Исторический опыт взаимодействия русской православной церкви с государственной системой исполнения наказания Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 343.833 АЛЕКСАНДР ИГОРЕВИЧМАЧКАСОВ,

кандидат юридических наук, заместитель начальника научного центра -начальник научно-исследовательского отдела; ТАТЬЯНА АЛЕКСАНДРОВНА СИМАКОВА,

кандидат психологических наук, доцент, ведущий научный сотрудник научно-исследовательского отдела

научного центра (Академия ФСИН России), e-mail: [email protected]

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ С ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМОЙ ИСПОЛНЕНИЯ НАКАЗАНИЯ

Реферат: два различных подхода к целям и формам изоляции преступника от внешнего мира (светский и церковный), взаимно дополнив друг друга, к XVI в. сблизились настолько, что при внешнем рассмотрении стали почти неотличимы. Экстремальная репрессивность государства времен опричнины и смуты практически стерла условные границы, отделявшие светское наказание от церковного, подтвердив основную тенденцию отечественных государственно-церковных отношений на поэтапное подчинение и ассимиляцию государством всех сколько-нибудь самостоятельных церковных институтов.

Система монастырского заточения представляет несомненный научный интерес ввиду того, что она исторически предшествует развитию государственной пенитенциарной практики и, безусловно, влияет на него. Получение неискаженной картины русской средневековой монастырской ссылки возможно лишь путем обобщения прецедентной практики ее применения с наложением на эту практику тех немногочисленных правовых актов, которые в той или иной степени регламентируют исполнение наказаний, связанных с пребыванием в монастыре.

Ключевые слова: уголовно-исполнительная система, Русская православная церковь, взаимодействие, осужденные, исправительные учреждения.

Русская православная церковь в эпоху дореволюционной России, выступая в качестве официального идеологического учреждения государства, оказывала существенное влияние на жизнедеятельность всех специальных структур России. В начале XIX в. практика взаимодействия церкви и уголовно-исполнительной системы получила нормативное закрепление. В мае 1831 г. Комитетом министров была утверждена тюремная инструкция, содержащая главу «О церкви», которая подробно регламентировала правовое положение тюремных церквей, порядок посещения арестантами церковных служб, отправления религиозных обрядов, а также предписывала тюремной администрации следить, «чтобы во время церковной службы не было со стороны арестантов никаких непристойностей» [1, с. 106]. В этот период повышается роль священнослужителей в организации тюремного быта и религиозно-нравственного воспитания заключенных. Четко прослеживается стремление государства объединить усилия тюремной администрации и священников в воспитательном воздействии на заключенных.

© Мачкасов А. И., Симакова Т. А., 2016

Начинается активное строительство (или оборудование в приспособленных помещениях) церквей и часовен при тюрьмах. Формально священники, дьяконы и псаломщики с этого времени входят в состав тюремной администрации, что и было законодательно закреплено в 1887 г., когда их признали официальными должностными лицами аппарата управления мест лишения свободы. С этого времени в России появился самостоятельный институт тюремного духовенства, находившийся в подчинении местного епископата. Уже в 1911 г. в 273 тюремных церквах и 77 церквах, расположенных при тюрьмах, служили 346 священников, 30 дьяконов и 208 псаломщиков [2].

В статье освещена тема деятельности православных монастырей по выполнению ими функции тюрем для особо опасных преступников как одной из сторон исторического сотрудничества Русской православной церкви и уголовно-исполнительной системы.

В ХУ1-ХУШ столетиях многие из монастырей играли роль государственных тюрем для заключения в них наиболее важных преступников, совер-

шивших преступления не только против церкви и религии, но и против государства и правительства, против общественной нравственности и т. д.

Наиболее известными монастырями, выполняющими функции ссылки и заточения, были Соловецкий и Суздальский монастыри. К наиболее известным относятся следующие мужские монастыри: Николаевский Корельский, Архангельской губернии, Сийский на Северной Двине, Спасо-Прилуцкий вблизи Вологды, Новгород-Северский, Кирилло-Белозерский, Валаам, Спасо-Преобра-женский в Старой Руссе, Юрьевский вблизи Новгорода, Псковский, Свияжский Казанской губернии, Далматовский Успенский Пермской губернии, Троицкий Селенгинский вблизи Байкала, Вознесенский Иркутский, Успенский Нерчинский. Женщины ссылались главным образом в следующие женские монастыри: Покровский и Ризополо-женский в Суздале, Владимирской губернии, Дал-матовский Введенский Пермской губернии, Кашинский Тверской губернии, Енисейский Рождественский, Иркутский Знаменский и др.

