CC BY
152
таточно вспомнить, что еще в 1999 г. Народное собрание Республики Дагестан приняло Закон «О запрете ваххабизма и иных форм экстремизма».
По заявлениям ряда российских исламских лидеров можно судить, что в настоящее время они стремятся защитить и ислам, и граждан России и других государств от международных террористов, использующих боевиков-смертников. Ведь и в терактах 11 сентября 2001 г. в США, и в израильских автобусах, и во взрывах 24 августа этого года двух российских авиалайнеров использовались именно так называемые «шахиды». Буквально в эти дни обнародована угроза командира иностранных «моджахедов» в Чечне, Абу-Хафса Аль-Урдуни («Иорданца») о том, что в России будут осуществляться самоубийственные террористические акты с использованием смертников с началом священного для мусульман месяца рамадан, то есть с середины октября нынешнего года.
Понятно, что задача правоохранительных органов и спецслужб — всячески воспрепятствовать этому. В свою очередь, долг исламского духовенства в России — объяснить верующим мусульманам, что так называемые «шахиды», какими бы соображениями они ни руководствовались, совершают два смертных греха — убийства и самоубийства, за которые Коран обещает не рай, как это утверждают международные террористы, «приватизировавшие» ислам, а вечные мучения в геенне огненной. Было бы очень важно, чтобы исламское духовенство России издало фетву (постановление), в которой разъяснит всем мусульманам, что акции так называемых «шахидов» — двойное преступление, которое карается адскими муками.
«НГ-религии», М., 6 октября 2004 г.
Георгий Мирский, доктор исторических наук ИСЛАМСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ
Все другие цивилизации, которые мы обсуждали, имеют «территориальную базу»: либо это страна (Китай, Индия), либо континент (Африка, Латинская Америка). И только предмет сегодняшнего обсуждения базируется не на территории, а на религии. В мусульманском мире весь образ жизни основан на религии до такой степени,
что сами термины «ислам» и «Исламская цивилизация» могут звучать почти как синонимы. Этническая и национальная идентификация индивида, принадлежность к этносу, нации, конфессиональному сообществу неразрывно связаны с осознанием того, что можно назвать общностью судьбы. Сюда можно отнести такие факторы, как солидарность, выкованная во многовековой борьбе с соседями, с врагами данной этнической или конфессиональной группы, мифы и воспоминания о героях и мучениках, о страданиях и победах. И конечно же, речь идет и об общей культуре. Но эти факторы являются, по-видимому, необязательными для цивилизации, и лучшим примером может служить мир ислама. О какой общности судьбы можно говорить применительно к жителям Малайзии и Курдистана? Какую общую культуру можно обнаружить у мусульманских народов, разбросанных по огромным пространствам Азии и Африки? Их культура имеет локальное происхождение. Вряд ли можно считать мощным объединяющим фактором и колониальное прошлое: Турция и Иран, например, не были колониями, хотя и они немало пострадали от экспансии Запада. Экономическое состояние тоже не может служить общим знаменателем — достаточно сравнить Малайзию или Объединенные Арабские Эмираты с Сомали и Бангладеш.
Иначе говоря, в сфере истории, политики, экономики и культуры трудно найти что-либо, что можно было бы назвать элементом, объединяющим весьма разные народы. Остается религия. Но поскольку ислам — это «больше, чем религия», это также образ жизни, унифицированное отношение к людям, обществу, миру, единое мировоззрение, то выходит, что мусульманская цивилизация объединяет людей, которые при всем различии в исторической судьбе, культуре, менталитете и традициях осознают свою принадлежность к некоей единой общности, сущность которой не может быть сведена только к религии. И мусульманская солидарность базируется не только на едином вероисповедании, но и на вытекающем из самих устоев ислама мироощущении. Именно это, а не только религия сама по себе, позволяет говорить о существовании цивилизации, которая по праву может быть названа исламской.
Исламская цивилизационная солидарность является сегодня несомненным фактом. Бесчисленные конфликты и войны между мусульманами ничего в этом смысле не меняют. Цивилизации не бывают монолитными и бесконфликтными; в двух мировых войнах прошлого столетия большинство жертв составляли люди одной и той же
христианской цивилизации. Вероятно, ни одна религия в наши дни не привлекает такого внимания и не вызывает столько споров, как ислам. Его можно назвать самой сильной и жизнеспособной религией современности. Ни в одной другой религии, наверное, нет такого процента верующих, страстно и самозабвенно преданных своей вере. Ислам ощущается как основа жизни и мерило всех вещей. Он привлекает все больше сторонников, многочисленные случаи перехода в ислам контрастируют с практически ничтожным числом перехода из него в другие конфессии. В Соединенных Штатах ислам вскоре станет второй религией после христианства, оттеснив иудаизм. Простота и непротиворечивость устоев этой религии, отсутствие сложных интеллектуальных и метафизических конструкций, способность дать целостную и понятную картину мира, общества и устройства Вселенной — все это привлекает к исламу новые массы.
