CC BY
189
УДК 93/94 Е.В. Никитенко СГГ А, Новосибирск
ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЕВРАЗИЙЦЕВ
Историческая концепция евразийства, существенное место в которой отводилось истории кочевых народов Евразии, монголо-татарского ига и его оценке, имела предшественника в лице мыслителя первой половины XIX века М.Л. Магницкого (1778 - 1855), который в полемике с Н. М. Карамзиным говорил и о положительных сторонах последнего явления. Историческая концепция евразийства разрабатывалась Савицким П.Н., Трубецким Н.С., Вернадским Г.В. По Вернадскому, месторазвитие России представлено в основном лесной и степной зонами, отношение между которыми и определило развитие российской истории.
Ключевым моментом, центральной идеей исторических взглядов евразийцев является вопрос о происхождении Евразии, на которое огромное влияние оказала империя Чингисхана и идея о положительном влиянии татаро-монгольского ига в формировании евразийской государственности. Как Трубецкой, так и Савицкий единогласно придерживаются позиции, что исторически впервые обнаружения культурного единства приходится искать не в Киевской Руси, которая была лишь колыбелью будущего руководящего народа Евразии местом, где родилось русское Православие, не в Хазарском царстве, и не в Руси Северо-Восточной. Впервые евразийский культурный мир предстал как единое целое в империи Чингисхана: «Одного взгляда на историческую карту достаточно, чтобы убедиться в том, что почти вся территория современного СССР некогда составляла часть монгольской монархии, основанной великим Чингисханом. Некоторые части прежней императорской России, присоединенные в послепетровскую эпоху: Финляндия, Польша, Балтийские провинции, - в монархию Чингисхана не входили; но они и отпали от России, так как исторической, естественной государственной связи у них с Россией не было... В исторической перспективе то современное государство, которое можно назвать и Россией и СССР (дело не в названии), есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингисханом» [3; с. 209 - 210]. Из источников мы видим, что евразийское пространство (а для евразийцев она отождествлялась с территорией СССР) исторически своими корнями уходило в империю Чингисхана. В то время как Киевская Русь являлась нежизнеспособным государственным образованием, так как у русских князей не было представления о единой государственности, без которой самостоятельность Руси была невозможна, и они не ставили себе никаких широких исторических задач. Трубецкой отрицал, что Киевская Русь заложила основы Евразии. Он указывал, что она составляла крошечный кусочек даже не Российской империи, а только Московского царства, всего лишь одну двенадцатую общей площади Евразии. Киевская Русь являлась не более чем рядом княжеств, благодаря которым
осуществлялась связь между Балтийским и Черным морями через Западную Двину и далее через Днепр. Киевская Русь даже не охватывала территорию всей европейской части России. Как отмечает Мадхаван К. Палат, в отличие от традиционной трактовки русской истории евразийцы видели начало истории Евразии в монгольском завоевании и владычестве, длившемся с XIII по XIV вв. С этого времени судьба Евразии была связана с Востоком, с внедрением азиатского элемента в многокультурную общность Евразии, ведомую, однако, русскими - православными христианами [2; с. 83].
Государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимостью. В то же время сама природа Евразии указывала и на способ этого объединения: «всякий народ, овладевший той или иной речной системой, оказывался господином только одной определенной части Евразии; народ же, овладевший системой степи, оказывался господином всей Евразии, так как господствуя над протекающими через степь отрезками всех речных систем, он тем самым подчинял себе и каждую их этих речных систем. Итак, объединив всю Евразию могло только государство, овладевшее всей системой степей» [3; с. 212]. В силу чего, евразийцы отмечали важнейшую историческую роль Чингисхана, который смог завоевать огромную территорию и подчинить своей власти кочевые племена евразийских степей, превратив тем самым евразийскую степную систему в единое кочевническое государство. Причем именно, исторически необходимым подчеркивается объединение земель Евразии и ошибочным расценивается завоевание частей Азии, что как отмечает Н. Трубецкой, стало делом пагубным и разрушительным, ибо ни Китай, ни Персия вовсе не нуждались в каком-то внешнем государственном объединении. Тем не менее, это возымело положительное влияние на евразийскую культуру, так как «Чингисхан получил возможность ввести в созданную им евразийскую государственность элементы этих старых азиатских культур и использовать культурные богатства и культурные влияния Китая, Персии и Индии» [3; с. 213]. Но Трубецкой помимо факта географической и исторической обусловленности единства евразийских земель, аппелирует к доказательствам антропологического толка. Если постепенно переходить от одной расы к другой, от одних народов к другим, то антропологически, разительных отличий одних от других нет: «Между русским, с одной стороны, и бурятом - с другой, различие очень велико. Но характерно, что между этими крайними точками существует целая непрерывная цепь промежуточных переходных звеньев. В отношении внешнего антропологического типа и строения тела нет резкой разницы между великорусом и мордвином или зырянином; но от зырянина и мордвина опять - таки нет резкого перехода к черемису или вотяку; по типу волжско-камские финны (мордва, вотяки, черемисы) близко схожи к волжским тюркам (чувашами, татарами, мещеряками); татарский тип также же постепенно переходит к типу башкир и киргизов, от которых путем постепенных переходов приходим к типу собственно монголов, калмыков и бурят» [3; с.
