CC BY
34
DOI 10.24411/9999-001А-2018-10039 УДК 930.2
А.Ю. Охотников Институт археологии и этнографии СО РАН (Новосибирск) tindrum@mail.ru
Исследования российско-немецкой сельской архитектуры: историографический обзор
Аннотация
Актуальность избранной теме задают масштабные процессы сельской депопуляции и деиндустриализации, практически трансграничный статус современных российских немцев, делающие объект исследования — архитектуру немецких поселений России — уходящей натурой фактически и символьно. Автор обосновывает актуальность максимально полного, контекстуального рассмотрения феномена немецкой колонистской архитектуры как с учетом внешних взаимосвязей, так и внутренней эволюции явления.
Ключевые слова: этнография, российско-немецкая архитектура, модернизация, традиционная культура, урбанизация, индустриализация, деиндустриализация, аграрная миграция
A.Yu. Okhotnikov Institute of Archeology and Ethnography (Siberian Branch of Russian Academy of Sciences, Novosibirsk)
tindrum@mail.ru
Studies of the Russian and German Rural Architecture: a Historiographical Overview
Abstact
Relevance of this topic is determined by transfrontier status of modern Russian Germans and the processes of rural depopulation and de-industrialization. These facts make the architecture of German settlements in Russia disappearing. Both in practice and symbolically. The author substantiates the urgency of the most complete, contextual consideration of the phenomenon of German colonial architecture. External contacts and the internal evolution of the phenomenon are taking into account as well.
Key words: anthropology, Russian and German architecture, modernization, traditional culture, urbanization, industrialization, deindustrialization, agrarian migration
Изучение российско-немецкой архитектуры длительное время оставалось сюжетом второго плана в российско-немецкой этнологии, уступая по актуальности исследовательским вопросам, способствующим реабилитации российских немцев (основанным на работе с архивными материалами, воспоминаниями бывших спецпоселенцев); а по значимости для отечественной этнологии — разработке этнографии обрядов, пищи, конфессиональной проблематики — обычных, классических исследований, которые практически не могли быть реализованы на пике развития советской этнографии в 1960—1970-х гг. по причине идеологических табу и неполной реабилитации советских немцев.
В результате реализации репрессивной национальной политики 1940-х гг. прекратили существование немецкие колонии европейской части СССР, а их население было депортировано в районы Западной Сибири и Северного Казахстана. К 1990-м гг. старожильческие немецкие села (с датой основания не старше 1890-х гг.) сохранились лишь на Урале
(преимущественно Оренбуржье) и в Западной Сибири (Омское Прииртышье и Кулундинская степь). Вернакуляр сибирских немецких сел испытал влияние русской сибирской культуры, процессов маргинализации 1930—1940-х гг., индустриализации и маргинализации 1960—1980-х гг.; с момента основания сибирские колонии отличало форсированное развитие производственной культуры в ущерб бытовой, прагматичный выбор новоселами наиболее доступных вариантов обоснования с максимальным использованием местных строительных материалов — глины, дерна, тальника. Вместе с тем, пусть и с рядом оговорок, исторические немецкие поселения Сибири являются наследниками и архитектурного своеобразия колоний Украины и Поволжья.
