CC BY
57
Георгий Мирский, доктор исторических наук ИСЛАМИЗМ - ТРЕТЬЯ СТУПЕНЬ РАКЕТЫ ДЕКОЛОНИЗАЦИИ?
Броская формула, в центре которой — образ ракеты, мелькает уже давно на страницах работ, трактующих судьбы Третьего Мира. Весьма соблазнительно составить некую триаду, суммирующую этапы освобождения стран Азии и Африки от колониального господства: сначала освобождение политическое, затем — экономическое, и наконец — духовное, культурное, идеологическое. Неясность была не в содержании третьего этапа, а в том, что именно может сыграть роль двигателя. Если политическая независимость была достигнута массовым национально-освободительным движением, а экономическая самостоятельность, освобождение природных ресурсов явились результатом деятельности национальной власти, образовавшейся по завершении первого этапа, то какая сила может возглавить антиимпериалистическую борьбу на ее третьем, завершающем этапе?
Сейчас сомнения исчезли — по крайней мере для тех, кто твердо убежден в абсолютной необходимости духовной и культурной деколонизации. Роль третьей ступени ракеты призвана сыграть наиболее боевая, динамичная и непримиримая сила антиколониального фронта Третьего Мира — радикальный политический ислам, или исламизм.
1.
Прежде всего следует договориться о терминах.
Многие авторы по существу не делают различия между такими понятиями, как “исламский радикализм”, “фундаментализм” и “экстремизм”. На самом деле фундаментализм вовсе не равнозначен политическому радикализму, экстремизму и тем более не порождает сам по себе терроризм. Фундаментализм — призыв вернуться к истокам веры, к первоначальной чистоте религии, искаженной и извращенной отступниками. Фундаментализм может быть присущ любой религии. Кстати, это название зародилось в Соединенных Штатах в лоне протестантизма в первой четверти XX в. Поборники мусульманского фундаментализма (по-арабски “салафийя”, от слова “салаф”, предки) призывают очистить свою религию от темных и позорных
наслоений, исказивших ислам по вине нечестивых, неправедных правителей и погрязшей в роскоши и разврате верхушки общества.
Фундаментализм в принципе может быть в основном оборонительным (охранить и уберечь, защитить, очистить веру), но может быть и наступательным, агрессивным. Именно эта вторая разновидность исламского фундаментализма, ставящая во главу угла принцип “джихада” (буквально — усилия, которые мусульмане должны прилагать как для защиты своей веры, так и для самоусовершенствования, неотступного следования заветам Пророка), и стала известной под названием исламского радикализма, или исламизма.
Можно быть фундаменталистом и в то же время осуждать экстремизм, а тем более терроризм. Ислам как религия не призывает к насилию и террору, не поощряет его и никак не может быть в ответе за преступления террористов. Ведь, например, никто не называет колонизацию Африки в XIX в. “христианской колонизацией” на том основании, что европейские колонизаторы были христианами.
В то же время можно утверждать, что путь к исламистскому (именно не исламскому, а исламистскому) терроризму, как правило, начинается с фундаментализма — разумеется, в головах организаторов, а не исполнителей террористических актов. Это звенья одной цепи: фундаментализм — политический радикализм — экстремизм — терроризм. Данная цепочка может прерваться после первого же звена, но может и продолжиться вплоть до “Аль-Каиды” и Усамы бен Ладена.
Исламисты трактуют джихад в резко антизападном духе, доходя до утверждения необходимости силовой вооруженной борьбы с иудео-христианским миром. В принципе мусульмане никогда не объявляли своим врагом христианство как религию — ведь это одна из трех авраамических конфессий, и приверженцы ислама чтут в качестве пророков и Авраама и Иисуса. “Салафийя” в своей основе направлена не против христианства как религии, а против пагубного влияния Запада (и не столько христианского, сколько материалистического, марксистского или безбожного). Фанатики-террористы меньше всего думают о том, как очистить ислам от западных наслоений; их ненависть к Западу, в первую очередь к Америке, имеет в качестве первопричины не религиозные факторы. И вообще подъем или оживление, или “политизация” ислама не могут быть объяснены в чисто религиозном контексте, не связаны с какими-либо серьезными изменениями в интерпретации, или с религиозным расколом, появлением но-
вых толков ислама и т.д. Объяснение следует искать не в религиозной сфере, а в тех исторических и социальных обстоятельствах, которые определяют жизнь сотен миллионов людей не только в мусульманском мире, а в Третьем Мире в целом.
Питательной средой для исламистов служат бедность и безработица, позволяющие рекрутировать отчаявшуюся молодежь. Турецкий ученый Озлем Тюр Кавли описывает, например, положение в Алжире: “Среди городской бедноты легионы молодых людей, не могущих найти постоянную работу, проводят свои дни в основном на углах улиц или в кофейнях, становясь все более разочарованными и озлобленными... их называют “wall boys” (стенными мальчиками), им нечего делать, кроме того, как шататься по округе и прислоняться к стенам...”. Как сказал один алжирец, объясняя, почему он поддерживает ФИС (Исламский Фронт спасения): “В этой стране, если ты молодой человек, перед тобой четыре выбора: остаться безработным и холостым, так как нет ни работы, ни жилища; работать на черном рынке, рискуя угодить в тюрьму; эмигрировать во Францию, чтобы подметать улицы в Париже или Марселе; или примкнуть к ФИС и голосовать за ислам”.
