CC BY
231
УДК 94 (470)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ О ВЕЛИКОЙ МОРАВИИ И ВЕРХОВСКАЯ ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОВИНЦИЯ
Майоров А.А.
Отдельные особенности упоминания Великой Моравии в русских летописях, наряду с наличием ряда признаков, подтверждающих существование её связи с Древней Русью, вкупе с военно-политическими реалиями X в., позволяют предположить существование в тот период концепции преемственности между Великой Моравией и Древней Русью. Верховская историко-географическая провинция была одним из мест, принявших моравских переселенцев, которые оставили заметный след как в материальной истории, так и иных сферах культуры.
Ключевые слова: Великая Моравия, концепция преемственности, Древняя Русь, Верховская историко-географическая провинция, вятичи, Вятко.
THE HISTORICAL MEMORY OF GREAT MORAVIA AND VERKHOVSKAYA HISTORICAL-GEOGRAPHIC PROVINCE
Mayorov A.A.
Some features of the description of the Great Moravian State in the Russian Chronicles, together with the presence of other arguments, which confirm the existence of its connection with Rus, on the basis of the known with the military and political realities of the X century AD, making it possible to formulate a hypothesis about the existence, at the time, particularly the special concept of continuity from the Great Moravian State to Rus. Verkhovskaya historical-geographic province was one of the places that have adopted the Moravian settlers. They left a noticeable mark in the history of the material, as well as other spheres of culture of this land.
Keywords: Great Moravia, the concept of continuity, Ancient Russia, Verkhovskaya historical-geographical province, vyatichs, Vyatko.
Российское государство прошло длительный путь исторического развития. Весьма уверенно можно утверждать, что значительный вклад в его военные и политико-административные успехи внесло формирование национальной идентичности, выдающиеся проявления которой получили в свое время название «величие русского духа». Процесс её возникновения был длителен, сложен и многогранен, в нём активно использовались самые разные социально-политические мифы, существовавшие на протяжении всей российской истории. Многие мифы и концепции - «святая Русь», «Москва есть третий Рим», «Киевская Русь», «щит на вратах Цареграда» -закрепились в разной степени сохранности внутри русской национальной мифологии. Другие - «римско-имперские корни Рюриковичей», «сдача Аляски в аренду на 100 лет», «русские - суть скифы» и другие - исчезли либо маргинализировались в общественном восприятии. Тем не менее, ряд признаков, явно или косвенно указывающих на существование разного рода неактуальных ныне концепций, весьма явно прослеживаются при более подробном изучении дошедших до наших дней источников разного рода.
По всей видимости, одним из таких ранних мифов, отдельные следы которого дошли до наших дней, были представления об исторической
связи Древней Руси с Великой Моравией -мощным и, вероятно, самым первым регулярным славянским государством Центральной Европы (предания о «державе Само» практически не подкреплены солидным археологическим материалом). Ряд сохранившихся письменных памятников и свидетельств указывают на возможность существования такой концепции, позволявшей выстроить некую преемственность между Русью и недавно (для того периода) исчезнувшей Великой Моравией.
Зафиксированных исторической наукой письменных свидетельств о вероятной связи великоморавской и древнерусской исторических традиций довольно мало. Тем не менее, они существуют и четко прослеживаются в прошлом нашей страны. Каждое из них в отдельности довольно специфично, своеобразно и не очень информативно, собранные же вместе они позволяют предположить высокую вероятность существования довольно целостной системы взглядов и оценок.
К числу наиболее хорошо известных следует отнести легендарную «дунайскую теорию» происхождения славян, изложенную в древнейших русских летописях: «По мнозехъ же временехъ сели суть Словени по Дунаеви, где есть ныне Оугорьска земля и Болгарьска. [и] от техъ Словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими...» [8, с.5] Крайне любопытно,
что летописец здесь же первым славянским племенем в перечислении называет моравов, хотя р.Морава лишь один из притоков, не имеющих отношение ни к устью, ни к истоку Дуная. Эта подробность подчеркивает особое место Моравской земли среди прочих, населенных славянами.