В какой мере единой, единообразной является Исламская цивилизация? Зиждется ли она не только на таких общих для мусульманских народов основах, как религия, мировоззрение, жизненная философия, предписанные образцы поведения, но и на единой для всего мира ислама модели общественного и государственного устройства? Часто высказывается следующее суждение: поскольку в исламе не существует разделения на светскую и духовную власть — а это явный анахронизм, нигде больше в мире такого давно уже нет — мусульманский мир застыл в окостеневших средневековых формах теократического устройства и поэтому оказался неспособным к модернизации. Этот взгляд не подтверждается анализом исторического развития мира ислама. Если бы в нем не происходили процессы секуляризации и модернизации, не было бы и нужды в идее возврата к истокам, являющейся краеугольным камнем философии фундаментализма.
На самом деле принцип единства светской и духовной власти при безусловном доминировании религиозных предводителей уже вскоре после образования халифата остался лишь в теории; в действительности халифы сосредоточили государственную власть в своих руках, оставив богословам духовную и юридическую сферу жизни. Дворец и мечеть были разделены. Сразу же надо оговориться, что речь идет именно и только о государственном устройстве, об управлении страной, а не о социально-политической сфере жизни в целом; там до сих пор осталась, в отличие от других цивилизаций, монопо-
лия духовных вождей, «хранителей веры», пагубные последствия чего сегодня очевидны; об этом будет сказано ниже.
Государства, возникшие после распада колониальной системы, не могли не быть по своему устройству достаточно современными, соответствующими духу XX в., хотя бы потому, что образцом для них служили страны Запада, вчерашние метрополии. Не говоря уже о ке-малистской Турции, полностью отбросившей принципы сочетания духовной и светской власти и перешедшей на рельсы модернизации, новообразованные арабские государства, равно как шахский Иран, Индонезия и Малайзия, были построены на устоях секуляризма (именно это сегодняшние фундаменталисты и ставят в вину тогдашним правителям). Мусульманское общество показало свою способность достаточно гибко адаптироваться к современности (вообще надо сказать, что гибкость и динамизм этого общества недооценивается многими до сих пор). Другое дело, что результаты той адаптации середины XX в., сведенной во многом к поверхностной и бесплодной вестернизации, оказались для большинства мусульманских стран провальными.
Когда примерно в 70-х годах прошлого столетия во многих частях мира поднялась волна ресакрализации, в мусульманских странах это явление получило особенно сильное развитие; можно говорить и о тенденции к реисламизации государства. Так, в измененной в 1979 г. статье конституции Египта говорилось: «Принципы исламского права являются основным источником законодательства». В Ливии в 1969 г. ислам был объявлен государственной религией. Конституционные изменения, утверждавшие примат исламской системы правления, были осуществлены в Пакистане (1973), Иране (1979), Судане (1986), Афганистане (1990) и Йемене (1991) Эти процессы ни в коей мере нельзя считать возвратом к теократической модели раннего ислама; они были инициированы — за исключением хомейнист-ского Ирана и талибанского Афганистана — самими правящими кругами мусульманских стран, уловившими изменившийся «дух времени» в исламском обществе. Население выражало растущее недовольство плачевными результатами развития по западной модели, и крен в сторону реисламизации был для правительств мусульманских стран неплохим маневром, имевшим целью успокоить народ, отмежеваться от дискредитированных принципов вестернизации и показать свою приверженность устоям ислама. Но теократия как таковая утвердилась лишь в Иране и — на время — в Афганистане; в остальных стра-
нах сохранились по существу секулярные системы, уже вскоре обнаружившие свою неспособность обеспечить благосостояние народа и государства, что и привело к возникновению фундаментализма, признавшего поверхностную «правительственную» реисламизацию совершенно недостаточной и потребовавшего глубоких, коренных перемен.
В настоящее время исламский мир, далекий от единообразия и отнюдь не застывший в государственных формах, присущих раннему халифату, дает весьма пеструю картину общественно-политического устройства. Имеется, однако, один общий знаменатель: мощная тенденция к возрождению и утверждению тех самых духовных начал и традиционных ценностей, которые, собственно говоря, и составляют основу Исламской цивилизации, вообще позволяют говорить о ней как об особой цивилизации.
Причины так называемого исламского возрождения (подъема, политизации, радикализации и т.д.) подробно описаны. Это, прежде всего, глубокое разочарование и фрустрация, проистекающие из того, что сообщество приверженцев «единственно верного учения» оказалось в современном мире на обочине, переживает упадок, вынуждено бессильно смотреть, как «неверные» определяют судьбы человечества и правят миром. В первую очередь это относится к арабскому миру; нельзя уйти от сравнения былой славы и могущества арабов с их теперешним положением. Отставание мусульманского мира, особенно арабской его части, действительно ощущается во многом, далеко не только в провалах политических режимов. Среди ученых в мире всего 1% мусульман; в одном Израиле больше ученых, чем во всем мусульманском мире. В арабских странах ежегодно переводится около 330 иностранных книг (в пять раз меньше, чем в одной Греции). Капиталовложения в научные исследования составляют там 1/7 от общемирового уровня. Валовой внутренний продукт всех арабских стран в 1999 г. составлял 531,2 млрд. долл. — меньше, чем в одной Испании (595,5 млрд. долл.), а по ВВП на душу населения лидирующий среди мусульманских стран Катар занимает лишь 23-е место в мире. По такому показателю, как продукция обрабатывающей промышленности, передовая арабская страна — Египет, занимает в мире 35-е место наряду с Норвегией. Причины такого отставания некоторые исследователи находят в экономической системе, установленной в Османской империи с ее засильем государственной власти, подавлением частной инициативы, отсутствием правовых гарантий для предприниматель-
ства и т.д. Другие делают упор на развитии такой духовной, культурной и интеллектуальной традиции, которая препятствовала становлению гражданского общества.