Немецкие колонисты длительное время воспринимались российскими имперскими властями как специфическое служилое сословие, призванное к исполнению аграрных экспериментов, хозяйственному освоению степных территорий и созданию товарных партий сельхозпродукции. Подобное по-
нимание разделяли и колонисты: первые массовые миграции поволжских немцев произошли в 1870-х гг. после предоставления общегражданского статуса и распространения на них всеобщей воинской повинности; в годы Первой мировой войны сословная идентичность «немец-колонист» служила удобной формой дистанцирования от противников-германцев». Информант-старожил в исторически менонитском селе Кусак (б. Александеркроне, совр. Немецкий национальный район Алтайского края) летом 2017 г. пояснял, что он «калништа» (колонист), а не «меннонист». Сравнительно поздно появившиеся в истории России немцы-колонисты, изначально определяемые как носители прогресса в аграрной среде, не представляли интереса для дореволюционных этнографов, ориентированных на традицию, а не модернизацию, изучение колонизируемых народов, а не колонизаторов. Первые этнографические описания российских немцев были любительскими краеведческими зарисовками, однако именно отсутствие узкой специализации позволило Минху [1901] и Галлеру [1927] включить в состав очерков и особенности поселений. В годы Первой мировой войны было составлено историко-этнографическое описание поволжских немцев, выполненное юристом и политическим деятелем Я. Дитцем [1997], содержащее весьма полные описания современного автору интерьера и особенностей селитьбы поволжских колоний. Упомянутые исследования, помимо уникальности сообщаемых историко-архитектурных подробностей, имеют весьма важное на сегодняшний день достоинство — сведения о поволжско-немецких поселениях и жилище находятся в плотной контекстуальной связи с повседневностью колонистов.
Якоб Дитц отмечает весьма слабое распространение ведовства в поволжско-немецкой традиции, его ориентацию прежде всего на социальные контакты; взаимодействие колонистов с природой почти исчерпывалось рациональными технологиями, формируемыми нередко поверх синкретического опыта русских старожилов. Производным от рационализации природопользования являлось и скромное фасадное убранство поволжско-немецкого жилища в сравнении с русской крестьянской традицией. Однако повседневные контакты с населением близлежащих старообрядческих сел нагорной стороны Волги не могли не сказаться на строительной и декоративной традиции колонистов: для работы с высокосортной камской древесиной (преимущественно полубрусом-«пластиной») колонисты нанимали русских плотников, при этом совершенно лишить дом декора не представлялось возможным — консенсус традиционных культур Нижней Волги подобного варианта просто не предполагал. В результате колонистское деревянное зодчество оказалось прямым наследником и «собеседником» русской крестьянской традиции (в ее старообрядческом и нижневолжском варианте) не только в части конструктивных решений, но и в композиции и базовых сюжетах фасадных украшений.
Первые специализированные описания немецких поселений относятся к 1930-м гг.: публикуется диссертация Э. Коха 1931 г. [Терехин, 2000], посвященная рассмотрению архитектурно-строительных особенностей немецких колоний под Санкт-Петербургом; публикация К. Крамера «Die
Architektur in den Wolgadeutschen Dörfern» [Терехин, 2000] впервые называет поволжско-немецкую селитьбу архитектурой. На рубеже 1920—1930-х г. реализуются исследования Жирмунского, посвященные преимущественно фольклору, но содержащие и ряд подробностей поволжско-немецкого быта [Соло-дова, 2015]. Краеведческие и этнографические исследования в АССР Немцев Поволжья были реализованы довольно мало, они касались главным образом сюжетов духовной культуры; традиционная материальная культура поволжских немцев вообще, жилища и поселения в частности, плохо вписывались в канон советского этнографического описания 1930-х гг. об «отсталом дореволюционном быте народа».
В связи с депортацией и ссылкой в изучении немецкой этнографии наступил длительный перерыв. Возможно, знаковый момент: в 1969 г. именно исто-рико-архитектурным сюжетом открывается изучение немецкого населения СССР — публикуется статья Л.В. Малиновского «Жилище немцев-колонистов в Сибири» [1968], которую считают первым отечественным опытом обращения к строительной практике немецких колоний в России. В статье были установлены особенности характерных жилых построек в немецких селах Новосибирской области, рассмотрены их типология, планировочные и объемно-пространственные решения, строительные приемы, указывалось на заданность такой архитектуры местами выхода поселенцев, что не во всем соответствовало истине. Л.В. Малиновский застал сибирских немцев в период целинной модернизации, во время мощной реализации целого ряда строительных и планировочных решений, продиктованных опытом участия в индустриальном строительстве, советскими строительными и пожарными регламентами, контактами с иноэтничным окружением.
