Инвариант определенности и дифференцированное маркирование прямого дополнения в бесермянском удмуртском Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Н. В. Сердобольская

РГГУ / МПГУ, Москва

ИНВАРИАНТ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ И ДИФФЕРЕНЦИРОВАННОЕ МАРКИРОВАНИЕ ПРЯМОГО ДОПОЛНЕНИЯ В БЕСЕРМЯНСКОМ УДМУРТСКОМ1

1. Дифференцированное маркирование прямого дополнения и определенность: теория и типология

1.1. Пермские языки в свете типологии дифференцированного маркирования прямого дополнения В пермских языках представлена одна из частотных моделей дифференцированного кодирования прямого дополнения (далее: ПД) — асимметричная модель, где противопоставлены ПД, оформленное специальным показателем (1), и неоформленное ПД (2) ([Могаус81к 1978], см. тж. ^^аск-МакагеуюЬ, Бегёай 2017]), ср. примеры из бесермянского диалекта (наречия2) удмуртского языка:

(1) З^с'э кэ§' ры-в1, лиса видеть-Р8Т-3(ВО) береза-АСС kwaret-e =^ kijon-ez. ругать-РЯБ .3 80=ЕМРИ волк-АСС

{Волк пошел [искать дерево, чтобы сделать оглоблю для телеги], принес березу.} 'Лиса увидела березу и ругает волка'. [КБТ]

(2) ^-эп пэ1Э gur est-i-z, ночь-ШС девочка-Р.З(БО) печь топить-РБТ-3(80)

з'ик.

вариться-САиБ-Р8Т-3(80) каша

'Ночью девушка растопила печь и наварила каши'. [КБТ]

1 Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ № 16-24-17003.

2 В работах по удмуртской диалектологии распространен термин «бесермянское наречие удмуртского языка», см. [Кельмаков 1998; 2003].

Сильно огрубляя, неоформленное ПД обозначает неопределенные и нереферентные объекты, а аккузативное ПД — определенные объекты. В частности, в (1) именная группа (далее: ИГ) кэЪ' ри-вг кореферентна ИГ в предыдущем предложении; соответственно, она является определенной и маркируется аккузативом. В (2) ПД з'ик каша вводится в дискурс впервые и является неопределенным; в силу этого оно выступает без показателя. Конкретные правила выбора оформления, однако, устроены сложнее и ориентированы на ряд семантических, дискурсивных и коммуникативных понятий, что соответствует дискурсивно обусловленной модели дифференцированного маркирования по классификации ^^аск-МакагеуюЬ, Бегёай 2017].

В пермских языках асимметричная модель осложняется тем, что в бинарную оппозицию встраиваются посессивные показатели ПД — специальные показатели для ПД, отличные от всех остальных посессивных показателей, ср. полную парадигму в Таблице 1 ниже. Данные показатели могут употребляться как собственно для выражения посессивной функции, как в (3), так и в случаях, исключающих посессивную интерпретацию (4).

(3) Ыи нэ 1-йв Ха-Х-эъ' нести^МР.БО) дочь-ЛСС.Р.2(БО) этот-ОБЬ-БЬ с'а$$а-]в §ц-в.

лес-1ЬЬ яма-1ЬЬ

{Мачеха велела старику:} 'Вези свою дочь отсюда в лес, в землянку'. [КБТ]

(4) ¥а!=по коро1'^ Гу-в=кв лошадь=ЛББ пыль-ЛСС.Р.3(БО) есть-РК8.3ВО=если кэг-в.

кашлять -РЯБ .3БО

{В сено попала пыль.} 'И вот когда лошадь ест пыль, то кашляет'. [КБТ]

В (4) трудно предположить наличие посессивного отношения: скорее, речь идет об анафорической отсылке «когда ест эту пыль». Таким образом, посессивный показатель в ПД используется для анафорической отсылки к предтексту3, тем самым

3 О непосессивных функциях посессивных показателей см. п. 3.1.

встраиваясь в систему показателей ПД и конкурируя с показателем аккузатива в контексте определенных ПД.

Тернарная модель, очевидно, не может полностью объясняться фактором значимости ПД (prominence) — понятие, предложенное [de Hoop 2005; de Swart 2007] и базирующееся на трех иерархиях: личной (1,2 (локуторы) > 3 [de Swart 2007: 150]), иерархии одушевленности (обозначение человека > обозначение животного > обозначение неодушевленного объекта [Ibid.]) и иерархии определенности (местоимение > имя собственное > определенная ИГ > неопределенная специфичная ИГ > неопределенная неспецифичная ИГ [Ibid.]).