На протяжении столетий в мусульманском обществе доминировали богословы — юристы (улемы), больше всего заботившиеся о том, чтобы не допустить проникновения нововведений (бида). Их ригидность и узколобость, их одержимость сохранением традиционных исламских устоев преграждали путь как притоку новых общественных идей, включая принципы гражданских свобод, прав человека, демократии, так и прогрессу в материальной и технологической сферах, поскольку все это шло с Запада и уже поэтому было неприемлемо. Фиаско всех без исключения форм правления, «заимствованных у неверных» — начиная от карикатурной демократии, имитировавшей «западную модель» и кончая насеровско-баасистским «государственным социализмом», неизбежно должно было привести мусульманских активистов к выводу о том, что первопричина всех бед — в отходе от принципов изначального ислама, а соответственно выход — в восстановлении этих принципов под девизом: «Ислам — вот ответ», ключ к решению всех проблем. Так возник исламский фундаментализм, занявший доминирующее положение в той части спектра мусульманской мысли, которая не довольствуется нынешним безрадостным положением дел, а активно ищет пути преодоления упадка мира ислама.
Ведущий американский специалист по проблемам ислама Джон Эспозито писал в своей книге «Исламская угроза», что «для исламских политических активистов ислам является тотальным всеобъемлющим путем жизни, как это стипулируется в Коране, Божьем откровении, отражается в примере жизни Мухаммеда и воплощается во всеохватывающей природе шариата. Соответственно для того, чтобы вдохнуть жизнь в мусульманские правящие учреждения и в общество, требуется утвердить вновь исламский закон, эту основу государства и общества, которые должны руководствоваться исламом и базироваться на социальной справедливости... Современное национальное государство рассматривается как провальное... Слабость и подчиненное положение мусульманских обществ — это результат безбожия мусульман, сошедших в сторону от пути, открытого Богом, и воспринявших вместо этого светские, материалистические идеологии и ценности Запада или Востока — капитализм или марксизм». Речь идет именно о мусульманском фундаментализме.
Фундаментализм нельзя отождествлять с политическим радикализмом, исламизмом, а тем более с терроризмом, но логическая цепь, которая начинается с фундаментализма, вполне способна привести к исламизму, экстремизму и терроризму. Если определено, что в основе всех несчастий лежит забвение основ и устоев ислама, то следующий шаг — уяснить, кто препятствует восстановлению этих основ. А это легче всего — «мир неверия», представленный сегодня исконным врагом — обществом западной иудео-христианской цивилизации. К нему относится прежде всего Запад, и особенно Америка как средоточие всех западных грехов и всей враждебности исламу, но также и Россия. Не случайно девизом Хомейни было «Смерть Америке, смерть Израилю, смерть Советскому Союзу!»
Исламский радикализм берет свою силу в жгучем ощущении несправедливости, которое испытывают люди в Азии и Африке, особенно же в арабском мире. Отсталость, низкий жизненный уровень, нищета, безработица — вот тот фон, на котором процветает экстремизм. Во всем этом обвиняют старого врага — Запад, вчерашнего колонизатора и хозяина. Мусульмане гордятся своей древней и богатой цивилизацией, но видят, что в мировой иерархии их страны стоят на низшей ступени по сравнению с Западом. Убежденные в превосходстве своей культуры и в том, что только ислам является религией, содержащей истину, они с горечью видят, что в мире властвуют, задают тон другие. Сила, мощь, влияние в сегодняшнем мире — не у них, а у Запада. А Запад сегодня — это, прежде всего, Америка. Все это и порождает у мусульман ощущение господствующей в мире несправедливости, комплекс неполноценности, осознание своей совершенно незаслуженной «второсортности» в глазах Запада, этого исконного эксплуататора, империалиста, стремящегося подавить и растворить в своей безбожной материалистической цивилизации традиционные ценности мусульманского мира. Эксплуатируя эти естественные чувства, радикалы-исламисты внушают людям мысль, что, поскольку невозможно бороться на равных против технологически неизмеримо превосходящего их противника, единственно эффективным оружием является террор.
Но помимо этого общего настроения имеется и важнейшая специфическая причина локального характера. Это — Иерусалим (по-арабски Аль-Кудс, священный), третий из священных для мусульман городов после Мекки и Медины, место, где находятся две великие и глубоко почитаемые мечети — Масджид аль-Акса («Отдаленная») и
Куббат ас-сахра («Купол скалы»); обе они связаны с преданием о ночном путешествии Мухаммеда из Мекки на палестинскую землю, во время которого Пророк был вознесен на небо для встречи с Аллахом. Сейчас эти святые места находятся в руках израильтян, которых мусульмане считают злейшими врагами ислама. Израиль для них — представитель и форпост Запада, прежде всего Соединенных Штатов. Американцев обвиняют в том, что при их содействии евреи захватили Святую землю. Практически единодушно мусульмане всего мира видят в этом трагедию и позор ислама, а преступниками называют Израиль и Соединенные Штаты. Это важнейший из конкретных аргументов, обосновывающих необходимость борьбы против Америки.