К 1960-м гг. относится и разработка сюжетов, связанных с историей поволжских и украинских колоний в западногерманской историографии. Большая часть исследований по истории и культуре поволжских немцев вплоть до 1990-х гг. проводилась непрофессиональными историками в рамках общественной активности землячества российских немцев, работы издавались в ежегоднике Heimatbuch der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland. Немецкие поселения рассматривались авторами как уже утраченная фактура, адресатом исследований изначально выступала сравнительно небольшая группа российских\советских эмигрантов первой и второй волны. Результатом деятельности стали многочисленные описания как отдельных колоний, так и групп поселений, представляющие интерес скорее как образчики историко-мемориального жанра, фиксирующие хронологию обоснования, хозяйственной и социальной жизни, биографии наиболее известных колонистов. Важность разработки этнографической и историко-архитектурной составляющей жизни колоний осознавалась редактором «Хайматбуха» Йозе-фом Шнурром, однако за все время издания альманаха увидели свет лишь три статьи, описывающие архитектурный облик колоний, авторства самого Й. Шнурра — две публикации по культовой архитектуре [Schnurr, 1963; 1972] и один обзор, охватывающий наиболее общие черты застройки немецких поселений, иллюстрированный рисунками и фото-
графиями эмигрантов [Schnurr, 1967/68]. Подобному положению дел способствовала и длительная невозможность наблюдения фактуры в бывших колониях Украины и Поволжья, фрагментарная информация о жизни советских немцев в сибирских селах.
В основной работе саратовского архитектора С.О. Терехина «Поселения немцев в России: Архитектурный феномен» [Терехин, 1999] охарактеризована эволюция застройки поволжских немецких колоний с момента возникновения по начало ХХ в. Автор воспроизводит развитие поволжско-немецких поселений в логике градостроения позднего классицизма, что соответствует особенностям их основания (ряд военно-инженерных мероприятий по изысканию участков, водных источников и планированию селитьбы) и вектору дальнейшего развития, близкого к слободскому, ремесленно-аграрному типу. Немецкие колонии Поволжья на всем протяжении существования оставались открытыми для «городского» влияния, будучи ориентированными на мелкотоварное производство и располагая вполне комфортными рынками сбыта зерна, фруктов, ремесленных изделий на волжских пристанях, уездных и саратовских рынках. Близкое к трактовке С.О. Терехина толкование архитектурного облика петербуржских колоний мы находим в работах Е.В. Лебедевой (Бахмутской): автор рассматривает обустройство и организацию повседневной жизни колонистов как дочерний проект Просвещения [Бахмутская, 2002].
Среди недостатков «градостроительного» подхода, в целом успешно реализованного на поволжско-немецком материале, можно упомянуть следующие.
Имеет место недооценка влияния русской крестьянской архитектуры на застройку немецких поселений. С.О. Терехин справедливо относит «избу из двух связей» и пятистенок к «архитектурным предкам» поволжско-немецких жилищ, но исследованию повседневных контактов с русскими плотниками из соседних старообрядческих сел в его монографии места не нашлось. Как следствие, без внимания автора остались элементы застройки, вызванные к жизни взаимодействием с негородским населением Нижнего Поволжья — культурами русских старообрядцев, татар, волжских казахов; в стилевом отношении — барочное влияние на сельскую архитектуру поволжских немцев. Последнее обстоятельство также имеет основания: русская крестьянская традиция в отношении барочного орнамента и оригинальнее, и богаче; в равной степени, гораздо заметнее и полнее взаимоотношения колонистов и российского государства.
