CC BY
22
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Н.К. Никольский
Исторические особенности в постановке церковно-учительного дела в московской Руси и их значение для современной гомилетики
Опубликовано:
Христианское чтение. 1901. № 2. С. 220-236.
© Сканирование и создание элекгронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия fwww.sphda.ru'). 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
и ихъ значеніе для современной гомилетики *).
(Рѣчь, читанная на годичномъ актѣ С.-Петербургской Духовной Акаде. міи 17 февраля 1900 года).
§АКЪ какъ одна изъ основныхъ задачъ духовнаго образованія состоитъ въ распространеніи неугасимаго свѣта христіанской истины, то о чемъ, какъ не объ усовершен-ѣ ствованіи просвѣтительныхъ средствъ, необходимо вспо-J минать здѣсь въ праздничный день академической науки?' Въ настоящее время на проповѣдь, какъ на одинъ изъ способовъ нравственнаго воспитанія общества, не напрасно возлагаются большія надежды. Новый Завѣтъ былъ открыть міру, какъ дѣломъ, такъ и словомъ. Въ силу Божественной заповѣди (Мтѳ. XXVIII, 20), проповѣдничеству на всѣ времена предоставлено служить возвѣщенію спасительной правды..
Но если въ наши дни замѣтно оживляется усердіе пастырей къ церковному собесѣдованію, то слѣдуетъ ли отсюда, что современная проповѣдь вступила на вѣрный путь свой и содержитъ въ себѣ прозрачный источникъ живой воды, къ которому издревле стремится христіанская душа русскаго человѣка?
*) Рѣчь эта не была напечатана въ приложеніи къ Отчету о состояніи с.-петербургской духовной академіи за 1899 годъ по случаю отъѣзда Н. К. Никольскаго въ командировку и по порученію совѣта академіи на торжественномъ актѣ 17 февраля 1900 года была прочитана проф. А. И. Пономаревымъ.
Изъ исторіи* прошлаго надлежитъ почерпать разъясненіе для текущихъ событій.
Ничто такъ не угрожаетъ окружающей насъ религіозной жизни, какъ возможность утраты церковности. Равнодушіе къ вѣрѣ и задатки сектанства возникаютъ вслѣдъ за этой утратою. Духовенство двухъ послѣднихъ столѣтій постоянно стремилось поэтому къ укрѣпленію связи между паствою и церковью. Но весьма знаменательно, что въ тѣ же два вѣка, когда проповѣдничество сдѣлалось неотъемлемою обязанностью русскаго пастырства, строй общественнаго быта значительно уклонился отъ благочестивыхъ началъ, глубоко проникавшихъ до Петровскую Русь.
Напротивъ того, въ дореформенное время церковность была въ московскомъ государствѣ столь неизмѣннымъ спутникомъ его жизненнаго склада, что заслонила отъ историковъ прежнія языческія вѣрованія народа, и такъ близко сроднилась съ внутреннимъ міромъ русскаго человѣка, что опасеніе за цѣлостность обряда послужило однимъ изъ поводовъ возникновенія раскола.
Безспорно, что созиданіе этихъ прочныхъ устоевъ совершалось при взаимодѣйствіи разнообразныхъ и сложныхъ причинъ, которыя исчезли или были ослаблены только въ послѣ патріаршескій періодъ подъ вліяніемъ иноземныхъ вѣяній, исходившихъ сверху изъ разобщеннаго со стариною средоточія церковной жизни. Но не менѣе справедливо и то, что въ исторіи устроенія древне-русскаго быта въ духѣ церковности весьма плодотворное значеніе принадлежало своеобразной постановкѣ духовно-просвѣтительнаго дѣла. —При изысканіи способовъ успѣшнаго воспитанія паствы ничуть не излишне поэтому и въ настоящее время искать здѣсь соотвѣтствующихъ уроковъ. Исторія есть учительница народовъ, скрижаль откровенія и правилъ.
Итакъ: при наличности какихъ церковно - учительныхъ средствъ—въ народномъ быту Московской Руси укоренились, крѣпли и возрастали начала религіознаго строя?
Устная литургійная проповѣдь была тогда неизвѣстна. Какъ обычай (а не какъ исключеніе), она водворилась на сѣверѣ во второй половинѣ XVII Вѣка. Ближайшій отголосокъ католическаго школьнаго проповѣдничества, которое вызвало себѣ подражаніе въ южно-русскихъ предѣлахъ, она перешла въ московское государство вмѣстѣ съ кіевскимъ
схоластическимъ образованіемъ. До появленія же этого новшества ни одинъ очевидецъ не упоминаетъ съ достаточною опредѣленностью о существованіи въ правовѣрной Руси обычая произносить за литургійнымъ богослуженіемъ вновь составленныя проповѣди. Пытались нерѣдко объяснять это и невѣжествомъ, и нравственнымъ упадкомъ духовенства, припоминая съ этою цѣлью извѣстный отзывъ владыки Геннадія и показанія Стоглава. Однако наблюденія, основанныя на статистикѣ и изученіи сохранившихся памятниковъ, не могутъ подтвердить такого объясненія: составъ духовенства въ древней Руси пополнялся почти исключительно лицами грамотными *), которыя, имѣли притомъ, какъ извѣстно, въ своей средѣ длинный рядъ писателей, начитанныхъ въ обширной отеческой письменности.