И все же сама по себе проблематика нищеты и бедственного материального положения масс не занимает видного места в их идеологии. Как заметил западный ученый Йоханнес Янсен, “фундаментализм — это не протест против бедности... Бедность не может быть причиной фундаментализма. Процветание не излечит от него”. Неверно считать, что в основе экстремизма и терроризма в Третьем Мире лежит бедность, нищета масс населения. Это лишь фон, питательная среда, а также удобный предлог. Было бы наивно представлять террориста как доведенного до полного отчаяния человека в приступе ярости спонтанно хватающегося за оружие. Не стоит также говорить о “зависти голодных к богатым и сильным”. Вспоминается шиит — боевик, который в 1983 г. ворвался на грузовике во двор американской казармы в Ливане, проломив ворота, и взорвал себя вместе с сотнями американских солдат: по свидетельству стрелявшего в него часового, камикадзе улыбался за несколько секунд до смерти. Какая зависть к Америке, этому исчадию ада, могла быть у него, как и у пилотов-самоубийц, твердой рукой направивших самолеты в здания нью-йоркских небоскребов? А у тех, кто планировал и организовывал такого рода теракты, у людей, в распоряжении которых миллионы долларов, — о какой зависти можно говорить?
Дело в том, что вообще невозможно понять мотивацию преступников данной категории, отталкиваясь от материальных и экономических факторов или от категорий бытового, житейского типа (нищета, зависть). Но в равной степени неверно было бы скатываться к противоположному, чисто духовному полюсу, и искать объяснения в сфере религии (“вековая ненависть мусульман к христианам”, “долг правоверного — убивать неверных” и т.д.). Конечно, основное внимание уделяется, как и должно быть у религиозных идеологов, не материальным, а духовным факторам. Главной опасностью объявляется угроза исламской культуре, духовным ценностям, всему образу жизни мусульман — угроза, исходящая от безбожного, погрязшего в материализме и разврате Запада (а не от христианской религии как таковой). Опасность нависла над исламом в целом: он должен либо смириться со своим упадком, ведущим к гибели всего дела Пророка, либо в целях самозащиты нанести беспощадный удар по растлевающему его Западу — и прежде всего, конечно, по Америке, этому воплощению Запада, его квинтэссенции, средоточию всего пагубного и анти-исламского. Несомненно, именно такого рода идеи воодушевляли людей, направивших 11 сентября самолеты на нью-йоркские небоскребы. Это был их джихад.
Немецкий ученый Юрген Крониг пишет, что люди Запада, видящие только бесспорные материальные, социальные и технологические достижения ушедшего столетия, упускают из виду все то, что при этом “разрушил марш западной цивилизации: религиозное воспитание, чувство общности, социальную взаимопомощь, основанную на религиозных началах древнюю правовую систему, уважение к мусульманской культуре и ее ценностям. Нищие, неимущие массы в исламском мире видят себя жертвами западного заговора. Результатом может быть агрессивная решимость, превращающаяся в сочетании с религиозно-фундаменталистскими тенденциями в злокачественную смесь”.
“Мусульмане, — писал Сэмюэл Хантингтон, — опасаются мощи Запада и противятся ей и той угрозе, которую она несет их обществу и их убеждениям. Они рассматривают западную культуру как материалистическую, коррумпированную, декадентскую и аморальную... Мусульмане клеймят Запад не за то, что он следует неверной религии — ведь это все же “религия книги”, — а за то, что он не имеет религии вообще. В глазах мусульман западный секуляризм, атеизм, проистекающая из этого аморальность — это гораздо большее зло,
чем породившее их христианство. Во время “холодной войны” Запад навесил на своего противника клеймо “безбожного коммунизма”; в конфликте цивилизаций, последовавшем за “холодной войной”, мусульмане видят в своем противнике “безбожный Запад”.
Запад, недавний колонизатор и хозяин, недобрая память о котором еще живет, опять выглядит как враг. Раньше была политическая и экономическая зависимость, теперь — глобальная, в основном культурная. Глобализация для значительной части молодой образованной элиты в Третьем Мире — это понятие, тождественное американизации, а с Америкой уже привыкли связывать все плохое, что нахлынуло в традиционное мусульманское общество: падение нравов, насаждение чуждых для Востока культурных моделей и стандартов поведения, распространение аморальности, порнографии, наркомании. Да и экономический застой, коррупцию тоже легче объяснить пагубным воздействием Запада и продавшейся ему местной привилегированной верхушки.
Особенно ранимыми в этом отношении оказываются мусульмане, гордящиеся своей древней и богатой цивилизацией и видящие в то же время, что в мировой иерархии их страны стоят на низшей ступени по сравнению с Западом. Дело в том, что мусульмане еще со времен халифата привыкли считать себя особой общностью, отмеченной божьей благодатью, как бы избранной частью человечества. Остальным народам не дано было узреть свет истинной веры, и они находятся в известном смысле ниже мусульман. Разумеется, ощущение причастности к единственно истинной вере присуще всем вообще верующим людям независимо от их конфессии, но только в мусульманской религии существует разделение мира на Дар аль-ислам (территория ислама) и Дар аль-харб (территория войны), и последняя, как видно из ее названия, находится в состоянии войны с мусульманами, а отсутствие военных действий рассматривалось мусульманскими правоведами всего лишь как перемирие. Из этого при желании нетрудно сделать вывод, что Аллах повелел своим последователям (тем, кто идет “путем праведных”, а такой путь может быть только один) властвовать в мире. Это отнюдь не означает, что все не-мусульмане должны быть покорены, но то, что они — приверженцы иных религий — как бы противостоят исламу, враждебны ему, является очевидным. И божья справедливость, очевидно, требует, чтобы мусульмане занимали в мире высшее, доминирующее место, как и
подобает людям единственно истинной веры, избранникам и любимцам Аллаха.