211]. Благодаря всему этому Евразия по самой своей природе оказывается исторически предназначенной для составления государственного единства.
Одним из важнейших вопросов исторической концепции стал вопрос об удельном весе монгольского ига в истории русского народа, который для евразийцев не имел окончательного решения и требовал рассмотрения вновь: «То или иное решение этого вопроса имеет громадное значение для понимания всего хода русской истории» [1; с. 351]. Как любое историческое явление не терпит однозначной оценки, так и евразийцами не совсем однозначно рассматривалось влияние монголо-татарского нашествия на русскую землю. С одной стороны, положительное влияние сводились к религиозному оживлению и закреплению христианства на Руси: «Главным и основным явлением этого времени был чрезвычайно сильный подъем религиозной жизни. Татарщина была для Древней Руси прежде всего религиозной эпохой» [3; с. 220], а также возрождению духовного творчества: «К этому времени относится кипучая творческая работа во всех областях религиозного искусства, повышенное оживление наблюдается и в иконописи, и в церковно-музыкальной области, и в области религиозной литературы (древнейшие из современных народных духовных стихов возникли именно в эту эпоху)» [3]. И действительно, если обратиться к древнейшей истории России, то увидим, что как - раз таки в это время медленно, но все-таки, идет строительство храмов, образование монастырей, постепенно развивается ремесло. В то же время, росла и укреплялась волна преимущественно не только религиозного, но и национального героизма. Отрицательная сторона монголо-татарского ига евразийцами виделась в утрате национального самолюбия, достоинства, в проявлении заискивания перед татарами: «Подлое низкопоклонство и заискивание перед татарами, стремление извлечь из татарского режима побольше личных выгод, хотя бы ценой предательства, унижения и компромиссов с совестью, - все это, несомненно, существовало, и при том в очень значительной мере» [3; с. 221]. Рост патриотизма перед угнетением и утрата чувства собственного достоинства, все это проблемы психологического характера, которые стали частью русского менталитета, оказали определенное воздействие на становление русской государственности. Но для евразийцев очень важен вопрос влияние именно моноголо-татарской государственности на становление русской. В доказательство этого влияния евразийцы обращаются не только к историческим фактам, но и проводят лингвистический анализ использованных в то время слов, дошедших до наших дней. Первое, это вовлечение России в общую финансовую систему монгольского государства, и «тот факт, что целый ряд русских слов, относящихся к финансовому хозяйству и продолжающих жить в русском языке даже и поныне, являются словами, заимствованными из монгольского или татарского (например, казна, казначей, деньга, алтын, таможня), свидетельствуют о том, что монгольская финансовая система в России не только была воспринята и утвердилась, но и пережила татарское иго» [3; с. 222]. Второе, это устройство почтовых сношений и путей сообщений в
государственном масштабе, что собственно было организовано в эпоху татарского владычества. Подобная система управления показала свою жизнеспособность, и в этом смысле Россия стала преемницей монгольского наследия: «Если в таких важных отраслях государственной жизни как организация финансового хозяйства, почты и путей сообщений между русской государственностью существовала непререкаемая преемственная связь, то естественно предположить такую же связь и в других отраслях, в подробностях конструкции административного аппарата, в организации военного дела и прочее. Русским историкам стоит только отрешиться от своего предвзятого и нелепого игнорирования факта принадлежности России к монгольскому государству, взглянуть на историю России под иным углом зрения, и происхождение целого ряда сторон государственного быта так называемой «Московской Руси» предстанет их глазам в совершенно ином виде» [3; с. 223]. Г.