Истинные принципы остроконечной или христианской архитектуры Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

девизом в будущих усилиях низвергнуть современный презренный вкус и язычество и возродить католическое искусство и достоинство».

Русскоязычному и православному читателю при желании ничто не мешает и вполне по силам чуть расширить эту фразу, мысленно и со смирением заменив «католическое» — на «христианское», ничуть в остальном не умалив и не утратив, а, наоборот, лишь укрепив и утвердив достоинство того же древнерусского зодчества и кафолической веры.

Как это существенно, когда мысли и намерения, рожденные в веке буквально позапрошлом, живы и в веке нынешнем. Не значит ли это, что принадлежат они и жизни будущего века?

Истинные принципы остроконечной

ИЛИ ХРИСТИАНСКОЙ АРХИТЕКТУРЫ

Огастес Уэлби Пьюджин (пер. с англ. Е. А. Ванеян)

Данный текст, впервые переведенный на русский язык, принадлежит одному из самых интересных английских теоретиков и практиков архитектуры — Огастесу Уэлби Пьюд-жину. Его высказывания об искусстве архитектуры — свидетельство подчеркнутого и последовательного раскрытия христианской веры во взглядах и постройках. Для православного контекста может быть весьма плодотворным обсуждение той мысли, что определенному типу веры может соответствовать наилучшим образом определенный стилистический строй архитектурной постройки, особенно если речь идет о храмовом строительстве, где принципы искренности, правдивости, верности традиции и Церкви, которые отстаивал английский архитектор, совершенно приемлемы и для нашей сегодняшней культурной ситуации.

Цель настоящей лекции — сформулировать и разъяснить истинные принципы остроконечной или христианской архитектуры, знание каковых позволило бы вам судить об архитектурном совершенстве. Два величайших правила проектирования суть следующие: 1. В здании не должно быть черт, не необходимых с точки зрения удобства, конструкции или уместности. 2. Все украшение должно состоять в обогащении основной конструкции здания. Пренебрежение этими двумя правилами и есть причина всей дурной современной архитектуры. Архитектурные элементы то и дело присовокупляют к зданиям, с которыми они никак не связаны, исключительно ради того, что называется эффектом. И украшения на самом деле сооружают, вместо того чтобы обогащать ими сооружение, которому, в согласии с хорошим вкусом, украшения неизменно должны служить.

В строгой архитектуре мельчайшая деталь должна иметь значение или служить цели; и даже сама конструкция должна варьироваться в зависимости от применяемого материала, а проекты должны соответствовать материалам, в которых они осуществляются.

Это может показаться странным на первый взгляд, но именно в одной только остроконечной архитектуре сии великие принципы были осуществлены, и я могу показать это — от огромного собора до простейшей постройки. Более того, архитекторы Средних веков были первыми, кто извлек всю пользу из натуральных свойств различных материалов, каковые стали проводниками их архитектурного искусства.

Итак, мы должны судить об украшениях в связи с конструкцией и удобством, а также в связи с архитектурной уместностью. Конструкции следует разделить в соответствии с материалами на каменные, деревянные и металлические. Конечно же, следует добавить сюда и кирпич, но поскольку принципы строительства из кирпича сходны с принципами строительства из камня, я не буду говорить о нем отдельно. Что касается стукка, то, когда его используют для какой-либо иной цели, кроме покрытия стен, это — обычное современное жульничество, занятие, не достойное поощрения.

Начнем с камня. Остроконечная церковь — шедевр каменной кладки. Это — каменное здание именно по существу: его колонны, его арки, его своды, его сложные пересечения, его разветвленный ажурный рисунок — все это свойственно исключительно камню и не могло бы быть последовательно воплощено ни в каком другом материале. Более того, древние каменщики добивались огромной высоты и огромного объема, поразительно расчетливо возводя стену и расходуя вещество. Удивительная прочность и устойчивость их сооружений — результат не количества и величины использованных камней, а искусства кладки. Чтобы показать прекрасное качество этих конструкций, необходимо сравнить их со знаменитыми классическими греческими опорами. Греческая архитектура имеет в основе своей деревянные конструкции; она начиналась с деревянных зданий, и никогда мастерам ее не хватало ни воображения, ни умения представить себе хоть малейшее отступление от первоначального типа. Витрувий показал, что когда-то они составляли здания из древесных стволов, с перемычками или балками, положенными сверху в ширину от края до края, а поверх них — стропила. Тем самым, это одновременно и древнейший и самый варварский способ строительства, какой только можно себе представить; он тяжеловесен и, как уже сказано, по сути своей связан с деревом. Не крайне ли странно, что, когда у греков началось каменное строительство, особенности нового материала не подсказали им некий новый и улучшенный вид конструкции? Во всяком случае, этого не произошло; они ставили каменные столбы, как прежде — стволы деревьев, и клали каменные перемычки, как прежде — деревянные, горизонтально, поперек, и даже, чтобы конструкция еще больше походила на деревянную, вырезали триглифы, которые попросту изображают концы балок. Красивейший греческий храм сооружен по тому же принципу, что и какая-нибудь обширная деревянная хибара. В качестве исторических иллюстраций эти постройки необычайно ценны, но то, что их выставляют как образцы архитектурного совершенства, как

типы, в соответствии с которыми должны строиться наши современные здания, — чудовищный абсурд, порожденный слепым поклонением современности всему языческому, вплоть до небрежения христианским искусством и понятием уместности — и их отвержения.

Греки ставили свои колонны подобно столбам Стоунхенджа, на таком расстоянии друг от друга, чтобы положенные на них плиты не ломались под собственной тяжестью. Напротив, христианские архитекторы из камней, лишь немногим больших по размеру, чем обыкновенные кирпичи, в темные века возводили высочайшие своды на тончайших опорах над огромными промежуточными пространствами — и там, на ошеломительной высоте, им приходилось всеми способами бороться с боковым давлением. Это подводит нас к разговору о контрфорсах, отличительной черте остроконечной архитектуры, и мы рассмотрим их в деталях (рис. 1).

Вряд ли надо напоминать, что контрфорс — необходимое укрепление для высокой стены. Стена в три фута толщиной и с контрфорсами, выступающими через определенные промежутки еще на три фута, гораздо прочнее, чем стена в шесть футов толщиной и без контрфорсов. Длинная непрерывная масса здания без светотени монотонна и неприглядна; таким образом, очевидно, что разрывы или выступы в архитектуре необходимы как для прочности, так и для красоты. Теперь мы выясним, в каком стиле, христианском или языческом, они выполнены наиболее успешно. Остроконечная архитектура не скрывает своей конструкции, но украшает ее, тогда как классическая архитектура пытается ее скрыть, вместо того чтобы сделать более красивой; по этой причине она прибегла к использованию встроенных колонн в качестве разрывов для прочности и эффекта — ничто не может быть хуже этого. Колонна — архитектурный элемент, который следует использовать лишь тогда, когда требуется поддерживать вес, давящий сверху, не нарушая цельность сплошной стены. Но в тот момент, когда стена построена, колонны перестают быть необходимыми и уместными, так что встроенные колонны всегда производят такое впечатление, будто некогда они стояли отдельно, а затем пространство между ними было перекрыто.

В остроконечной архитектуре контрфорс сразу демонстрирует свое назначение и естественным образом утончается по мере своего возвышения и уменьшения нагрузки. Над встроенной колонной, напротив, нависает еще и карниз. С помощью водослива можно вынести контрфорс на такое расстояние, чтобы получилась красивая игра светотени. Встроенная колонна никак не может сильно выступать из-за наличия карниза, и все другие элементы, вынужденно соответствующие диаметру колонны, увеличиваются, нарушая пропорциональность целого. Так что судите сами, в каком стиле реальный смысл контрфорса раскрывается наилучшим образом.

Я должен еще сказать об аркбутанах, парящих контрфорсах, — этих четких, смелых арках, как подсказывает их название, посредством которых боковое давление крестового свода нефа сбрасывается на приделы и передается массивным нижним контрфорсам (рис. 2). Здесь мы вновь видим истинный принцип христианской архитектуры: важнейшее средство укрепления здания превращается в легкое и изящное украшение. Можно

ли, стоя среди воздушных арок Амьена, Рис. 2

Кёльна, Шартра, Бове или Вестминстера, не восхититься как мастерской техникой, так и прекрасным сочетанием форм, соединенных в этих конструкциях? Но, говорят современные критики, это всего лишь опоры, ухищрение весьма грубое. Посмотрим, так ли это. Разве постройки в возрожденном языческом стиле сделаны с таким превосходным мастерством, которое позволило обойтись без подобных опор? Ни в коем случае. Топорные своды собора св. Павла в Лондоне, попросту кессонированные полуарки без ребер и перекрестий, имеют свои аркбутаны; однако сей стиль архитектуры не допускает следования великому принципу украшенной полезности, и эти аркбутаны, вместо того чтобы служить украшением, спрятаны за огромной загородкой, опоясывающей все здание целиком. Так что по сути половина здания возведена для того, чтобы скрыть другую половину. Жалкая уловка, годная разве что для испорченного стиля, который к ней прибег!

Теперь, во вторую очередь, перейдем к рассмотрению крестово-купольных сводов, каковые одни только и годятся для каменных конструкций.

Потолок крестового свода разделен на отсеки с помощью ребер, исходящих из козырьков или консолей и соединяющихся в розетках, расположенных в точках пересечения. Пространства между ребрами называют антрвольтами. Слово «розетка» (boss) означает водный источник и, несомненно, было применено для замкового камня свода потому, что кажется, будто ребра истекают или исходят из него. Здесь снова можно наблюдать великий принцип украшенной полезности. Каменный свод более всего необходим в большой церкви — по причине как долговечности и огнеупорности1, так и хорошей звукопроводимости. Невозможно вообразить себе каменные потолки, сделанные лучше, чем в древних церквах. Они одновременно легки, прочны, красивы и возвышены. 1. Они легки, потому что главная нагрузка лежит на ребрах, а промежутки, или антрвольты, заполнены маленькими легкими камешками. 2. Они прочны, потому что все камни срезаны к центру и образуют сегменты кривизны; когда они соединены, то могут выносить огромное давление, причем замковые камни или розетки клиньями сведены воедино. 3. Они красивы, потому что нет потолка привлекательней и изящней, чем длинная перспектива линий и арок, расходящихся лучами из изысканно вырезанных центров. 4. Они возвышены не только за счет высоты, на которой они находятся, но и потому, что их конструкция позволяет поднять окна клерестория на уровень замков арок в промежуточных пространствах.

В крестовых сводах более поздних стилей мы наблюдаем значительный отход от строгих и последовательных принципов, которые я описал. Часовня Генриха VII в Вестминстере заслуженно считается одним из прекраснейших в мире образцов оригинальной конструкции и тончайшей работы веерного свода, но, в то же время, именно в ней — истоки дурного вкуса, руководствуясь которым, украшения выдумывают, вместо того чтобы свести их к обогащению основной конструк-

1 За последние несколько лет сгорели крыши кафедральных соборов Руана, Шартра и Буржа, но благодаря прочности каменных сводов интерьеры этих церквей почти не пострадали, тогда как Йоркский собор был дважды за короткий промежуток времени уничтожен из-за недостатков каменной кладки, и даже простой деревянный и стукковый потолок был сооружен заново!

ции. Я намекаю на подвески из камня на потолке — это, несомненно, крайность. Замковый камень необходим для поддержки изогнутых ребер, и старые архитекторы ограничивались тем, что украшали его растительным или фигуративным орнаментом; зато представители более поздних стилей позволяли себе свешивать с потолка внутрь церкви четыре-пять футов лишнего камня — и от него уже ответвлять вверх другие ребра. Это не более чем остроумный трюк, совершенно не достойный строгости остроконечной или христианской архитектуры2.