А действительность показывает совершенно обратное. В мировой политике удельный вес мира ислама невысок по сравнению с Соединенными Штатами и Европой. Уже нельзя игнорировать отставание мусульманского мира, особенно арабской его части. Среди ученых в мире всего 1% мусульман; в одном Израиле больше ученых, чем во всем мусульманском мире. В арабских странах ежегодно переводится около 330 иностранных книг, в пять раз меньше, чем в одной Греции. Капиталовложения в научные исследования в арабских странах составляют 1/7 от среднего общемирового уровня. Валовой внутренний продукт всех арабских стран в 1999 г. составлял 531,2 млрд. долл. — меньше, чем в одной Испании (595,5 млрд. долл.). Убежденные в превосходстве своей культуры и в том, что только ислам является религией, содержащей истину, мусульмане с горечью видят, что в мире властвуют, задают тон другие. Сила, мощь, влияние в сегодняшнем мире — не у них, а у Запада.
Все это и порождает ощущение господствующей в мире несправедливости, комплекс неполноценности, осознания своей совершенно незаслуженной “второсортности” в глазах Запада, этого исконного колонизатора, империалиста, стремящегося подавить и растворить в своей безбожной материалистической цивилизации традиционные культурные и религиозные ценности народов Востока.
И в этом смысле можно сказать, что “гнев мусульман” — всего лишь частный случай. Просто-напросто мусульманскому обществу, в особенности арабскому, в современном мире пришлось хуже, чем другим, если не считать жителей Тропической Африки. Насеровские мечты о создании объединенного Великого арабского мира (“новый великан”) так и остались мечтами, и хотя нескольким арабским странам благодаря нефтяным богатствам удалось прорваться к процветанию, в целом арабское общество вправе испытывать глубокое разочарование от всего постколониального периода. Все светские системы правления, от западной парламентской демократии до насеровско-баасистского “социализма”, были испробованы и закончились провалом. Немудрено, что все громче стали раздаваться голоса, утверждавшие, что первопричиной всех бед арабов был отход от истинно -го, праведного ислама, от заветов Пророка, стремление рабски копировать системы, созданные чуждой, немусульманской цивилизацией, что привело лишь к порче нравов, упадку традиционных ценностей,
росту своекорыстия и разложения верхов общества, пресмыкательству перед империализмом. Вестернизация, имитация западных образцов жизни была объявлена главным злом, зазвучал лозунг: “Аль-ислам хуа аль-халь” (“Ислам — вот решение”)...
Реакция на длительную эпоху унижения, гнев по отношению к тем, кто своим поведением до сих пор не позволяет мусульманам избавиться от незаслуженного комплекса неполноценности, стремление возродить достоинство — вот первая причина того возбуждения, той эмоциональной напряженности, фрустрации, постоянного психологического дискомфорта, которые порождают экстремистские настроения и тенденции в мусульманском мире. Это еще не обязательное и достаточное условие для возникновения террористических движений, но весьма существенные предпосылки к нему.
Ко всему этому следует добавить палестинскую проблему. Гордость и достоинство арабов уязвлены тем, что в арабском мире называют “катастрофой” (образование Израиля) и ее последствиями (серия поражений в войнах с Израилем, породившая нестерпимый комплекс неполноценности). Для арабов нет ничего хуже позора, ущемления их чести и достоинства.
Мусульмане переживают потерю Иерусалима как не столько политическую, сколько религиозную трагедию, как оскорбление ислама. Они почти единодушно считают, что главная причина, по которой святой город остается в чужих руках, — это американское покровительство Израилю.
2.
Если враг определен, исламистские радикалы могут только проповедовать полнейшую непримиримость по отношению к нему. Абубакар Баасийр, руководитель подпольного индонезийского исламистского движения “Джамаа исламийа”, заявлял: “Аллах разделил человечество на две части, а именно: последователей Аллаха и последователей Сатаны”. Обращаясь к “неверным”, Абубакар провозгласил: “Мы отвергаем все ваши взгляды и все ваши учения. Между вами и нами всегда будет пропасть ненависти, и мы будем врагами до тех пор, пока вы не станете следовать закону Аллаха”.
Можно также привести высказывание профессора исламской культуры из Саудовской Аравии, шейха Ад-Дарийя: “Надо себя гото-
вить к вооруженному джихаду, потому что каждому разумному человеку ясно, что наших врагов из... евреев, крестоносцев и коммунистов устраивает только наше уничтожение или переход на их идейные позиции”.