В том же тексте описывается, что моравы первыми приняли крещение и грамоту: «симъ бо первое преложены книги Мараве, яже прозвася грамота Словеньская, яже грамота есть в Руси и въ Болгарехъ Дунайскихъ» [8, с.19]. Далее следует широко известный рассказ о приглашении учителей славянских Мефодия и Константина (Кирилла) в уже крещеную славянскую страну, достаточно точно опознаваемую как Великая Моравия (что надежно подтверждает перечисление её князей: Ростислав и Святополк). Таким образом, Великая Моравия в передаче летописца становиться не только фактическим центром первоначальной родины славян, но и местом, откуда начала свое распространение славянская грамотность и славянская христианская проповедь, что имело ещё более важное значение для православного монаха.
Любопытно, что летописец относит время расселения славян с Дуная к периоду до появления новых народов - болгар, обров (аваров), угров белых, печенегов и угров черных - которые разрушили мирное житие славян на своей прародине, фактически смешивая в одном повествовании различные исторические периоды [8, с.9]. Исторической наукой падение Великой Моравии (с точки зрения летописца занимавшей центральное место на прародине славян) под ударами пришедших с востока венгров относится к первому десятилетию X века, что, принимая во внимание её положение в славянском мире, позволяет отнести это событие к разряду важных общеславянских.
Сам факт летописной фиксации рассказа о дунайском происхождении славян может служить косвенным доводом в подтверждение гипотезы существования «великоморавской» государственной легенды. В Х-Х1 веках, пока еще были свежи следы разгрома мадьярами (а затем германцами и поляками) Великой Моравии, такого рода претензии могли стать моральной основой для оправдания некоего военно-политического реванша: оказывается логически объяснимым настойчивое стремление князя Святослава перенести центр своей государственности из Киева на Дунай в город Переяславец или на сопредельные территории. К
моменту же достоверной письменной фиксации этого рассказа в XII в. политическая ситуация в Придунавье уже стабилизировалась и русские князья вряд ли бы сумели извлечь из этой легенды какие-либо реальные политические выгоды. Вероятно существовавшие нравственно-политические претензии на наследство Великой Моравии (и первого Болгарского царства) стали практически бесполезны.
Существует гипотеза, связывающая повествование о дунайской прародине с возникновением и укреплением не Моравии, а Болгарского царства, а начало расселения славян из Придунавья относящая к VII веку [5, с.40,47]. Представляется, что русский летописец вряд ли бы соотнёс идиллический рассказ о счастливой жизни славян с абсолютно реальным Болгарским государством, неоднократно выступавшим в качестве военного противника Древней Руси. Кроме того, болгары прямо в тексте названы в числе разрушителей прежнего мирного бытия славян на берегах Дуная, что, по мнению автора, является серьёзным аргументом против указанной гипотезы.
Помимо летописных примеров, демонстрирующих важность и значимость Великой Моравии, следует указать на прямое заимствование князьями дома Рюрика великоморавской традиции княжеского имянаречения. После падения этой страны скандинавская традиция (Хельг, Ингвар) дополняется явственно славянскими
двукорневыми (как было принято в моравской традиции): Святослав, Святополк, Ярослав, Владимир. Принимая во внимание, что влияние польских и чешских княжеских династических традиций (во многом скалькированных с моравских) на Русь было очевидно небольшим, а в Болгарском царстве того периода прослеживается совершенно иной подход к имянаречению правителя (Симеон, Борис, Пётр), именно Великая Моравия может рассматриваться в качестве источника отмеченных нововведений.
Ярким косвенным примером наличия некой чрезмерной сосредоточенности на вопросах «моравского наследия» может быть названо подчёркнутое стремление
древнерусского князя Святослава Игоревича (первого, названного в соответствии с нескандинавским обычаем имянаречения) укрепиться в на Дунае и учредить там свою столицу - Переяславец-на-Дунае («не любо ми есть в Киеве бъгги. хочю жити с Пере1аславци в Дунаи. 1ако то есть середа в земли моеи»).[8, с.48] Ранее вектор русской внешней политики
традиционно был ориентирован на юг и восток. Святослав же, первым из киевских князей получивший великоморавское имя, стремился на запад и юго-запад - по направлению к землям, по которым несколько десятилетий назад проходили границы Великой Моравии - самой развитой славянской державы предшествующей эпохи. В этих своих устремлениях Святослав выглядит как сторонник реконструируемой концепции об особом месте Великой Моравии среди славянских земель.
