CC BY
29
Хоружий С. С. К феноменологии аскезы: аналитический словарь исихастской антропологии — М.: Изд-во гуманитар. лит., 1998. — 352 с.
CONCEPT "FREEDOM" IN B. ZAYTSEV'S PROSE (ON THE ANTHOLOGY
OF LITERARY CONCEPTS)
Ye. Yu. Kotukova
Artistic concept is one of the humanities major aspects. The article deals with studying concept "Freedom" in B. Zaytsev's prose, with revealing its structure and with analyzing functions of the concept in the writer's works.
Key words: concept, artistic world, B. Zaytsev's creative work.
© 2011
В. С. Севастьянова
ИСТОКИ И ЭВОЛЮЦИЯ «НЕ-БЫТИЯ» В ПОЭЗИИ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА (К АНТОЛОГИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОНЦЕПТОВ
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)
Статья посвящена анализу «не-бытия» — одного из доминантных концептов русской литературы начала XX в. Обращаясь к текстам А. Белого, В. Брюсова, О. Мандельштама, М. Волошина, Г. Иванова, автор раскрывает духовные источники и эволюцию образов и моделей, репрезентирующих «не-бытие» в художественных вселенных русского литературного модернизма.
Ключевые слова: модернизм, поэзия, художественный концепт, не-бытие, эволюция.
«Не-бытие» по праву может считаться одним из базовых художественных концептов русской литературы начала XX в. Говоря о «мраке небытия» и «сиянии небытия», поглощающих солнечный свет, о «холодном ничто», вытесняющем из вселенной тепло, о «бездонном небытии», подчиняющем себе хрупкое и конечное бытие, модернисты прямо указывают на смыслообразующий центр своих построений. И, таким образом, изучение русского художественно-поэтического дискурса в контексте представлений поэтов и писателей о не-бытии является актуальной задачей современных филологических исследований.
В художественные творения русского литературного модернизма круг идей и образов, связанных с мыслью о не-существовании, проникает из европейской философии пессимизма. Так, первым и самым важным шагом на пути создания теории символизма А. Белого становится шопенгауэрианский выход из бытия, позволяющий избавиться от «ужасов», «пошлости», страданий и подготовить почву
СевастьяноваВалерия Станиславовна — кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Магнитогорского государственного университета. E-mail: valesel@mail.ru
для нового созидания [Белый 1994: 202]. В неопубликованной «Предсимфонии» (1899) в центре рассуждений поэта оказывается явно восходящая к «Миру как воле и представлению» мысль о том, что «наше положение в мире — это нечто такое, чему лучше не быть», и возникает образ небытия как альтернатива всему «кошмару» мира [Белый 1990: 425]. В «Золоте в лазури», наряду с традиционно выявляемыми исследователями аргонавтическими, соловьёвскими мотивами, присутствуют мотивы призрачности бытия, перехода к созерцательному бездействию, замирания, застывания, угасания. И уже в текстах 1901-1904 гг. Белым создаётся образ мрака, противопоставляемого свету и влекущего к себе лирического героя, а также образ пустоты, стремительно распространяющейся по вселенной «во всех концах и планетных системах» [Белый 1990: 312]. В программных для данного периода исканий художника статьях складывается оппозиция ущербного бытия (бытийных «плоскостей») и доминирующего над ним не-бытия («бездонных стран небытия») [Белый 1994: 205]. В данной связи особенно показательными являются включённые автором в состав «Золота в лазури» лирические фрагменты в прозе, в первую очередь, «Аргонавты» и «Световая сказка», в которых светлое начало вытесняется более активным и истинным тёмным, солнце объявляется ложной целью странствий, а результатом поисков идеала оказывается погружение в ледяную пустоту, которая «была впереди <... > и позади» искателей [Белый 1990: 208].
Не менее важным источником идеи не-бытия становятся мистические доктрины европейского средневековья. Если первоначально не-бытие интерпретируется Белым в качестве отсутствия бытия, то затем мрак, нависающий над пустой землёй, расширяющаяся пустота наделяются у него атрибутами первоначала творящейся художественной вселенной и в «симфониях», а также в стихах 1901-1903 гг. сближаются с учением Эриугены, чья сотворённая природа есть только ступень в самораскрытии и последующем восстановлении первоначального Ничто. В текстах «Пепла» и «Урны» не-бытие обретает всё более явные черты Божественного Мрака — последней, четвёртой природы средневекового мистика, становящейся конечной целью мирового процесса и возникающей после возвращения всех вещей в причину, из которой они произошли [Бриллиантов 1898: 36]. В созданной поэтом особой модели мира источником развития становится не-бытие, творящее мир посредством эманации, и в поэтических книгах 1900-х гг. центральное место занимают образы «изначальной теми», порождающей «светлую бурю мировую», пустыни-матери, «льющей» звёздные слезы на своего «сына», мглы, «сеющей» серый пепел, снежно-белого купола, спускающегося на землю. И если в ранних произведениях Белого речь шла о погружении во тьму одного только лирического героя, то теперь он говорит уже о неизбежном всеобщем уничтожении, всеобщей гибели в ледяной бездне.