Что это за “идейные позиции”, переход на которые почти что приравнивается исламистами к уничтожению мусульманского сообщества? Это прежде всего идея демократии, органический порок которой якобы состоит в том, что она основывается на суверенитете народа. Ислам признает суверенитет Бога, и его воля выражена в шариате. Фундаменталист, исламист не подчинится воле избирателей, если эта воля оспаривает исламский закон. “За Бога не голосуют, Богу подчиняются”.
Один из идеологов исламизма, Салих Сиррия, резко выступает против демократии как “образа жизни, противоречащего исламскому пути. При демократии люди имеют власть издавать законы, разрешать и запрещать то, что они хотят, в то время как в исламе люди не обладают полномочиями решать, что есть “халяль” (разрешенное Аллахом) и что есть “харам” (запрещенное Аллахом), даже если у них по какому-либо вопросу достигнуто полное единодушие. Поэтому сочетание ислама с демократией равнозначно сочетанию, например, иудаизма и ислама; точно так же, как человек не может в одно и то же время быть мусульманином и евреем, он не может быть одновременно мусульманином и демократом”.
Разумеется, дело далеко не только в проблеме демократии; это просто один из наиболее ярких примеров, иллюстрирующих то, что фундаменталисты, а за ними и радикальные политические активисты, исламисты, считают непроходимой пропастью между Дар аль-ислам и Дар аль-харб. Среди прочих, не менее важных отличий, следует упомянуть принципиальную разницу в трактовке культурных ценностей, взаимоотношений личности и общества, положения женщины и т.д. Для исламистов западное общество в целом является обществом глубокого и неотвратимого разложения, в котором под видом прав человека проповедуется нигилизм по отношению к коллективу, к государству; обществом, в котором царит аморальность и вседозволенность, распространены такие пагубные явления, как сексуальная распущенность, гомосексуализм и пр. Иными словами, это безбожное и беззаконное общество, а поскольку оно осуществляет экспансию в мир ислама и в форме глобализма неуклонно расширяет свое влияние на всей планете, само его существование представляет собой смер-
тельную угрозу для мусульманской уммы. Как писал лондонский журнал “Экономист”, “воинственный ислам терпеть не может Запад не за то, что он делает, а за то, чем он является”.
Исламовед Абдельбеки Хермасси полемизировал с теми, кто признает существование “умеренного исламизма”. “Концепция умеренного исламизма практически мертва... Насилие, ранее бывшее исключением из правила, теперь используется как метод и как стратегия для достижения власти... Мы прошли путь от исламизма как умеренной политической силы до исламизма как новой формы, прикрывающей суть: попытку террористов захватить власть”.
Исламизм, т.е. радикальный “политический ислам”, не является чисто религиозным феноменом, борьбой ислама против христианства и иудаизма. По сути дела ни Коран, ни Сунна, если не вырывать из контекста отдельные цитаты (чем именно и занимаются экстремисты), не содержат в себе, да и не могут содержать по причинам чисто теологического свойства, призыва к беспощадной, тем более вооруженной борьбе против иноверцев. Все зависит от того, как трактовать концепцию джихада, да и вообще многие принципы мусульманского вероучения. В исламе, как и в других религиях, есть множество положений, которые можно интерпретировать по-разному. И салафитов не обязательно рассматривать как политических экстремистов, боевиков, террористов. Ведь сама по себе салафийя, вообще говоря, может быть и наступательной, и оборонительной. Не отходя от ее принципов, можно ограничиться умеренной их трактовкой — в том смысле, что следует охранять и оберегать ислам и мусульманский образ жизни от “тлетворного влияния Запада”, отгораживаться от него и т.д. А можно и утверждать, что все это бесполезно и ничего не даст, пока враг не будет повержен и дискредитирован так, что исходящая от него угроза отпадет сама собой, и превосходство ислама станет очевидным для всех не только в духовном, но и в практическом плане. И вот именно эта вторая трактовка и стала идейной основой деятельности террористических организаций, выступающих под флагом защиты ислама.
Обычно исламский фундаментализм обвиняют в том, что он своей воинственностью, непримиримостью к современности, отождествляемой с Западом, в особенности же своей проповедью джихада, оправдывает и обосновывает мусульманский радикализм и экстремизм, ведущий в конечном счете к террору. На самом же деле понятие джихада, которое чаще всего неточно переводят термином
“священная война”, не связано именно с салафийей, а всегда считалось одной из главных обязанностей мусульманской общины. Буквально это означает наивысшее, максимальное усилие и рассматривается исламскими идеологами как борьба во имя распространения и защиты ислама, что может включать в себя вооруженную борьбу с неверными. Данный термин имеет множество смыслов, в том числе призыв вести праведную жизнь, делать общество более моральным и справедливым, распространять ислам проповедью, учением или вооруженной борьбой. В Сунне говорится о том, что применение силы в сражении есть малый джихад, а усилия мирного личного исполнения требований ислама (т.е. своего рода самоусовершенствование мусульманина) — большой или высший джихад. “В самом общем смысле джихад обозначает борьбу против зла и дьявола, самодисциплину (общую для всех трех авраамических религий), при помощи которой верующие стремятся следовать воле Бога, быть совершенными мусульманами. Это — длящаяся в течение всей жизни борьба за то, чтобы быть добродетельным, верным прямому пути, указанному Богом”.
