайских культурных ценностей и её образов на новых территориях и, зачастую, на достижении геополитического господства [11].
В контексте нашего исследования продуктивна характеристика «социокультурного пространства» В.Л. Каганского с точки зрения его организации как «культурного ландшафта». При этом анализируется сходство «культурного ландшафта» СССР, постсоветской России и современного Китая [12]. Россию часто сравнивают с Китаем, обращаясь к его опыту успешного экономического развития, размерам территории в сочетании с ее социоструктурной организацией. В.Л. Каганский считает, что есть более веские основания для сравнительного познания или соотнесения существенных аспектов их «культурных ландшафтов».
«Культурный ландшафт» рассматривается В.А. Каганским «исключительно» или «преимущественно» в аспекте его природной основы, т.е. природного географического комплекса, в котором все основные компоненты — рельеф, климат, воды, почвы, растительность и животный мир — находятся в сложном взаимодействии и взаимообусловленности, образуя единую неразрывную систему.
Для России и Китая характерна «сильнейшая впечатанность» государства в пространство, — считает В.Л. Каганский. «Культурные ландшафты» этих стран огосударствлены, т.е. их административно-территориальное деление является управ-
ляющим «каркасом» всей реальной жизни общества. Административно-территориальное деление — «ландшафтообразующая сила», а комплексные районы «культурного ландшафта» — его регионы [13].
Многоуровневая структурная организация «социокультурного пространства» Китая действительно напрямую связана с его активной практикой внутренней и внешней регионализации. «Внутренние регионы» Китая — это предельно укрупнённые, комплексные социокультурные совокупности — «макрорегионы» или «зоны», состоящие из однородных провинций, автономных и особых административных районов, городов — мегаполисов центрального подчинения. «Внутренние регионы» не несут функций административного управления, но играют важнейшую управленческую роль в решении конкретных социокультурных задач модернизационной политики «гармонизации» китайского государства. Они позволяют более чётко определять и осуществлять стратегии сбалансированного гармоничного социокультурного развития, размещение на территории страны производственного, научного и культурного потенциалов.
Региональное китайское «социокультурное пространство» и культурная идентичность его жителей определены или совпадают с границами базисных административных единиц, подчиненных центральным органам власти. Поэтому «культурный ландшафт» Китая, его внутригосударственные региональные «социокультурные пространства» не просто разнообразны. Они разнородны и содержат в себе потенциалы различий и противоречий, что создает определенное синергетическое напряжение, «снимаемое» управленческой активностью государства построения «гармоничного общества», его модернизации.
Наиболее сложной для познания представляется «внешняя» регионализация, предусматривающая формирование не имеющего чётких пространственных границ «китайского региона» с доступом к его ведущим ресурсам и потенциала, среди которых основными становятся оборонные, продовольственные, финансовые, инфор-
мационные, людские потоки и возможности. Другое её направление — формирование новых региональных социокультурных образований с усилением в них управленческой роли и влияния КНР — политического, военного, экономического, культурного и т.д. Для этого в КНР разработаны и реализуются стратегии мирного построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира» в глобальной «великоханьской» перспективе.
Учитывая значимость феномена китайской разноуровневой «внешней» регионализации, формулируем следующее ее общее понимание. «Внешняя» регионализация — это процесс глобализирующегося развития Китая, в ходе которого появляется относительно самостоятельный субъект международной социокультурной политики — «надгосударственный регион» — одна из китайских моделей региональных интегра-ций на основе развития интенсивных связей, вырастающих из «трансграничного» и «приграничного» сотрудничества, но ведущая к уменьшению числа национальных суверенитетов.
Китайский трансграничный регионализм, являясь механизмом реализации политики «нового регионализма», будучи потенциально новой межгосударственной формой общения, организации жизнедеятельности и управления, предстает как пространственно интегрированная форма социокультурного сотрудничества для решения актуальных проблем, прежде всего приграничных внутренних регионов соседних государств. Пересекая границы национальных административных практик, социокультурное сотрудничество формирует осознание глобальной связанности, взаимозависимости, общих интересов и возможности соразвития в пределах сформированного или формирующегося китайского «надгосударственного региона». «Транснациональный регионализм» представляет собой «субнациональную парадипломатию» в широком масштабе и в разных географических контекстах...» [14].
Формирующийся китайский «надго-сударственный регион», связывая процес-
сы соразвития приграничных общностей, заинтересованных в трансграничном и приграничных сотрудничестве, их территориальную организацию, региональное воспроизводство, региональные ресурсы и ценности культуры, способен осуществлять специфическую функцию своего национального контроля и управления, перенося ее на границы ближайших соседей.
Прогнозируемый китайский «надго-сударственный регион» обладает, на наш взгляд, качеством, отсутствующим у западной модели региона, — гибкостью в присвоении и трансформации чужого социокультурного пространства, что превращается в инструмент глобальной политики. Другим его качеством является способность редуцировать объективное стремление китайского государства к изоляции и, одновременно, усиливать стратегию разностороннего глобального расширения, устанавливать связи социокультурного взаимодействия, выравнивая с помощью этого построения качественные характеристики жизни своего населения.
Приведенные характеристики указывают на китайский «надгосударственный регион» как межгосударственную конструкцию, отвечающую решению проблем построения нового мирового порядка по-китайски, что выходит за политические границы китайского государства и предполагает увеличение роли его внешнеполитических факторов и структур. Конечно, над-государственный регион не может иметь собственных законов, которые являются прерогативой государства. В то же время подобный регион — это целенаправленные территориальные, воспроизводственные, ресурсные, ценностные изменения в приграничных внутренних регионах соседних стран, связанные с подготовкой региональной политической элиты, регионального имиджа. Функции укрепления китайских национальных границ переносятся уже на внешние региональные границы, что предполагает и в том, и в другом случае наличие управляющего центра.