Представляется, что описанные детали могут представлять собой случайно сохранившиеся признаки наличия
геополитической концепции, позволявшей Руси полагать возможным формировать претензии на существование определенной преемственности славянских исторических традиций,
перешедших из Великой Моравии на древнерусские земли. Государственным руководителям Древней Руси сам факт этой связи помогал формировать идеологические претензии на освоение некоего дунайского наследства, что могло способствовать укреплению их политической власти и авторитета.
Интересно отметить, что летописец, через два столетия включивший повествование о дунайских походах Святослава в летописный свод, явно их не одобрял и находил объяснение их проведению лишь в характере самого князя, а не в какой бы то ни было идеологической концепции. Это вполне может быть понято как следствие неактуальности старой теории и религиозности автора текста, склонного больше сочувствовать православной Ромейской (Византийской) империи, сражавшейся с князем-язычником. По всей видимости, ко времени составления первых летописей в XII веке, сама концепция «моравского наследия» потеряла актуальность для киевской династии и явно не была понята летописцем.
Помимо письменных источников существуют данные археологических
исследований, указывающие на достаточно тесные и прочные связи между землями восточных славян и странами дунайского бассейна. Весьма многочисленны они в среднем Поднепровье и ряде других территорий.
В частности, достаточно давно отмечено, что особенности погребального обряда многих захоронений Среднего Поднепровья 1Х-Х веков весьма отличаются от традиционной среди восточных славян кремации и захоронения в курганах, а «...по характеру и детальням
погребальной обрядности имеют прямые аналогии в массово изученных к настоящему времени соответствующих памятниках на древней территории Великой Моравии» [16, с.204]. Особая сакральная значимость и устойчивость погребального обряда позволяет утверждать о явном наличии признаков миграции на Русь населения, культурно явно связанного с моравской традицией.
Гипотеза моравского следа представляется чрезвычайно уместной и плодотворной, так как позволяет дать весьма обоснованные и правдоподобные объяснения появлению многочисленных находок предметов, имеющих явное отношение к среднему Подунавью и Великой Моравии в качестве его составной части, как в захоронениях, так и среди обычных предметов быта многочисленных поселений Древней Руси IX-X веков [14, с. 148-150].
Сфера научных интересов автора настоящей статьи сосредоточена, в первую очередь, на истории Верховской историко-географической провинции (бассейн Верхней Оки и прилегающие территории) [3, с. 67-75]. Как бы это не показалось удивительным, свидетельства наличия связей с павшим в начале X в. Великоморавским государством можно обнаружить и на территории Верховской историко-географической провинции. Именно ко времени возвышения и падения Великой Моравии можно отнести многочисленные западные заимствования и влияния, отмечаемые на верховской территории, а также на прилегающих землях Древней Руси.
К числу особенностей, характерных для верхнеокского ареала, следует указать, на отмеченное рядом исследователей, появление в начале X века на территории провинции новых культурно-бытовых особенностй, вполне возводимых к западным славянским: особенности устройства печей, резкое изменение численности населения в этот период, сопровождаемое активным распространением иного типа производства и потребления керамической посуды, явное влияние дунайских ювелирных ремесленных традиций, изменение погребального обряда, ряд других.
Строго говоря, признаки появления на территории Руси достаточно большого числа пришлого населения, являвшегося носителем явно родственной, но отличающейся от местной, культуры отмечаются многими исследователями. Представляется вполне обоснованным предположить, что жители Великой Моравии различных социальных страт составили
ощутимую часть в обнаруживаемом в начале-середине X в. потоке славянских переселенцев, внезапно появившихся на Русской равнине и имевших иные бытовые и хозяйственные привычки в сравнении с прежним населением.