2 Это — один из многих симптомов упадка, очевидного в позднейших творениях остроконечного стиля. В тот момент, когда была введена плоская или очерченная из четырех центров арка, дух христианской архитектуры пошел на спад. Высота, или вертикальный принцип, эмблема воскресения, — самая суть христианской архитектуры. Остроконечная арка использовалась для того, чтобы добиться большего возвышения при заданной ширине, и арка, очерченная из четырех центров, не обладает в этом отношении теми же преимуществами, что и старая полукруглая. И хотя некоторые из позднейших сооружений, таких как Королевская часовня в Кембридже, еще сохраняют принцип внутренней высоты, используя пониженную арку, все же невозможно не поразиться этой непоследовательности: стены возводят на потрясающую высоту, а затем, вместо того чтобы осуществить принцип, подняв возвышенный крестовый свод, ощутимо теряют высоту из-за уплощенного распора арки, форма которой противоречит высоте, на которой она начинается.

Я говорю это не для того, чтобы принизить достоинства этого изумительного здания, а лишь затем, чтобы показать начало ослабления истинных принципов остроконечной архитектуры, которое можно проследить даже в этой величественной громаде.

Мы нередко обнаруживаем луковицеобразную форму, применявшуюся в тюдоровский период; впоследствии она стала преобладающей в дрезденских и фламандских шпилях, являя собой самый что ни на есть дурной вкус, а почему? Да потому, что эта форма не проистекает ни из какого последовательного способа построения перекрытия, а напротив, самим очертанием своим требует построения, как видно из прилагаемого рисунка; рядом я поместил остроконечную башенку, строгая форма и украшения которой совершенно соответствуют истинным принципам исполнения требуемой кровли или покрытия башни — изящно и без отступления от существа конструкции ради украшательства (рис. 3).

Один из величайших недостатков собора св. Павла в Лондоне — это поддельный купол. Купол, который мы видим, не является сводом собора, он сооружен только ради эффекта! В соборе св. Петра купол реально покрывает здание, и в этом отношении он сооружен в соответствии с истинным принципом, в соборе же св. Павла, как можно видеть в прилагаемом поперечном сечении, верхняя часть являет собой всего лишь впечатляющее зрелище, созданное за огромные деньги без серьезных на то причин.

Различные симптомы упадка, которые, как я показал, наличествуют в поздних остроконечных постройках, убеждают меня в том, что христианская архитектура ни перед чем не останавливалась; она могла неминуемо разрушить себя отступлением от собственных принципов в погоне за новизной или она могла вернуться к своим чистым древним образцам. Это попросту подтверждается имеющимися фактами. Теперь, когда она возрождается, мы не возымеем успех, предложив что-либо новое; мы обязаны вернуться к духу древних построек.

В самом деле, видим ли мы остроконечную архитектуру в истинном свете, как христианское искусство? Как совершенна наша вера, так же совершенны и принципы, на которых основана наша архитектура. Конечно, мы можем улучшать технические приспособления ради архитектурных достижений и, увеличивая размеры сооружений, усиливать грандиозность, но не можем безнаказанно отступиться от духа и принципов остроконечной архитектуры ни на йоту. Мы должны следовать сути, а не управлять ею; конечно, мы можем расширить дорогу, которую проложили наши предшественники-католики, но мы не можем сойти с их пути, ибо результатом нашей самонадеянности будет неизбежный крах.

В третью очередь, обратимся к использованию и назначению пинаклей и витых завершений. Я почти не сомневаюсь, что большинство считает пинакли просто орнаментальными наростами, введенными исключительно ради живописного эффекта. В реальности все обстоит с точностью до наоборот, и я могу показать, что их введение обосновано логичнейшими принципами конструкции и оформления (design). Их следует расценивать как отвечающие двойной цели, одновременно мистической и естественной: их мистическая цель, так же как и других вертикальных линий и оконечностей христианской архитектуры, — представлять эмблему Воскресения; их естественное назначение — быть верхним скосом для стока дождевой воды, защитой от дождя. Самая подходящая для этой цели кровля, причем такая, которая естественным образом предлагает себя, будет иметь форму, представленную на прилагаемом рисунке (рис. 3, 4). Пусть только эта основная форма будет украшена фле-роном и лиственным орнаментом, и у нас готов безупречный пинакль. Теперь прямоугольные опоры, верхушки которых образованы этими украшенными орнаментом шпилями, подняты вертикально и отвечают полезной цели; когда они поднимаются от вершин контрфорсов стены, они служат столбами, усиливающими парапет, который был бы весьма неустойчив без подобной опоры.

Практичность их использования на больших столбах, которые воспринимают распор аркбутанов, уже упоминалась в разговоре о контрфорсах. В основаниях больших шпилей пучки пинаклей также располагаются, чтобы увеличить силу и сопротивление; одним словом, где бы ни были введены пинакли в строгой остроконечной архитектуре, проверка показывает, что они всегда служат некой полезной цели.

То же замечание справедливо и в отношении покрытых лиственным и цветочным орнаментом завершений лестничных и других башенок, которые являются, по сути, украшенными крышами; причем я должен подчеркнуть, что тур-реты не возводились без серьезных на то причин.

Каждая башня, возведенная в период чистого стиля остроконечной архитектуры, или увенчивалась, или должна была по замыслу увенчиваться шпилем, каковой и является естественной кровлей для башни; плоская крыша противоре-

Рис. 3

чит духу стиля и, в то же время, нехороша с практической точки зрения. До 1400 года исключений нет — каждая возведенная башня должна была иметь конусообразную крышу; незавершенные башни этого периода остались таковыми или из-за недостатка средств, или из-за слабости суб-структуры, или из-за какого-либо случайного препятствия. Или, возможно, шпили, которые часто были из дерева, крытого свинцом, оказались уничтожены, потому что кто-то покусился на сами эти материалы3. Одним словом, в эпоху, когда башни строились с плоским зубчатым верхом, христианская архитектура была в упадке, и отсутствие древнего и подобающего завершения — неоспоримое тому свидетельство. Башни, увенчивающие надвратные сооружения, никогда не завершались шпилями, поскольку строились изначально для защиты, и пространство наверху требовалось именно для этой цели. Вот реальная причина, по которой о башнях с квадратным верхом и зубцами говорится, что их характер — домашний; так что даже у тех, кто не знаком с назначением и смыслом шпилей, последние ассоциируются с идеей церковной архитектуры.

Угол ската крыши в остроконечной архитектуре — еще один предмет, о котором можно сделать некоторые полезные наблюдения. При тщательном рассмотрении выясняется, что самый красивый угол ската крыши или щипца — это одновременно и уклон, достаточно крутой для сброса снега, но при этом не передающий шиферному или свинцовому покрытию слишком сильное перпендикулярное напряжение, то есть такой, который формируется двумя сторонами равностороннего треугольника. Если не соблюсти эту форму, щипец окажется или слишком заостренным, или непомерно растянутым в ширину. Все истинно прекрасные формы в архитектуре основаны на самых здравых принципах полезности.

Люди практичные знают, что крыши с плоским скатом, чрезвычайно уродливые с виду, к тому же просто-напросто плохо рассчитаны в смысле сопротивления погоде. Особенно шиферные крыши — порывы ветра задувают под низ и легко срывают их; но если щипец поднят на правильную высоту, все давление ветра будет боковым, оно лишь прижмет кровлю плотнее к крыше.

Теперь, в четвертую очередь, пора сказать о профилях, от разумной формы и расположения которых в значительной степени зависит впечатление, производимое зданием. Профилями обогащаются скосы дверных и оконных проемов, арки, столбы, базы и пояски кладки, наклоны для стока дождевой воды и карни-

3 Следующие прославленные церкви лишились своих шпилей с тех пор, как виды их были собраны в Монастиконе Дагдейла: соборы Херефорда, Ворчестера, Саутвелл-Минстер, Роче-стерский собор, собор Эли, Рипон-Минстер, аббатство Финчал, Линкольнский собор. Следует помнить, что эти виды были зарисованы более века спустя после начала того периода, когда срывали свинцовые кровли и уничтожали шпили.

Рис. 4

зы, и вводятся они исключительно по принципу украшения того, что полезно. Сначала я укажу на необходимость самих скосов и наклонов для стока дождевой воды, а затем поговорим о форме и применении профилей на них.

Легко увидеть, что без скоса значительная часть света не попадет внутрь здания, то есть такая форма проема необходима с точки зрения назначения и смысла окна.

В дверном проеме удобство скошенных боков для входа и выхода также очевидно, то есть эта форма необходима с точки зрения назначения и смысла дверного проема.

Особое изящество и удобство скошенных или поставленных диагонально столбов должны быть очевидны всем; профиль арки над ними соответственно скошен. Эта форма столбов и профиля арки необходима, таким образом, как для столбов, так и для арок.

Значительное усиление крепости достигается выступами в виде украшений у основания здания; но там, где эти выступы оставлены плоскими, не скошенными книзу, на них скапливается вода. Расширяющаяся или скошенная форма, таким образом, необходима для профилей базы. Пояски и карнизы, назначение которых и состоит в сбросе воды, должны иметь наклон по той же причине.

Теперь, когда я показал пользу скошенной формы, перейдем к обсуждению профилей, которые используют для ее обогащения. Проектирование всех профилей должно основываться на принципе игры света, теней и полутонов; и сечение профиля должно быть такой формы, чтобы получались разнообразные и приятные градации светотени. Монотонности следует тщательно избегать, как и резких теней около внешнего угла, производящих убогое впечатление. Изначальная скошенная форма не должна утрачивать вид таковой при заглублении профиля, который не следует делать непомерно глубоким, дабы избежать как реальной, так и кажущейся слабости косяка.

Все профили косяка без исключения заглублены относительно поверхности. Выступающий профиль в такой ситуации был бы бесполезным наростом и противоречил бы принципам остроконечной архитектуры, которые не предполагают наличия того, что не необходимо. Над арочным окном слезник выступает сразу над пятой арки, чтобы принять воду, стекающую по стене, и сбросить ее по обе стороны от окна. Этот выступ отвечает некой цели, и потому не только допустим, но и необходим в остроконечном стиле; но выступы ниже по сторонам косяка, там, где они абсолютно бесполезны, — такого нам не найти в памятниках древности. Профили архивольта вообще имеют более мелкое членение, чем профили косяка. Это — осуществление того же принципа, который можно наблюдать и у растений: цельный ствол расходится и разделяется по мере его возвышения. Назначение капителей у арочных пят состоит в том, чтобы принять различные профили косяка и свода, которые невозможно соединить лучшим способом, нежели с помощью украшенных лиственным орнаментом рельефных выступов. На континенте в поздних остроконечных церквах один и тот же непрерывный профиль поднимается по косяку и огибает арку, поэтому капители полностью исключены; то же самое и по той же причине можно наблюдать в нефе Кроулендского аббатства в Линкольншире.

Следующий класс профилей — это профили базы, наклонов для стока дождевой воды и поясков. Выше я показал, что скошенная форма необходима для этих выступов; но когда наклон для стока воды имеет некую глубину, очевидно, что на наклонной плоскости, прерываемой горизонтальными соединениями каменной кладки, образуются так называемые соединения со скошенной кромкой, которые легко разломятся под воздействием мороза, и в них будет затекать вода. Чтобы избежать этого, для стоков введены всевозможные красивые профили, форма которых усиливает камни в местах соединения, защищая их от воздействия воды: свес профиля сбрасывает ее на следующий уровень. Эти наблюдения справедливы также и в отношении поясков и карнизов.

Другой важный пункт в отношении профилей, соответственно которому следует регулировать их рисунок, — это их расположение относительно глаз зрителя. Наклон стоков подчиняется этому принципу, так что их крутизна должна возрастать в зависимости от высоты, на которой они расположены над землей. Если за этим не проследить, верхняя сливная плита будет недоступна глазу, пока зритель не отойдет от здания на приличное расстояние.

Профили поясков и карнизов должны формироваться так, чтобы выступ служил усилением, так что следует избегать больших углублений и ненужных валиков.

Видимая ширина пояска, расположенного выше уровня глаз, во многом зависит от верхнего скоса, поскольку пояски одинаковой ширины, но с разными скосами будут значительно различаться по виду.

Каждый профиль в остроконечном здании должен быть спроектирован и сформирован в соответствии с этими последовательными принципами. Строгость христианской архитектуры требует наличия здравой цели для введения даже малейшей детали, и повседневный опыт показывает, что тех, кто практикует этот прославленный стиль, не имея ясного представления о его нерушимых правилах, без сомнения, ждет крах.