Проработка идеи не-бытия как первоначала продолжается художником и в романах 1910-1920-х гг., где образы небытийственного «холода», «холодного чёрного бархата», «небытийственной бездны», «пустыни небытия» обнаруживают не менее очевидную связь с Абсолютами мистических учений. Но, в отличие от более ранних текстов, теперь Белого занимают не столько проблемы самодвижения Ничто (истечение «тьмы» в «мир», возвращение «мира» во «тьму»), сколько вопрос о способах приобщения к бездонной тайне. Так, в «Серебряном голубе»
предметом изображения становится познание причины всего как восхождение в некий священный «мрак неведения и молчания», в «место безвидное и беспредметное», соответствующее традициям отрицательного богословия, где путь познания есть путь отрицания, упрощения и умолкания, непосредственного соединения с мраком божественной Тайны [Булгаков 1994: 217]. В романе звучат мысли о том, что существование души должно утверждаться на полной пустоте; что на пути познания душе нужно лишиться бога; что душа должна вечно погружаться из бытия в ничто [ Белый 1996: 28]. И именно осознание вечности такого погружения, мысль о том, что «конца у этого пути нет и быть не может», что, таким образом, полноценное соединение с Божественным мраком вряд ли возможно, а возможно лишь вечное «барахтание» в отсутствии света и тьмы, побуждает художника обратиться к идее особого взаимодействия, в которое вступают «бездна» и «мир» (бытие и ничто). И уже в «Петербурге» мы видим не только затемнение мира, погружение последнего в «первозданную тьму», сопровождаемое разложением всех бытийных связей, но и встречное движение, когда «безначальная тьма» актуализируется в образах оно, налетающей «страшной» старины, взрывающей «ветрами небытия», «брешей» и «пробоин» — разломов между бытием и не-бытием, через которые в иное, не-бытийное пространство проваливаются герои и откуда в мир просачивается космическая пустота — «громадное ничто» из вековечных времён. В особом пространстве, складывающемся вокруг героев, достигается состояние, являющееся одновременно существованием и не-существованием, когда всё является тем и в то же самое время не-тем: я представляет собой не-я, предметы — не-предметы, а люди и бытийствуют, и кажутся [Белый 1996: 195].
Одновременно с идеями падения в пустоту, воцарения мрака, возвращения в Ничто в российском литературном процессе формируются концепции, в которых не-бытие становится не утверждаемой, а отрицаемой величиной, и пустота из исходного пункта и закономерного итога мирового развития превращается в преодолеваемое начало. Наиболее завершённая система, ориентированная на борьбу с не-бытием, складывается в художественных, критических и теоретических текстах О. Мандельштама. В своём акмеистическом манифесте поэт призывает к сообществу сущих в заговоре против пустоты и небытия; в «Камне» стремится сделать невозможным падение мира в пустоту, воспрепятствовать свободным переходам противоположных начал друг в друга [Мандельштам 2001: 512]. Мандельштам высказывает идею чёткого разграничения бытия и не-бытия, создаёт образы граней и перегородок — «узора», созданного рукой художника и призванного перекрыть бреши и пробоины, через которые бездны не-бытия проникали в земную действительность [Мандельштам 2001: 24]. Цели спасения мира от небытия служит также поиск первоосновы жизни, нашедший выражение в мотивах движения «прочь» от растущей бездны, возвращения в родовое лоно («родной звукоряд»), приближения к той отправной точке, в которой ещё только должно начаться существование вещества (где «В цепь сочетаются снова /Первоначальные звенья») [Мандельштам 2001: 139]. В рамках поиска истоков создаётся особое художественное бытие, в котором упраздняется всё «лишнее», и человек остаётся наедине со вселенной, получая возможность заново запустить мировой процесс, освобождённый от всех недостатков, прежде затемнявших бытие.
Однако с самого начала противостояния не-бытия и мандельштамовских героев перевес оказывается не на стороне последних. Созданные поэтом «грани» оказываются подверженными тлену и истончению, и «мир», в котором они установлены, подвергается затемнению и опустошению. Воздействию не-бытийного холода, идущего из бездны, оказывается подверженным и сам творец «перегородок», уже не выполняющих задачу разделения «мира» и «ничто». В мандельшта-мовской лирике 1910-х гг. мысль о постепенном приобщении мира к не-бытию передаётся мотивами нисхождения / восхождения из света во тьму, двойственности героя, в котором тьма «спорит» со светом, способности вслушиваться в бездну, шаткости бытийственных оснований, бессмысленности борьбы с пустотой, всесилия последней, наконец, приятия пустоты [Мандельштам 2001: 24]. Кроме того, в своём движении к основам («прочь от символизма») поэт и его герои оказываются не в состоянии остановиться перед самой последней гранью. И искатели первооснов обнаруживают себя под «чёрным солнцем», окружёнными «чадом небытия» и «чёрным бархатом всемирной пустоты» — если не у не-бытия последнего, то у ничто изначального, расположенного у истоков мирового процесса. Таким образом, укрепление бытия выводит Мандельштама за пределы бытийного: за смешением с первоосновой следует утрата индивидуального бытия и устранение существования в целом, и в текстах начала 1920-х гг. из-под всей массы заградительных явлений у него выступает бездна («набухающая темь»), развивающаяся по законам, весьма напоминающим те, что утверждались эриуге-ническим мраком, творившим мир, а затем поглощавшим своё творение. Теперь мандельштамовские герои «вдыхают» тьму, желают забыть о самостоятельном творчестве, уносятся на последний пир, сливаются с мраком, предчувствуют близкую «кончину мира».