В фокусе исследовательского внимания архитектора-реставратора оказались прежде всего наиболее заметные детали Саратовского Поволжья — руинированные культовые здания (возведенные в 1890—1900-е гг., нередко по типовым проектам), а не жилищная архитектура. Этот факт объясняется в первую очередь эффектом первопроходца — возможностью выбирать наиболее благодарные для исследователя объекты огромного «белого пятна», которым по цензурно-идеологическим соображениям и была до 1990-х гг. российско-немецкая сельская архитектура.
Этнографические исследования поволжско-не-мецкого жилища предпринимались сотрудника-
ми Саратовского областного музея краеведения в первой половине 1990-х гг. Так, в публикации Е.А. Арндт (Горобцовой) «Классическое жилище поволжского немца в конце XIX — начале XX в.» [Го-робцова, 1997] представлены описания планировки и интерьера типичных колонистских домов.
Однако наиболее полные на сегодняшний день этнографические описания российско-немецких поселений реализованы на материалах степного Алтая и Прииртышья сотрудниками МАЭ ОмГУ, представлены в обобщающей работе Т.Б. Смирновой, А.Р. Бетхера, С.Р. Курмановой [Смирнова и др., 2013]. Перед экспедициями ОмГУ, реализованными в 1990-х — начале 2000-х гг., стояла задача заполнения громадных лакун в антропологическом изучении российских немцев, осуществляемая на фоне масштабной миграции немецкого населения Сибири и Казахстана в Германию и драматичного вхождения отечественной аграрной экономики в постиндустриальные хозяйственные практики. Кроме того, в 1970-е гг. большинство сибирско-немецких сел прошли масштабную реконструкцию на средства передовых колхозов, обеспечившую значительную степень урбанизации и унификации селитьбы «центральных усадеб» и ликвидацию «неперспективных» поселений-«бригад». Тем не менее А.Р. Бетхеру удалось создать на сибирском материале типологию российско-немецкого усадебного комплекса. Исследователь выделяет четыре разновидности немецкой усадьбы в Сибири, которые достаточно корректно детализированы и районированы.
При всех достоинствах типологии, предложенной А.Р. Бетхером, формировалась она изолированно, без сопоставительного материала исторических немецких поселений, что не могло не сказаться на корректности сделанных обобщений. В частности, П-образный тип усадьбы, выделяемый А.Р. Бетхе-ром, вряд ли можно соотнести с украинско-немецкой традицией. Этот тип усадьбы сложился вокруг «избы с двумя связями», жилища, предоставляемого колонистам на две семьи в момент основания поволжских немецких поселений; был вполне удобным в условиях малоснежной зимы, компактный полуоткрытый двор подобной усадьбы использовался как гумно, для сушения и молотьбы хлеба, и поэтому забутовывался либо мостился. В климатических условиях Новосибирской и Томской областей при сохранении традиционной планировки (и даже забутовки) нередким (в Кожевниковском районе Томской области — практически повсеместно) приемом является перекрытие двора навесом — поскольку зерно на нем уже не сушат и не молотят, а снег выпадает обильно.
«Критериями «немецкого» дома являются его ухоженность, демонстрация достатка и идеальный порядок, чистота и аккуратность, поскольку красивый и ухоженный дом — это еще и средство доказать, что его хозяева — настоящие немцы» [Смирнова, 2013, с. 131]. Эта формулировка достойно продолжает тезис А.К. Байбурина о доме как о «квинтэссенции освоенного человеком пространства» [Бай-бурин, 1983, с. 9], но справедлива прежде всего в отношении депортированных немцев и их потомков, проживавших среди более или менее чужих культур (включая и сибирских немцев) и вынужденных ма-
нифестировать добросовестным трудом и «домами образцового порядка» перед соседями лучшие крестьянские качества. Для сибирского немца в большей степени все же характерна приверженность традиции: он проживал в родном, выбранном предками ландшафте и на уровне своего села не видел нужды доказывать право быть немцем. Определенное соперничество культур, впрочем, задавалось и здесь: приселенные на центральную усадьбу менонитского села Кусак лютеране («калништа») имели мнение о том, что они и есть настоящие степняки, впрочем, их оппоненты («меннонисты») считали себя столь же настоящими.