В языках с тернарной оппозицией происходит либо «расщепление» факторов, определяющих выбор кодирования ПД (например, в печорском диалекте коми-зырянского языка одушевленные ПД кодируются посессивным аккузативом (в теме) и аккузативом без посессива (в реме), а неодушевленные посессивным аккузативом (в теме) и выступают без оформления (в реме); таким образом, аккузатив и отсутствие оформления находятся в отношении дополнительного распределения, см. подробнее [Сер-добольская, Толдова 2012]), либо расщепление одного из параметров (одушевленность — референциальные свойства — информационная структура высказывания) на микропараметры. Мы покажем, что в бесермянском удмуртском, наряду с некоторыми другими факторами, оказывается релевантным тип определенности ПД.

Материал бесермянского диалекта частично получен методом элицитации (2012-2016 гг.), частично — из корпуса бесер-мянских текстов, составленного и обработанного под руководством Т. А. Архангельского, О. Л. Бирюк и др. (помета [КБТ]; см. http://beserman.ru/corpus/search/?interface_language=ru). Автор глубоко признателен Ю. Н. Зубовой и М. Н. Усачевой за помощь в сборе данных.

Работа структурирована следующим образом. Во втором пункте настоящего раздела мы рассмотрим теоретические подходы к определенности и типологические обзоры средств кодирования определенности. В разделе 2 мы приведем парадигму посессивных показателей в бесермянском и опишем основные правила распределения аккузатива и посессивного аккузатива в ПД.

Раздел 3 посвящен функциям посессивных показателей в ПД и обоснованию для разбиения понятия определенности ИГ на основании данных бесермянского и на типологическом материале.

1.2. Теоретические и типологические подходы к понятию определенности

Формально-семантические модели определенности опираются либо на квантификацию и сферу действия, либо на дискур-сивно-ориентированное представление суммы знаний слушающего, см. обзор в [Abbott 2010]. В первом случае определенность трактуется через существование и единичность (uniqueness) участника (т.е. исходя из выбранной номинации участник идентифицируется единственным образом; согласно некоторым подходам речь идет о референциальной единичности). Во втором случае определенность участника объясняется через его известность (familiarity) и моделируется как наличие соответствующего элемента в файле дискурса [Heim 1982, 1983]. Наиболее частотные случаи одинаково интерпретируются и при первом, и при втором подходе. Например, если пытаться объяснить употребление определенного и неопределенного артикля в английском переводе (5), то предсказания обоих подходов будут одинаковы:

(5) Катится колобок по лесу, навстречу ему волк. Волк говорит: «Колобок, колобок, я тебя съем».

В первом предложении референт ИГ волк вводится в дискурс впервые; соответственно, в момент произнесения он не идентифицируется единственным образом и не является известным. Соответственно, оба подхода интерпретируют такую ИГ как неопределенную и предсказывают, что ей будет присвоен неопределенный артикль. После произнесения первого предложения волк становится известным и единственным образом идентифицируемым участником. Соответственно, во втором предложении он интерпретируется как определенный и получает определенный артикль.

Оба подхода, с определенными оговорками, также включают случаи ситуационной, или фреймовой, определенности, которые включают уникальные объекты природы (the sun, the moon) и т. н. bridging [Clark 1975, Geurts 1998] (например, Мы взошли на корабль. Капитан вышел нам навстречу). Первый тип объектов

тривиальным образом характеризуется единичностью, а известность приобретает в силу знаний собеседников о мире. Второй тип объектов включает не только единичные ИГ (например, Мы подошли к машине. Колесо было проколото; такие случаи обсуждаются ниже); известность же обеспечивается опять же за счет знаний о мире (т. е. собеседники знают, что у корабля бывает капитан, у машины — колеса и т.п.).

Однако есть контексты, где предсказания данных подходов различны. В частности, сторонники подхода «единичности» приводят в качестве аргументов примеры, где определенным артиклем оформляются ИГ, не упоминавшиеся ранее и явно не принадлежащие знаниям обоих собеседников о мире:

(6) In her talk, Baldwin introduced the notion that syntactic structure is derivable from pragmatic principles. [Birner, Ward 1994]

'В своем докладе Болдуин впервые рассматривает идею о том, что синтаксическая структура выводится с помощью прагматических принципов'.