Идеи не-бытия, в том виде, в котором они представлены в творчестве А. Белого и О. Мандельштама, можно наблюдать в целом корпусе художественных творений русского литературного модернизма, пронизанных мыслями о «ничто», являющемся по отношению к миру и человеку высшим началом (Н. Минский), о случайности и мгновенности бытия (М. Волошин), о неподвижности бытия (З. Гиппиус), о переходе не-бытия в бытие и о претворении последнего в «иное небытие» (Ф. Сологуб), об уходе в «иную пустоту» (А. Блок), о последней, не-творящей («переставшей») пустоте (В. Брюсов), о «властном ничто» (В. Хлебников), об «абсолютном ничто» (Г. Иванов). При этом первоначальное ощущение не-бытия как отсутствия, спасительного сна, безболезненности, блага, избавления от страданий, как правило, сменяется представлением о не-бытии как о первоначале — бездне, которая есть «всё во всем» и которая остаётся недоступной нашему разуму и пониманию. И в таком контексте уход в не-бытие интерпретируется в качестве пути вверх, в горние высоты, в качестве воссоединения с миропорож-дающей силой (яркие примеры подобного восприятия не-бытия обнаруживаются в творчестве И. Коневского, Ю. Балтрушайтиса). Однако чем менее значительной представляется земная действительность всем восходящим в «мировые пустыни» (к «вечной тайне мирозданья»), тем больше онтологический центр их художественных вселенных напоминает Мрак мистических доктрин. Пустота животворящая преобразовывается в пустоту нетворящую, «переставшую» (В. Брюсов), «мёртвую» (З. Гиппиус), «стёртую» (М. Волошин), обретая черты последней при-
роды Эригены, соединение с которой знаменует собой конец мироздания как такового.
Но и такая, «последняя», пустота не является конечным пунктом эволюции «тёмного» первоначала. И, напр., «хаос чёрный», влекущий к себе лирических героев Брюсова, пребывавших в застывшем, неподвижном бытии «замкнутого» города, — это уже не бездна мистических учений, в которую душа «вечно падает», воссоединяясь с Божеством, но универсум, стремящийся к совершенной бесформенности. Всё чаще в финальных строках модернистских творений звучит мысль о том, что на месте остановившегося, жаждущего обрушения мира нет вообще ничего. И модернистское «не-бытие» всё чаще принимает вид не обладающего никакими свойствами «провала», в который перерождается, напр., «всемирная пустота» О. Мандельштама. Схожий поворот художественной мысли прослеживается и в построениях З. Гиппиус, М. Волошина, Г. Иванова, констатирующих появление «абсолютного ничто». И даже А. Белый, для которого, как, пожалуй, ни для кого другого, важно было связать пустоту с идеями истока и блага, материнской бездны, в своей поздней лирике заговаривает не о возвращении в родное ничто и не о воссоединении с первоначалом, а об исчезновении Божества, способного запустить новый круг творения. И итогом становления образов, репрезентирующих базовый для построений русских модернистов художественный концепт, становится идея аннигиляции — бесследного распыления мира в «пустом ничто».
ЛИТЕРАТУРА
Белый А. Символизм как миропонимание. — М.: Республика, 1994. — 528 с.
Белый А. Симфонии. — Л.: Худож. лит., 1990. — 526 с.
Белый Андрей. Собрание сочинений. Серебряный голубь. Рассказы. — М.: Республика, 1996. — 335 с.
Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. — М.: Республика, 1998. — 513 с. — Репр. изд.: СПб., 1898.
Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. — М.: Республика, 1994. — 562 с.
Мандельштам О. Стихотворения. Проза. — М.: АСТ, 2001. — 736 с.
ORIGIN AND EVOLUTION OF "NON-BEING" IN RUSSIAN MODERNISTIC POETRY (ON THE ANTHOLOGY OF RUSSIAN LITERARY CONCEPTS)
V. S. Sevastyanova
The article considers "non-being", one of the key concepts of Russian literature of the early 20th century. Turning to the texts of A. Bely, V. Bryusov, O. Mandelstam, M. Voloshin, G. Ivanov the author reveals spiritual sources and traces the evolution of images and patterns that represent "non-being" in the artistic universe of Russian literary modernism.
Key words: modernism, poetry, literary concept, non-being, evolution.