Именно совокупность и хронологическая синхронность подобных признаков позволяет предположить, что причиной подобных событий вполне мог стать приход носителей новых традиций, в том числе, из Моравии: по западной части континентального маршрута «из немцев в хазары».
Достаточно подробный анализ имеющейся в наличии исторической и археологической информации, подтверждающей высокую вероятность великоморавской гипотезы происхождения легендарного основателя вятичского этнополитического объединения автор настоящей работы размещал в отдельной статье [4, с. 101-104]. В настоящей статье достаточно перечислить основные признаки,
обосновывающие данную гипотезу.
Собственное имя Вятко общепринято разворачивать и трактовать как сокращение от Вячеслав, что абсолютно точно совпадает с ранее обозначенной тенденцией перехода княжеских традиций имянаречения от традиционно норманнских к славянским двусоставным [13, с.376,378]. Применение такого способа имянаречения по отношению к нетитулованному персонажу представляется маловероятным. «Фульдские анналы» дважды упоминают богемские княжеские имена, созвучные имени Вячеслав: Witislan под 872 г. и Witizla (Вячеслав) под 895 г, что практически доказывает факт существования такого княжеского имени [17, с.126]. Помимо прочего, реконструкция полного имени Вятко полностью совпадает с именем канонизированного христианской церковью чешского князь Вячеслава (ст.-слав. «Вяцеслав», чеш. Vadav, лат. Venceslaus), жившего в начале X в.
Косвенным подтверждением гипотезы об особом статусе родоначальника служит цитата из летописного сообщения: «бяста бо. 2. брата в Лясех. Радимъ. а другому Вятко и пришедъша. седоста Радимъ на Съжю. [и] прозв[а]шася Радимичи. Вятъко седе съ родомъ своимъ по Оце. От негоже прозвашася Вятичи» [8, с.12]. Отрывок прямо перекликается в своем содержании с легендой о призвании Рюрика: «и изъбрашася. трте брата. с роды своими. и поiаша по собе всю Русь. и придоша къ Словеномъ первее. и срубиша город Ладогу. и седе стареишии в Ладозе Рюрикъ» [9, с.14]. Применение в средневековом
текстовом сообщении даже усеченного варианта формулы призвания правителя, адресуясь к неопределённому по своему статусу персонажу, сразу же переводит его в непростую категорию полноправных легитимных вождей и не может быть случайным.
Нигде, кроме как у вятичей и радимичей, невозможно достоверно установить появление каких-либо иерархически организованных групп пришлого славянского населения, удостоенных письменной фиксации своего появления. Нет оснований утверждать, что других подобных фактов не было. По всей видимости, группы организованных переселенцев-беженцев,
являвшихся носителями иных, нежели чем местные славянские, культурно-бытовых привычек и традиций, появлялись всюду.
Симптоматично, что лишь вятичи и радимичи удостоились летописной фиксации имен своих основателей, что дополняет аргументацию в пользу признания историчности этих персон и наличия определённой их легитимности в глазах киевского летописца. Лингвистическое исследование показало, что «летописный текст мог бы служить вполне аутентичным доказательством их реального существования. ...В родословных легендах радимичей и вятичей в качестве эпонимов использованы подлинные имена... племенное название является производным от реального антропонима». Летописный источник являясь во многом повествовательным произведением «.оказывается вполне надежным
ономастически» [6, с.388]. В реконструируемом филологами вятичском наречии отмечаются отдельные черты, сближающих его с так называемыми лехитскими западнославянскими языками. Гипотетический вятичский язык специалисты относят к «словенской», а точнее, к «склавинской» группе славянских диалектов, в отличии от однокультурных донских славян, относимых к группе «антской» [7, с.39,42].
Полное перечисление доводов и аргументов, приведенных в упомянутой ранее статье автора представляется нецелесообразным вследствие нежелания повторяться. Следует указать на дополнительный косвенный повод вернуться к подобному списку, связанный с анализом технологических процессов, получивших распространение внутри Верховской историко-географической провинции и на прилегающих к ней территориях.
Речь идет об особенностях гончарного производства, получивших распространение именно в рассматриваемый период.