(7) If you're going into the bedroom, would you mind bringing back the big bag of potato chips that I left on the bed? [Birner, Ward 1994]

'Если ты идешь в спальню, ты не захватишь большую пачку картофельных чипсов, которая лежит на кровати?'

(8) The case of a Nazi sympathizer who entered a famed Swedish medical school in 2007, seven years after being convicted of a hate murder, throws a rarely discussed question into sharp focus... [Abbott 2010: 219]

'Случай с человеком, симпатизировавшим нацистам, который поступил в шведский медицинский институт, после того, как он бы осужден за убийство на почве ненависти, — этот случай привлекает внимание к вопросу, который обсуждается довольно редко...'

Одна из вероятных интерпретаций данных примеров — такая, при которой говорящий сообщает адресату новую информацию, однако использует определенный артикль. Это можно объяснить, исходя из того, что в составе предложения с данной ИГ содержится описание, позволяющее единственным образом иден-

тифицировать референт (понятие, что синтаксическая структура выводится таким-то образом; та пачка, которая осталась на кровати и т. п.).

Более красноречивым аргументом являются случаи, когда референт ИГ с определенным артиклем в принципе не может быть известен до некоторого момента, ср.:

(9) Will the last person to leave the room please turn out the lights? [Abbott 1999: 10]

'Пожалуйста, кто последним выйдет из комнаты, погасите свет'.

В контексте превосходной степени прилагательных (самый сильный мальчик в классе), «первый», «последний», а также некоторых слов, отсылающих к интенсионалу (убийца, вор), ИГ получает описание, позволяющее идентифицировать объект единственным образом, однако это совершенно необязательно объект, известный говорящему и адресату. При этом здесь обязателен именно определенный артикль. Данный тип был описан в [Don-nellan 1966] в терминах атрибутивного употребления и трактуется в [Падучева 1985] как отдельный референциальный статус.

Таким образом, понятие известности само по себе не может адекватным образом предсказать употребление определенного артикля в английском языке.

С другой стороны, аргументами против подхода «единичности» могут служить примеры, когда определенным артиклем оформляется участник, который известен из контекста, но не может быть идентифицирован единственным образом, исходя из выбранной номинации. Сюда входят следующие типы контекстов.

Во-первых, это случаи неполного описания (incomplete descriptions), ср.:

(10) The cat is at the door. [Heim 1982: 230] 'Кошка у двери'.

Выделенная ИГ является известной и определенной в конкретной ситуации (например, если это кошка, о которой уже шла речь в предтексте, или кошка, которая каждый день приходит просить поесть), однако она описывается таким образом, при котором она не может быть идентифицирована единственным обра-

зом. Говорящий не использует пояснения вида «та самая», «которая приходила вчера» и т. п.

Такие примеры хорошо объясняются в подходе [Heim 1982, 1983], где определенность трактуется как известность участника безотносительно к возможности идентифицировать его единственным образом.

Во-вторых, подходы, основанные на единичности объекта, сталкиваются с проблемами при попытке объяснить наличие определенного артикля при т.н. weak definites (слабые определенные группы). Сюда можно отнести неопределенные посессивные группы:

(11) The boy scribbled on the living-room wall. [Birner, Ward 1994] 'Мальчик нацарапал что-то на стене гостиной'.

(12) Take scissors and cut the finger of the latex glove off at the base of the finger. The finger you cut depends on the size of the glove... [Barker 2005: 97]

'Возьмите ножницы и отрежьте палец латексной перчатки у основания. От размера перчатки зависит размер отрезанного пальца'.

Данный тип можно описать через известность зависимого в ИГ: учитывая, что собеседникам известна гостиная в (11) и перчатка в (12), им также известны стены гостиной и пальцы перчатки. Соответственно, данные ИГ оформляются определенным артиклем. При этом описываемые объекты не являются единичными, т.к. неизвестно, о какой именно стене и о каком именно пальце идет речь (это подтверждается последующим контекстом: используется отсылка the finger you cut, т.е. выбор единственного референта осуществляется после произнесения первого предложения: адресат сам решает, какой палец перчатки следует отрезать). Существуют, однако, анализы, позволяющие описать данные группы через понятие единичности (например, единичность отношения в [Barker 2005]: определенный артикль относится не ко всей ИГ, а только к имени «стена» и «палец»). Заметим также, что известность не позволяет объяснить случаи, когда определенный артикль оформляет посессивные группы, где зависимое в ИГ неизвестно и оформляется неопределенным артиклем:

(13) Toward evening we came to the bank of a river. [Birner, Ward 1994]

'К вечеру мы подошли к берегу реки'.