Например, во второй суре Корана (сура “Корова”) говорится: “И убивайте ради дела Аллаха тех, кто убивает вас, но не преступайте пределов дозволенного, ибо Аллах не любит преступающих” (арабское слово “аль-му’ тадун” — преступающие, нападающие — можно перевести и как “агресссоры”).
3.
Исламисты понимают, что одними призывами и пропагандой нельзя мобилизовать мусульманское общество. Они создали организации, образующие целую сеть ячеек так называемого социального ислама. Исламистские группы занимаются благотворительной деятельностью, медицинским обслуживанием населения, создают школы, обеспечивают людей хоть каким-то заработком, словом, берут на себя те функции, которые не может или не хочет осуществлять государство. В Египте существует множество независимых частных мечетей, ставших центрами воспитания и рекрутирования членов исламистских организаций. Только за 70-е годы число таких мечетей удвоилось — с 20 до 40 тыс., и получилось, что из 46 тыс. египетских мечетей только 6 тыс. находились под контролем министерства религиозных фондов.
Наиболее известной из такого рода организаций всегда были “Братья-мусульмане”. Эти организации существовали первоначально в Египте, но затем распространили свою деятельность и на другие арабские страны. Сейчас, по данным мировой прессы, наиболее активными считаются египетские “Аль-джихад” и “Аль-джамаат аль-исламийя” (“Исламские группы”), пакистанские “Джамиат уль-улема-и Пакистан”, “Лашкар-и тойба” (“Воинство чистых”), “Харкат уль-муджахедин”, “Лашкар-и джангви”, “Джаиш-и Мухаммад”
(“Армия Мухаммеда”) и “Харкат уль-ансар”, бангладешская “Джихад”, ливанская “Хизб Аллах” (“Партия Аллаха”), палестинская “Хамас” (“Исламское движение сопротивления”). Непосредственно с бен Ладеном связаны основанная им самим “Аль-Каида” (“Основа”) и “Армия освобождения исламских святынь” (именно она ответственна за взрывы американских посольств в Танзании и Кении в 1998 г.), а также Международный исламский фронт борьбы с евреями и крестоносцами, созданный в 1998 г.
Самая могущественная из террористических организаций — “Аль-Каида”. Бен Ладен после того, как он создал Фронт борьбы с евреями и крестоносцами, издал фатву, содержащую слова: “Приказ убивать американцев — это священный долг, который необходимо выполнить ради освобождения мечети Аль-Акса и Мекки”. Мекка здесь упомянута, поскольку исламисты считают страшным позором пребывание американских вооруженных сил в Саудовской Аравии, на земле, по которой ступала нога Пророка. Американцы обосновались там во время войны в Заливе, после иракской агрессии против Кувейта, по договоренности с саудовским правительством, которому исламисты не могут простить такого предательства дела ислама.
Бен Ладен, который, как известно, начинал свою карьеру боевика в Афганистане, сказал однажды: “Кто хочет учиться, должен из этого извлечь урок. Советский Союз вошел в Афганистан в конце 1979 г., а через несколько лет с помощью Аллаха его флаг был спущен и выброшен в мусорную яму, и не осталось ничего, что можно было бы назвать Советским Союзом. Это освободило исламские умы от мифа о сверхдержавах. Я уверен, что мусульмане смогут положить конец легенде о так называемой сверхдержаве Америке”.
В 1997 г. бен Ладен сказал: “Быть убитым за дело Аллаха — это великая честь, которой удостаиваются только те, кто принадлежит к элите нации. Мы счастливы умереть такой смертью за дело Аллаха так же, как вы счастливы, что живете. Нам нечего бояться, мы желаем
этого”. А отвечая на вопрос корреспондента еженедельника “Тайм” по поводу слухов о его попытках заполучить ядерное и химическое оружие, бен Ладен откровенно заявил: “Если я стремлюсь получить доступ к этому оружию, я выполняю свой долг. Было бы грехом для мусульманина не попытаться приобрести оружие, способное предотвратить нанесение неверными ущерба мусульманам”.
Люди типа бен Ладена, мусульманские радикалы экстремистского толка, с абсолютной убежденностью в том, что они действительно защищают ислам от нависшей над ним смертельной угрозы, решились на беспощадную борьбу против того зла, которое они считают непримиримым врагом их веры и их образа жизни. Их боевая задача — спровоцировать именно то “столкновение цивилизаций”, о котором предупреждал несколько лет тому назад американский профессор Сэмюэл Хантингтон в своей нашумевшей одноименной книге.
Как пишет об исламистах-экстремистах английская “Файнен-шел таймс”, “именно к такому глобальному столкновению они и стремятся подтолкнуть мир, причем они как будто бы предвидят возможность восстановления той мощи и влияния ислама, которыми он обладал до конца XVIII столетия. Они намереваются не только использовать падение доверия к Соединенным Штатам в общественном мнении арабского и мусульманского сообществ, но и спровоцировать реакцию, которая перевела бы эту враждебность в русло боевой акции, разворачивающейся по всему мусульманскому миру”.
В этом плане следует рассматривать и террористический акт 11 сентября.
“Сверхзадача” террористов была, видимо, такова: спровоцировать Соединенные Штаты на ответный удар по исламскому миру с тем, чтобы вызвать более мощную, чем когда-либо, волну возмущения и ненависти к Америке не только в мусульманских странах, но и во всем Третьем Мире.