Отдаленность многих монастырей от населенных пунктов, высокие монастырские стены (например, в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре стены были высотой свыше 27 м, а толщиной 2 м) и надежная охрана делали невозможным побег из монастырских тюрем, и узники проводили в них часто всю жизнь «до скончания живота».

В допетровское время право заточать в монастырские тюрьмы принадлежало, кроме царя, патриарху, митрополитам и даже архиереям. В XVIII столетии большое число арестантов ссылалось в монастыри сначала по распоряжению тайной розыскных дел канцелярии, а затем по резолюциям Святейшего Синода. С 1835 г. ссылать в монастыри можно было не иначе, как только по Высочайшему повелению.

При ссылке и заточении в монастыри провинившихся лиц преследовались следующие три главные цели: прежде всего, это лишение свободы и строгость ссылки или тюремного заключения; затем -лишение его возможности распространять свои заблуждения, вести пропаганду идей и взглядов, которые с точки зрения церкви признавались ложными, вредными и опасными для населения; и наконец, исправление его, раскаяние и покаяние в заблуждениях, по возможности приведение его снова к законопослушному поведению в обществе и возвращение добродетели православного христианина.

В. А. Рогов, реконструировавший русскую карательную доктрину допетровской эпохи, утверждал, что целью тюремного заключения преступника являлось его исправление. Время пребывания в заточении рассматривалось как время осознания греховности содеянного и искреннего раскаяния [3, с. 30].

В грамотах и инструкциях, при которых присылались в монастыри ссыльные и арестанты, почти всегда указывались эти три главные цели ссылки и заточения. В то же время грамоты и инструкции содержали подробные наставления об условиях ссылки или заточения, о порядке содержания арестанта в тюрьме, о надзоре за ним, о его сношениях, переписке и т. д.

Доставка провинившихся в монастыри была организована в различных формах: в сопровождении двух благонадежных жандармов, под конвоем полицейских служителей, в сопровождении полицейского чиновника или жандармского офицера, по этапу.

Арестант, осужденный на заключение в монастырскую тюрьму, препровождался сначала губернатору той губернии, в которой находится монастырь, и затем уже губернатор пересылал его к архимандриту монастыря.

По прибытии в монастырь жандармы или полицейские, сопровождавшие арестанта, представляли его отцу архимандриту, который принимал от них арестанта и выдавал им особую квитанцию. Затем отец архимандрит приказывал обыскать арестанта, после чего арестанту оставляли лишь самое необходимое. Все остальное имущество арестанта оставляли на хранении у отца архимандрита, особенно строгое внимание обращалось на письменные принадлежности; бумага, перья, чернила, карандаши - все это отбиралось у арестанта, точно так же, как и книги.

После обыска арестанта отводили в крепость или арестантское отделение монастыря и запирали в маленькую одиночную камеру с толстыми, сырыми стенами. В камере, как правило, было одно окно с массивной железной решеткой, выходящее на высокую крепостную стену, которая на расстоянии 2-3 саженей окружала тюрьму с трех сторон.

Камеры всегда были на замке, некоторые арестанты выпускались в коридоры для прогулки, но этой льготой пользовались не все. Первое время арестанты не выходили из камеры. Только раз в день открывалась тюремная дверь для того, чтобы арестант мог вынести испражнения. В этой двери было отверстие, через которое передавали пищу и в которое часовые солдаты наблюдали за арестантом.

Типичные монастырские тюрьмы отличались от иных широко известных тюрем дореволюционной России (Петропавловская крепость, Шлиссельбург, Свеаборг и т. п.), совмещая в себе несколько специфических черт:

а) удаленность от центров цивилизации. Расположение монастырей вне крупных городов, на малонаселенных территориях давало представителям власти ряд преимуществ. Помещенный в такую

тюрьму узник отрывался от своей родины, лишался поддержки родственников и единомышленников. Если в обычную ссылку или каторгу осужденного могла сопровождать семья, то о появлении в мужском монастыре жены или дочерей не могло быть и речи. Специфика географического положения монастырей чрезвычайно затрудняла побег заключенных;

б) заключение в монастыре давало уникальную возможность духовного окормления заключенных. Узники попадали в совершенно специфическую обстановку, которую немыслимо было представить даже на самой строгой каторге, например, в монастырях нельзя было петь. Вместе с тем тщательный и неусыпный контроль за состоянием духа заключенного и его воззрениями со стороны допущенных к этому монахов давал власти уникальную возможность психологической работы с узниками.