Второй класс случаев содержит описания типовых ситуаций вида go to the bank ('ходить в банк'), а также случаи, когда участник может быть выбран не единственным образом, и этот выбор по каким-то причинам нерелевантен, ср.:

(14) [Hotel concierge to guest, in a lobby with four elevators] You're in Room 611. Take the elevator to the sixth floor and turn left. [Birner, Ward 1994]

[В холле гостинице с четырьямя лифтами консьерж говорит клиенту] 'Ваша комната номер 611. Воспользуйтесь лифтом, Вам нужен 6-ой этаж, от лифта налево'.

(15) Bill is in the hospital, and John is, too. [Schwarz 2014: 3] 'Билл в больнице, и Джон тоже'.

Такие предложения могут прозвучать в контексте, где возможен выбор одного из нескольких лифтов в гостинице или нескольких больниц в городе, т.е. условие единичности не соблюдается. Однако соответствующие ИГ оформляются определенным артиклем. Здесь можно использовать понятие известности: в контексте конкретной гостиницы для собеседников являются известными лифты, которые там работают, а в контексте города — больницы. Тем не менее, существуют исследования, объясняющие данные случаи исходя из понятия единичности, ср. [Schwarz 2014].

Кроме описанных подходов, исследователи опираются на понятие релевантности, ср. [Birner, Ward 1994]. Релевантность указания на конкретного участника позволяет описать особым образом случаи вида (14) и (15): для описываемой ситуации нерелевантно, какой лифт и какая больница имеется в виду, и определенный артикль отсылает к родовому понятию. Однако указание на конкретного участника может быть важно в другом контексте, например, если обсуждаются разные больницы (или лифты, которые ходят на разные этажи); тогда выбор артикля происходит по другим правилам.

В данной работе мы покажем, что оба описанных подхода могут применяться в языках, где определенность обозначается более чем одним средством.

Типологии известны случаи множественности показателей определенности, в частности, в [Schroeder 2006] рассматривается несколько таких примеров, включая систему македонского языка с тремя определенными артиклями, систему фризского языка с двумя определенными артиклями и другие. Таким образом, определенность в языках мира довольно часто не является единым концептом, а расщепляется на несколько понятий, которые кодируются различными средствами. Дж. Хокинс предлагает различать ситуационные (дейктические) и анафорические употребления определенных артиклей [Hawkins 1978]. Первые включают прямое указание на объект (напр., стол в комнате, где только один стол) и отсылку к знаниям о мире (напр., мэр, если речь идет о конкретном городе). Вторые предполагают анафорическую отсылку к предтексту (Я вчера купил книгу. Книга была порвана) и т.н. ассоциативную анафору, или бриджинг [Clark 1975] (Я вчера купил книгу. На обложке была надпись карандашом). На основе данных различий Ф. Шварц объясняет распределение слитных и неслитных форм артиклей с предлогом (напр., ins vs. in das) в немецком языке [Schwarz 2014]. Исследователь уточняет предложенную выше классификацию и трактует слитные формы как выражающие единичность объекта, а неслитные — как выражающие анафорическую связь.

В настоящей работе мы рассмотрим данные дифференцированного маркирования ПД в бесермянском диалекте удмуртского языка и покажем, что для данного идиома наиболее актуально различие единичности и известности — т. е. концептов определенности, рассматриваемых в теоретических работах. По нашим данным, аккузатив служит для кодирования единичных ПД (т. е. идентифицируемых единственным образом), в то время как кумулятивный показатель посессивности и аккузатива вводит известные, но не единичные ПД.

2. Показатели прямого дополнения в бесермянском и основные правила их распределения

2.1. Парадигма показателей ПД

Показатель аккузатива в бесермянском имеет форму -ez для единственного числа и -t§ для множественного числа.