Понятие «управление» может применяться только к стандартизированным объ-
ектам. Оно становится реально невозможным для управляющего центра в ситуации, когда управляемая территория, т. е. китайский «надгосударственный регион» имеет гибкие, изменяющиеся пространственные очертания — квазиграницы. В этом случае формирующийся китайский «надгосударс-твенный регион» объективно и корректно представляется нами лишь как допустимое вспомогательное международное пространство. Состояние и качество взаимозависимости в нем фиксирует определенный набор участников трансграничного регионализма, связанных распределением ресурсов социокультурного и природного
существования по горизонтальным и вертикальным линиям. Эта особенность лишает подобный регион количественной стандартизации его функций. Однако его главной отличительной чертой является создание системы международного признания и выполнения участвующими сторонами общих целей и принципов функционирования.
Таким образом, новая стратегия создания китайского «могущественного культурного государства» направлена не только на формирование глобального китайского социокультурного пространства, но и на управление этой реальностью [15].
Литература
1. Рейтинги Китая (справка) [Электронный ресурс]. Режим доступа: Ы1:р://'№№'№.рег8рес-иуу.Шо/оукитепа/а7-1а/ге1]1:1^1_к11а]а_8ргаука_2008-12-15.Ы:т 08.09.2010. 6 с.
2. Абрамова Н.А. Китайская культура и ее трансляция в социокультурное пространство России // Гуманитарные социально-экономические науки. 2010. № 3. С. 68-75; Янь Шуфан, Абрамов В. А. Культурные индустрии как механизм реализации ценностного потенциала «мягкой силы» Китая // Вестник ЧитГУ. 2011. № 7 (74). С. 14-21.
3. Чжунгун чжунъян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань да фаньжун жогань вэньти дэ цзюэдин (Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры). Пекин, 2011. С. 1-44.
4. Ломанов А., Борох О. Стратегия создания «могущественного культурного государства» (о решениях 6-го пленума ЦК КПК 17-го созыва) // Проблемы Дальнего Востока. 2012. № 2. С. 7.
5. Понятие «управления реальностью» используется как философская категория, позволяющая осуществить единообразную интерпретацию практики подходов к проблеме реальности как в западной, так и в китайской цивилизациях. См. подробно: Пигалев А.И. Магия осознанного намерения в современных стратегиях реальностью // Вопросы философии. 2010. № 6. С. 36-46; Мирзоян В.А. Управление как предмет философского анализа // Вопросы философии. 2010. № 10. С. 35-47.
6. Го Циюн. Исследования современного конфуцианства в КНР // Проблемы Дальнего Востока. 2008. № 1. С. 127.
7. Ефимов В.П. Пространственный потенциал как определяющий фактор развития территории России // Китай и Россия: социально-экономическая трансформация / Под ред. Л.В. Никифорова, Т.Е. Кузнецовой, М.Б. Гусевой. М., 2007.
8. Дергачев В.А. Геополитика. Киев, 2000; Дергачев В.А. Геоэкономика. Современная геополитика. 2002.
9. Дергачев В.А. Цивилизационная геополитика Глава 3. Теория Больших многомерных пространств [Электронный ресурс]. Режим доступа: Шр:/^е^асЬеу.ги/Ьоок^еор/2004/4.Ы:т1, дата обращения 28.02.2010, С. 2-3. Загл. с экрана.
10. Замятин Д.Н. Географические образы в гуманитарных науках // Человек. 2000. № 5. С. 81-88.
11. Замятин Д.Н. Понятие геокультуры: образ и его интерпретации // Социологический журнал. 2002. № 2. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http: //www/socjournal.ru/ article/508?print=yes. С. 2, дата обращения — 28.04.2010. — Загл. с экрана.
12. Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001.
13. Каганский В. Россия и Китай. Сходство ландшафтов [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:/www.russ.ru/layout/set/print/politics/lyudi/rossiya_ i _kitaj_ shodstvo_ landshaftov, дата обращения 06.05.2007. — С. 1. — Загл. с экрана.
14. Скотт Д. Стимулирование кооперации: могут ли еврорегионы стать мостами коммуникаций? [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www. indepsocres.spb.ru/scott_r.htm. — Загл. с экрана.
15. Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. М.: Восточная книга, 2010. 240 с.
Коротко об авторах_
Лю Чженьюй, аспирант, Забайкальский государственный университет (ЗабГУ) Служ. тел.: (3022) 41-65-04
Научные интересы: социокультурное пространство КНР, «мягкая сила» — основа стратегий развития и ключевой компонент совокупной мощи китайского государства
Абрамов В. А., канд. филос. наук, профессор кафедры востоковедения, Забайкальский государственный университет (ЗабГУ) Служ. тел.: (3022) 41-65-04
Научные интересы: внутренняя и внешняя регионализация КНР, стратегии построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира», «мягкая сила» — основа стратегий развития и ключевой компонент совокупной мощи китайского государства, «евразийство» — специфическая концептуальная форма «мягкой силы» России
_Briefly about the authors
Lu Zhenyu, Zabaikalskiy State University post-graduate student
Scientific interests: Chinese social cultural space, Soft Power
V. Abramov, Doctor of Philosophy Sciences, Professor of Oriental Studies Department (China), Zabaikalsky State University
Scientific interests: inner and foreign PRC regional development, the strategies of «harmonious society» and «harmonious world» construction, Soft power as the funde-mental basis for PRC strategy development and the key power component of the Chi-nese state, eurasianism as a specific conceptual form of Russian Soft Power