Реальная цель терроризма всегда состоит не в том, чтобы убить какое-то количество людей, а в том, чтобы деморализовать общество, против которого направляется удар. Главная мишень террористов — это не те люди, которые гибнут от их рук, а те, которые узнают об этом из газет и радио, а еще лучше — видят все по телевидению. Терроризм вселяет ужас непредсказуемостью своих действий, методов, средств нападения, но он же порождает и ответную реакцию — гнев, ярость: нельзя допустить безнаказанных убийств, надо пресечь это,
наказать преступников. Народ требует возмездия, и правительство не может бездействовать. И Буш направил свои воздушные армады на Афганистан, где под эгидой средневекового мракобесного режима талибов находились базы бен Ладена.
Но бен Ладен, не без помощи демонизирующих его западных средств массовой информации, вырастает в глазах мусульман в исполинскую фигуру, некоего исламского Робин Гуда, защитника угнетенных, более того — защитника ислама как такового.
Это отнюдь не означает, что мусульманский мир вообще приветствует террор и радуется смерти американских граждан. Но у многих мусульман находятся и контраргументы, когда им напоминают о гибели ни в чем не повинных людей (в том числе и сотен их единоверцев) в нью-йоркских небоскребах. Они могут ответить: а как насчет сотен палестинских арабов, гибнущих от рук израильтян, которых поощряет Америка? И чем гибнущие под американскими бомбами мирные афганцы хуже американских граждан?
К тому же надо иметь в виду, что у людей той цивилизации, которая сформировалась на основе самой фаталистичной из всех религий — ислама, — само отношение к смерти иное, чем у людей Запада. Столетия угнетения, произвола, казней, массовых убийств, межсек-тантских побоищ, междоусобных войн, потопленных в крови восстаний — все это привело к тому, что если не у всех, то по крайней мере у многих мусульман известия о насильственной гибели множества людей не вызывают такого ужаса и потрясения, как среди жителей западных стран.
Для борьбы с международным терроризмом требуется международное же сотрудничество в самом полном смысле этого слова. Кроме того, западным странам придется волей-неволей внести коррективы в господствующую там концепцию политкорректности. В самом деле, можно ли, например, признать нормальным, что в английских городах проповедники исламского экстремизма имеют полную возможность вести злобную антизападную пропаганду в мечетях?
Речь идет также и о сотрудничестве — в плане антитеррористи-ческой борьбы — с властями самих мусульманских стран. Ведь именно там существует питательная среда для исламского радикализма и экстремизма, там живут те, кто становится террористами. А правители мусульманских государств отнюдь не заинтересованы в триумфе воинствующих фундаменталистов: они не могут не понимать, что террористы, даже в случае своего полного успеха, не смогут изменить
государственный строй в Соединенных Штатах или Англии, а вот их самих “исламисты” в состоянии смести со сцены. Ясно, какая судьба ожидает саудовскую или иорданскую монархию, или правящие элиты в других мусульманских странах в случае прихода к власти людей типа бен Ладена. Объективно именно правящие элиты мусульманских стран могут быть самым надежным противовесом экстремистам и террористам.
Наконец, может быть наиболее важное — это необходимость идейно-пропагандистской деятельности внутри самих мусульманских стран (и проводимой самими мусульманами) с тем, чтобы доказать пагубность воинствующего фундаментализма, порождающего терроризм, для мусульманских народов всего мира. Это двоякая задача: с одной стороны, надо, чтобы западные державы, в первую очередь Соединенные Штаты, проявили не свойственные им до сих пор гибкость и тактичность по отношению к миру ислама, раз и навсегда отказались от бесцеремонных попыток третировать мусульманские народы как слаборазвитые, незрелые, “второсортные” и навязывать им свои культурные стереотипы и поведенческие стандарты. С другой стороны, необходимо, чтобы мусульманские мыслители глубоко разобрались с вопросом о том, почему их религия дает экстремистам столько возможностей трактовать ислам в воинственном, непримиримом духе. Наши муфтии отмахиваются от этой проблемы путем изречений типа “террористы — это не мусульмане, а преступники, такие есть среди приверженцев любой религии”. Но почему именно ислам породил в своем лоне столько экстремистских организаций? Об объективных причинах этого феномена уже говорилось, но беда в том, что из них делаются ложные, пагубные для самого ислама выводы, причем со ссылками на Коран и на исламское учение в целом, и никто эти ссылки и эти выводы по-настоящему не опровергает. Ислам не смог выработать в себе противоядия против экстремизма — вот в чем проблема. Совершенно прав чикагский профессор Марк Лилла, утверждающий: “Те, кто озабочен местом ислама в сегодняшнем мире, обязаны серьезно исследовать теологические корни исламского фундаментализма и видимое отсутствие теологической защиты против распространения политического экстремизма”.