За литургійнымъ богослуженіемъ не было проповѣди въ древней Руси потому, что не существовало полномочій на таковое учительство.
Церковная жизнь московскаго государства строилась подъ руководствомъ двухъ главныхъ каноническихъ «нормъ: Кормчей и Типикона. Но ни та, ни другая книга не предоставляли кому-либо неограниченнаго права составлять новыя (для каждаго случая, поученія и произносить ихъ за церковными службами. 19-ое правило УІ вселенскаго Трулльскаго собора требовало, чтобы духовенство предпочтительно предлагало народу «словеса благочестія», избранныя изъ божественнаго писанія и изъясненныя свѣтилами церкви, а не свои личныя измышленія. Типиконъ, какъ въ редакціи, приписываемой патріарху Алексію, такъ и въ іерусалимской, не зналъ вовсе литургійной проповѣди и нигдѣ не упоминалъ о свободномъ учительствѣ предстоятеля въ церкви * 2). Постановленія русскихъ соборовъ, архипастырскія посланія, Обиходники Старчества, Домострой, поученія Измарагдовъ и Златоустни-ковъ, пытаясь согласить византійскія правила съ обстановкою окружающей жизни, также не содержали предписаній свя-
*) А. И. Соболевскій. Образованность московской Руси XV—ХѴП вѣковъ, Спб. 1892, стр. 5.
2) Студійская практика допускала только наставленія иіумѳва къ братіи послѣ чтенія оглашеній (св. Ѳеодора Студита), происходившія, очевидно, уже послѣ окончанія богослуженія (утрени), вѣроятно въ притворѣ,— Сравп. Несторово житіе преп. Ѳеодосія Печерскаго.
щеннослужителю поучать народъ за богослуженіемъ устными бесѣдами *).
Итакъ, религіозный строй московскаго общества не былъ въ замѣтной зависимости отъ устнаго проповѣдничества въ храмѣ. Въ древней Руси импровизація была весьма рѣдкимъ посѣтителемъ церкви, о которомъ мы узнаемъ главнымъ образомъ по начальнымъ страницамъ русской исторіи. Въ столѣтія, болѣе близкія къ эпохѣ преобразованій народное сознаніе соединяло съ храмомъ слишкомъ возвышенное представленіе, которое не допускало сюда спѣшныхъ и заурядныхъ произведеній человѣческой мысли. Въ часы богослуженія онъ былъ земнымъ небомъ, на которомъ присутствовали сонмы ангеловъ и архангеловъ, принимавшихъ участіе въ священнодѣйствіяхъ и въ таинственномъ возношеніи молитвъ къ Богу. Все человѣческое исключалось отсюда, а потому и импровизація съ ея постоянными недомолвками не имѣла доступа въ земное вмѣстилище божественной славы. Оберегая ученіе, которое въ храмѣ преподавалось въ качествѣ общецерковнаго вѣрованія, іерархія не могла рѣшиться на замѣну его случайными мудрованіями, и въ составъ богослужебнаго чина памятники учительнаго слова она привносила съ разборчивостью 1 2) подобно тому какъ съ осмотрительностью новыя
1) Предлагая духовенству наставлять духовныхъ чадъ, эти памятники большею частью имѣли въ виду покаянную дисциплину съ ея епитимійною практикою, широко развившуюся у насъ уже въ древнѣйшій періодъ примѣненія „предисловія чистаго покаянія“, что совпадаетъ по крайней мѣрѣ съ ХП—ХІУ столѣтіями. Дисциплина же эта не только предоставляла духовенству учить свою паству предъ исповѣдью. очевидномъ церкви и внѣ ея, т. е. въ частныхъ ввѣбогослужѳб-ныхъ наставленіяхъ, но и уполномочивала на учительство (отъ святоотеческихъ книгъ) лицъ, не имѣвшихъ священнаго сана, какъ-то чтецовъ и пѣвцовъ.—Въ московскія столѣтія (XV—ХѴП вв.) удержались слѣды той же практики. Яо учительство даже внѣ церкви не дозволялось тогда лицамъ, не принадлежавшимъ въ духовному чину (какъ это видно изъ дѣла Матѳея Башкина). Самыя наставленія однако ничуть не были ни литургійными проповѣдями, ни поученіями, принаровлен-ными къ утреннему богослуженію.—Подробнѣе о „покаянныхъ“ наставленіяхъ см. въ очеркѣ С. Смирнова, Древнерусскій духовникъ, Сергіевъ посадъ, 1899 г.
2) Какъ показываетъ случай съ сочиненіями соловецкаго инока Герасима Фирсова, не только службы, но также житія и похвальныя слова, предназначавшіяся для общецерковнаго употребленія, въ XVII вѣкѣ подлежали предварительному одобренію патріарха. Въ своемъ «показаніи отъ божественныхъ писаній» Фарсовъ разсказываетъ, какъ
памяти и службы допускала въ оборотъ богослужебной практики. Было бы смѣлымъ въ настоящее время предлагать употребленіе въ церкви импровизированныхъ молитвъ. Точно также въ старину не могло быть и рѣчи о повсемѣстномъ обычаѣ устной проповѣди за богослуженіемъ.
Распространеніемъ христіанскаго просвѣщенія и церковностью быта наша древняя, отсталая Русь была обязана болѣе книгѣ, чѣмъ устному слову.