Другая бесконечно важная сторона каменной кладки, которой теперь не уделяют должного внимания, — соединение камней. Крепость и прочность часто приносят в жертву так называемому чистому шву, когда, чтобы сформировать косяк, ставят всего один вертикальный камень. В старых добрых сооружениях то же пространство занято пятью-шестью камнями, встроенными в стену и лежащими естественно; вот пункт, которому надо следовать неукоснительно (рис. 5а, 5Ь).

Или еще — нынче, если косяки встроены в поясок, их делают как можно более одинаковыми, наподобие руста (рис. 5с). Это портит впечатление, производимое окнами. Правильность подобных выступов отвлекает взгляд от линии косяка на себя, тогда как в старой кладке (рис. 5ё) неправильные контуры камней не мешают восприятию профилей окна.

Еще одна достойная упоминания особенность древней кладки — малая величина используемых камней. Кроме того что подобный способ строительства — самый надежный, он значительно усиливает впечатление от здания, увеличивая его видимые размеры. Большие камни портят соразмерность; чтобы проиллюстрировать это, я даю два рисунка одного и того же окна, но с различным соединением камней (рис. 5е, 5Г).

_|_5

Ь_а

Рис. 5

Камни, используемые в древних зданиях, не только необычайно малы, но и совершенно не одинаковы по размерам по уже упоминавшейся причине: швы не должны казаться правильными, чтобы их линии не мешали воспринимать очертания целого.

В ранних сооружениях кладка осуществлялась правильными рядами: в отдельно стоящей колонне столько же швов, сколько в стене, и строительный раствор занимает одинаковые промежутки в каждой части здания; соединения ажурной каменной работы всегда должны быть срезаны к центру кривизны, в

котором они соединяются; а если соединение пересекает три или четыре различные кривизны, его шов должен меняться вместе с ними; и если не следовать этому неукоснительно при осуществлении каменной кладки, сооружение будет лишено необходимой крепости. Любое прекрасное круглое окно или окно со средником древних соборов послужит иллюстрацией этого принципа.

Каменные скульптуры в северных странах помещались, за некоторыми очень редкими исключениями, в нишах под навесами. Это и необходимо — защищать скульптуру от превратностей погоды, и гораздо более последовательно, чем оставлять священный образ — святого или королевской особы — беззащитным перед яростью немилосердных бурь. Отдельно стоящие статуи, увенчивающие здания, характерны для южной и итальянской архитектуры, они гораздо лучше приспособлены к климату Милана, нежели Англии (рис. 6).

Теперь, когда я, надеюсь убедительно, показал, что орнаментальные части каменных рис. 6 остроконечных зданий — простое украшение их

основной конструкции и что строение профилей и деталей регулируется практической пользой, я хочу проиллюстрировать наличие этих же принципов в старинных изделиях из металла и дерева.

Перейдем теперь к обсуждению металлических изделий; я могу показать, что все те же принципы — приспособления проекта к материалу и украшения конструкции — строго соблюдались средневековыми художниками во всех произведениях из металла, как драгоценного, так и обычного.

Во-первых, петли, замки, болты, гвозди и т. д., которые в современных сооружениях всегда замаскированы, в остроконечной архитектуре исполнялись как красивые, богатые украшения; причем это касается не только дверей и гарнитуры зданий, но и шкафов, и мелких предметов мебели.

Старинные петли обильно покрывали всю поверхность дверей разнообразными завитками. Это относится и к Нотр-Дам де Пари, и к собору св. Елизаветы в Марбурге, и к западным дверям Личфилдского собора, и к Дому причта в Йорке, и к сотням других церквей как в Англии, так и на континенте (рис. 7).

Петли такого рода не только красивы, но и практичны. Всем известно, что с современных петель дверь можно сорвать, приложив небольшое усилие, по принципу рычага. Со старинными петлями такого не могло быть, поскольку они разветвлялись во всю ширину двери и привинчивались в разных местах. Эти

петли все еще используются в амбарных дверях и воротах, хотя в них нет былого изящества; но из публичных зданий их изгнали — с поистине религиозным рвением — по той лишь причине, что нынешнее племя художников не обладает мастерством былых времен, позволявшим сделать полезное проводником красоты. То же касается и замков, которые ныне маскируют и вставляют внутрь дверей, причем дверь ради этого зачастую срезают больше чем наполовину.

Замок был тем предметом, в изготовление которого старые кузнецы вкладывали все свое мастерство. Замки на сундуках обычно имели самое продуманное и красивое устройство. Превосходный образец старинного замка все еще сохраняется в Беддингтон-Мэнор-Хаусе, графство Суррей, он выгравирован в альбоме образцов моего отца. В церквах мы нередко обнаруживаем замки с выгравированными на них священными сюжетами, с хитроумными механическими приспособлениями для сокрытия замочной скважины. Ключ также обильно украшался орнаментом, соответствующим замку, к которому он подходил; и даже бороздки ключей превращались в занятные вещицы и инициалы.

Во всех древних орнаментах из металла мы можем различить особую манеру исполнения, превосходно приспособленную к материалу и совершенно не похожую на работу с камнем или деревом. Например, ажурный рисунок делали при помощи просверленных пластинок разной толщины, наложенных одна на другую.

Листья и лиственный орнамент не высекали, и не вылепливали, и не отливали затем, но вырезали непосредственно из тонкого металлического листа, а потом закручивали с помощью ножниц для металла (рис. 8), а линии стеблей или гравировали, или припаивали сверху. Благодаря этим простым способам яркость, легкость и острота контуров живых растений воссоздается с гораздо меньшими затратами, чем посредством тяжелых плоских листьев, которые обычно отливают или гравируют. Следует еще заметить, что крепеж, необходимый в работе по металлу, также всегда выставляли напоказ и орнаментировали. Болты, гвозди, заклепки с большими шляпками сами по себе абсолютно не уродливы, и при правильном отношении из них можно создать красивую россыпь, обогащающую весь орнамент.

Большой ажурный рисунок формировали или из железного прута круглого сечения, изгибы которого соответствуют разветвлениям стебля, или из плоских железных полосок разной толщины, скрепленных заклепками, с углами, скругленными при помощи напильника.

Ограды были не жалким слепком с каменных узоров, но изящным сочетанием металлических прутьев, прилаженных друг к другу с должным учетом прочности и сопротивления.

Существовало множество прекрасных образцов этого стиля среди могильных оград, немало их было и в Вестминстерском аббатстве, но они были снесены и распроданы как металлолом по приказу тогдашнего Декана, не пощадили даже изящнейший орнамент в виде завитков с могилы королевы Элеоноры, образец которого я привел здесь (рис. 9). Железная доска с могилы короля Эдуарда IV в капелле св. Георгия в Виндзоре — также великолепный образец старинной работы с железом.

Подставки в камине, или эндироны, как их называли, на которых сжигались дрова, а также решетки для угля часто имели роскошное оформление. Орнаменты использовались, как правило, геральдические, и самые изящные детали изготовлялись из латуни для разнообразия оттенков и усиления эффекта.

Какой разительный контраст современным нелепым каминным решеткам, нередко изображающим миниатюрные фасады замков или церквей с башенками, бойницами, окнами, дверями — все целиком размером не более сорока дюймов! (рис. 10).

Каминная решетка — эдакий зубчатый парапет с воротами с каждой стороны, кочерга оканчивается заостренным флероном, а вершина щипцов — фигура святого! Невозможно перечислить даже половину нелепостей, творимых современными кузнецами... И все они происходят из ложного представления о необходимости маскировать предметы пользования, вместо того чтобы украшать их.

Сколь многие вещи, имеющие самое обычное применение, оказываются уродливыми и смешными лишь потому, что художник, вместо того чтобы найти самую удобную форму и затем украсить ее, воплощает некую нелепицу, скрывающую реальное назначение, ради которого эта вещь и была изготовлена! Если нужно сделать часы, вполне обычным будет отлить римского воина на колеснице, причем на ободе одного из ее колес внимательный взгляд сможет различить насечки, означающие время; или уж это будет фасад кафедрального собора, уменьшенный до нескольких дюймов в высоту, с циферблатом на месте громадного окна-розы. Разумеется, изобретатель этого оригинального футляра для часов никогда не задумывался о том, что в соответствии с масштабом, в котором здание уменьшено, его часы имели бы в окружности примерно двести футов, и подобный циферблат-монстр в состоянии убить пропорции любого здания! Но все это ничто, по сравнению тем, что непрерывно вырабатывается в неистощимых копях дурного вкуса, — Бирмингеме и Шеффилде. Лестничные башенки — чернильницы, монументальные кресты, чтобы держать навесы от солнца, дверные молотки с висящими на них остроконечными фронтонами — для привратников, часовня о четырех порталах и с пучком колонн сверху как подставка для французской лампы; а еще — пара пинаклей, поддерживающих арку, под названием «готический скребок для обуви», и проволочное «нечто» с ква-дрифолиями и ажурным веером — на роль скамейки в монастырском саду (рис. 11). Ни соразмерность, ни форма, ни назначение, ни единство стиля не интересны тем, кто придумывает

Рис. 11

эти мерзости; если только вводится четырехлистник или остроконечная арка, какими бы современными и пошлыми ни были контуры и стиль изделия, оно немедленно объявляется готическим и в этом качестве продается.

В связи с этим очень кстати будет сказать о некоторых других несуразностях, хотя они и не относятся к изделиям из металла. Я начну с того, что называют готическими обоями для завешивания стен. Это — вот что: жалкая карикатура на остроконечное здание повторяется от плинтуса до карниза, причем в ужасающем беспорядке: то портал над пинаклем, то пинакль над порталом. Такое просто обожают хозяева постоялых дворов и таверн. А обои, на которых изображена светотень, ущербны в принципе: они покрывают все стены и им все равно, где стоит свеча или лампа, так что тень в орнаменте падает, куда попало.

Многообразие этих ничтожных шаблонов воистину удивительно, а поскольку вырезать клише для дурного рисунка стоит столько же, если не больше, сколько и для хорошего, то нет и намека на извинение их бесконечного воспроизводства. Если задуматься на минуту, станет очевидной и полная абсурдность повторения перспективы на большой поверхности, с сотней разных точек визирования.

Итак, панель или стену можно обогащать и украшать как угодно, но делать это следует всегда последовательно. Тисненые обои — восхитительная замена старинным драпировкам, но для них нужен рисунок без тени, и формы должны оживляться введением гармоничных цветов. В раскрашенных манускриптах XIII, XIV и XV веков найдется множество изысканных образцов для этой цели.

Подобные наблюдения касаются и современных ковров, в узорах которых обычно изображается тень. Нет ничего смехотворней, чем перевернутый крестовый свод, по которому надо ходить ногами, или очень контрастный лиственный орнамент и ажурный узор на полу.

Старинные изразцы вполне соответствуют своему назначению, поскольку они украшены рисунком, образованным не видимостью рельефа, а одним только цветовым контрастом; и ковры следует изготовлять именно в этом ключе. В узорах турецких ковров, которые несравнимо прекраснее всего, что сейчас производится, нет теней, только сложные цветовые сочетания и пересечения.

Также и современная обивка стала удивительным средством распространения дурного и ничтожного вкуса, особенно когда видны потуги изобразить нечто очень красивое.

Чтобы создавать занавеси в согласии с истинным вкусом, следует всегда учитывать их назначение и смысл: их распределяют во всю ширину окон и других проемов для защиты от холода и ветра; поскольку не требуется держать их всегда задернутыми, их подвешивают к кольцам, скользящим по штанге, чтобы открывать и закрывать по желанию. Между штангой и потолком непременно бывает зазор, продуваемый ветром, так что придумали закрывать его деревянной планкой, перед которой подвешивают полог, исключающий доступ воздуха (рис. 12).