Большинство образованных людей в исламском мире, представителей мусульманской интеллигенции будут в ужасе, если им доказать, что путь воинствующего фундаментализма (именно его радикального, непримиримого толка, а не салафийи как таковой) в ко-
нечном счете ведет к изоляции их стран, отходу от магистральной дороги мирового прогресса, к экономической и социальной деградации, к средневековому мракобесию. Меньше всего эти люди — а ведь они и определяют идейную атмосферу в мусульманских странах — хотели бы жить под властью глобального исламского “Талибана”. Значит, надо им это убедительно доказать, причем непременно в контексте мусульманского учения. Необходим серьезный, рассчитанный на долгие годы внутримусульманский дискурс, в ходе которого ретроградам и убийцам, использующим ислам для прикрытия своих человеконенавистнических проектов, был бы дан достойный идейный отпор, а их взгляды, искажающие и компрометирующие подлинный ислам, не имеющий с терроризмом ничего общего, были бы разоблачены и отброшены.
4.
Рост исламизма заставил западных ученых и политиков в корне пересмотреть широко распространенную ранее концепцию, в соответствии с которой модернизация и успешное экономическое развитие поставят преграду на пути распространения экстремистских антизападных взглядов в Третьем Мире. Вопреки ожиданиям, главные очаги исламистского экстремизма и терроризма находятся не в наиболее нищих и отсталых странах, а как раз в тех, которые значительно продвинулись по пути модернизации, в известной мере подчинились законам глобализма, добились серьезных экономических успехов. Египет, Саудовская Аравия, Индонезия — это отнюдь не то, доведенное до обнищания и отчаяния, “дно” Третьего Мира, в котором логично было бы ожидать взрыва экстремизма.
Австралийский ученый Мартин Джонс пишет: “Где бы в мусульманском мире ни наблюдались быстрый рост и сопутствующие социальные перемены под эгидой светских авторитарных режимов, неизменным ответом был вызов со стороны фундаментализма... Прогрессивный секуляризм не добивается успеха в мусульманских государствах, с опозданием вступивших на путь модернизации”. Джонс вспоминает слова покойного Эрнеста Геллнера о том, что в прошедшем столетии встреча с современностью приводила ислам к тому, что он становился более сильным и очищенным, а также о том, что на смену неграмотному деревенскому исламу приходит “высокий”, образованный городской ислам; исламистская идеоло-
гия, по убеждению Геллнера, лучше всего процветает именно в условиях, созданных тем, что называется modernity, начиная от развития специализации и разделения труда в обществе индустриализации и кончая Интернетом и мобильными телефонами, широко используемыми исламистами”.
Нынешний подъем исламизма — это новое явление, это феномен современной эпохи; он был бы невозможен в прежние времена. Можно говорить о своего рода исламистском модерне.
Почему все это происходит именно сейчас? Видимо, прежде всего всплеск террористического исламизма связан с кардинальными переменами мирового, геополитического характера, происшедшими в результате окончания “исторического соревнования двух систем” и завершения эпохи биполярности.
В биполярном мире Америка была поглощена борьбой с советским блоком, и эта конфронтация была главной, определяющей. Все остальное, включая потенциальное противостояние Соединенных Штатов с радикальной частью мусульманского мира, было где-то на заднем плане. Конечно, еще в условиях биполярности исламисты начали свою борьбу: в 80-х годах они устремились в Афганистан, именно там они дали первый бой сверхдержаве, но не американской, а другой. Победа в Афганистане невероятно воодушевила исламистов, дала им мощный стимул для развертывания борьбы уже на другом фронте, так как постсоветская Россия перестала быть врагом, временно ушла с мировой авансцены. По убеждению исламистов, Запад, одержав победу в конфронтации с мировым социализмом, неминуемо должен был ощутить свою уже ничем не сдерживаемую способность установить гегемонию во всем мире, и место социализма в качестве основного врага должен был для него занять ислам. Освободившись от сдерживающего фактора, каковым являлась постоянная необходимость противостоять Москве по всему земному шару, развязав себе руки, Америка, по мнению исламистов, не могла не перейти к наступлению на мусульманский мир. Схватка стала неизбежной. У исламистов возникло твердое убеждение, что ислам станет следующим объектом американской экспансии; гегемонизм Вашингтона обязательно должен был проявиться в попытке подчинить себе мусульманский мир. Ислам оказался под угрозой, и исламисты решили, что их священный долг — защитить его, а для этого надо нанести удар первыми. Акция 11 сентября и стала таким упреждающим ударом, рассчитанным на то, чтобы спровоцировать Америку на агрессию
против одной из мусульманских стран, что позволило бы “раскачать”, поднять весь мир ислама на борьбу с наступающей на него сверхдержавой. Дальнейшие события известны.
Исламисты не сомневаются в том, что они стали боевым авангардом всего мусульманского мира в давно назревавшей и наконец разразившейся битве глобального масштаба, ставкой в которой является сама судьба ислама как цивилизации.
Но для успеха в этой борьбе им нужно стать еще и авангардом всего Третьего Мира в целом. Именно поэтому они стараются привлечь на свою сторону немусульманские восточные цивилизации, и самый верный способ здесь — предстать перед Азией и Африкой в качестве борцов за завершение великого процесса деколонизации. В этом и заключается смысл концепции “третьей ступени ракеты”.
Но могут ли исламисты рассчитывать на то, что немусульманские цивилизации будут готовы встать под их знамя, согласятся с тем, что воинствующий “политический ислам” действительно стал авангардом на новом, заключительном этапе антиколониальной, антизападной освободительной борьбы?