Господствовавший в предшествующий период на Верхней Оке (и остальном роменском ареале) лепной способ изготовления керамики со специфическим составом сырья и низкотемпературным обжигом явно указывает на место зарождения такого рода способа [11, с.240-241]. Таковым должна была быть местность с небольшим количеством топлива для обжига и специфическим набором глиняного сырья. В наибольшей степени старому методу соответствуют степные либо лесостепные ландшафты к югу и востоку от верхнеокского бассейна.
Распространившийся позднее вариант производства керамики на гончарном круге с последующим высокотемпературным обжигом явно возник в значительно более залесённой (в целях заготовки большого количества топлива, способного обеспечить требуемые
температурные режимы) местности, внутри социума, явно уже получившего производственное и социальное разделение и, явно, более сложного по своей структуре относительно верховского. Помимо прочего, многие находки явно имеют привозной характер.
Общепризнано, что товарность производства домохозяйства определяется наличием и возможностью «сверхпроизводства» некоего избыточного продукта, цена которого на потенциальном рынке намного превосходит не только затраты домохозяйства на его производство, но и совокупную стоимость сырья, производства, упаковки,
транспортировки, охраны и хранения. Причем цену, выраженную не только в денежных единицах, а в готовности членов домохозяйства потратить личное время не на повседневные работы для выработки обязательных для продолжения существования семьи и рода продуктов, а на создание товара, избыточного для целей семейного и родового потребления.
В такой ситуации переход на производство круговой, а не лепной керамики, обжигаемой в высокотемпературных
специализированных печах, с точки зрения автаркичного самообеспечения выглядит явно избыточным. Характерно, что производство и потребление такого рода керамики активизировалось с середины X в. не только в городищах, но и в поселениях явно сельского типа, что представляется абсолютно нелогичным при наличии медленного эволюционного развития рассматриваемого социума. Одним из очевидных вариантов разрешения ситуации представляется появление и расселение на
рассматриваемой территории большого количества людей, имевших в значительной степени иные (по сравнению с более ранними поселенцами) бытовые традиции, привыкших к потреблению бытовой керамики, произведенной специализированными ремесленниками. Нельзя не указать на несколько более узкоспециализированный и «городской» характер бытовой культуры новых поселенцев.
Попытка обнаружить ближайшую залесённую и плотно населённую местность, имеющую явные признаки сложной социальной организации приводит к закарпатским славянским государственным образованиям, то есть, по сути, к Великой Моравии и близлежащим славянским обществам (Волжская Булгария культурно и лингвистически слишком далека от верховских земель).
Хорошо известен упомянутый ранее аргумент, опирающийся на особенности устройства печей в обнаруженных жилищах. Согласно имеющимся данным, наиболее близки вятичам по способам сооружения печей были поляне и закарпатские хорваты, также использовавшие каменно-глиняные печи и каменные очаги для обогрева. Весьма близкие вятичам культурно и территориально северы предпочитали печи, вырезанные в материковых останцах либо глиняные, а обогревались жилища подбойными печами и очагами [12, с.111]. Разница форм и методов постройки и использования печей определялась, помимо доминирующих религиозных и строительных традиций, историческими традициями и опытом предшествовавших поколений.
Возможных моравских переселенцев в равной степени могли привлекать все земли, уже занятые не очень многочисленными славянскими племенами. Бассейн Верхней Оки оказался весьма удобным для поселения, так как быстрому проникновению и адаптации на верховской территории новой власти и новых людей помогло наличие хорошо известного и освоенного широтного торгового пути с востока на запад по рекам окского и днепровского бассейнов. Переселенцы должны были хорошо понимать экономические выгоды от использования этого торгового пути и стремиться к установлению контроля над ним. Более того, на рассматриваемой территории, судя по летописным свидетельствам, не было враждебных им этнических групп, способных консолидировано воспрепятствовать приходу новых переселенцев.