Материал для занавесей может быть богатым или простым, бахрома может быть тяжелой или легкой, они могут быть украшены вышитыми геральдическими знаками или нет, в зависимости от того, для какого помещения они предназначе-

ны, но необходимо строго придерживаться их реального использования. Так что все современные планы подвешивания огромнейших складок ткани на шестах, как на продажу или для просушки, вопиюще противоречат назначению и смыслу занавесей и свидетельствуют об ужасающем вкусе. Единственной целью этих бесконечных фестонов и пухлых кисточек может быть раздувание кошельков драпировщиков, изобретателей этих нелепых и уродливых занавесей, которые не только бесполезны для защиты комнат от холода, но и хранят в себе толстые слои пыли, а в Лондоне нередко оказываются и пристанищем паразитов.

Не менее смехотворное зрелище — надгробная сень или алтарная завеса над окном вместо подобающего полога, как в былые времена. Здесь будет уместным разъяснить происхождение и правильное применение бахромы, которое понимается не до конца. Изначально бахрома представляла собой не более чем разобранный на нити край материи, с махрой, собранной в пучки, чтобы ткань не рвалась дальше. Из чего и родилась идея делать из бахромы узорчатую оторочку, но хороший вкус требует, чтобы и узор, и его применение были последовательными (рис. 13).

Рис. 12

Прежде всего, бахрома ни в коем случае не должна состоять из увесистых частей, только из нитей, связанных в орнаментальные фигуры.

Во-вторых, широкую бахрому не следует привешивать к узкому пологу.

В-третьих, нельзя делать полог из одной только бахромы, поскольку последняя может прилагаться только как орнаментальная окантовка к какому-либо материалу.

В-четвертых, бахрома не должна нашиваться поверх материала, только по краю.

Но вернемся к изделиям из металла. Теперь нам следует поразмыслить об использовании чугуна. В отношении технических целей чугун надо признать ценнейшим изобретением, но его редко используют для украшений.

Железо как материал намного прочнее камня, его можно взять гораздо меньше, чтобы добиться такой же прочности. Итак, если действовать последовательно, количество чугуна в средниках надо значительно уменьшить, но тогда ажурное плетение будет выглядеть неприятно тонким, тени отбрасывать не будет и испортит пропорции проема, в котором средник установлен. Если же, чтобы избежать подобных недостатков, делать литые средники тех же размеров, что и каменные, это будет очень непоследовательно по отношению к материалу и, что является главным аргументом для большинства людей, утроит стоимость изделия.

Более того, в литье в принципе отсутствует игра светотени, возникающая в камне благодаря четкости рельефа и глубоким выемкам, необходимым для красоты впечатления.

Также чугун является причиной постоянных повторений, убийственных для многообразия и изобретательности, которые представлены в остроконечной архитектуре. Форма для литья — вещь дорогостоящая; если уж она изготовлена, то должна окупиться, вот мы и видим одно и то же окно — и в теплице, и в сторожке, и в церкви, и в жилой комнате. Все тот же лист клубники... иногда он расположен вертикально, иногда горизонтально, иногда опущен, иногда стоит стоймя; хотя в соответствии с принципами строгого рисунка разные положения листа должны трактоваться по-разному.

Чугун — это жульничество. Ему очень редко оставляют вид железа, или даже никогда не оставляют. Его маскируют при помощи краски под камень, дерево или мрамор. Все это трюки, а строгость христианской или остроконечной архитектуры решительно противостоит всякому обману: лучше соотнестись по существу с правдой и быть в том хоть немного последовательным, чем произвести внушительное, но ложное впечатление. Дешевые подделки под великолепие заставляют людей соглашаться на видимость украшений, совершенно не соответствующих ни их средствам, ни их положению в обществе; именно это обстоятельство мы можем считать причиной жалких потуг на роскошь, которыми отмечены даже жилища низших классов. Безвкусно яркое, аляповатое, мишурное украшение никогда еще не бывало в такой моде, как теперь; это — позор для каждой отрасли нашего искусства и мануфактуры, и исправление создавшегося положения должно быть предметом серьезных раздумий для каждого, кто желает увидеть возрождение истинных принципов искусства.

Теперь я вкратце скажу об изысканных старинных изделиях золотых и серебряных дел мастеров. Реформаторы и пуритане не оставили нам ничего, кроме названий прославленных гробниц и украшений, прежде обогащавших наши кафедральные соборы и церкви, и на континенте жестокость революционеров и еретиков была почти столь же разрушительной. Так что, если бы не несколько мест, сохранивших свои древние сокровища, мы не смогли бы и наполовину представить себе искусность, талантливость исполнения, изысканную красоту этого рода церковных украшений. В сакристии Экс-ля-Шапель (Аахен) есть сокровища воистину бесценные: раки, реликварии, кресты, короны, ампулы, потиры, дарохранительницы, евангелия, таблетки, украшенные эмалью серебряные образа — все, исполненное в самую возвышенную эпоху христианского искусства; и лишь богатство оформления превосходит богатство материалов. Перечисление даже десятой части этих прекрасных изделий заняло бы у меня теперь слишком много времени, но я сделаю несколько замечаний в отношении них, чтобы проиллюстрировать идею моей лекции.

Их конструкция и исполнение, бесспорно, носят металлический характер. Орнамент создан с помощью проколов, чеканки, гравировки и эмали; многие части были сначала сделаны в общем виде из тонких пластинок металла. Гравировка — техника орнамента специально для металла. Старинные золотых дел мастера были, без сомнения, изобретателями наших теперешних гравированных пластин для печатания. Они усиливали впечатление от выгравированных орнаментов, вырезая в центральной части углубление, которое заполнялось цветной эмалью. Прилагаемая гравюра старинной дарохранительницы покажет стиль обработки серебра, который практиковался в Средние века (рис. 14). Есть несколько совершенных экземпляров: основания потиров с эмалями, изображающими священные сюжеты, в сакристии собора Майнца, и круглый реликварий в Аахене, представляющий собой исключительный образец искусства эмалей; по мнению д-ра Рока, он использовался в качестве таблетки. Обложки великих книг святых Евангелий покрывались гравировкой, эмалями и даже драгоценными камнями; Святое Распятие в центре, а по углам искусно исполненного бордюра — эмблемы четырех Евангелистов. Эти орнаменты были усыпаны драгоценными камнями всех сортов — замечательное сочетание богатства и красоты, полученное из золотой эмали разных оттенков и сверкающих самоцветов, располо- Рис. 14

женных в соответствии с самым простым и чистым рисунком и производящих самое гармоничное впечатление. Чтобы продемонстрировать каждый из этих предметов в отдельности, понадобился бы целый альбом, поэтому я попытался дать некое представление об их красоте с помощью прилагаемой гравюры, изображающей шкаф-сакристию с реликвариями (reliquary chamber) (рис. 15).

Эти сокровища (ныне ими владеет один только Аахен) ни в коей мере не превосходили множества великолепных церковных украшений, которые прежде

непременно можно было найти во всех больших храмах этой страны, но они стали добычей алчного тирана Генриха VIII и его пособников при общем крушении веры и искусства во времена его жалкой схизмы.

Серебряных дел мастера больше не художники. Они изготавливают витые ложки, аляповатые кубки для пунша, неуклюжие супницы и ведерки для охлаждения вина; их вульгарные подносы покрыты ползучими завитками рококо, обрамленными смешанным узором, до того вездесущим, что его следовало бы называть «бессмертный Шеффилд». Судок, чайник для заварки, подсвечник, соусник, поднос, самовар — каждый предмет обведен по краю этим узором, раковина — листок, отчеканенным с помощью клише и потому не имеющим даже достоинств рельефа. Как и все остальное, работа по серебру опустилась до состояния обычного ремесла, и искусство неумолимо исключено из нее.

Кузнецы прежде бывали художниками, и великими художниками. Например, Квентин Массейс — красивейший колодец его работы стоит перед кафедральным собором Антверпена, а его прекрасная картина, изображающая Положение во гроб Господа нашего, служит великолепным украшением тамошнего Музея. Но теперь не встретишь Квентина Массейса. В наше время, если требуется изготовить железный предмет не из тех, которые в ходу каждый день, вы идете к кузнецу. Вы объясняете ему, что и зачем вам нужно; но бессмысленный взгляд несчастного вскоре убеждает вас в том, что лошадиная подкова — предел его знакомства с тайнами кузнечного дела. Тогда вы обращаетесь к другому, о котором говорят, что он мастер на все руки... Так вот, ежели он достаточно здрав, чтобы понять, о чем вы толкуете, он сообщит вам, что не занимается такими делами, что он делает только замки и не думает, что есть на свете умелец, который взялся бы за такое. Хотя вы просили, вероятно, всего лишь о копии вполне ординарного старинного изделия из железа. Такова истинная картина: в просвещенный век институтов механики и научных обществ наши кустари — в большинстве. Институты механики — попросту новейшая уловка, чтобы отравлять умы хороших работников безверием и левыми доктринами; Церковь — вот истинный институт механики, старейший и самый лучший. Она была великой, не знавшей упадка школой, в дни веры воспитавшей всех великих художников. Под ее водительством они направляли замечательные силы мастерства своего к славе Божией; и пусть наша горячая молитва всегда будет о том, чтобы Церковь смогла снова, как в прежние дни, взращивать таланты чад своих ради процветания религии и благоденствия их собственных душ. Ибо без этого таланты тщетны и величайшие усилия искусства увенчиваются мерзостью.

Рассмотрим теперь принципы декорирования деревянных конструкций, противоположные принципам украшения конструкций из камня. Из дерева можно построить сооружение очень высокое или широкое при помощи одной лишь балки, лежащей на фундаменте или на стойках. Крепость деревянного строения достигается собиранием разных частей конструкции в соответствии с геометрическими принципами. Прекрасный пример тому — старинные крыши, как церквей, так и жилых зданий: их конструкция отнюдь не замаскирована, она превращена в украшение. Анкерным балкам, стропилам, обрешетинам и ско-

бам, которые в современных зданиях скрыты за плоским стукковым потолком, здесь приданы черты в высшей степени декоративные, и эта неотъемлемая часть здания становится его главной красой (рис. 16).

Грандиозная крыша Вестминстер-Холла, определенно, самая великолепная в мире, полностью иллюстрирует этот принцип, равно как крыши холлов университетов и колледжей в Оксфорде и Кембридже, а также крыши дворцовых зданий в Элтеме, Хэмптон-Корте, Кройдоне и множества других зданий в усадьбах.

Что касается деревянных церковных крыш, у нас имеются отличные образцы таковых в разных частях Англии, особенно в Линкольншире, Норфолке и Саф-фолке. Их балки имеют красивейшую форму и обогащены резьбой (там же).

Резьба эта имела и подобающее мистическое значение. Как правило, в ней изображались ангелы, архангелы, разные чины небесной иерархии, парящие над собранием верующих, а пространства между стропилами были выкрашены в цвет лазури и усыпаны звездами и другими небесными символами — прекрасный образ свода небесного. Некоторые из этих ангелов держали щиты с изображением орудий Страстей, Святого Имени и другими эмблемами; другие — свитки с благочестивыми надписями. Все части этих крыш были украшены живописью, и во славе своей они могли бы служить балдахинами храмов Бога Живого; и, что особенно важно для иллюстрации моей мысли, крыши эти имели совершенно другую конструкцию, чем крыши из камня. Возводить деревянные крестовые своды, без сомнения, плохо, потому что этим предполагается использование дерева вместо камня и трактовка его наподобие камня, притом что для дерева требуется совершенно другой способ строительства.

Мне известно, что примеры старинных деревянных крестовых сводов имеются в крытых аркадах Линкольнского кафедрального собора, церкви Селби и некоторых других. Однако в этих случаях, равно как и в любых других, какие только можно отыскать, обследование здания ясно покажет, что первоначально свод его должен был быть каменным, и подпружные ребра были возведены на некоторую высоту именно в камне. Но из-за реальной или предполагаемой непрочности боковых стен, которые могли не выдержать боковое давление каменных сводов, была по необходимости признана уместной имитация — деревянный крестовый свод. И я решительно убежден, что, если бы не было первоначального намерения возвести эти церкви в камне, строители сделали бы их верхние части совершенно по-иному, как подобает для узорных деревянных крыш.