В. Вернадский также отмечает, что еще в «домонгольский период» цивилизации и культуры степных кочевников оказывали влияние, в виде заимствования русскими одежды, оружия, устного народного творчества, воинского строя и образа мыслей [1; с. 354]. Но распространение промонгольской управленческой системы как чисто внешней стороны не достаточно для закрепления и становления основ русской государственности. Евразийцы указывают и на значимость восприятия самого духа монгольской государственности, заложенного еще Чингисханом. В евразийской интерпретации государственная идеологии Чингисхана сопряжена со следующими особенностями. Во-первых, речь идет о «человеке особого рода», наделенного добродетелями верности, преданности и стойкости, который должен находиться в высшем эшелоне власти: «после завоевания каждого нового царства или княжества Чингисхан осыпал наградами и приближал к себе тех, которые оставались верными бывшему правителю этой завоеванной страны до самого конца, верными даже тогда, когда их верность была для них явно невыгодна и опасна. Ибо своей верностью и стойкостью такие люди доказали свою принадлежность к тому психологическому типу, на котором Чингисхан и хотел строить свою государственную систему» [3; с. 215]. И такой тип людей по преимуществу имеется среди кочевников, которые, по сути своей не привязаны к материальным благам в сравнении с оседлым горожанином или земледельцем. Во-вторых, это религиозная веротерпимость по отношению к народам, входящих в монгольскую империю. Сама идея, как отмечают евразийцы, была привлекательна, но сопряжена с рядом важных проблем: возможность отторжения данной концепции ввиду негативного восприятия образа врага в лице монголо-татар; необходимость поиска механизмов, стратегий социокультурной адаптации идеи на христианской почве. Так, единственно возможная стратегия преодоления данного противоречия заключалось в обращении к православно-русской культуре: «с православной Византией Россия была знакома задолго до татарского ига и что во время этого ига величие Византии уже померкло; а между тем византийские государственные идеологи, раньше не имевшие особой популярности, заняли
центральное место в русском национальном самосознании почему-то именно в эпоху татарщины; это ясно доказывает, что причиной прививки этих идеологий в России был вовсе не престиж Византии и что византийские идеологи понадобились только для того, чтобы связать с православием и таким путем сделать своею, русскою, ту монгольскую по своему происхождению государственную идеи, с которой Россия столкнулась реально, будучи приобщена к монгольской империи и став одной из ее провинций» [3; с. 224]. Таким образом, в становлении русской государственности, значение имеет не только внешняя организационная сторона, но была важна и психологически-идеологическая составляющая процесса превращения государственности монгольской в православно-русскую. Основы государственности Московской Руси имеют византийские и монгольские истоки. Одним словом, из Византии на Русь вместе с верой пришла православная идеология, но практика государственного строительства, основы российского государственного аппарата имели образцом монгольские реалии. После распада Монгольской империи на ряд улусов, с последующим еще более мелким дроблением некогда единой государственности, Евразия снова оказалась разъединенной. Но единый природный мир не может не тяготеть и к политическому единству. Нужна была новая сила, способная объединить Евразию. Теперь этой силой стала Россия, обогащенная опытом монгольского государственного строительства. Началось колонизационное движение русских на восток, приведшее к образованию Московского царства, вышедшего к Тихому океану. Евразия снова была объединена новой исторической силой - русским народом.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории [Текст] / Г.В. Вернадский // Основы евразийства. - М., 2002.
2. Мадхаван К. Палат Евразийство - идеология будущего России [Текст] / К. Палат Мадхаван // Культурное наследие русской эмиграции 1917 - 1940. - М., 1994. кн. 1.
3. Трубецкой, Н.С. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока [Текст] / Н.С. Трубецкой // Основы евразийства. - М., 2002.
© Е.В. Никитенко, 2006