Не надо быть специалистом по проблемам Китая и Индии, чтобы понять: эти два азиатских гиганта ни в коей мере не заинтересованы в союзе с мусульманскими экстремистами. Каждый из них проводит собственную весьма сложную, многоплановую политику “по всем азимутам”. Как и подобает подлинно великим державам, каковыми сейчас, без сомнения, можно назвать Китай и Индию, они не склонны к радикальным и импульсивным движениям, к заключению сомнительных альянсов с движениями авантюристического и насильственного характера. Разумеется, в китайском, а еще более в индийском обществе наличествуют довольно сильные антиамериканские настроения (впрочем, как и практически во всех концах сегодняшнего мира). Но безоглядная тотальная война против Запада не вытекает ни из их культуры и религии, ни из их реальных государственных интересов. Китай и Индия не могут ничего приобрести из “похода против Америки”, а потерять могут многое, как и другие страны Третьего Мира.
Война цивилизаций в корне противоречит интересам правящих элит всех без исключения развивающихся стран. Они не только не могут и не хотят порвать с Западом — напротив, они заинтересованы в том, чтобы как можно лучше и выгоднее вписаться в мировую капиталистическую экономику, тон которой задаст Запад. Правящие
классы Третьего Мира давно забыли об идеях “альтернативного развития”, будь это “национальный социализм” насеровского образца, “третий путь” Каддафи или “благословенная исламская экономика” имама Хомейни. Они сознают, что воинствующий “исламизм” может ввергнуть их страны в пропасть изоляции и полного развала.
“Третья ступень ракеты” антиколониальной борьбы — это миф. Но миф чрезвычайно опасный, угрожающий стабильности в сегодняшнем мире в большей мере, чем что-либо. Глобализация дала в руки исламистских экстремистов такие рычаги дестабилизации и создания взрывоопасных ситуаций, какие и не снились террористам, нигилистам, анархистам прежних времен. Исламистский террор, провоцируя свои жертвы на ответные силовые действия, способен ударить чудовищным бумерангом по самому мусульманскому миру. Более того, он может породить катастрофические последствия и в тех частях планеты, которые не вовлечены в усиливающееся сейчас противоборство мусульманского экстремизма и американского супер-державного унилатерализма.
Что же касается “духовной и культурной деколонизации”, то этот действительно необходимый и исключительно важный процесс идет без участия исламистов. В отличие от двух предшествующих этапов деколонизации, это — именно длительный, постепенный, без драматических рывков и сенсационных событий, процесс. Это совсем не то, что превалировавший на первом этапе “национализм окровавленной рубашки”, когда с боем изгонялись иностранные войска и провозглашалась независимость, и не то, что было на втором этапе, когда громогласно, под бурное ликование масс, объявлялось о национализации природных ресурсов. Третий этап деколонизации — это утверждение, а иногда возрождение, второе обретение национальной идентичности, возрождение традиций, их синтез с современными тенденциями, их приведение в соответствие с духом времени. Это утверждение самобытных этнических и религиозных ценностей в совокупности с усвоением достижений другой, технологически более продвинутой цивилизации. Драматические, насильственные акции, разжигание ненависти, нетерпимость и непримиримость, призывы к беспощадной борьбе с врагами веры — все это может только нанести урон естественному процессу приспособления традиционных ценностей Востока к реалиям современного мира, далеко ушедшего вперед от времен застойного и склеротического религиозного догматизма. Здесь действует не ракета, ошеломляющая вообра-
жение своим взрывом, а упорный будничный труд, вдохновляемый идеей сотрудничества и взаимообогащения цивилизаций — идеей, отвергающей цивилизационные столкновения и “битву несовместимых миров”.
Г.Мирский, “Исламизм — третья ступень ракеты деколонизации?”, М., 2004г., с. 1—23.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЗАКАВКАЗЬЕ
2003.04.016-020. ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ: НАДВИГАЮЩАЯСЯ
БУРЯ?
Central Asia: A gathering storm? / Ed. by Rumer В.; Sharpe, 2002. — XIII, 442 p.
From the cont.:
2003.04.016. RUMER B. Preface; The search of stability in Central Asia. — P. IX—XII; 3—66;
2003.04.017. SYROEZHKIN K. Central Asia between the gravitational poles of Russia and China. — P. 169—207;
2003.04.018. LAUMULIN M. Central Asia and the European Union. — P. 208—241.
2003.04.019. ABDULLAEV E. The Central Asian nexus: Islam and politics. — P. 245—298.
2003.04.020. TRUSHIN E. and Trushin E. Challenges to economic policy in Central Asia: is a miracle possible? — P. 376—428.
Б.Румер (Гарвардский университет, США) (016) отмечает, что не сбылись мрачные прогнозы начала 90-х годов о превращении Центральной Азии (ЦА) в один из наиболее нестабильных регионов мира. Несмотря на тяжелый экономический кризис, удалось избежать социального хаоса и гражданской войны (за исключением Таджикистана). Эту стабильность обеспечили четыре фактора: 1) авто-ритарные режимы ЦА предпринимали необходимые меры для предупреждения (или подавления) межэтнических конфликтов; 2) созданный в советское время экспортный потенциал, кредиты международных финансовых институтов, иностранные инвестиции в добычу нефти и газа, пробудившаяся предпринимательская активность местного населения — все это помогло избежать экономического коллапса; 3) отрезвляющий эффект таджикской трагедии;