Богослужебную проповѣдь въ московскіе вѣка замѣняли такъ называемыя уставныя или соборныя чтенія, состоявшія изъ твореній знаменитыхъ отцовъ и учителей церкви, изъ житій святыхъ и изъ другихъ назидательныхъ сочиненій. Распадаясь на три главныхъ и обширныхъ отдѣла: житійный (минеи-четьи), похвальный (торжественники) и нравоучительный (златоустники), эти чтенія, со стороны дидактическихъ памятниковъ, входившихъ въ ихъ составъ, были шире преобладающаго типа современной проповѣди: уставное житіе выдвигало живой образецъ христіанскаго поведенія, въ похвальнымъ словѣ отмѣчались свѣтлыя черты жизнедѣятельности прославившагося подвижника, или же излагалась исторія праздника, возвышавшая настроеніе собравшихся; въ нравоучительныхъ наставленіяхъ преподавались правила христіанскаго образа жизни.
Обычаю этихъ чтеній, установившемуся въ кіевскихъ монастыряхъ уже въ XI вѣкѣ 1), въ исторіи отечественнаго просвѣщенія суждено было занять весьма выдающееся мѣстоособенно замѣтное при пробѣлахъ въ учебномъ дѣлѣ, пр, отсутствіи среднихъ и высшихъ школъ, въ которыхъ общей
онъ составилъ службу и слово на перенесеніе мощей св. Филиппа митрополита московскаго, похвальное слово св. Іоанну Лѣствичнику и проложное житіе св. Филиппа и затѣмъ передалъ все это на разсмотрѣніе соловецкому уставщику Никодиму, который „вся та пріятъ и у себе удержа, мысль имѣя возвѣстити отъ себе святителю о семъ, яко да святаго благословеніемъ церкви Божіи предастъ“.—Когда же это вслѣдствіе измѣнившихся обстоятельствъ неудалось („иного жъ ради неудобства и премѣневія вещей, времени не получивъ, и яко уже старости маститы доспѣ и болѣзнію тѣлесною объятъ дѣйствовати недо-спѣвъ сицевыхъ ко Господу отшедъ»), то Фирсовъ вторично чрезъ посредство Саввинскаго архимандрита Никанора хлопоталъ объ одобреніи его трудовъ патріархомъ (Рукоп. Казан. Духов. Академіи’ № 985, Солов. № 875, л. 126 и слѣд.).
*) Ом. Несторово житіе прѳп. Ѳеодосія Печерскаго.
ственное сознаніе могло бы воспитываться въ опредѣленномъ направленіи. Уставнымъ чтеніямъ выпало на долю быть глав нымъ источникомъ русскихъ духовныхъ идеаловъ. Считаемъ излишнимъ приводить доказательства достаточно сказать, что житія святыхъ полны примѣрами живой склонности къ аскетизму, пробуждавшейся въ отроческіе годы у будущихъ подвижниковъ подъ вліяніемъ, слышанныхъ въ церкви божественныхъ писаній, т. е. отеческихъ твореній и житій. Вообще: складъ идеальныхъ понятій древне-русскаго человѣка и его убѣжденій свою коренную основу имгьлъ въ томъ ученіи, которымъ церковь надгьляла его въ уставныхъ чтеніяхъ.
Этимъ непосредственнымъ вліяніемъ не исчерпывалось однако руководящее значеніе ихъ, простиравшееся и на исторію нашей «литературы», и на судьбу всей четьей письменности. Первая считается отобразомъ господствующихъ идей и проводниковъ ихъ въ народную жизнь. Но если оставить въ сторонѣ немногочисленные памятники древне-русскаго устнаго народнаго творчества (былины и поэтическія произведенія), то можно утверждать, что наша старина почти не сохранила намъ словесности, стремившейся исключительно къ эстетическому дѣйствію, такъ какъ огромное болыииншво ея памятниковъ возникло въ силу житейскихъ потребностей, между которыми' самыми существенными были требованія церковнаго устава, разъясняющія намъ происхожденіе преобладающихъ особенностей такъ называемой древне-русской литературы ’). Наиболѣе обширный отдѣлъ,ея былъ учительный, предназначенный согласно съ предписаніями Типикона для употребленія въ церквахъ или для внѣ церковнаго чтенія за трапезой и въ келліяхъ. Кромѣ того богослужебные интересы вліяли и на самыя свойства литературнаго памятника. Въ цѣляхъ церковнаго назиданія дѣловитый разсказъ житія превращался въ нравоучительное сказаніе, или въ слово, написанное въ стилѣ богослужебныхъ пѣснопѣній, и даже на страницы лѣтописныхъ замѣтокъ, гдѣ строгая фактичность была
') Слово о полку Игоревѣ, моленіе Даніила Заточеника и нѣсколько другихъ произведеній убѣждаютъ насъ въ томъ, что наряду съ церковною письменностью въ древности (особенно въ домонгольскія столѣтія) существовала литература свѣтская, во образцы ея (равно какт и частная переписка) не имѣли отношенія къ задачѣ церковно-монастырской библіотеки и потому списки ихъ должны были изготовляться рѣже и могли сохраниться только случайно.