Стоит еще раз подчеркнуть, что далеко не материальный фактор (экономическая и социальная отсталость, бедность и т.д.) вызывает протест и возмущение мусульманского сообщества и, в частности, фундаменталистов и радикалов-исламистов. Для мусульманских клериков эти проблемы вообще никогда не стояли на переднем плане. Аятолле Хомейни приписывают слова о том, что исламская революция совершалась не ради того, чтобы снизить цены на дыни. Гораздо важнее ощущение морального унижения общности, не сомневающейся в том, что только ее вера является истинной. Последователи Пророка — ведь это фактически избранные люди («община право -верных»), хотя прямо об их избранности в Коране не говорится. Им должно принадлежать по праву доминирующее положение в мире, но на деле произошла страшная несправедливость: в мире задают тон неверные. Это не может не вызвать фрустрацию, граничащую у многих с отчаянием и побуждающую к борьбе против тех, кто не по праву, вопреки воле Аллаха, узурпировал власть в мире.
При этом надо заметить, что ислам как таковой ни в коей мере не может в наше время считаться гонимой религией. Достаточно представить себе степень религиозной свободы в немусульманских странах, количество мечетей в европейских и североамериканских городах, уровень политкорректности, исключающей возможность даже намека на оскорбление религии и т.д., чтобы убедиться в отсутствии каких-либо оснований говорить об ущемлении мусульман. Точно так же абсолютно неверно утверждать, что исламистские террористы руководствуются чувством зависти к Западу. В их сознании Запад — безбожный, неверный, материалистический, растленный Запад — стоит значительно ниже мусульманского сообщества и уж никак не может вызывать зависти.
Если бы была возможность откровенно поговорить с мусульманскими шахидами накануне их террористического акта и спросить их, за что они собираются умереть, то можно ручаться, что эти люди (кстати, вполне состоятельные и получившие западное образование) не стали бы ссылаться ни на материальные факторы, нищету масс в арабских странах, ни на гонения или преследования мусульман, они также не проявили бы никакой зависти в отношении богатого Запада. Их императив — более высокого и более глобального, если можно так выразиться, характера; они убеждены, что их священный долг — защита ислама от наступления неправедного и агрессивного Запада, стремящегося разложить и подорвать истинную веру, лишить ислам его духовных ценностей, опустить мусульманскую «умму» на дно мирового сообщества, навсегда отнять у мусульман священный Иерусалим. Ради этого они готовы пожертвовать собой.
Можно допустить, что большинство мусульман в своей повседневной жизни заняты менее грандиозными проблемами, но все равно они одобряют основные позиции активных исламистов, в первую очередь их убежденность в том, что первопричиной всех бед является западный империализм. В этом смысле мусульмане разделяют общие взгляды подавляющего большинства населения Третьего мира вообще, и ничего специфически исламского в таких взглядах нет. Здесь проявляется и распространенный по всему миру антиамериканизм, точнее антигегемонизм, вызванный поведением единственной сверхдержавы и представлением о том, что Америка стремится не только господствовать над всем миром, но и навязать всем свои ценности, свой образ жизни, лишая других самобытности и древних традиций. Но дело не только в этом. Сама по себе сущность ислама как религии, некоторые изначально заложенные в нем положения, равно как и особенности развития богословско-общественной мысли на протяжении веков — вот что создает благоприятную почву для перерастания обычной «третьемирской» неприязни к Западу в активное противодействие, ведущее к терроризму. Отнюдь не соглашаясь с квалификацией ислама как «религии вражды и ненависти», нельзя в то же время игнорировать тот неоспоримый факт, что большинство актов международного террора в последнее время совершаются мусульманами, и в качестве обоснования приводится необходимость защиты ислама. Что-то явно неладно, если не с самим исламом как религией, то во всяком случае с отношением его «защитников» к современному миру. В глазах многих ислам выглядит как сила, несущая в себе угро-
зу, порождающая насилие, привносящая в мир тревогу и растущую конфликтность.
Особенно эту угрозу ощущают наряду с иудеями (что связано прежде всего с палестинской проблемой, о которой уже говорилось) люди, живущие в христианском мире. Это неудивительно, поскольку воинствующий исламизм объявил своим главным врагом Запад, очаг христианской цивилизации. Ислам относит христиан, как и иудеев, к Дар аль-харб, миру войны, но все же отношение к этим двум авраа-мическим религиям иное, чем к язычникам. Христианство и иудаизм ближе к исламу, они растут из одного корня, но они же и опаснее всех для ислама. Родство между исламом, христианством и иудаизмом всегда признавалось мусульманскими богословами, но эти две другие родственные религии считались сошедшими с правильного исламского пути. Именно поэтому «отступники», как всегда и бывает во взаимоотношениях между близкими, но разошедшимися конфессиями (вспомним католиков и православных), считаются более опасными — ведь они являются соперниками в борьбе за душу человеческую. Христианская и исламская цивилизации были вовлечены в конфликт не столько из-за их расхождений, сколько из-за сходства.