В Бери-Сент-Эдмундс есть знаменитая крыша, которую я зарисовал. У каждой пары стропильных ферм имеется по два ангела, ростом с человеческую фигуру, несущих священные сосуды и украшения, используемые при совершении священного жертвоприношения; ангелы эти облачены в казулы и далматики, туники и капы старинных и прекрасных форм. Подсвечники, кадила, чаши, книги, кувшинчики и др., что они держат, — самый авторитетный источник нашего знания о форме и оформлении таковых предметов, бывших в обиходе в наших древних церквах. Крыши церквей св. Петра и Всех Святых в таком истинно католическом городе, как Норвич, исключительно красивы, и в церквах Лэвенхема и Лонг-Мелфорда в Саффолке есть восхитительные образцы резных деревянных крыш4.

4 В последнем номере «British Critic» есть замечательная статья об открытых кровлях, которую следует внимательно прочитать всем, кто заинтересован в возрождении старинной церковной архитектуры.

Но увы! Сколько таких же прекрасных крыш было уничтожено и сожжено из-за зверского невежества приходских чиновников! Сколько их было беспощадно замазано штукатуркой! Сколько — безобразно размалевано под мрамор, как в Ярмуте (особенно если церковный староста как раз умел под мрамор!). Сколько этих прекрасных крыш лишилось своих чудесных — и подобающих — украшений из-за мерзкого фанатизма пуритан, которые еще и оставляли записи в приходских журналах о стоимости чинимых ими разрушений! Сколько их скрыто от взгляда под обшивкой и ничтожного вида стукковым потолком, прилепленными снизу! И хотя со временем дух несколько улучшился, все же сколь многие из этих удивительных памятников благочестия и мастерства наших предков все еще калечатся и уничтожаются под предлогом починки! Повод, который нередко используют те, в чьей власти продать свинец и массивные дубовые балки, прочную древнюю кровлю, заменив их на стукковый потолок и чахлые перекладинки, — и эта отвратительная практика все еще в полном ходу во многих частях Англии.

Не только конструкцию крыш находим мы украшенной, но имеются многочисленные примеры обыкновенных балочных перекрытий и несущих балок, которые исполнены необычайно красиво с помощью профилировки и резьбы (рис. 17).

В старинных деревянных домах, образцы которых все же сохранились во многих наших старых городах, особенно в Ковентри, Йорке и Глостере, мы не найдем ни единой черты, добавленной сверх украшения того, что было необходимого в их основной конструкции. Что может быть мощнее и в то же время декоративнее, чем криволинейные крепления, благодаря которым было использовано соответствующее преимущество изогнутых кусков древесины!

Старые французские города — Руан, Бове, Аббвиль, Лизье и другие — были застроены деревянными домами, перекрытыми изогнутыми балками и покры-

тыми самыми разнообразными орнаментами. Теперь они быстро исчезают, уступая место скучным оштукатуренным зданиям, которые построены также из дерева; но поскольку у современных архитекторов нет навыков украшения подобной конструкции, все до единого срубы Руана имеют все недостатки старых деревянных построек, но той прежней красоты в них нет и в помине.

Поскольку завершения щипца — самая выдающаяся черта старых построек и поскольку современные готические строители все время пытаются воссоздать их, я привлеку ваше внимание к их реальной пользе и затем укажу на некоторые вопиющие ошибки, которые часто совершают современные архитекторы.

Наличник выступающего на фронтоне дымохода должен покрывать и защищать концы балок, которые выносятся наверх, защищая, в свою очередь, фасад здания.

Утолщение на пересечении скатов крыши, завершающее старинный щипец, было на самом деле средней стойкой шпренгельной балки, закрепленной в месте соединения досок наличника, в которую они и встраивались. К ее верхней части обычно прикрепляли флюгер, а нижнюю оформляли в виде подвески-пандана (рис. 18).

На современном щипце наличник такой легкий и открытый, что это скорее скелет наличника, совершенно бесполезный для той цели, с которой его прикрепляют, то есть чтобы закрывать концы стропил. Опять же, конек, действительно полезный на верхушке щипца, в современных наличниках повторен также на его нижних оконечностях, он нелепо свешивается в глубину, отягощенный толстым флероном и подвеской.

Здесь мы можем сказать вслед за Паф-фом в «Критике» Шеридана, когда он слышит пушечные выстрелы: «Только дайте этим парням хорошую идею — и они заездят ее до смерти». Конек в центре щипца хорош, потому что действительно полезен, но на нижних оконечностях эти шишки не служат никакой цели, разве что добавляют бесполезный вес и ненужные затраты.

Это общая практика, когда стержень дымовой трубы возводится в центре щипца, чтобы наличник крепился перед ним. Полный абсурд: дымоходы необходимо прерывают ход брусьев; следовательно, наличник, который только покрывает эти брусья, тоже должен прерываться.

Если мы изучим старинные деревянные детали, которыми украшались комна-

Рис. 18

ты, то обнаружим, что это были просто панели, более или менее украшенные резьбой, с большими пространствами, оставленными для драпировок и гобеленов (рис. 19).

Если бы мы восстановили реальные принципы готической архитектуры, сетования по поводу ее крайней дороговизны прекратились бы. Создавая остроконечные украшения, обычно хотят слишком многого. Каждая комната в доме, называемом готическим, должна иметь ниши, пинакли, крестовый свод, нервюры и табернакль — в духе часовни, построенной на средства вкладчика, для совершения поминальных служб. Такая оснастка не может не быть очень дорогой, и в то же время она совершенно не совместима с истинным духом стиля, ведь он не допускает введения подобных деталей ни в какой ситуации кроме той, к которой они непосредственно относятся. Современные поклонники остроконечного стиля нанесли большой вред его возрождению ошибочной и дорогостоящей практикой: их интерьеры — сплошной массив тонкой работы; ни передышки, ни прочности, ни пространств, оставленных для драпировок или просто панелей, — все испещрено пустяковыми подробностями, невероятно дорогими и в то же время портящими благородное впечатление. Эти наблюдения относятся равным образом и к мебели — обойщики, кажется, полагают, что вещь не может считаться готической, если не происходит из определенной церкви. Так что современный мастер составляет диван или какой-нибудь столик из деталей, натасканных из «Соборов» Бриттона, и вся обычная мебель, которая должна быть простой и функциональной, делается не только очень дорогой, но и очень неудобной. На кресле — миниатюрные аркбутаны; каждый предмет покрыт крокетами с заостренными листьями; всюду бесчисленные митры, колючие орнаменты, верхушки туррет. Человек, который провел некоторое время в современной готической комнате и благополучно выбрался из нее, не поранившись ни об одну из деталей, может считать себя счастливцем (рис. 20). На трюмо столько же щипцов и пинаклей, сколько на церкви, а в спальне нередко оказывается целая могильная сень, как в Строберри-Хилл. Я совершил много подобных чудовищных преступлений против мебели, которую проектировал несколько лет назад для Виндзор-Касл. В то время я не имел ни малейшего понятия о принципах, которые ныне разъясняю; все мое представление об остроконечной архитектуре сводилось к сносному знанию деталей вообще; но я применял их так нерассудительно и не к месту, что, хотя части сами по себе были правильны и весьма хорошо исполнены, все вместе превращалось в совершеннейшую пародию на остроконечный проект.

Теперь, в последнюю очередь, я хочу поговорить о декорировании с точки зрения уместности. Под уместностью я разумею то, что внешний и внутренний вид здания должны служить иллюстрацией цели, для которой оно предназначено, и соответствовать ей. Различие между зданием, построенным Богу, и зданием, предназначенным для временных целей, огромно. Далее, в первом случае есть существенное различие между кафедральным собором и приходской церковью, между коллегиальным приделом и личной молельней, а во втором — между королевской резиденцией и домом в поместье-маноре, между памятниками, воздвигнутыми в общественных или национальных целях, и сооружениями для личного удобства.

Уместность в архитектуре всегда должна определяться приспособленностью для некой цели. Чтобы проиллюстрировать это более полно, я разделю здания на

три категории: церковные, коллегиальные и гражданские. Величайшая привилегия человека, пока он жив, состоит в том, что ему позволено трудиться во славу Божию. Тот, кто строит храм, низводит благословение и на свою земную жизнь, и на жизнь будущего века, и также он передает богатство каждого Божьего благословения своим собратьям. Поэтому нас не удивляют ни многочисленность религиозных сооружений, возведенных нашими предшественниками-католиками в дни веры, ни их попытки привести эти строения в соответствие с их священным и важным предназначением, путем их обустройства и украшения, насколько позволяли средства. Зрелище было бы, несомненно, поучительное — наблюдать, как возрастает какой-нибудь древний город во времена, когда религия определяла главные порывы человеческого ума и когда честь и поклонение Творцу всякого блага считались вещью более важной, чем самые выгодные коммерческие сделки. Там царила матерь Церковь, стоял кафедральный собор, высочайший, царящий над всеми башнями приходских церквей, окружавших его; следующее,

что мог бы различить глаз, — аббатства и коллегиальные церкви, их огромные торжественные здания. Каждая улица имела свой храм, воздвигнутый для истинного поклонения Богу, проекты и оформление храмов были разнообразно красивы, и каждый из них был прекрасным примером христианского искусства. Даже мосты и подъездные пути не были обделены религиозными сооружениями, и немало красивых часовен и молелен возвышалось на массивных столбах над бегущими внизу потоками.

Главное, чего я хочу добиться, привлекая ваше внимание к такому католическому городу, — это проиллюстрировать принцип декоративной уместности в церковных сооружениях. Мы имеем здесь разные здания — разных размеров, разной степени богатства, разного оформления, и все же на каждом — печать католичества: собор и аббатство, церковь и молельня — все они показывают, что посвящены одной истинной вере, возведены людьми, которыми двигало одно великое побуждение, истинно католический принцип: посвящение лучшего, что имеешь, Богу. Было бы и несправедливо, и неразумно ожидать, что несколько прихожан построят такой же великолепный храм Всемогущему, как клир огромного собора, и даже если бы практически они могли достичь такого результата, это выходило бы за пределы назначения и целей приходской церкви; также и в собственной часовне или молельне, возведенной благочестивым человеком на свои средства, мы не должны искать всех тех украшений, что имеются в церкви общественной, если только человек этот не владеет выдающимся состоянием, — в таком случае хоть и не размерами, но великолепием его часовня превзошла бы обычное украшение подобных зданий. Одним словом, архитектурная уместность в отношении церковных зданий требует, чтобы они были настолько добротны, настолько вместительны, настолько богаты и прекрасны, насколько позволит число лиц, участвующих в постройке, и их средства. История ныне существующих у нас огромных и величественных церквей иллюстрирует этот принцип вполне. Многие из них первоначально были не краше крытых соломой сараев — это было лучшее, что можно было сделать в тот ранний период; но когда богатство и влияние Церкви возросло, они вскоре были разрушены, чтобы уступить место более подходящим сооружениям; те, в свою очередь, были перестроены с еще большим великолепием. Древнее духовенство никогда не удовлетворялось тем, что есть, никогда не воображало, что сделанного достаточно. Строительные леса окружали стены, и краны стояли на башнях многих английских аббатств в момент их запрещения.