бы такъ умѣстна и естественна, очень рано проникла цер*< ковно-назидательная точка зрѣнія на событія временныхъ лѣтъ, какъ на признаки продолжающагося божественнаго домостроительства на землѣ. Въ степенной же книгѣ—мы имѣемъ уже нравоучительный памятникъ, писанный въ стилѣ богослужебно-житійномъ.—Въ исторіи церковнаго устава и назначенныхъ имъ чтеніи слѣдуетъ искать разгадку и основнаго направленія древне-русской духовной литературы и ѣослѣдовагпелъности въ ея развитіи, и частныхъ интересовъ ея, и стилистическихъ вкусовъ писателей, жившихъ до половины XVII вша включительно. Наиболѣе яркіе выразители теченій общественной мысли XV и XVI вѣка преподобные Іосифъ Волоцкій и Нилъ Сорскій, митрополиты Даніилъ и Макарій могутъ быть правильно поняты только послѣ со-постановлѳнія ихъ трудовъ съ суммою типикарныхъ чтеній ихъ эпохи.
Но и такая зависимость оригинальной духовной литературы отъ Типика не исчерпывала всего историческаго и воспитательнаго значенія церковно-учительныхъ чтеній. Переводный четій матеріалъ, среди котораго произведенія русскихъ писателей кажутся незначительной крупицей, распространялся въ 1000-хъ списковъ прежде всего вслѣдствіе богослужебныхъ потребностей. Въ свою очередь самая численность переписаннаго обезпечивала его преобладающее вліяніе на общество, такъ какъ на ряду съ прочитываніѳмъ божественныхъ писаній въ церкви, тотъ же четій матеріалъ употреблялся и для домашняго или келейнаго чтенія, которое въ древности было почти равносильнымъ, хотя и менѣе общедоступнымъ, источникомъ просвѣщенія. Трудно установить точныя цифры прироста народонаселенія въ московскомъ государствѣ, но какъ бы ни было оно велико, оно располагало значительными книжными запасами, такъ какъ число сохранившихся рукописей до Петровскаго времени, не включая сюда печатныхъ изданій, едва ли не превышаетъ 80,000, даже въ настоящее время, не смотря на разнообразіе способовъ, коими онѣ истреблялись (въ XVIII и XIX вѣкахъ).
Между тѣмъ исторія развитія этой богатой письменности долгое время почти исключительно отражала на себѣ насущную потребность въ кругѣ уставныхъ чтеній. Если нельзя отрицать существованія въ древней Руси переводовъ свѣтскихъ
сочиненій х), то эти переводы приняли замѣтное участіе въ судьбахъ русской книги уже сравнительно поздно, послѣ того какъ въ библіотекахъ скопилось достаточное количество четіихъ рукописей, а ранѣе они оставались случайными свидѣтелями частныхъ запросовъ мысли. На первыхъ шагахъ русской книжности мы всрѣчаемся съ самыми ясными признаками ея зависимости отъ исторіи уставныхъ чтеній. Въ общемъ итогѣ пергаменныхъ книгъ, сохранившихся отъ четырехъ первыхъ русскихъ столѣтій, около 67°/0 приходится на долю богослужебныхъ рукописей, 29°/0 на долю четіихъ-церковныхъ и только 3°/0 на долю келейныхъ, не соборныхъ. При этомъ два первыхъ столѣтія XI и XII оставили намъ по преимуществу книги спеціально богослужебныя, и только въ послѣдующее время возросъ процентъ дошедшихъ до насъ сборниковъ типикарныхъ чтеній. Это наблюденіе не можетъ не служить показателемъ взаимности, которая установилась между книгою и богослуженіемъ на первыхъ порахъ русской жизни и сохранилась затѣмъ на долгіе годы.—Какой книгѣ, какъ не Библіи, по принятіи русскими христіанства слѣдовало бы привлекать къ себѣ вниманіе переписчиковъ, если бы ихъ заботы не были отвлекаемы настоятельными потребностями. Между тѣмъ ни одного полнаго списка ея до времени Геннадія не сохранилось. Даже древнѣйшій русскій кодексъ Новаго Завѣта въ полномъ составѣ его книгъ относится лишь къ XIV вѣку. Этого не случилось бы если бы богослужебныя потребности не покрывали собою самыхъ мотивовъ по распространенію списковъ. Изъ библейскихъ книгъ у насъ переписывались прежде всего тѣ, которыя необходимы были для церковнаго богослуженія.
Такимъ образомъ въ общемъ составѣ четьей письменности, если, выключить изъ нея библейскія и богослужебныя книги, наиболѣе обширный и вмѣстѣ съ тѣмъ основной отдѣлъ по крайней мѣрѣ до конца XV вѣка состоялъ изъ сочиненій, принаровленныхъ къ богослужебно-учительному употребленію. Очевидно, что и домашнее (или келейное) чтеніе, которое пастойчиво предлагалось всѣмъ какъ дѣло богоугодное и святое, должно было приводить къ тѣмъ же воспитательнымъ
послѣдствіямъ, что и слушаніе въ церкви божественны?) писаній, такъ какъ въ обоихъ случаяхъ учительное содері жаніе оставалось однимъ и тѣмъ же.