Процессы переселения мораван в пределы Верховской историко-географической
провинции, в случае их реальности, растянулись на несколько десятилетий. Как известно, первое упоминание вятичей как этнополитической общности отнесено летописцем к 859 г. К тому времени переселенцы полностью освоились на занятой территории и в глазах современников представлялись ее местным населением. Главным ориентиром использованы события, легшие в основу летописного рассказа о данничестве вятичей по отношению к хазарам, который присутствует в летописях: «В лето 6367 (859). Имаху дань Варязи из заморья. на Чюди и на Словенех. на Мери. и на всехъ Кривичехъ. а Козари имаху на Полянех. и на Северех и на Вятичехъ...» [8, с.14]
К числу доводов, подтверждающих высокую вероятность активизации западных славянских миграций в верхнеокский регион, следует отнести результаты археологических исследований, которые подтверждают, что «в начале IX в. не только резко возрастает количество населения, но и происходят заметные изменения в его материальной культуре. Причем коснулись эти перемены не только вновь освоенных территорий, но и земель освоенных славянами в предшествующее столетие. .Характер украшений позволяет предполагать, что новые поселенцы. происходили из районов Подунавья» [2, с. 99-100]. Во второй и третьей четвертях IX в. река Дунай выступала в качестве южной границы Великоморавской державы, а позднее, во времена Святополка I (871-894) это государство расширилось весьма значительно, так что его население, с учётом весьма высокого культурного и технологического уровня, выступает в качестве одно из наиболее вероятных носителей этих дунайских традиций [10, с. 8485].
Не следует забывать, что вероятность добровольного переселения большого числа процветающих ремесленников с благодатных южных территорий на значительно менее освоенные северные земли без наличия высокой степени угрозы для жизнедеятельности, представляется крайне низкой. Для населения Великой Моравии середины IX в. такая угроза реально существовала в лице Восточно-Франкского государства и его короля Людовика II Немецкого. В 846 г. Людовик вторгся в Моравию, сверг князя Моймира I и передал власть своему ставленнику Ростиславу. Борьба с немецкой опасностью продолжалась с переменным успехом всю вторую половину IX в., значительно осложняя жизнь местного населения. Если немецкое давление жители Великой Моравии выдерживали
более полувека, то остановить нашествие венгров они не смогли. После битвы при Прессбурге в 907 г. венгры заняли всю территорию Великой Моравии и ликвидировали ее суверенитет. Таким образом, объективные причины для переселения мораван на более спокойные в военном отношении восточные земли впервые появились в середине IX в. и максимально увеличились в начале X в.
Весьма перспективно в этой связи выглядит анализ реконструкции истории Великой Хорватии и Великой Моравии, осуществленной Л.В.Войтовичем, согласно которой «Великая Хорватия на Среднем и Верхнем Днестре, в Закарпатье, на Сане и вдоль гор до верховьев Одры, Лабы, Заале и Белой Эльстер, избавившись от аварского влияния, определенное время процветала, свидетельством чего является само ее название. С движением на юг лехитских племен, одно из которых — вислане — вклинилось в хорватский массив в районе Кракова, разделив его на две части, Великая Хорватия начала распадаться. Восточная часть еще некоторое время сохраняла название Великой Хорватии, распадаясь на племенные княжества. В IX в. часть хорватских княжеств, по меньшей мере, до р. Стрый была включена в орбиту Великоморавского государства князя Святоплука. Наверное, их судьбу разделили и закарпатские хорваты. Все эти регионы постепенно стали принимать христианскую религию. В X в. венгры разгромили Великую Моравию» [1, с.35]. В этой связи гипотетический князь Вячеслав прекрасно вписывается и выглядит вполне уместно внутри рассматриваемого ранее летописного рассказа в качестве уроженца одного из многочисленных восточнохорватских или моравских княжеств IX века [15, с.81-82].
Конкретные причины и реальные побудительные мотивы, заставившие моравских переселенцев двинуться на Русь и на верхнеокские земли, достоверное место рождения и социальный статус гипотетического первовятича Вячеслава, по всей видимости, никогда не будут установлены. Тем не менее, предположения о примерном месте их первоначального поселения и принадлежности к Великоморавской этнической и культурной традиции выглядят весьма обоснованными.
Таким образом, появляются основания связать историю славянского Великоморавского государства, существовавшего в веках на
Среднем Дунае не только с общей историей Древней Руси, но и с историей славянского освоения земель в верховьях Оки.