В именной парадигме позиция ПД выделяется среди других синтаксических позиций. В частности, для ПД используется осо-

бый набор посессивных показателей, иной, нежели для других падежей, ср. данные Таблицы 1.

Таблица 1. Парадигма посессивных показателей в бесермянском диалекте удмуртского языка

Лицо, В прямом В номинативе и перед После падежных

число дополнении падежными показателями показателей

1 ед. ч. -me -e/-a -am/-m

2 ед. ч. -de/-te -ed/-a d -a d/-d

3 ед. ч. -ze/-se -ez/-az -az/-z

1 мн. ч. -mes -ma -ama/-ma

2 мн. ч. -des/-tes -da/-ta -a da/-da

3 мн. ч. -zes/-ses -za /-sa -aza/-za

Как видно из Таблицы 1, показатели для ПД занимают особое место в системе посессивных показателей. В отличие от посессивных показателей в других синтаксических позициях (3-й и 4-й столбцы), в ПД посессивные показатели кумулятивно выражают падеж и посессивность, напр. jultos-ez 'его друг, товарищ' (номинатив), jultos-ez-la в дативе, jultos-ez-las' в генитиве 2 и в ПД jultos-se4. Кроме того, они не могут выражать противопоставление по отчуждаемости vs. неотчуждаемости, которое при единственном числе посессора выражается выбором гласной -e-1-э-, соответственно (столбец 3). Синтаксически позиция ПД выделяется тем, что зависимые имена при ПД оформляются особым падежом — генитивом 2 (или аблативом [Цыпанов 2008, Winkler 2011]), ср. (17), в то время как для оформления зависимых от субъектных ИГ (16) и от имен в других синтаксических позициях (18) используется генитив 1, ср.:

4 В принципе, можно почленить посессивные показатели, т.е. выделить в них аккузатив на -e- (именно такой показатель используется для личных местоимений единственного числа) и множественное число посессора -s. Однако такая трактовка порождает некоторые проблемы: во-первых, необходимость постулировать особый показатель аккузатива в контексте посессивных показателей (-e- вместо -ez). Во-вторых, появляется нигде более не задействованный показатель множественного числа посессора -s. Наконец, в-третьих, важное отличие состоит в том, что посессивные показатели для других синтаксических позиций выражают противопоставление по отчуждаемости vs. неотчуждаемости (выбор -e-/-a - в столбце 3), а в ПД данное противопоставление не выражается.

(16) Pi-je-len n'äm-3z Van'a. мальчик-P.lSG-GENl имя-Р.З(ВО) Ваня Моего сына зовут Ваня. [КБТ]

(17) So как будто j'aj'eg pi-jez-läs'

тот гусь сын-Р .3(SG)-GEN2

b§z-ze kurc'-e=n'i.

хвост-ACC .P.3(SG) кусать-PRS .3 SG=уже 'Он как будто кусает хвост у гусенка'. [КБТ]

(18) P3n§ pi-len ber pal-a-z korz'ina. собака сын-GENl зад сторона-LOC/ILL-P.3(SG) корзина 'За щенком [находится] корзина'. [КБТ]

Таким образом, с точки зрения набора показателей, можно считать, что посессивные показатели в столбце 2 (ПД) выражают не только лицо и число посессора, но также являются маркерами синтаксической позиции ПД. Далее мы будем использовать для данных показателей термин «посессивный аккузатив». У некоторых местоимений (см. ниже) показатели аккузатива и посессивного аккузатива во множественном числе могут комбинироваться в рамках одной и той же словоформы, например vic'ak-ses-tö все-PjPL-ACC.PL 'их всех'.

2.2. Фунциональное распределение показателей ПД Как было показано выше, ПД в бесермянском, как и вообще в пермских языках, может выражаться тремя способами — посессивный аккузатив, собственно аккузатив и отсутствие оформления.