Дѣйствительно, даже послѣ того, какъ наши книгохранилища переполнились списками уставныхъ чтеній (что можно подмѣтить въ главнѣйшихъ сѣверныхъ монастыряхъ къ концу XV вѣка чрезъ 100 лѣтъ послѣ перемѣны церковнаго Устава), книги соборныя или изборники изъ нихъ значительно превосходили своею численностью рукописи, не имѣвшія церковнаго назначенія. Послѣднія переписывались сравнительно неохотно (если конечно не имѣли дѣловаго значенія), и поступали въ библіотеки случайно, такъ какъ церкви и монастыри были заинтересованы въ пріобрѣтеніи только необходимыхъ имъ или пригодныхъ для назиданія книгъ. Заслуживаетъ вниманія, что въ настоящее время мы имѣемъ одинъ только списокъ «слова о законѣ и благодати» въ первоначальной редакціи и десятки копій его передѣлки, принаров-ленной къ богослужебному чтенію, что сохранились сотни списковъ праздничныхъ словъ Кирилла Туровскаго, читавшихся въ дни Тріодей, и не болѣе 6 — 7 списковъ извѣстнаго слова Даніила Заточника, что при множествѣ списковъ нѣкоторыхъ изъ проложныхъ житій, мы не знаемъ ни одного стариннаго списка слова о полку Игоревѣ. Цѣлый рядъ памятниковъ исчезъ для насъ безвозратно потому, что при возрожденіи нашей письменности на сѣверѣ, потребности богослужебнаго назиданія и дисциплинарныя поглотили собою интересы литературные.—Печальные отзывы о древне-русской словесности въ значительной долѣ обязаны незнакомству съ исторіей русскихъ библіотекъ.
Почти до половины XYII вѣка церковно-учительныя задачи не покидали нашей библіотечной писменности, если не > во всей ея совокупности, то въ самомъ обширномъ ея отдѣлѣ 1). Доступныя нашему изученію древне-русскія библіо- *)
*) Поэтому послѣ Петровская беллетристика имѣетъ слишкомъ мало общаго съ предшествовавшею семивѣковою судьбою библіотечной письменности, состоявшею изъ памятниковъ церковно-учительнаго дѣла, появленіе которыхъ ничуть не превратилось и послѣ Петра. Отсюда: исторія русской церковно-учительной (духовной) письменности съ XI вѣка до настоящаго времени должна представлять собою вполпѣ обособленный предметъ научнаго знанія, имѣющій свой богатый первоисточникъ для до Петровскихъ столѣтій въ переводной и
теки были не хранилищами памятниковъ науки и литературы, но хранилищами богослужебнаго и церкввно - учительнаго матеріала * *)).
Развитію всей нашей книжности примѣнительно къ учительной задачѣ уставныхъ чтеній не мало способствовала возможность расширенія самаго круга ихъ, который ничуть не былъ заключенъ въ тѣсныя рамки, недопускавшія для него обмѣна матеріалами съ келейными рукописями.
Свидѣтелями литературнаго обогащенія уставныхъ чтеніи новыми памятниками могутъ служить: исторія Прологовъ и Четіихъ-миней, гдѣ были сосредоточены чтенія мѣсяцослов-ныя (сравн. мѣсячныя минеи), исторія Торжественниковъ, гдѣ помѣщались избранныя чтенія на праздники (сравн. трефо-логіи), исторія Златоустниковъ постныхъ и «Земныхъ Раевъ» (сравн. Тріодь постную), гдѣ содержались поученія на дни четыредесятницы, а иногда и 50-цы, исторія Пятидесятницъ, гдѣ находились слова на дни Тріоди Цвѣтной (сравн. Тріодь Цвѣтную) и, наконецъ, исторія Учительныхъ Евангелій и Златоустниковъ недѣльныхъ, гдѣ можно найти чтенія на воскресные дни годичнаго круга. Уже въ до Макарьевскую эпоху церковная письменность имѣла на нѣкоторые неподвижные праздники и памяти святыхъ по 15 - 20 чтеній и въ теченіе дневнаго богослуженія прочитывалось иногда до 100 листовъ дестоваго формата.—Макарьевское время значительно пріумножило количество подобныхъ чтеній русскаго сочиненія, которыя постепенно проникали въ общую или мѣстную практику, и одновременно съ выдѣленіемъ особен-
оригинальной книжности. Начало же свѣтской русской литературы и беллетристики можетъ быть отыскиваемо только въ небольшомъ кругѣ древнѣйшихъ случайно сохранившихся произведеній, не имѣвшихъ богослужебно-учительнаго назначенія, а также въ группѣ подобныхъ же сочиненій, появившихся въ періодъ юго-западнаго вліянія, когда печатныя изданія богослужебныхъ и четіихъ книгъ упразднили необходимость ихъ переписки, видоизмѣнивъ прежнія задачи рукописнаго дѣла и расширивъ рамки книжнаго содержанія.
*) Если предположить, что частныя собранія (напр. великокняжескія библіотеки, книжныя собранія іерея Сильвестра, митрополита Іоасафа, архіепископа Кассіана рязанскаго и т. п.) въ свое время и выдѣлялись по подбору книгъ отъ монастырскихъ книгохранилищъ, то намъ неизвѣстенъ ихъ полный первичный составъ, ибо мы знаемъ о нихь главнымъ образомъ по сохранившимся рукописямъ ихъ, поступившимъ въ монастырскія библіотеки въ видѣ вкладовъ.
ностей въ богослуженіи, отмѣченныхъ въ группѣ церковныхъ обиходниковъ, явились и мѣстные указатели уставныхъ чтеній: Спасо-Прилуцкіе, Кирилловскіе, Волоколамскіе и другіе 1). Изъ этихъ указателей можно усмотрѣть — что сочиненія, уже допущенныя въ библіотечныя книги, переходили нерѣдко, въ разрядъ «уставныхъ чтеній».