История сложилась так, что прямой конфронтации между этими двумя мирами со времен крестовых походов не было. В XX в. все изменилось. Деколонизация, вступление мусульманских стран на путь независимого развития сопровождались подъемом в них не только национального, но и религиозного самосознания. В мире заговорили о возрождении или пробуждении ислама (что, конечно, совершенно неверно, так как ислам никогда не умирал и не засыпал). Но не подлежит сомнению, что мусульманский мир стал ощущать новый, небывалый подъем. Разумеется, неверно называть ислам религией, поощряющей насилие и возбуждающей вражду. Как и во всякой великой религии, в исламском учении можно найти противоречащие друг другу устои, принципы и призывы. Пресловутая концепция джихада, например, может быть истолкована в зависимости от желания в совершенно различных смыслах. Но нет сомнения, что в Коране содержатся формулировки, которые без всякой натяжки можно интерпретировать как призыв не просто к защите ислама от его врагов, но и к истреблению «неверных», если они выступают против единственно истинной религии; при желании и «культурную экспансию» инаковерующих можно трактовать как войну против ислама, и, соответственно, провозгласить беспощадную борьбу против них
священным долгом мусульман в прямом соответствии с указаниями Аллаха. Именно это и делают исламисты.
Уже отмечалось, что источником силы и жизненности ислама является тотальная преданность верующих, их безоговорочная готовность следовать за руководителями, если есть убежденность в том, что последние действительно вдохновляются духом Корана. Поэтому лидеры исламистов должны доказать, что Коран учит применять насилие по отношению к врагам ислама. Они адресуют своих сторонников к посланию Мухаммеда, в котором мир разделен на Дар аль-ислам (мир ислама) и Дар аль-харб (мир войны) и предсказывается триумф ислама после того, как истинно верующие одолеют мир неверных. Джихад считается, согласно Корану, религиозным долгом, хотя уле-мы никогда не включали его в число столпов ислама. Джихад (который чаще всего неточно переводят как «священная война») всегда считался одной из главных обязанностей мусульманской общины. Буквально это слово означает высшее, максимальное усилие; главное значение, смысл джихада состоит в том, что верующий борется против зла и дьявольщины в самом себе, путем самодисциплины стремится следовать воле Бога, идти по указанному им прямому пути, быть добродетельным, совершенным мусульманином. Это — «большой джихад», а «малый джихад» — это борьба за распространение и защиту ислама. Но исламисты делают упор фактически именно на «малый джихад», и им есть на что сослаться, хотя бы на такие стихи Корана: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами... И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас... Я брошу в сердца тех, которые не веровали, страх; бейте же их по шеям... избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!». Можно, конечно, истолковать это в соответствии с историческим контекстом, указать, что речь идет о многобожниках, а не о христианах, к тому же наряду с призывом убивать их есть и ограничение: «не преступайте пределов дозволенного». Но при желании можно интерпретировать данные Суры Корана как призыв убивать вообще всех неверных, т.е. немусульман. Именно это и делают воинствующие исламисты, а для ваххабитов врагами являются даже и те из мусульман, которые уклонились от выполнения этого «священного долга». Российские ученые Н.Жданов и А.Игнатенко писали по поводу джихада, что «уйти от силового содержания этого понятия трудно». И именно силовое, воинственное истолкование джихада стало идей-
ным инструментом для радикальных, экстремистских исламских организаций.
Абубакар Баасийр, руководитель подпольного индонезийского исламистского движения «Джамаа исламийа», заявлял: «Аллах разделил человечество на две части, а именно — последователей Аллаха и последователей Сатаны». Обращаясь к «неверным», Абубакар провозгласил: «Мы отвергаем все ваши взгляды и все ваши учения. Между вами и нами всегда будет пропасть ненависти, и мы будем врагами до тех пор, пока вы не станете следовать закону Аллаха». Один из идеологов исламизма Салих Сиррия резко выступал против демократии как «образа жизни, противоречащего исламскому пути. При демократии люди имеют власть издавать законы, разрешать и запрещать то, что они хотят, в то время как в исламе люди не обладают полномочиями решать, что есть "халяль" (разрешенное Аллахом) и что есть "харам" (запрещенное Аллахом), даже если у них по какому-либо вопросу достигнуто полное единодушие. Поэтому сочетать ислам с демократией равнозначно сочетанию, например, иудаизма и ислама; точно так же, как человек не может одновременно быть мусульманином и евреем, он не может быть в одно и то же время мусульманином и демократом».
В документе, озаглавленном «Письмо к Америке» и опубликованном в ноябре 2002 г. (его авторство приписывают самому бен Ладену), перечисляются требования, предъявляемые исламистами американскому народу. Среди семи пунктов требований есть такие: «...покончить с угнетением, ложью, аморальностью и развратом... признать, что Америка — это страна без принципов, перестать поддерживать Израиль в Палестине,.. Индию в Кашмире, Россию в Чечне, правительство Манилы, ...воюющее с мусульманами на юге Филиппин, перестать поддерживать коррумпированных лидеров в наших странах». В документе говорится, что если американцы не последуют этим советам, они будут побеждены, как все предшествовавшие крестоносцы, «их судьба повторит судьбу Советов, которые бежали из Афганистана».