Функциональное распределение аккузатива и отсутствия маркирования описывается в работах [Перевощиков и др. 1962: 93; Csucs 1990: 34; Winkler 2001: 20; Кондратьева 2002, 2010]. Основным фактором, лежащим в основе выбора оформления, авторы считают определенность ПД: определенное ПД маркируется аккузативом, неопределенное и нереферентное не маркируется. Согласно [Кондратьева 2010], в литературном удмуртском одушевленные ПД всегда маркируются аккузативом (что лишь отчасти отмечается в бесермянском). В [Перевощиков и др. 1962; Кондратьева 2002; Winkler 2011: 46] также показана релевантность квантификации и партитивности ПД для литературного удмуртского: ПД со значением неопределенного количества не

маркируется, а аккузатив имплицирует интерпретацию ПД как полностью охваченного ситуацией (например, съел весь хлеб vs. поел хлеба). По нашим данным, однако, в бесермянском одушевленность лишь отчасти влияет на выбор оформления, а кванти-фикация ПД не является релевантным фактором, см. подробнее [Сердобольская, Толдова 2012] — с той, однако, оговоркой, что партитивное vs. тотальное прочтение и референциальный статус, безусловно, не являются взаимонезависимыми параметрами, и довольно часто нелегко определить, какой именно из этих факторов повлиял на выбор оформления ПД.

Что касается семантики посессивных показателей (за пре-делелами собственно посессивных контекстов), для литературного удмуртского авторы приводят такие функции, как определенность [Fraurud 2001, Suihkonen 2005, Winkler 2011], ласкательное значение [Кельмаков 1996, Suihkonen 2005, Едыгарова 2010, Кузнецова 2012], вокатив [Едыгарова 2010, Кузнецова 2012, Winkler 2011: 66], функция референциальной отсылки [Winkler 2011: 65], согласование с модификатором именной, числовой группы или нефинитной предикации [Едыгарова 2010, Winkler 2011: 65], этическое значение (ассоциативное отношение ИГ к слушающему в терминах [Winkler 2011: 66]).

Таким образом, согласно литературе, посессивные маркеры могут использоваться как для выражения определенности (как и маркер аккузатива), так и в сильно маркированных функциях, например, ласкательной и др. Определенность является решающим параметром при выборе между отсутствием оформления и его наличием [Сердобольская, Толдова 2012].

«Наложение» функций аккузатива и посессивного аккузатива неудивительно, если учитывать происхождение аккузатива в пермских языках. Как предполагают специалисты, в пермских языках согласный -s-/-z- в составе современного суффикса аккузатива (-ez в удмуртском языке, -ss/-es в коми) диахронически восходит именно к показателю посессивности 3-го л., см. [Май-тинская 1979: 102; Redei 1988: 382-383]. Соответственно, современные посессивные маркеры ПД развиваются по тому же сценарию, что и маркер аккузатива: переход от маркирования посес-сивности к маркированию определенности и синтаксической позиции.

В разделе 3 мы покажем, что выбор между аккузативом и посессивным аккузативом в бесермянском осуществляется на несколько иных основаниях, нежели описано выше для литературного удмуртского.

Правила оформления ПД также зависят от структурного состава данной ИГ. Наиболее строгие правила касаются местоимений:

1) личные местоимения и рефлексив единственного числа, а также местоимение kin' 'кто' всегда оформляются особымпока-зателем для местоимений -(j)e: mone (я-acc), tone (ты-acc), aslam-e (REFL.OBL.P.1-ACC);

2) личные местоимения и рефлексив множественного числа, а также местоимение kud 'который' всегда присоединяют посессивный аккузатив и (во множественном числе) аккузатив множественного числа (для рефлексива он необязателен): mil'-Smes-tS ^.OBL-ACC^^L-AC^PL), as-mes-tS (REFL-ACC.P.1PL-ACC.PL), kud-ze (который-ACC.P.3SG);

3) указательные местоимения и местоимение mar 'что' (а также его дериваты с показателями olo-, no-, kot', -ke) допускает все три типа оформления: so / so-je (стяженная форма se) / so-ize, mar / mar-e (стяженная форма mae) / marze. Приведем пример на указательное местоимение без аккузатива5:

(19) I kureg gord dolzen=na lu-SnS

и курица рыжий должен=еще стать-INF КЗtc'3 so pun-ono su-ko-d? где .ILL тот класть-DEB сказать-PRS-2(SG) (Из эксперимента по раскладыванию карточек) 'И еще должна быть рыжая курица (т.е. карточка с рыжей курицей). Куда, говоришь, ее нужно поставить?' [КБТ]

5 Вообще говоря, такие примеры представляют интерес как с точки зрения близкородственных языков (например, в коми-зырянском, луговом марийском и мордовских языках строгий запрет на немаркированные указательные местоимения в позиции ПД), так и с точки зрения типологии: учитывая, что местоимения занимают крайнюю левую позицию на любых референциальных иерархиях и иерархиях одушевленности, в языках с асимметричным кодированием ПД они обычно наиболее последовательно оформляются аккузативом.