Когда митрополитъ Макарій задумалъ свое грандіозное предпріятіе собрать всѣ книги, «чтомыя на Руси», онъ исходилъ изъ мысли, что наличная библіотечная письменность въ главномъ ея отдѣлѣ можетъ быть допущена въ качествѣ церковныхъ уставныхъ чтеній, такъ какъ внесъ собранные матеріалы «Четій Минеи», т. е. книгу уставныхъ чтеній, распредѣленныхъ по мѣсяцослову. Между тѣмъ сюда вошло, за немногими исключеніями (напр. произведеній отреченной литературы, лѣтописей и т. п.) большинство литературныхъ памятниковъ, обращавшихся въ новгородскихъ библіотечныхъ рукописяхъ 40-хъ годовъ ХУІ вѣка. Очевидно, здѣсь слышался отголосокъ мысли, что четія книжность должна совпадать съ уставными «божественными» чтеніями.
Обстановка и распорядки, при которыхъ въ церкви и внѣ ея происходило прочитываніе душеспасительныхъ книгъ, помогали тому же сближенію ихъ въ одну общую группу-божественныхъ писаній, «яже достоитъ чести». Такое объединеніе происходило особенно успѣшно по монастырямъ, гдѣ въ точности соблюдались богослужебныя и дисциплинарныя предписанія относительно переписки и чтенія книгъ. Какъ извѣстно, и по уставу, приписываемому патр. Алексію, и по типику іерусалимскому, слушаніе божественныхъ книгъ происходило, во-первыхъ, за утреннимъ богослуженіемъ или на часахъ, т. е. за такими службами, которыя отпѣвались
1) Спасо-Пршіуцкій указатель чтеній, составленный (монахомъ?) Арсеніемъ въ 80-хъ тодахъ XYI вѣка и (находящійся въ рукописи Спасо-ЕГрилуцкаго монастыря, быль найденъ И. А. Шляпвннымъ, который оцѣнивалъ его какъ памятникъ старинной русской библіографіи (Протоколы Комитета и общихъ собраній И. О. Л. Д. И. за 1892 — 1893 г., стр. 17). Слѣды древнѣйшаго указателя уставныхъ чтеній въ Кирилло-Бѣлозерскомъ монастырѣ можно видѣть въ изданномъ мною «Описаніи рукописей Кирилло-Бѣлозерскаго монастыря, составленномъ въ концѣ XV вѣка» (см. изданіе И. О. Л. Д. П. № СХШ, Спб. 1897. Другіе указатели чтеніи въ томъ же монастырѣ будутъ изданы въ изслѣдованіи о библіотекѣ Кирилло-Бѣлозерскаго монастыря.
иногда и внѣ церкви по келліямъ безъ священника. Во вторыхъ, чтеніе тѣхъ же статей продолжалось и во время трапезованія братіи, и, наконецъ предоставлялось ей, какъ келейное занятіе въ свободные часы. Не соединяясь съ божественной литургіею оно, во всѣхъ трехъ случаяхъ было священнодѣйствіемъ, сопровождалось молитвословіями, и совершалось по опредѣленному чину. Въ церкви чтеніе обыкновенно имѣло мѣсто на утрени по первой каоизмѣ, по второй каѳизмѣ и по третьей пѣсни (Уставъ патр. Алексія,).
Когда же бывали четыре чтенія, обыкновенно изъ житій и пролога, они распредѣлялись такъ: по первой каѳизмѣ— одно, по второй каѳизмѣ—другое, по третьей пѣсни—третье и по шестой пѣсни—четвертое. Кромѣ того на литіяхъ при исхожденіи въ притворъ читались оглашенія св. Ѳеодора Студита (Уставъ патр. Алексія). Своимъ содержаніемъ тѣсно примыкая къ священнымъ пѣснопѣніямъ или службамъ и примѣняясь къ церковной памяти того или другаго дня или времени, всѣ эти чтенія составляли какъ бы дополнительную, но неразрывную, часть самаго богослужебнаго чина. Такъ на утрени въ обычные дни назначались житія и похвальныя слова воспоминаемымъ святымъ, представлявшія собою, какъ давно было замѣчено, распространенныя формы кондака и икоса. Установленіе общецерковной памяти святаго было также мало возможно безъ наличнаго житія и похвальнаго слова, какъ и безъ службы.
Чтеніе учительныхъ книгъ во время трапезованія, составляло въ общежительныхъ монастыряхъ'наравнѣ съ принятіемъ пищи какъ бы часть общественнаго богослуженія. Самая трапезница въ старину нерѣдко устраивалась, какъ церковь съ иконостасомъ и алтаремъ. Брагскій обѣдъ происходилъ здѣсь непосредственно вслѣдъ за литургіею и совершался по опредѣленному чинопослѣдованію. Изъ главной церкви братія во главѣ со священникомъ и игуменомъ при пѣніи псалма «Вознесу тя Боже», шла въ трапезу, гдѣ вслѣдъ за благословеніемъ пищи начиналось чтеніе, продолжавшееся при общемъ молчаніи до доконца обѣда, и служившее пищею духовною. «Трапеза безъ слова Божія подобна яслямъ скот-
скинъ, «замѣчаетъ редакція Устава, приписываемая патр. Алексію*. Пусть въ устахъ ядущихъ всегда будетъ слово молитвы: «Господи Іисусе Христе Сыне Божій, слухъ ихъ пусть наполняется словами блаженными; разговоровъ праздныхъ да не будетъ—Чтеніе завершалось нѣсколькими молитвословіями, послѣ которыхъ братія при пѣніи псалмовъ (121 и 83): «Возвеселимся о рекшихъ ми» или «Коль возлюбленна селенія твоя» возвращалась къ церкви, гдѣ священникъ предъ главными дверьми произносилъ молитву: «Тебѣ истинному человѣколюбцу Богу мы грѣшніи», и послѣ троекратнаго взаимнаго поклоненія творилъ отпустъ *).