Сегодня можно предполагать ряд новых запросов на исследования по российско-немецкой проблематике, порожденных вызовами не только текучей современности (постиндустрии, глобализации и присущим им миграционным процессам), но и рядом упущенных возможностей российско-германских отношений и отечественной аграрно-экономической политики. Сибирское село, родина или вмещающий ландшафт для сотен тысяч немцев сегодня включены в процессы депопуляции, деиндустриализации и, в рамках частных и государственных инициатив, реиндустриализации: наследники степных колхозов-миллионеров оказались нежизнеспособны в условиях постиндустрии; огромные «немецкие дома» сегодня дорого отапливать и трудно содержать; чиновников и директоров среди немцев-старожилов заметно больше, чем простых «тружеников села». Речь также идет о смене генераций российских немцев, для которых более актуальной сегодня является интеграция и в российское, и в германское (и шире — европейское) социокультурные пространства как «народа с историей». Причем важной стороной процесса является не только освоение социально-политической истории, центрированной на трагичных событиях ХХ в. (ни в коей мере не умаляя их горечь и значение), но и повседневности, содержащей необходимый набор антропологических символов, необходимых для диалога культур в современных по-лиэтничных государствах. Обращение к изучению традиционных российско-немецких культур, с одной стороны, позволяет полнее зафиксировать уходящую натуру, с другой — сделать полнее и достойнее процесс интеграции российских немцев как трансграничной общности.
Список литературы
1. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. — Л.: Наука, 1983. — 188 с.
2. Бахмутская Е.В. Немецкие колонии Санкт-Петербургской губернии. 1760—1870-е гг.: дис. ... канд. ист. наук. - СПб., 2002. — 319 с.
3. Галлер П.К. Воспоминания П.К. Галлера (Быт немцев-колонистов в 60-х годах XIX ст.) — Саратов: Н.-Волж. обл. науч. о-во краеведения, 1927. — 71 с.
4. Горобцова Е.А. Классическое жилище поволжского немца в конце XIX — начале XX веков // Российские немцы. Проблемы истории и современного положения: материалы Междунар. науч. конф. — М.: Готика, 1997. — С. 381—391.
5. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. — М.: Готика, 1997. — 495 с.
6. Малиновский Л.В. Жилище немцев-колонистов в Сибири // Советская этнография. — 1968. — № 3. — С. 97—105.
7. Минх А.Н. Народные обычаи, суеверия, предрассудки и обряды крестьян Саратовской губернии. — СПб: Тип. В. Безобразова и К°, 1890. — 152 с.
8. Смирнова Т.Б., Бетхер А.Р., Курманова С.Р. Хозяйство и материальная культура немцев Сибири. — Омск: Изд. дом «Наука», 2013. — 280 с.
9. Солодова В.В. Ленинградские ученые и их вклад в этнографическое изучение советских немцев на рубеже 1920—1930-х годов // Ежегодник МАИИКРН. — 2015. — № 1. — С. 257—266.
10. Терехин С.О. Поселения немцев в России. Архитектурный феномен. — Саратов: Изд-во «Кадр», 1999. — 216 с.
11. Терехин С.О. Поселения российских немцев. Архитектурная традиция и ее развитие: дис. . д-ра архитектуры. — М., 2000. — 232 с.
12. Schnurr J. Das protestantische Gotteshaus. Eine Bilddokumentation // Heimatbuch der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland. — 1969—1972. — S. 316—397.
13. Schnurr J. Der Kirchenbau in den dt. Siedlungen Russlands 1750—1925 // Heimatbuch der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland. — 1963. — S. 109—140.
14. Schnurr J. Die Siedlung, der Hof und das Haus der Russlanddeutschen // Heimatbuch der Landsmannschaft der Deutschen aus Russland. — 1967/68. — S. 1—64.