На всех людях не лежит обязанность строить огромные великолепные церкви; но они обязаны делать здания для религиозных нужд более красивыми, чем те, в которых живут. Это — все, за что я борюсь. Но это — чувство, которое почти, если не всецело, угасло. Церкви ныне возводят, решительно не считаясь с традицией, мистическими основаниями или хотя бы обычной уместностью. Комната, заполненная самыми дешевыми сидячими местами, — вот современная идея церкви. И если ради удовольствия вводится некий орнамент, то это лишь прикрытие, отвлекающее внимание прохожего, — презреннейший обман, скрывающий истинное убожество здания. Вот мы видим щипец фронтона, вознесенный на приличную высоту, и можем естественно предположить, что перед

нами завершение — и по высоте, и по форме — реальной крыши; но, свернув за угол, вскорости понимаем, что это одна лишь стена, закрепленная скобами, чтобы не упала, а за ней на самом деле скрывается молельный дом с пологой крышей и низкими тонкими стенами, с захудалыми окнами и дверью, и нет в нем ни единой черты или детали, соответствующей той наружности, которую мы предполагаем, глядя с улицы. Так вот, строгость христианской архитектуры противится обману. Если речь идет о здании, возведенном для Бога, мы не должны искусственно придавать ему вид лучший, чем есть на самом деле. Все это безвкусные мирские уловки, они хороши разве что для тех, кто живет очковтирательством, подобно актерам, комедиантам и прочим мошенникам. Нет ничего отвратительнее, чем сделать обличье церкви красивым для глаз человека, но исполненным обмана и фальши, которые не ускользнут от всевидящего ока Господня, для Которого — а не для человека — церкви должны строиться! По Закону Моисееву Святая Святых, куда разрешалось входить только первосвященнику, было покрыто изнутри золотом, — тем паче внутренность наших святилищ должна быть обшита драгоценным материалом, ведь они в десять раз более святы и в десять раз больше заслуживают этого, чем символические святилища ветхого закона! Но в наши времена что не привлекает внимание, то остается в небрежении. Богатого вида антепендиум часто скрывает свалку стройматериалов или свечных огарков, залежи грязи, которые не убирают лишь потому, что их не видно. Весь этот гипс, чугун и украшения, расписанные под камень или дуб, — обычное жульничество, каковое весьма подходит для ресторанчика под открытым небом, но совершенно не сообразуется со священным сооружением. «Omne secundum ordinem et honeste fiat». Пусть каждый строит Богу по средствам и не занимается яркими обманами. Лучше сделать немногое по существу и сообразно с истиной, чем произвести огромное, но ложное впечатление. Так, каменная кладка и дубовые балки древних времен все еще наполняют душу благоговейным трепетом, тогда как бетонная или гипсовая имитация ажурного плетения или кричащий узор, каковых налеплено ныне в подражающих старине церквах в отвратительном изобилии, ни за что не вызовут этого чувства.

Также очень важно, в смысле церковной уместности, чтобы украшения, которые вводят в храмах, были подобающими и значимыми, а не состояли бы из языческих эмблем и атрибутов, неуместных в зданиях, открыто возведенных для христианского богопочитания. Если бы те, кто восхищается классическими украшениями, были последовательны в отношении тех самых принципов, которые побуждали древних изображать свои божества, они бы теперь использовали другие, более подходящие украшения; потому что все обнаруженное в храмах и других зданиях язычников строго соответствовало их мифологии и обычаям — они никогда не вводили никаких эмблем, не приписав им мистического значения. Однако, как ни велики гнусности, творимые защитниками возрожденных языческих украшений, я думаю, было бы несправедливо винить их в том, что они реально верят в мифологию, которой так восторгаются; стало быть, они повинны в гораздо большей непоследовательности — ведь подлинные язычники действовали по убеждению. Они бы не ставили урны на могилах, если бы у них не было обычая сжигать, а не закапывать своих мертвецов, и урна в качестве

вместилища праха была подходящей эмблемой этого обычая прошлого. И фризы они не украшали бы головами оленей или быков, если бы не приносили этих животных в жертву своим мнимым богам; и перевернутые факелы не помещали бы на мавзолеях, если бы верили в славу Воскресения. И что нам, христианам, делать со всеми этими вещами, наглядными только в смысле прежних заблуждений? Неужели нашу мудрость символизирует сова Минервы, нашу силу — дубинка Геркулеса? На что нам, искупленным Господом, Который принес в жертву Себя Самого, туши быков и козлов? И как можем мы, окружающие гробы своих отошедших собратьев ярко горящими свечами, которые означают нашу надежду и веру в светлую славу Воскресения, вырезать перевернутый факел языческого отчаяния на той самой гробнице, в которую мы с таким сверкающим светом провожаем останки? Давайте же покончим с этими вопиющими несообразностями и восстановим христианские идеи наших предков-католиков, потому что подражать нам подобает только им одним.

Не только детали современных церквей заимствуются из языческой, а не из христианской древности, но даже и план и композиция самих зданий делаются теперь в стиле языческого храма. И ради этих неприглядных и неподходящих форм современный церковный народ и архитекторы отвергли формы, которые более наглядны в отношении великих таинств христианской веры и само использование коих освящено обычаем более чем двенадцативековым.

Теперь я назову четыре причины, по которым христианам не подобает вводить у себя архитектуру греческих храмов или подражать ей.

Эти храмы строились для поклонения идолам и были приспособлены именно для соответствующих ритуалов, которые совершались в них. Внутренность их, куда входили только священники, была довольно маленькой и либо темной, либо открытой сверху, в то же время перистиль и портики были вместительными — для людей, которые участвовали в идолослужении, находясь снаружи. Нет ни малейшего сходства между нашим богослужением и поклонением идолам у греков. Нам надо, чтобы люди были внутри церкви, а не снаружи. Так что если вы примете за образец совершенный греческий храм, интерьер у вас будет слишком маленький и плохо приспособленный для надлежащей цели, а экстерьер станет причиной огромных и бесполезных затрат. А если вы лишите греческий храм его перистиля и возведете внешние стены на месте колонн, то полностью разрушите самое прекрасное в его архитектуре, и новое здание станет жалким отступником от стиля, которому якобы подражает.

Греки не делали окон в своих храмах; у нас же они совершенно необходимы. Пробейте в стенах оконные проемы — и вы опять-таки разрушите простоту и единство греческой архитектуры, которые превозносятся ее почитателями как величайшая красота.

В христианских церквах нужны колокола, звук которых созывает верующих на молитву. Колокола, чтобы их слышали издалека, должны быть подвешены на башне или на колокольне, а эти постройки совершенно не известны в греческой архитектуре. Башня, сложенная из нескольких маленьких портиков, стоящих один на другом, перед смехотворного вида храмом — вот предел безвкусицы и абсурда. Ничем не лучше и башня, растущая из ниоткуда наверху портика (рис. 21).

Рис. 21

Наш северный климат требует крышу с крутыми скатами, чтобы на ней не собирался снег и она не страдала от непогоды5. Греческий климат — противоположность нашему, и крыши и фронтоны у них весьма плоские; и их нельзя поднять на высоту нашего щипца без насилия над характером их архитектуры.

Одним словом, греческие храмы совершенно не подходят для христианских целей6, и попытка ввести их — почти сумасшествие, ведь страна наша буквально полна прекрасных образцов церковных сооружений любых размеров, архитектура и устройство которых происходят из соответствующих нужд и целей. Старинная английская приходская церковь, изначально предназначавшаяся для древнего богослужения, была одной из самых прекрасных и достойных построек, какую только может вообразить ум человеческий; каждая часть ее служила одновременно и полезной, и мистической цели. Там стояла башня, не составленная из изолированных, взятых по прихоти архитектурных деталей, взгроможденных одна на другую, нет, то были мощные контрфорсы и стены, поднимающиеся от

5 Следует отметить, что крыши с пологими скатами были введены в английских остроконечных церквах лишь после упадка остроконечного стиля, и следы прежних высоких щипцов обычно можно увидеть в башнях тех церквей, нынешние крыши которых плоски: это доказывает, что их заменили позднее первоначальной постройки.

6 Не лучше приспособлены они и для жилых целей, потому что это еще больший абсурд — видеть два или три яруса окон, врезанных в оболочку греческого храма, крышу которого взламывают многочисленные, тщетно замаскированные трубы. Но несмотря на явную непрактичность введения греческих храмов — при нашем климате, обычаях, религии, — мы постоянно наблюдаем и попытки ввести их, и крах этих попыток: почта, театр, церковь, баня, читальня, гостиница, методистская церковь, застава — во всем вечный и неизменный греческий храм, причем и его пропорции, и его сущность искажены.

массивного основания, постепенно убывающие и все более украшенные и завершающиеся указующим в небо шпилем, окруженным созвездием пинаклей, — красивая и поучительная эмблема светлейших христианских надежд. Такие башни служили двойной цели, потому что в них висели торжественно звучащие колокола, созывающие народ на церковные службы, а благодаря значительной высоте они служили маяками, указующими путь к святому месту. Затем — южный портал, предназначенный для отправления многих ритуалов; просторный неф и приделы для верующих; дубовая сень с вырезанными на ней образами небесного воинства, расписанная изящными и подобающими изображениями; впечатляющая картина Страшного Суда, изображенная над огромной алтарной аркой; резная перегородка и хоры — мистическая граница между святыней и людьми, с символом искупления, вознесенным на высоту и окруженным славой; богатый алтарь с драпировками, расположенный вдали от непочтительных взглядов, — и потрясающее восточное окно, завершающее эту длинную перспективу. И приделы, построенные на вклад, и цеховые приделы, плоды усердия благочестивых семейств и братств, много способствовали торжественности всей блистательной громады. Таков лишь приблизительный очерк наших национальных построек, которые были отвергнуты ради помещений для собраний с кафедрой и скамьями, с галереями, украшенных лишь газовыми фонарями да железными печками, без единого священного или волнующего душу символа.

Во вторую очередь мы исследуем вопрос архитектурной уместности в отношении коллегиальной архитектуры. Наши старые английские католические колледжи (рис. 22) — самая красивая иллюстрация того принципа, который я хочу показать. Главной чертой этих зданий было наличие часовни. Для наших католических предшественников празднование Божественной службы с соблюдением ритуала и подобающей пышностью было вопросом первостепенной важности, и средства для этой цели выделялись достаточные во всех старых университетах и колледжах. Сооружение, отведенное для этой святой цели, обычно возвышалось над окружающими зданиями. Часовни Королевского Колледжа и Итона ясно видны за много миль до того, как начинаешь различать более низкие сооружения. Оксфорд на расстоянии — это целая роща башен, шпилей, туррет с пинаклями, вырастающих из коллегиальных церквей. Далее, каждое отделение этих зданий имело свой характер и свою высоту: чтобы создать необходимый эффект в сторожке, рефектории, в других важных частях здания, помещения делали не выше одного этажа над первым7. Весьма характерная черта старых коллегиальных зданий — позиция дымовых труб, которые делали выступающими из фасадов. Я прекрасно знаю, что невежественные современные художники сочли эту особенность дефектом, но при исследовании выясняется, что она, как и все

7 В тех старинных колледжах, где эти помещения строились в новейшие времена, эффект старинного оформления был полностью уничтожен, и новые здания колледжей в Сент-Джонсе, в Кембридже из-за своей высоты имеют вид готического пакгауза или фабрики. Это другой пример напрасного использования элементов остроконечного стиля, без следования духу старинных зданий.

Рис. 22

другие обычаи древних архитекторов, имеет под собой отменно практические основания.

Вот преимущества такого расположения: 1. Все пространство внутри, обычно занятое дымовой трубой — а это значительный объем, — теперь отдано помещению. 2. Трубы, помещенные снаружи, действуют как контрфорсы для стен. 3. Опасность возгорания от дымоходов, проходящих сквозь деревянный слой крыш, полностью устранена. 4. Наконец, благодаря этому возникает игра светотени и красивая череда рельефных черт.

Невозможно помыслить здания, лучше приспособленные для коллегиальных нужд в отношении проекта, устройства и оформления, украшения, чем два учреждения, основанных выдающимся человеком — Уильямом Уикемом — в Винчестере и в Оксфорде. Обустраивая Винчестер, он должен был подумать о духовенстве и об учащихся. Для духовенства он выделил красивый клуатр отдельно от основного здания, удобный для созерцания и молитвы; а для школьников — достаточно места для отдыха в плохую погоду и ровные лужайки для летних занятий спортом. В целом характер этих зданий — одновременно строгий, изящный и схоластичный. Это именно то, что и должно быть, как предписано волей Генриха VI относительно домашней части его колледжа в Кембридже: она должна быть построена без избыточности в деталях и лепнине8, — именно по

8 Несмотря на указания, содержащиеся в этой воле, где намерения основателя выражены ясно и четко, архитектору (притом что была счастливая возможность за несколько лет исполнить эту волю в точности, возведя поистине возвышенное здание) было позволено отойти от них бесповоротно и соорудить аляповатую постройку, оформленную в духе, абсолютно про-

этому принципу Уикем и проектировал свое здание. Внешние украшения скупы, но отобраны превосходно: изображение Пресвятой Девы с Господом нашим помещено над каждыми воротами в напоминание о том, что колледж посвящен Богу по молитвам Его Пресвятой Матери, которой добрый епископ был особенно предан с юных лет. Другие изображения по обеим сторонам от центральной ниши — это архангел Гавриил и сам Уикем, преклонивший колена.