Чтеніе книгъ по келліямъ носило на себѣ подобно молитвамъ отпечатокъ богоугоднаго дѣла. Братія не имѣла права держать въ своихъ келліяхъ какихъ-либо книгъ кромѣ тѣхъ, которыя получала изъ монастырской книгохранительниЦы для прочтенія въ свободные часы (Уставъ п. Алексія; Кирилло-Бѣлоз. монаст., пр. Іосифа и т. п.) и по необходимости, слѣдовательно, насыщалась тѣмъ же ученіемъ, которое слышала и во время соборныхъ чтеній въ храмѣ и на трапезѣ. По-этому-то уже древнѣйшій лѣтописецъ (подъ 1037 годомъ), говоря съ самымъ непритворнымъ восторгомъ о святомъ дѣлѣ— «почитаньи книжномъ», напояющемъ вселенную, приравнивалъ это «почитанье» къ собесѣдованью человѣка съ Богомъ. Въ XV, XVI и XVII вѣкахъ келейное чтеніе настойчиво реко- -мендовалось въ особенности юнымъ монахамъ, какъ душеспасительное дѣло.—Чинъ посѣщенія братскаго или «прихо-жденія брата къ брату» разрѣшалъ сходиться въ келліяхъ— только ради слушанія и толкованія божественныхъ книгъ для взаимнаго назиданія. Въ періодъ Алексіева Типика—для той же цѣли братія собиралась послѣ утрени въ трапезницѣ.
Самою обычною повседневною книгою для келейнаго чтенія была псалтырь, которую предлагалось заучивать всю наизустъ (Уставъ Алексія), но это келейное правило подчиняясь опредѣленному распорядку, уже вполнѣ примыкало къ богослужебнымъ чинопослѣдованіямъ.
Все это не можетъ не подтверждать наблюденія, что преобладающимъ просвѣтительнымъ средствомъ въ московскіе
') П. К а з а н с к і й, Исторія русскаго монашества до основанія Троицкой лавры, М. 1856. Описаніе славянскихъ рукописей Моск. Сипод. библіотеки, отдѣлъ третій ч. I, М. 1869, стр. 239 и слѣд.; Е. Е. Голубинскій, Исторія русской церкви, ч. I.
вѣка было богослужебное и учительное содержаніе соборной книги, которая осталась и для насъ главнымъ источникомъ по исторіи уставныхъ ученій, монастырской библіотеки, духовнаго просвѣщенія и литературы древней Руси.
Церковный строй подчинялся здѣсь Кормчей и Типикону, а типикарныя чтенія заправляли духовнымъ воспитаніемъ народа. Существовало самое тѣсное внутреннее единство между церковно-богослужебною жизнью и ея просвѣтительными средствами. Церковность была послѣдствіемъ этого единенія.
Таковы были наиболѣе замѣтныя для историка черты въ постановкѣ церковно-учительнаго дѣла московской Руси, забытыя и изгладившіяся въ настоящее время.
Подчиняясь вліянію схоластической школьной реторики и ея ближайшей преемницы реторической гомилетики, уже съ конца XVII в. и нач. ХѴШ в., святоотеческія наставленія, житія и похвальныя слова вынуждены были постепенно уступать свое прежнее мѣсто устнымъ собесѣдованіямъ пастыря съ пасомыми и вновь составляемымъ на каждый случай проповѣдямъ. Съ одной стороны преимущества живой рѣчи съ ея убѣдительностью, освященныя руководственными примѣрами первыхъ четырехъ христіанскихъ вѣковъ, равно какъ и возможность приспособляться къ нуждамъ и уровню пониманія слушателей, съ другой стороны неумѣстность нѣкоторыхъ изъ старинныхъ чтеній въ воспитательномъ отношеніи, и отдаленность той жизненной обстановки, къ которой относилось содержаніе большинства уставныхъ чтеній, — вотъ сильныя оправданія въ пользу перемѣнъ, совершившихся въ церковно-учительпомъ дѣлѣ одновременно съ реформою русскаго быта.