И здесь мы видим, какую пагубную для самого ислама роль играет, как это ни парадоксально, то обстоятельство, что в нем отсутствует институт, подобный церкви с ее иерархической структурой, увенчанной наверху непререкаемым авторитетом. Католическую и православную церковь издавна обвиняли в том, что именно данный тип структуры утверждает моноцентризм и единомыслие, препятст-
вует свободе мысли. Но вот в рядах мусульман появляется Усама бен Ладен, который издает фетвы и объявляет джихад, не имея на то никаких прав, и некому его дезавуировать, нет духовного авторитета, обладающего полномочиями наложить вето на якобы исламские и коранические призывы фанатиков. Нет ни Папы, ни патриарха. Особенность ислама в том, что, будучи основан на строжайшем единомыслии, что касается ядра учения Пророка, устоев веры, он совершенно децентрализован в плане организации и структуры. Мазхабы (богословские школы) признаются равноправными, столетиями существовали секты, приверженцев которых никто не мог официально объявить еретическими, и хотя формально «врата иджтихада» (истолкования, решения вопросов богословско-правового комплекса) были закрыты тысячу лет тому назад, интерпретация многих важнейших проблем является прерогативой различных улемов и факихов вплоть до того, что совсем недавно возобновился спор о применении шариата, о моделях государства, о том, каким Сурам Корана — мекканским или мединским — следует отдавать предпочтение в случае противоречия между ними. Немудрено, что при таком положении вещей богословские авторитеты, даже те, которые отвергают идеологию бен Ладена (а в исламском «мэйнстриме» таких подавляющее большинство), не обладают теологически обоснованным инструментарием воздействия на умы верующих, который позволил бы опровергнуть человеконенавистнические призывы экстремистов. Да и как бы они могли это сделать, если в одном из крупнейших мусульманских государств, Саудовской Аравии, официально господствует ваххабизм, многие идеи и положения которого вполне соответствуют экстремальной идеологии сторонников «Аль-Каиды» и других подобных организаций.
Но корни проблемы лежат еще глубже. Российский ученый Дмитрий Фурман проницательно отметил, что если в христианстве громадная сфера общественной и государственной жизни оставалась свободной, способной к развитию, поскольку церкви было важно лишь, чтобы все признавали ее абсолютную власть в вопросах веры и она крайне редко вмешивалась в социально-политические процессы, то в мусульманском мире все наоборот. «Любые социальные формы и любые изменения должны оцениваться с точки зрения одной вечной модели — модели мединского государства (или протогосударства) Пророка, зафиксированной в шариате. Здесь нет колоссальной "светской" сферы жизни, безразличной с точки зрения религии, и
поэтому способной к эволюции». А из этого вытекает неспособность и нежелание тех людей, которые являются авторитетами для мусульман и определяют духовный и интеллектуальный климат в мире ислама — богословов-правоведов, проповедников, — видоизменять систему взглядов таким образом, чтобы она перестала быть основой для поддержания состояния вечной напряженности во взаимоотношениях между исламским сообществом и «другими мирами». По существу речь идет о перманентном состоянии войны, в котором держат исламский мир его духовные авторитеты; краеугольным камнем их идеологии остается, как и тысячу лет тому назад, концепция противостояния Дар аль-ислам и Дар аль-харб, т.е. вечной конфронтации. Это и есть то поле, на котором так удобно произрастать идее джихада в его воинственной интерпретации-идее, логически ведущей к оправданию террора. Поэтому, отвечая на уже задававшийся вопрос, «что же не в порядке с миром ислама?», можно утверждать, что неладно обстоит дело с «корпорацией богословов», с духовной элитой мусульман, которые не смогли предотвратить появление злокачественной опухоли в организме исламского сообщества. Американский публицист Томас Фридман считает, что «хотя в исламе имеется глубокий моральный импульс, утверждающий справедливость, милосердие и сочувствие, в нем не получила развития доминирующая религиозная философия, позволяющая признавать иные религиозные сообщества равными себе». По оценке германского исламоведа Петера Гейне, число «готовых к насилию исламистов» составляет не более 2% всего мусульманского населения мира. Но невозможно подсчитать число людей, в той или иной степени симпатизирующих экстремистам или же просто оправдывающих их действия. И никакого серьезного, массированного противодействия экстремистской идеологии в среде мусульманских духовных авторитетов не заметно.
После того, как биполярная структура мира уступила место «новому мировому беспорядку», а вскоре на первый план выдвинулось явление, получившее название глобализации, наблюдается резкое, иногда взрывообразное усиление, интенсификация процессов, корни которых уходят в прошлые времена, но которые были ранее как бы задвинуты вглубь, не могли получить развития именно потому, что все было подчинено «борьбе двух систем на мировой арене». Речь идет, в первую очередь, об обострении давних этноконфессио-нальных конфликтов; вопреки марксистской теории, оказалось, что проблема этнической и религиозной идентичности более важна для
людей, чем противоречия классового характера. Являясь в основном частью Третьего мира, мусульманские государства будут страдать от глобализации в ее нынешнем виде так же, как и другие развивающиеся страны. Ведь исламскую цивилизацию в каком-то смысле можно назвать «цивилизацией бедных», несмотря на существование горстки стран, богатых нефтью. Кроме сырья, главным образом нефти, исламским странам почти нечего внести в мировую экономику в качестве принципиально значимого вклада.