Интерьер часовни (теперь, к несчастью, обезображенный) в том виде, в каком он был оставлен основателем, должен был быть просто восхитительным; он состоял из хора и нартекса, а сбоку возвышалась колокольня, простая, но изящная и величественная.

Членов сообщества хоронили в клуатре и в нартексе, как свидетельствует гравировка на красивых медных дощечках. Назначением памятных дощечек было, несомненно, побуждать живых молиться об упокоении душ усопших и в то же время всегда напоминать о том, что всех нас ожидает та же участь. Как явны католическая мудрость и благочестие во всем устройстве этих благородных зданий! Как велик ум мастера, который спроектировал и осуществил их, и все же как мало тех, кто ныне может понять это и следовать этим примерам! Можно ли вообразить себе более гнусную программу уничтожения священного великолепия церкви, созданной Уикемом, чем позволение такому человеку, как сэр Джошуа Рейнольдс, устроить световой проем в западном завершении и поручение Джеймсу Виатту Разрушителю уничтожить все атрибуты старины и прежнее обустройство, превращая скамьи хоров в подпорки пюпитров и покрывая стены худосочными украшениями и готикой Бернаскони!

Современные здания колледжей9, особенно на континенте, — противоположность тому, что я здесь описывал. В них мы тщетно будем искать торжественную прямоугольную форму, продуманный клуатр, сторожку с турретами, благородный рефекторий с дубовой кровлей, окна со средником, парапет с пинакля-ми, величественную башню церкви — ни одной из этих освященных временем черт колледжа мы не увидим. Нет, как правило, это будет однородная масса, с непрерывным контуром, с непрерывным фасадом, здание, не отличимое от других больших зданий, его окружающих. Что касается назначения, то его можно принять за богадельню или сумасшедший дом. Как же можно ожидать, что племя, которое изготовят на этой фабрике учения, будет иметь те же чувства, что и мужи, которые в старые времена выходили в жизнь из католических строений Оксфорда и Винчестера! Мы недостаточно восхищаемся нашими английскими университетами; на континенте не существует ничего подобного им, несмотря на жалкие добавления и попытки осовременивания, которые так сильно безобразили старинные здания. В Оксфорде собрано больше школьной архитектуры,

тиворечащем всем старым традициям колледжей, хотя самые ее украшения были деталями, бездумно позаимствованными из прежней капеллы, которую прежние строители украшали тщательно, с намерением показать, что ее священное назначение отличается от назначения окружающих построек.

9 Невозможно вообразить себе более непохожее на колледж здание, чем то, которое называется Лондонским университетом, с его бесполезным куполом и портиком. Впрочем, в защиту его можно сказать, что все церковное или христианское было бы тут неуместным и что языческий экстерьер гораздо больше в духе принципов этого заведения.

чем в любом месте, где я бывал. Будем же молиться и уповать на то, что слава их не напрасна, что ученые и мыслящие мужи смогут провести сравнение между верой добрых душ, основавших эти благородные заведения, и нашим состоянием упадка и полуязычества; и что это поможет им вернуться к католическому единству и вере, внутри которых только и можно свершить великое дело и стяжать благословение.

В третью — и последнюю — очередь мы рассмотрим архитектурную уместность в отношении жилых и общественных сооружений. Большинство особняков, построенных в настоящее время в духе итальянской или остроконечной архитектуры, являют собой или карикатуру, или обманку в смысле применения обоих стилей. Прежде всего, что делает итальянский дом в Англии? Есть ли хоть какое-нибудь сходство между нашим климатом и итальянским? Ни малейшего. И я утверждаю, и докажу это, что климат всегда играл большую роль в формировании жилой архитектуры. Итальянский стиль хорошо иллюстрирует это положение. Маленькие оконные проемы, длинная колоннада для создания тени и все здание рассчитаны как укрытие и защита от зноя; крыши пологие, потому что им не угрожают снежные наносы; и план, и очертания — все приспособлено к тому климату, в котором родилась эта архитектура. Но в Англии для удобства и уюта нам нужно нечто совершенно противоположное. К счастью, мы не можем ввезти вместе с чужой архитектурой чужой климат, иначе получилось бы престранное сочетание температур и погод: в тесных пределах Риджент Парка у нас был бы и палящий зной Индии, и холод Швейцарских Альп, и вечное тепло итальянского лета — с редкими очажками наших исконных температур. Интересно, приходили ли когда-нибудь подобные мысли в голову тем, кто разбивает итальянские сады на английских вересковых пустошах? Честное слово, будет неудивительно, если какой-нибудь любитель новизны попытается развести джунгли в старом английском поместье, чтобы поиграть в охоту на тигров.

Еще одно возражение против итальянской архитектуры следующее: мы не итальянцы, мы англичане. Премудрый Господь вложил в душу каждого человека любовь к своему народу и своей стране, и мы должны всячески развивать в себе это чувство. Нам следует судить о нравах и обычаях других народов без предубеждения, брать лучшее из того, что кажется нам достойным восхищения, но мы при этом не должны забывать свою страну. В самом деле, сейчас происходит такое из ряда вон выходящее смешение архитектур, стилей и нравов, что, если бы не творения природы и не выдающиеся произведения христианской древности, которые всё еще не разрушены, Европа вскоре сделалась бы повсюду тоскливо однообразной. Уже неким лжегреческим, неописуемым современным стилем обезображено большинство своеобычных европейских городов, на смену подлинно национальным зданиям пришли бессмысленные линии лепных фасадов — ни формы, ни цвета, ни занимательности. Сколько славнейших церквей было разрушено за последние несколько лет pour faire une place (чтобы расчистить место), ради случайных экзерсисов национальной гвардии! И теперь несколько чахлых деревьев и лужа в каменном водоеме, время от времени струей взметающаяся на несколько футов вверх, — вот все, на что мы вынуждены взирать, вместо некоторых интереснейших памятников древнего благочестия.

Англия быстро теряет свои освященные веками облачения; всякое место становится непохожим на себя. Отарые добрые остроконечные гостиницы превращены в уродливые отели со стукковым портиком, с пошлыми кафе, оклеенными кричащими обоями, с колоннами, оштукатуренными под мрамор, композитными оконными рамами, где больше клея, чем дерева, лебезящими жуликами-официантами и надбавкой в двадцать процентов за шикарную современную отделку. Наши старые добрые улицы — Сент-Мартинс, Сент-Джонс, Сент-Питерс, Сент-Мериз — превращаются во все эти Бель-вю Пла, Аделаид Роуз, Террасы Аполлона, Риджент Скверы, Ройал Серкусы. Фабричными трубами обезображены наши самые красивые долины; вновь строящиеся государственные дома проповеди, называемые церквами, стоят бок о бок с «сионами» и «вефилями» баптистов, молитвенными домами обновленных методистов и залами собраний социалистов. Деревянные фасады необычного, оригинального решения погибают под сокрушительным натиском сторонников «римского бетона» (Roman-cement), которые закупают свои орнаменты ярдами, а капители — тоннами. Каждая суконная лавка подражает дворцу Цезаря; фальшивые каменные колонны держат витрины из стекла, за которым мы видим изумительные товары, развешенные над военными трофеями, — и все это за бесценок! (рис. 23). Но это не все; в каждом городишке есть табачная лавка, где непременно выставлено что-нибудь якобы турецкое, а гостиная в глубине превращена в отвратительную пародию на восточную архитектуру. Говоря вкратце, национальное чувство и национальная архитектура находятся в таком упадке, что ныне это абсолютный долг каждого англичанина — попытаться возродить их. Наша старая архитектура одна только может дать нам средства и возможность осуществить это успешно; но, к несчастью, те, кто утверждает, что восхищается нашей остроконечной архитектурой, и старается подражать ей, приходят к еще более смехотворным результатам, чем те, кто обращается к заграничным образцам.

Что может быть абсурднее, чем дома, построенные в так называемом замковом стиле? (рис. 24). Замковая архитектура была порождена нуждами, проистекавшими из определенного состояния общества: необходимость мощных защитных сооружений, соответствовавших тогдашней военной тактике, диктовала строителям древних замков самый подходящий стиль. Если рассматривать их как исторические памятники, замки потрясающе интересны, но в качестве образцов для подражания они для нас более

Рис. 23

Рис. 24

чем бесполезны. Какой только абсурд, какие несообразности, какие вопиющие противоречия не громоздят друг на друга строители современных замков! Сколько опускающихся решеток, которые не опускаются, сколько подъемных мостов, которые не поднимаются! Сколько бойниц в турретах — таких крохотных, что в них не пролезет и самый тощенький трубочист! С одной стороны дома — машикули, амбразуры, бастионы и вся видимость сильной защиты, а за углом — оранжерея, ведущая в главные комнаты, посредством которой целый полк кавалеристов может одним махом скакнуть в самое сердце твердыни! Потому что кто же будет ломиться в утыканные гвоздями ворота, если можно прорубить дорогу сквозь теплицу? В зданиях, где турреты строятся вовсе не для определенной цели, трудно дать им предназначение после того, как они уже построены; и в тех, которые не превращены в печные трубы, обитают разве что грачи. Однако экстерьер — еще не самая несообразная часть этих зданий. В них есть еще и караульные помещения, где мы не найдем ни стражи, ни оружия; задние ворота, из которых не выходит никто, кроме слуг, и никогда из них не вышел ни один солдат; донжоны, которые на самом деле не донжоны, а гостиные, будуары, комнаты с изысканной отделкой; сторожевые башни, где спят горничные; и наконец, бастион, где дворецкий чистит столовое серебро, — все лишь маска, и все здание — злонамеренный обман.

Обратимся теперь к домам, построенным в стиле, называемом аббатским, — они не более последовательны, чем те, которые я уже описал. К этому классу принадлежит Фонтхилл, ныне груда руин, а также и современных руин из простого кирпича и гипса. В подобном сооружении видимость церковного экстерьера стоила огромных денег, и издалека случайный прохожий, и правда, может заподозрить, что место сие принадлежит какой-нибудь религиозной об-

щине. Но по мере приближения иллюзия быстро рассеивается, и здание, которое было воздвигнуто, так сказать, под священной личиной религиозной и древней архитектуры, оказывается просто игрушкой, сделанной по капризу богача, и посвящено оно роскоши. То, что кажется вратами аббатства, оказывается современным холлом с ливрейными лакеями вместо монастырского привратника; мнимый неф церкви — на самом деле всего лишь вестибюль; башня — лесенка, ведущая к фонарю; трансепты — гостиные; клуатр — меблированная галерея; часовня — дамский будуар; дом капитула — столовая; одни только кухни настоящие, все остальное — обман. Предметы модной роскоши, бокалы, фужеры и рюмочки, кушетки и оттоманки — вот чем забиты кельи мнимого монастыря, из которого никогда не возносятся молитвы и куда ни за что не ступит нога верующего человека, словом, все — мнимость и модное роскошество, преходящее и тленное, как и жизнь самого владельца; и если все сооружение оказывается достаточно прочным, чтобы пережить его, вскоре после его кончины оно уходит с молотка — на стенах расклеивают объявления, брокеры делят движимость, целое приходит в упадок, и вскоре о нем будут вспоминать только как о безрассудной прихоти богача.

Старые английские католические сооружения были полной противоположностью тем, которые я сейчас описал. То были крепкие, достойные здания, размерами и расположением пригодные для жизни. Каждая их часть говорила о своем особом предназначении: сторожка с башенками, жилище привратника, подъезд, крыша с высоким щипцом, зал, снабженный жалюзи, с объемистой трубой, комнаты для гостей, просторные кухни и служебные помещения — все разное и красивое, не замаскированное или упрятанное под одним монотонным фасадом, но самим разнообразием своих форм и очертаний усиливающее общее впечатление и представляющее живую картину гостеприимства старой доброй Англии; а стоящая тут же неподалеку древняя приходская церковь с ее серым шпилем и семейным приделом показывала, что предки наши не забывали о духовном попечении, возводя временные свои жилища (рис. 25).