Но было бы несправедливостью отнимать и у былой постановки не только ея историческихъ заслугъ, но и гомилетическихъ достоинствъ.—Обратимъ вниманіе, что съ единствомъ содержанія всей учителыюй письменности, было сопряжено весьма крупное съ точки зрѣнія гомилетики послѣдствіе: здѣсь заключалась причина единства кругозора у представителей разныхъ общественныхъ классовъ. И царь, и крестьянинъ располагали тогда однимъ и тѣмъ же кладеземъ просвѣщенія— церковною письменностью. Не всѣ, конечно, достигали одинаковой начитанности въ ней, но они не раздѣлялись другъ отъ друга, тою разностью получеппаго образованія, которая дробитъ убѣжденія послѣ-петровскаго общества па множество группъ, вслѣдствіе профессіонализма школъ. Современный
« 16
проповѣдникъ самъ не можетъ не носить на себѣ духовно-учебнаго отпечатка съ его свѣтлою и темною сторонами, а въ древности писатель изъ среды духовенства по складу свойкъ мыслей и стилистическому размаху только мало уловимыми чертами выдѣлялся отъ авторовъ крестьянскаго, боярскаго и царскаго рода: достаточно сравнить труды: царевича Ивана Ивановича и боярина Тучкова съ сочиненіями, вышедшими изъ стѣнъ сѣверныхъ обителей въ царствованіе Грознаго. Можно полагать, что писатели свѣтскіе приспособлялись до извѣстной степени къ условностямъ, выработаннымъ церковною письменностью, но ничуть не духовному автору приходилось примѣняться къ воззрѣніямъ и вкусамъ мірскихъ современниковъ. Тѣмъ болѣе справедливо ото по вопросу о религіозномъ кругѣ представленій, которыя имѣли одно общее начало-духовную письменность и объединяли собою разнородные слои.
Вт. намѣченной постановкѣ церковно-учительпаго дѣла, съ дидактической стороны сказывался, повидимому, одинъ существенный пробѣлъ: недостатокъ современности, который способенъ былъ обезсиливать воспитательное вліяніе церковныхъ чтеній.
Въ дѣйствительности же этотъ пробѣлъ долженъ былъ восполняться внѣбогослужебными и внѣцерковными наставленіями (и цѣлымъ рядомъ посланій. Въ храмѣ предлагалось тогда общецерковное вѣрованіе, необходимое для всѣхъ, которое при свѣтѣ преданія помогало бы уяснить глубину евангельскаго завѣта и руководило бы настроеніемъ общества вѣрующихъ, .но не нисходило бы до мелочей обыденнаго житья-бытья '). Частвѣйшее же примѣненіе христіанскаго нравоученія къ жизни единичныхъ членовъ прихода препоручалось поэтому внѣцерковному пастырскому воздѣйствію, о которомъ сохранилось столь много извѣстій въ поученіяхъ, посланіяхъ, соборныхъ опредѣленіяхъ и показаніяхъ очевидцевъ.
При такихъ условіяхъ теоретическія достоинства прежней постановки лишаютъ права на пренебрежительное къ пей отношеніе и въ настоящее время. Христіанской ученіе въ *)
*) Слова митрополита Даніила составляютъ съ указанной стороны одно изъ рѣдкихъ исключеній.
изложеніи современнаго пастыря точнѣе ли и авторитетнѣе, чѣмъ ученіе, изложенное словами вселенскихъ наставниковъ? Случайныя обмолвки и ошибки въ проповѣдяхъ не влекутъ ли нареканій и нс даютъ ли повода къ заблужденіямъ? Въ погонѣ за современностью не утрачиваетъ ли проповѣдь своего лучшаго украшенія церковности содержанія? При на* стоящей обособленности отдѣльныхъ общественныхъ кружковъ и лицъ, нисходя до приложенія общечеловѣческихъ правилъ жизни къ наичастнѣйшимъ случайностямъ ея обстановки, не захватываетъ ли современное поученіе область воздѣйствія, которая не безъ основаній была отмежевана въ древности для внѣцерковнаго собесѣдованья?
На страницахъ исторіи не бываетъ вторичныхъ переживаній при пройденныхъ условіяхъ развитія. Если до Петра существовало единство въ кругозорѣ и религіозныхъ представленіяхъ у разныхъ классовъ общества, то послѣ Петра при умственномъ разъединеніи интеллигенціи отъ народа было бы напрасно ожидать прежняго успѣха отъ возстановленія старинныхъ церковно-учительныхъ средствъ.
Но одна историческая подробность прежней постановки сохранить навсегда свое законодательное значеніе для русской гомилетики; въ богослужебномъ чинѣ современная проповѣдь явилась преемницею отеческаго ученія и потому должна быть весьма точною выразительницею вѣры общецерковной, а не личнаго ея пониманія и толкованія, быть достойною замѣстительницею лучшихъ произведеній христіанскаго слова, а не скороспѣлымъ произведеніемъ литературнаго навыка.
Постановка церковнаго учительства въ московскія столѣтія убѣждаетъ насъ въ томъ, что наставленію пастыря въ храмѣ усвоивалось значеніе «Божественнаго Писанія» и богослужебнаго слова самой церкви. Отсюда для современнаго церковнаго проповѣдничества вытекаетъ возвышенная задача держаться на той же священной высотѣ. Необходимо для этого прилежать отеческому ученію, испытывать до глубины церковные завѣты нашихъ предковъ, тѣсно сродниться съ духомъ богослужебной жизни, и внимательно испытавъ себя по совѣту апостола (2 Кор. ХИІ, 5), уже затѣмъ возвѣщать народу словеса благочестія.
Слово Божіе, которое всегда живо и дѣйственно, тогда станетъ и въ устахъ проповѣдника возрождающее силою. Для
тѣхъ же, кто еще не силенъ въ ученіи нельзя не припомнить наставленія премудраго Сираха: сократи слово, малыми многая изглаголи: буди яко вѣдый, и вкупѣ молча, и не согрѣшай словомъ гордымъ» (Сирах. XXXII, 9, 10, 14).
Николай Никольскій.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризаіщи Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академической интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