4) остальные местоимения, прилагательные и числительные могут выступать без оформления или оформляются посессивным аккузативом 3-го лица, например vic'ak 'все' / vic'ak-se (все-ACC.P.3SG), odig (один) / odig-ze (один-ACC.PjSG), kwin' (три) / kwin'-na-zes (три-СОЬЬ-АСС.Р.ЗРЬ) (посессивный аккузатив возможен только с собирательными числительными), zak (большой) / zak-se (большой-ACC.P.3SG).

Эти правила работают, если местоимение, прилагательное или числительное — вершина ИГ. Если же данные классы слов выступают в качестве модификатора при ПД, возможны все три типа оформления. Интересно, что ПД может оставаться неоформленным даже в контексте указательного местоимения (20) и при наличии в предложении личных местоимений в генитиве (21) — контексты, предполагающие определенность ИГ и требующие оформления в других финно-угорских языках, например в коми-зырянском (печорский диалект, см. [Сердобольская, Тол-дова 2012]). Приведем примеры из бесермянского, где отсутствует аккузатив на имени при данных модификаторах:

(20) Tin' so zakvaska mest-e zakvas'it' вот тот закваска место-ILL заквасить kar-3l-i-z-a =n'i so-je. (...) zak делать-1ТЕЯ^Т-3^=уже тот-АСС большой vaski-je so majal pun-em ber-e kak кадка-ILL тот закваска класть-NMLZ зад-ILL как so vaski-jez kert-o-z-a val.

тот кадка-Р.3^) завязывать-Бит-3-PL быть^Т 'Вот вместо этой закваски ее заквашивали. (...) После того, как эту закваску помещали в кадку, эту кадку завязывали'. [КБТ]

(21) I naprimer mil'-a-m pris'aga to mi и например мы-GENl-P.lPL присяга то мы bas'-t-i-m фактически uc'ebkaj-an брать-SMLF-PST-lPL учебка-LOC F'urstenval'd-an.

Фюрстенвальд-LOC

'И, например, присягу мы принимали фактически в учебке в Фюрстенвальде'. [КБТ]

Уточним, что примеры, в которых не оформляется вершина при генитивном посессоре, маргинальны; по-видимому, их следует трактовать как конструкции с внешним посессором, см. обоснование в [Архангельский, Усачева 2016].

Интересно также, что в контекстах, в которых подразумевается полный охват объекта, оформление ПД (посессивным) аккузативом также необязательно (в противоположность обобщениям, сформулированным в [Перевощиков и др. 1962; Кондратьева 2002, 2010] относительно литературного удмуртского):

(22) Mi san 'gi s'i-i-m з'эna-j'ana ton мы шаньга есть-PST-lPL половина-половина ты bades san'gi-ez / san'gi s'i-i-d.

целый шаньга-ACC шаньга есть-PST-2(SG) 'Мы съели по половинке шаньги, а ты целую съел'.

Далее, если прилагательные, числительные или местоимения типа 'один', 'другой', 'все' выступают в контексте нулевой вершины ИГ, аккузатив также необязателен:

(23) Ken'a, das kwin'=a mar=a val=uk сколько десять три=Q что=Q быть.PST=EMPH pic 'i masina-os-az? (... ) маленький машина-PL-P.3(SG)

- Eval, vic'ak lad'd'a-sa=n'i.

NEG.COP весь считать-СУВ^же 'Сколько их было [на свадьбе], легковушек, тринадцать, что ли? (...) Нет, это считая всех'. [КБУ]

(24) Gord=no pun-is'ko-m, ted'â =no красный=ADD класть-PRS-lPL белый=ADD pun-is'ko-m, c'eber. класть-PRS-lPL красивый

{Ткем, получается вот такой красивый холст.} 'Красные, белые [нитки] добавляем, [получается] красиво'. [КБУ]

Такие конструкции невозможны во многих близкородственных языках, ср. [Симоненко, Леонтьев 2012], и, по-видимому, нехарактерны для литературного удмуртского. В литературном удмуртском в этих контекстах используется посессивный показатель 3-го лица единственного числа, ср. описание субстантиви-

рующей функции посессивных показателей в [Winkler 2011: 88], выделительно-указательной категории в [Алатырев 1970; Едыга-рова 2010: 136-137]. Посессивный аккузатив возможен и в бе-сермянском (25), однако как видно из (23) и (24), он необязателен в этом употреблении.