Каждый человек должен иметь жилище, приличествующее его положению и званию, ибо это не противоречит католическому принципу, а находится в полном согласии с ним. Дома, построенные нашими предками, были не мгновенной прихотью, не капризом, не диковиной, сооруженной с такой расточительностью, что несколько поколений наследников оказывались обреченными на нищету, но постройками надежными, достойными и христианскими, сооруженными с должной заботой о процветании всей семьи. В старину джентри почти постоянно пребывали в своих поместьях, и потому им необходимо было иметь большие дома, где они могли осуществлять права гостеприимства наиполнейшим образом. Число их гостей не ограничивалось, как теперь, парой-тройкой людей света, которые изредка удостаивают своим посещением загородный дом; нет, под дубовыми кровлями вместительных залов владельцы поместий собирали всех своих друзей и жильцов в те счастливые дни, когда церковь призывает чад своих торжествовать и радоваться; в то время как более скромные гости вкушали уготованное им от щедрот благодетеля под крестовым сводом сторожки. Католическая Англия была веселой Англией, по крайней мере для смиренных классов;

Рис. 25

и архитектура была в согласии с тогдашней верой и нравами — одновременно крепкими и радушными. Теперь заметно возрождается вкус к древней жилой архитектуре, но очень многие лжепоклонники староанглийской красоты, вместо того чтобы подражать тюдоровскому периоду, когда домашняя архитектура была доведена до совершенства, неожиданно останавливаются на царствовании Елизаветы, в которое английская архитектура была хуже некуда; и, странно сказать, эти бессмысленные конгломерации обесцененных форм были возведены в ранг регулярного стиля и названы в честь тирана в женском платье, в чье царствование все это было нагромождено.

Единственная видимая мною причина модного увлечения данной, с позволения сказать, архитектурой в том, что природа ее столь искажена, смешана, дурна, что анахронизмы и аномалии, которыми так часто грешат современные архитекторы, оцениваются как нечто достойное под общим именем «елизаветинский стиль», и я, конечно же, не могу отрицать, что это очень подходящее определение, если говорить о порче композиции и упадочном вкусе.

Здесь я должен указать на два больших изъяна, очень распространенных в современных остроконечных зданиях, причем оба происходят от непонимания великого, фундаментального принципа украшения полезного. Во-первых, многие архитекторы присовокупляют детали и второстепенные черты остроконечного стиля к классическим массам и композиции; они скрупулезно соблюдают регулярность и симметрию классики, пытаясь при этом замаскировать их профили-

ровкой и аксессуарами остроконечного стиля. Им непременно надо, чтобы всех вещей было по две, то есть по одной с каждой стороны, и совершенно не играет роли, что все необходимое уже содержится в половине проекта, оболочка второй половины должна явиться взору, чтобы соблюсти единообразие. Что может быть абсурдней? Из-за того, что у человека есть настоящая дверь, чтобы входить в дом с одной стороны, он должен обзавестись ложной дверью, через которую он не может войти в дом с другой стороны. До чего нелогично прорубать и застеклять окно, которое ab initio предназначено для того, чтобы его замуровали! Но чтобы увидеть всю абсурдность этой системы, только представим себе, что строители старых колледжей, завершив церковь и рефекторий с одной стороны прямоугольного двора, спешно возводят нечто в пандан с другой стороны, так что кажется, что в колледже имеются две церкви и две столовые... Во-вторых, современные архитекторы, избежав греха регулярности, часто впадают в не менее страшный грех, связанный уже с иррегулярностью: я имею в виду случаи, когда здание проектируется как живописное, когда в нем проделывается так много входов и выходов, прокладывается так много подъемов и спусков, как только можно. Живописный эффект древних зданий — результат оригинальных методов, с помощью которых старые мастера преодолевали сложности, связанные с местом и строительством. Здание, которое намеренно делают живописным, несомненно, будет напоминать искусственный водопад или рукотворный утес, которые обычно столь неестественно естественны, что смотреть на них просто смешно.

Архитектор должен показывать свой талант, облекая в изящную форму сложности, которые возникают в процессе возрастания профиля из удобного плана, превращаясь во множество живописных красот. И в этом — огромная разница между принципами классической и остроконечной жилой архитектуры. В первом случае архитектор вынужден изобретать уловки, чтобы замаскировать нерегулярность; во втором он должен лишь украсить ее. Но я совершенно уверен, что все случаи иррегулярности, которые так красивы в древней архитектуре, являлись результатом определенных неизбежных трудностей, а не сочинялись нарочно, потому что сделать здание неудобным только ради эффекта иррегулярности было бы не менее смешно, чем изготавливать рабочие чертежи для свежих руин. Но все эти несообразности произошли из одной великой ошибки: планы зданий теперь вычерчивают так, чтобы они соответствовали профилям, тогда как именно профиль должен быть подчинен плану.

Говоря об архитектурной уместности, нельзя не упомянуть о размерах и пропорциях зданий. Без внушительной величины измерений произвести величественный эффект в архитектуре невозможно, однако, если измерения эти не регулируются истинными принципами, эффект может быть испорчен одним только их размахом; и здесь я хочу привлечь ваше внимание к одной вещи, которая покажет великое превосходство христианской архитектуры Средних веков над архитектурой классической древности или возрожденного языческого стиля. В остроконечной архитектуре при увеличении размеров постройки умножается число различных деталей здания; в классической архитектуре укрупняются лишь сами детали.

Разъясню это более подробно: когда создателям остроконечной архитектуры требовалось поставить контрфорс с пинаклем для укрепления некой громады, вроде собора в Кёльне или Амьене, они не просто увеличивали его размеры — с помощью гигантских сливных плит, огромных крокетов, немыслимо тяжеловесного флерона. Нет! Они разветвляли его на целый пучок контрфорсов и пинаклей; разделяли переднюю часть на секции, обогащали его дробностью, и благодаря этому пинакли Кёльна кажутся в пять раз больше размерами, чем пинакли обычной церкви10, чего никогда бы не произошло, если бы строители просто увеличили масштаб, не умножив количество деталей. В классической архитектуре происходит прямо противоположное: колонна или карниз остаются те же, используются ли они в фасаде обычного дома или огромного храма, только огромные или маленькие; никакого различия, кроме размеров: столько же диаметров, столько же профилировок, те же связанные между собой выступы, — это всего лишь оптическое увеличение, примененное в архитектуре. Каков же результат? Пока вы не окажетесь в непосредственной близости к этим зданиям, пока не обнаружите, что не можете, задрав голову, положить подбородок на плинт колонны, вы не воспринимаете их размеры. Замечательный тому пример — собор св. Петра. Главное впечатление у всех, кто впервые заходит внутрь, — разочарование; в соборе не оказывается ничего настолько огромного, насколько они предвкушали. Некоторые его поклонники пытались представить это как великую красоту и отнесли данное впечатление на счет прекрасных пропорций. Однако при ближайшем рассмотрении подобный вывод оказывается ложным по существу. Одно из величайших умений в архитектуре — способность представлять здание более протяженным и высоким, чем оно есть на самом деле. Противоположный эффект, производимый собором св. Петра, — не наименьший из его многочисленных изъянов, и происходит он исключительно из следования принципу увеличения вместо принципа умножения. Огромные размеры различных его частей и профилей требовали введения колоссальных фигур, которые, безусловно, преуменьшают видимые размеры любого здания, где бы они ни использовались.

Человеческая фигура — общепринятая масштабная единица величины. Мы привыкли приравнивать идею в пять футов девять дюймов к росту человека. Так что, если имеется даже очень маленький рисунок, если ввести в него крохотную человеческую фигурку, он сразу будет передавать идею тех размеров, которые нам нужны. И наоборот, если фигуры в рисунке будут слишком большими, изображенное мнимое пространство тотчас покажется уменьшенным. Так и в архитектуре: фигура высотой в восемнадцать футов оптически сведет сто футов высоты к менее чем сорока футам; и этим хорошо объясняется загадка разочарования в связи с размерами собора св. Петра. Это очень славно — для гидов, valets de place, чтобы изумлять путешественников, утверждая, что на большом пальце ноги данной статуи усядутся три человека, а если бы она лежала на спине,

10 Колонна в классической архитектуре — просто цилиндр большего или меньшего диаметра. В остроконечном стиле она разделена на стволы, число которых увеличивается по мере увеличения размеров, причем они образуют красивые пучки.

то пятеро смогли бы оседлать ее нос; но, таким образом, постановка подобной фигуры внутри или снаружи здания весьма портит общий эффект.

В остроконечной архитектуре редко мы увидим изображение больше человеческих размеров, обычно — гораздо меньше. Отсюда удивительный эффект высоты и масштабности во многих старых католических зданиях, которые в реальности вполовину уступают размерами своим более современным и полуязыческим соперникам в Риме.

В целом английским церквам недостает внутренней высоты; дело не в том, что в нашем национальном стиле христианского искусства не имеется нескольких прекрасных примеров, таких как знаменитая церковь св. Петра в Вестминстере; но я полагаю, что внутренняя огромность Амьена, Бове, Шартра и других французских церквей может служить нам полезным примером в этом отношении при возрождении остроконечной или христианской архитектуры в Англии. Ничего нет более величественного, чем эти ряды арок, разделенных легкими и элегантными пучками стволов, взбегающих в ошеломительную высь и там разветвляющихся на прекрасные перекрещивающиеся ребра, поддерживающие каменный балдахин на высоте огромной, нередко в 150 футов. Внутренняя высота — свойство, которое чрезвычайно усилит впечатление, производимое многими нашими прекрасными английскими церквами, и я буду всячески защищать его введение — ведь оно принадлежит иностранной остроконечной архитектуре, которую мы можем использовать, не нарушая принципов нашего собственного особого стиля английской христианской архитектуры, от которого я не отступлюсь в этой стране ни в коем случае. Некогда в этом смысле я стоял на самом краю пропасти, от нее спасли меня советы и доводы глубокоуважаемого и почитаемого мною друга моего доктора Рока, которому я крайне признателен за его ученые исследования и наблюдения над христианскими древностями, и я чувствую себя обязанным заявить публично о той огромной пользе, которую принесли мне его советы. Я был пленен красотой иностранной остроконечной архитектуры и оказался на грани того, чтобы отойти от строгости нашего английского стиля, прививая ему элементы иностранной детализации и композиции. Но я убедился, что дело кончилось бы провалом; потому что, хотя великие принципы христианской архитектуры были повсюду одни и те же, в каждой из стран они развивались в своей особой манере, и нам всем следует продолжать трудиться в том же духе, параллельно, внося свой вклад в грандиозное целое католического искусства, разнообразя его красоту и смысл.

В заключение христианское правдолюбие вынуждает меня признаться, что вряд ли есть хоть один недостаток из тех, на которые я указал в этой лекции, который нельзя было бы удачно проиллюстрировать моими собственными творениями в определенный период моей профессиональной деятельности. Истина лишь постепенно вызрела в моем сознании и явилась результатом долгого опыта и глубоких исследований. Открыв, как я полагаю, истинные принципы остроконечной архитектуры, я желаю объяснить другим ошибки и заблуждения, в которые я впадал; воспользовавшись моим опытом, они смогут впредь бороться с неверными представлениями, чтобы возродить прославленные произведения христианского искусства, со всеми его древними и последовательными принци-

пами. Так пусть Красота и Истина будут нашим девизом в будущих усилиях низвергнуть современный презренный вкус и язычество и возродить католическое искусство и достоинство.

LAUS DEO!

Christian Perfection of Architecture by S. Vaneyan

The true principles of pointed or Christian architecture — the text of one of the most interesting architecture theorists and practitioners of England — Augustus Welby Pugin — appears in Russian for the first time. The individuality of his views on the art of architecture is the express and serial implementation of Christian faith in his ideas and constructions. Particularly for the orthodox environment might be rather valid the discussion of the idea, that certain stylistic structures resemble to the best advantage certain type of faith, especially when the discourse is upon the temple constructions, where the principles of sincerity, truthfulness, loyalty to tradition and to the Church, which were the principles defended by the English architect, are true to our contemporary cultural situation.