Если говорить о способности исламской общественной мысли влиться в поток модернизации и адаптироваться к «информкультуре», то тут все будет зависеть от того, насколько она сумеет изменить общий, традиционно негативный подход к другим религиям и цивилизациям, признать их равными, усвоить принципы толерантности и плюрализма мнений. Вероятно, часть молодых и приемлющих модернизацию элементов мусульманского общества станет искать выход из положения на пути приобщения к западным ценностям, приспосабливая их к традиции. Тем самым они будут все более отдаляться от исламской цивилизации как таковой в ее архаичных формах и проявлениях. Чтобы противодействовать этой тенденции, другие, столь же молодые и образованные люди, будут стремиться вновь утвердить исламские ценности, возродить веру путем обновления исламской философии и создания новой школы фикха, т.е. мусульманской юриспруденции и комплекса социальных норм. Это, возможно, позволит исламской цивилизации найти свое место в глобализирующемся мире.
Можно вместе с тем сказать, что произошла и некая «глобализация ислама», причем под этим следует понимать не столько распространение этой религии вширь, сколько углубление, усиление некоторых факторов, связанных с ролью ислама в мире. В первую очередь имеются в виду такие явления, как «евроислам» и радикализация ислама в Юго-Восточной Азии. Термин «евроислам» появился недавно. Иммиграция мусульман в Западную Европу приобрела значительные масштабы. Во Франции их насчитывается более 5 млн., в Германии — более 3,2, Великобритании — свыше 2, Италии — 1 млн., Голландии — более 800 тыс. и т.д. Известнейший французский исследователь современного ислама Оливье Руа пишет о развитии двух видов ислама в Европе — «европейского» и «универсального». «Первый практикуется в основном иммигрантами, сохраняющими связи с родиной, в то время как ко второму относятся главным образом родившиеся в Ев-
ропе мусульмане, для которых "страна их происхождения" перестала быть "референтной точкой", почвой, на которой произрастают активисты и клерики». «Транснациональный ислам оторвался от страны его происхождения. Идеологическая радикализация обычно является результатом отчуждения молодежи в депрессивных или социально маргинальных городских районах. Снявшиеся с якоря традиционного ислама безработные мужчины второго и третьего поколения иммигрантов образуют благоприятную почву для пополнения рядов приверженцев радикального ислама.., ориентированного на сверхнациональное сообщество, мусульманскую умму. Частично это воображаемое, сконструированное сообщество, но оно становится реальным в большой мере благодаря Интернету и связанной с ним субкультуре. Парадоксальным образом радикализация данного типа идет рука об руку с вестернизацией во Франции и других европейских странах. Мусульманская молодежь в Европе в своем большинстве получила западное образование, часто техническое или научное. Мало кто из них является выходцем из традиционных медресе, большинство живут в полностью вестернизированном стиле, включая алкоголь и "герлфрендс", а затем они становятся "новообращенными мусульманами" в европейских мечетях или тюрьмах». Руа обращает внимание на такое явление, как отрыв радикальной мусульманской молодежи в Европе от исламских политических партий, существующих на их «старой родине».
На смену «диаспорной модели» утверждения исламской идентичности приходит «универсалистская модель»; примером может служить базирующаяся в Лондоне фундаменталистская «Хизб ат-тахрир» («Партия освобождения»), возникшая в 1953 г. как палестинская исламистская организация, но сейчас превратившаяся в настоящее интернациональное движение. Ее лозунг — немедленное возрождение халифата с конечной целью обращения всего мира в мусульманскую веру. А «Исламский совет Британии», финансируемый из саудовских источников, призывает к созданию объединенного исламского мира, в который будут входить Исламская республика Соединенного Королевства. Руа отмечает также, что для очень небольшого числа европейских мусульман в центре внимания находятся политические конфликты непосредственно на Ближнем Востоке, хотя, конечно, палестинская проблема живо их задевает. Поддержка борьбы палестинцев, однако, обычно мотивируется не столько религиозным, сколько национальным чувством. «Сконструированное сообщество»
основано на транснациональной религиозной идентичности: приверженцы «неофундаментализма» в одинаковой степени отвергают как традиционно мусульманскую, так и западную культуру, в их среде развивается технический модернизм и тенденция к глобализации, представленная, например, такими вебсайтами, как umma.net. Сеть «де-территориализированных» сверхнациональных исламистских организаций, оперирующих на Западе, состоит как из получивших западное образование представителей среднего класса, так и из не окончивших школу выходцев из рабочих кварталов, «отчужденной молодежи». Все они не отождествляют себя с каким-либо специфическим регионом, страной или народом. Неофундаментализм привлекает их перспективой создания «универсального ислама», освобожденного от обычаев и традиций и потому применимого ко всем обществам; весь мир представляется великой потенциальной «уммой». Эти «новые мусульмане», в том числе бойцы «Аль-Каиды», последователи Усамы бен Ладена, будучи в основном арабами, ведут борьбу не столько у себя на арабской родине, сколько на периферии; вебсайты «Аль-Каиды» призывают к «периферийному джихаду от Боснии до Филиппин». По мнению Оливье Руа, в наше время только два возникших на Западе движения радикального протеста могут быть названы интернациональными: антиглобалистское движение и радикальный исламизм.