Наиболее ярким примером монастырской тюрьмы следует признать Соловецкий монастырь. Его уникальность состоит в продолжительности использования его в качестве места заточения (с середины XVI столетия до конца XIX, то есть около 350 лет), а также в наиболее полном соответствии упомянутым выше специфическим чертам такого рода тюрем. Через Соловецкий монастырь прошли около 600 заключенных, и это своего рода рекорд для монастырских тюрем [4].

Заключение в монастырскую тюрьму не имело никакого отношения к монашескому служению, заключенный не переставал оставаться всего лишь заключенным, которого охранял воинский караул, иногда эти функции возлагались на монахов.

Мятежников часто помещали в монастыри, где не было специальных тюремных зданий. В таких случаях заключенные жили под караулом и выполняли тяжелые монастырские работы. Специальное помещение для узников имели и архиерейские дома. Например, в Коломенском епископском доме была большая тюрьма с железными колодками для преступников. По условиям заключения эта тюрьма не уступала Соловецкой. Узников держали также в подвалах московских Успенского и Преображенского соборов. В Троице-Сергиевой лавре, кроме подвала, имелись особые кельи, без дверей, с одним лишь отверстием. В Москве подследственных содержали в тюрьме, устроенной в подвале консисторского архива, а также в особой палате Знаменского монастыря.

В светской литературе мы находим негативную тональность в оценке этой деятельности монастырей, в основе которой лежит указание на особые тяжелые условия содержания узников, но при этом достаточно часто умалчивается информация о специфике контингента заключенных,

попадавших в монастырские тюрьмы. В основном это были преступники по делам веры, то есть разного рода еретики и раскольники, представители экстримистских сект. Кроме того, среди узников были террористы, люди с сексуальными перверсиями, а также лица, совершившие тяжкие преступления против государства. Обычных уголовников среди них было сравнительно немного. Само заключение уголовных преступников в монастырь указывало на особую тяжесть содеянного ими.

В современных описаниях монастырских тюрем часто можно найти упоминание о проводимых пытках и длительности сроков отбывания наказания (20, 30, 50 лет, включая пожизненное заключение). Однако история знает случаи добровольного проживания бывших узников на территориях монастырей после их освобождения. В качестве таких примеров можно привести следующие случаи.

В 1776 г., после уничтожения Запорожской Сечи, в Соловецкий монастырь отправлен ее последний атаман Петр Калнышевский, где он провел около 26 лет в холодной камере размером 1 х 2 м. После помилования императором Александром Петр Калнышевский в предположительном возрасте 110 лет, будучи практически слепым, не захотел возвращаться на родину и остался в монастыре, где скончался через 2 года (в 1803 г.) [5].

В начале 1830 г. на основании секретного предписания А. Х. Бенкендорфа в Соловецкую тюрьму был помещен иеромонах Иероним. Благодаря заступничеству Фотия в 1832 г. Иероним был освобожден из заключения. Однако, восхищенный красотой северной природы, он решил поселиться на Соловках, где прожил до своей смерти в 1847 г. [6, с. 183-194].

В 1818 г. в тюрьму был помещен скопец Антон Дмитриев, кастрировавший себя и своего помещика. Он пробыл в заточении 60 календарных лет. В 1878 г. он был помилован, но попросил власти не выдворять его из монастыря. Вплоть до самой смерти в 1880 г. он жил при монастыре в комнате для паломников.

Вместе с тем в практике монастырской пенитенциарной деятельности с середины XVI в. мы отмечаем множество черт репрессивности: применение телесных наказаний, изолирование ссыльных от внешнего мира в уединенных кельях, наложение на узников цепей и многие другие формы тюремного быта, явно заимствованные из нака-зующей практики.

XV-XVI вв. были для русской церкви нелегкими в силу нарастания внутрицерковных противоречий и смут как богословско-канонического, так и чисто административного характера. Умножение

еретических отклонений, раскол господствующей церкви на враждующие партии «осифлян» и «заволжских старцев», ослабление внутрицерковной дисциплины, вылившееся в многочисленные злоупотребления клира и зарождение религиозного равнодушия среди мирян, усложнение отношений со светской властью, желавшей одновременно и укрепления авторитета церкви, и упрочения ее зависимости от правительства - все это образовало сложный исторический фон, на котором происходило изменение церковной пенитенциарной практики в сторону большей репрессивности. В этот период церкви в целом и отдельным ее представителям становилось все сложнее удерживать известный баланс между реальной наказующей практикой и каноническими требованиями покаяния и искреннего исправления преступника.