О наличии такой связи могло быть известно общественному сознанию как верхнеокского населения, так и жителей других регионов Древней Руси IX в. Историческая память о Великой Моравии в сознании восточнославянских племен составляла достаточную базу для возвеличивания их роли в развитии славянского мира и размещения в пантеоне физических и духовных предков молодого государства Русь. Более того, она имела все основания для того, чтобы стать частью государственного мифа древнерусской общности, способного представить Древнюю Русь наследницей более ранних европейских славянских государственных образований.
Исторические науки и археология
Список литературы
1. Войтович Л.В. Восточное Прикарпатье во второй половине I тыс. н.э.: Начальные этапы формирования государственности// ROSSICA ANTIQUA: Исследования и материалы. 2006 / Отв. ред. А. Ю. Дворниченко, А. В. Майоров. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. С. 6-39.
2. Григорьев А.В. О «второй волне» славянской колонизации // Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. СПб: СОЛО, 2012. С.99-100.
3. Майоров А.А. «Верховская историко-географическая провинция»: территориальная локализация и правомерность использования понятия// Вестник Тамбовского университета. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 2016. Т.21, вып 2 (154). С.67-75.
4. Майоров А.А. Призвание Вятко (к вопросу о создании вятичского племенного союза)// Вестник Брянского государственного университета: Педагогика. Психология. История. Право. Литературоведение. Языкознание. Экономика. Точные и естественные науки. 2015. № 3 (26). С.101-104.
5. Мачинский Д.Л. Миграция славян в I тысячелетии н.э. (по письменным источникам с привлечением данных археологии) // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М.: «Наука», 1981. С. 39—51.
6. Назаренко А.В. Древняя Русь и славяне (Древнейшие государства Восточной Европы, 2007 год) / Ин-т всеобщей истории. М.: Русский Фонд Содействия образованию и Науке, 2009. 528 с.
7. Николаев С.Л. Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов// Вопросы языкознания. 1994. №3. С.23-49.
8. Полное собрание русских летописей. Т.1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. Л.: Изд-во АН СССР, 1926-1928. 540 с.
9. Полное собрание русских летописей. Т.2. Ипатьевская летопись. 2-е изд. СПб.: Тип.М.А.Александрова, 1908. 574 с.
10. Раткош П. Великая Моравия - территория и общество// Великая Моравия, её историческое и культурное значение. М.: «Наука», 1985. С.81-95.
11. Сарачев И.Г. Древнерусская круговая керамика в комплексах роменской культуры // Григорьев А.В. Северская земля в VIII - начале XI века по археологическим данным. Тула: «Гриф и Ко», 2000. С.237-242.
12. Смиленко А.Т. К изучению локальных особенностей культуры союзов восточнославянских племен VIII-X вв.// Древние славяне и Киевская Русь: Сб. науч. трудов/ АН УССР, Ин-т археологии; отв. ред. Толочко П.П. Киев: Наук. Думка, 1989. С. 105-114.
13. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. XI (А-Д): пер. с нем. и доп. О.Н.Трубачева/ под ред. и предисл. Б.А.Ларина. 2-е изд., стер. М.: Прогресс, 1986. 576 с.
14. Шинаков Е.А. Клад «серег волынского типа» в Брянской области и межславянские взаимоотношения в X веке // Вестник Брянского государственного университета: История. Литературоведение. Право. Языкознание. Брянск: РИО БГУ, 2011. С. 147-155.
15. Шинаков Е.А. Образование Древнерусского государства: Сравнительно-исторический аспект. 2-е изд., испр. и доп. М.: Вост. лит., 2009. 477 с.
16. Ширинский С.С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии// Древняя Русь и славяне. М.: Наука, 1978. С.203- 206.
17. Annales fuldenses sive annales regni francorum orientales. Ed.GH.Pertzii, Hannoverae, Impensis bibliopolii antiquissimi, 1891.
18.
Об авторе
Майоров Анатолий Александрович - кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и музейного дела, Орловский государственный институт культуры, aamaj orov@rambler. ru