Помимо Западной Европы очагом интенсивного развития радикального ислама становится Юго-Восточная Азия, в первую очередь Индонезия, страна с наибольшим в мире мусульманским населением. Австралийский ученый Дэвид Мартин Джонс, например, обращает внимание на растущую исламизацию индонезийской культурной жизни; он считает это явление лишь «дальше всех продвинувшейся версией общего движения Юго-Восточной Азии к этнорелигиозному фундаментализму», проявляющегося, в частности, в росте влияния исламистов в Малайзии (активная деятельность ПАС, Партай Агама се-Малайзия). «Регион, еще недавно считавшийся образцом успешного развития, менее чем за десятилетие превратился в дугу нестабильности, последствия чего могут иметь глобальный характер». По мнению Джонса, это явление ставит под сомнение общепринятый на Западе взгляд на Юго-Восточную Азию как на пример модернизации и демократизации, обладающий иммунитетом против религиозного фундаментализма ближневосточного толка. После краха режима Сухарто казалось, что грядет демократизация, которая ста-
нет залогом торжества идей модернизации, либерализма, плюрализма и успешного капиталистического развития. Но ортодоксальная западная теория корреляции демократии с модернизацией и экономическим подъемом дала осечку, причем дело тут не только и не столько в экономических трудностях. Джонс полагает, что поворот Индонезии к политическому исламу (исламизму) в большей мере связан с «коллизией между тенденцией к модернизации и исламским социальным характером страны», что подтверждается и примером других исламских стран. «Где бы в мусульманском мире ни наблюдались быстрый рост и сопутствующие социальные перемены под эгидой светских авторитарных режимов, неизменным ответом был вызов со стороны фундаментализма... Прогрессивный секуляризм не добивается успеха в мусульманских государствах, с опозданием вступивших на путь модернизации». Джонс вспоминает слова покойного Эрнеста Геллнера о том, что в прошедшем столетии встреча с современностью приводила ислам к тому, что он становился более сильным и очищенным, а также о том, что на смену неграмотному деревенскому исламу приходит «высокий» образованный городской ислам; исламистская идеология, по убеждению Геллнера, лучше всего процветает именно в условиях, созданных тем, что называется modernity, начиная от развития специализации и разделения труда в обществе индустриализации и кончая Интернетом и мобильными телефонами, широко используемыми исламистами.
По мнению ряда западных исследователей, угроза исламизма идет не столько со стороны традиционного ислама ближневосточного толка с его прочными локальными корнями, сколько со стороны «неофундаментализма выпускников университетов», пренебрегающих традиционными культурными устоями «прежней родины» со всеми этими бесконечными, ведущимися целые столетия спорами богосло-вов-улемов о теологических и юридических тонкостях. Неофундаменталисты мыслят гораздо шире, можно сказать, глобально, они признают науку и технические достижения Запада, стремясь поставить их на службу обновленному исламу. Вспоминаются идеи лидера египетских «Братьев-мусульман» Сайида Кутба, казненного в 1966 г. в насеровском Египте; он утверждал, что только «чистый ислам» способен преодолеть неестественную брешь между религией и научным материализмом и что только исламские идеалы спасут человечество от «варварства технократической культуры». Для этого, по убеждению Кутба, требуется создание обновленной уммы, сообщества правовер-
ных, некоей, если можно так выразиться, транстерриториальной идеократии. Ее первоочередная задача — борьба против идущего с Запада секуляризма, означающего «духовную смерть», а спасение придет от «очищенного ислама».
Многие исламистские экстремисты по существу убеждены, что они вовлечены в конфликт поистине космического масштаба, в великую борьбу между Добром и Злом, предначертанную божественным откровением. Перед нами, таким образом, вырисовываются контуры некоей обновленной, воинствующей исламской цивилизации, а по сути дела — параллельной псевдоцивилизации, адепты которой «перешагивают» через локальные национальные задачи и конфликты и претендуют на утверждение превосходства своей веры, своих ценностей в глобальном масштабе. Это явление — гораздо шире и серьезнее, чем террористическая деятельность «Аль-Каиды» и прочих подобных организаций, выступающих лишь как воинственный и вооруженный авангард глобального исламистского движения. Термин «параллельная» или «псевдоцивилизация» может быть применен именно потому, что исламистское движение на самом деле не вытекает из существа подлинной исламской цивилизации, извращает и искажает суть и дух ислама. Исламизм дискредитирует ислам в глазах всего немусульманского мира. Дальнейшие успехи террористического исламистского движения могут привести к тому, что слово «мусульманин» для многих станет синонимом «террориста». В этом смысле можно утверждать, что исламизм — это злейший враг ислама.
В принципе мир ислама с его великими культурными традициями и сотнями миллионов преданных приверженцев потенциально обладает огромной мощью и динамизмом; он мог бы внести большой вклад в развитие человеческого общества. Но для этого он должен преодолеть нынешнюю болезнь, избавиться от разъедающей его раковой опухоли. Без преувеличения можно сказать, что исламская цивилизация переживает переломный момент своей истории, и ее судьба зависит от ее способности справиться с демонами самодовольства, нетерпимости и экстремизма.
«Мировая экономика и международные отношения»,
М., 2004г., № 6, с. 29-37.