Таким образом, два различных подхода к целям и формам изоляции преступника от внешнего мира (светский и церковный), взаимно дополнив друг друга, к XVI в. сблизились настолько, что при внешнем

рассмотрении стали почти неотличимы. Экстремальная репрессивность государства времен опричнины и смуты практически стерла условные границы, отделявшие светское наказание от церковной пенитен-ции, подтвердив основную тенденцию отечественных государственно-церковных отношений на поэтапное подчинение и ассимиляцию государством всех сколько-нибудь самостоятельных церковных институтов.

Система монастырского заточения представляет несомненный научный интерес ввиду того, что она исторически предшествует и безусловно влияет на развитие государственной пенитенциарной практики. Получение неискаженной картины русской средневековой монастырской ссылки возможно лишь путем обобщения прецедентной практики ее применения с наложением на эту практику тех немногочисленных правовых актов, которые в той или иной степени регламентируют исполнение наказаний, связанных с пребыванием в монастыре.

Список литературы

1. Гернет М. Н. История царской тюрьмы. М., 1952. Т. 1. 357 с.

2. Гаген В. А. Духовно-нравственное и просветительское воздействие на заключенных // Тюремный вестник. 1913. № 8-9. С. 1217.

3. Рогов В. А. Тюрьмы и лишение свободы в средневековой России (конец XV - середина XVII в.) // Вопросы истории органов борьбы с преступностью. М., 1987. С. 5-34.

4. Иванов А. П. Соловецкая монастырская тюрьма. Краткий историко-революционный очерк. М., 1927. 56 с.

5. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. СПб., 1890-1907.

6. Иеромонах Иероним, заточник в Соловецком монастыре. М., 1891.

ALEXANDER IGOREVICH MACHKASOV,

phd in law, deputy head of the scientific research center, head of the research department; TAT'JANA ALEKSANDROVNA SIMAKOVA,

phd in psychology, associate professor, the senior research associate of the research department

at the scientific center research (Academy of the FPS of Russia), e-mail: [email protected]

HISTORICAL EXPERIENCE OF INTERACTION OF RUSSIAN ORTHODOX CHURCH WITH THE STATE PENAL CORRECTION SYSTEM

Annotation: two different approaches to the purposes and forms of exclusion of the offender from the outside world (secular and ecclesiastical), mutually complementing each other, to the sixteenth century were brought together so that the external review have become almost indistinguishable. Extreme repressive character of the state at the time of the oprichnina and time of troubles had almost erased conventional boundaries separating secular from ecclesiastical punishment, confirming the basic trend of domestic Church-state relations in the gradual subordination and assimilation of all government any independent ecclesiastical institutions.

© Machkasov A. I., Simakova T. A., 2016

The monastic system of imprisonment is of undoubted scientific interest because it historically precedes and influences the development of the state's prison practices. Getting undistorted pictures of Russian medieval monastic links is possible only through generalization of case practices with the imposition of this practice on the few legislative acts which in varying degrees, regulate the execution of penalties related to the stay in the monastery.

Key words: penal system, the Russian Orthodox Church, interaction, prisoners, correctional institutions.

References

1. Gernet M. N. Istorija carskoj tjur'my [The history of tsarist prison]. Moscow, 1952. Vol. 1. 357 р.

2. Gagen V. A. Duhovno-nravstvennoe i prosvetitel'skoe vozdejstvie na zakljuchennyh [Spiritual, moral and educational influence on prisoners]. Tjuremnyj vestnik - Prison Bulletin, 1913, no. 8-9, p. 1217.

3. Rogov V. A. Tjur'my i lishenie svobody v srednevekovoj Rossii (konec XV - seredina XVII vv.) [Prisons and imprisonment in medieval Russia (the end of XV - middle XVI centuries]. Voprosy istorii organov bor'by s prestupnost'ju [The history of the organs in the fight against crime]. Moscow, 1987, рр. 5-34,

4. Ivanov A. P. Soloveckaja monastyrskaja tjur'ma. Kratkij istoriko-revoljucionnyj ocherk [Solovki monastic prison. A brief history and revolutionary essay]. Moscow, 1927. 56 р.

5. Jenciklopedicheskij slovar' Brokgauza i Efrona [Encyclopedic dictionary Brockhabs and Efron]. In 86 vol. St. Petersburg, 1890-1907.

6. Ieromonah Ieronim, zatochnik v Soloveckom monastyre [Hieromonk Jerome, sharpener in the Solovetsky monastery]. Moscow, 1891.