(25) D'es' med lu-o-z pis pu-ez, хорошо OPT стать-рит-3(80) дрова дерево-Р.З(БО) vuz-ze en bas'-t- ê. старый-ACC .P.3(SG) NEG.IMP брать-SMLF-SG

{Иди, медведь, принеси дерево, чтобы сделать оглоблю.} 'Пусть оно будет хорошее, старое не бери'. [КБТ]

Как и в литературном удмуртском [Winkler 2011: 88], в бе-сермянском в таких контекстах вне зависимости от лица посессора используется показатель 3-го лица единственного числа; другие личные формы недопустимы.

Далее, в отличие от других близкородственных языков, в бесермянском удмуртском сами модификаторы при именной вершине могут быть оформлены посессивным аккузативом 3-го лица:

(26) Fs'o, so-os wan', vic'ak-se so-os-tê

всё тот-PL все весь-АСС.Р.3^) тот-PL-ACC.PL

so vorm-i-z.

тот победить^Т-3^)

Всё, они готовы, всех их он победил. [КБТ]

(27) Vuz-jos-se pis pu-os-se старый-PL-ACC.P.3(SG) дрова дерево^-А^^З^) en bas'-t- ê.

NEG.IMP брать. SMLF(SG)

{Иди, медведь, принеси оглоблю.} 'Старые деревья не бери'. [КБТ]

При этом действуют следующие правила. В отличие от вершины ИГ, модификаторы не могут оформляться аккузативом: возможен либо посессивный аккузатив, либо отсутствие оформления. Посессивный аккузатив в таких контекстах всегда имеет форму 3-го лица единственного числа, вне зависимости от лица и числа посессора (как и в литературном удмуртском [Winkler 2011: 66]).

Обобщая приведенные данные, можно сказать, что в плане поведения местоимений, числительных и прилагательных в ПД бесермянский сильно отличается от близкородственных идиомов.

Перейдем к правилам выбора показателя для именной вершины ПД. Уточним, что правила маркирования модификаторов и закономерности опущения показателя в случаях, аналогичных (19)-(24), нами не рассматривались подробно.

Как уже говорилось выше, для бесермянского наиболее релевантным фактором является референциальный статус ПД (см. подробнее [Сердобольская, Толдова 2012]). Опираясь на инвентарь референциальных типов, предложенный в работе [Паду-чева 1985], можно сформулировать следующие правила: определенные ПД оформляются (посессивным) аккузативом, ср. пример (4) из введения, а слабо определенные, неопределенные и экзистенциальные ПД не получают оформления. Например, в (28) и в (29) говорящий вводит ИГ в дискурс впервые; в первом случае он является слабо определенным в силу известности говорящему, во втором — неопределенным. В обоих случаях используется неоформленное ПД. ПД в (30), находясь в сфере действия глагола 'хотеть', имеет экзистенциальный нереферентный статус, т.к. обсуждается покупка объекта, относящегося к некоторому классу (пиво), а не какого-то конкретного объекта.

(28) Mon ¡33'-i kn'iga. я читать-Р8Т(1ВО) книга

'Я прочитал одну книгу. [Очень тебе советую]'. [Сердо-больская, Толдова 2012: 125]

(29) Van'a t3b-i-z k3z j3¡-e, k3z Ваня подниматься-РБТ-З(ВО) ель вершина-ILL ель j3 ¡-is'en so aj'-i-z korka. вершина-EGR тот видеть-Р8Т-3(БО) дом

{Ваня и Петр заблудились в лесу, ищут, где переночевать.} 'Забрался Ваня на ель и увидел оттуда дом'. [КБТ]

(30) Odig magaz'in-e p3r-i-m, sur один магазин-ILL входить-PST-lPL пиво bas'-t-3n3 med-is'ko-m val. брать-SMLF-INF хотеть-PRS-lPL быть^Т

'Мы зашли в один магазин, хотели купить пиво'. [КБТ]

Приведенные правила иллюстрируют выбор оформления для неодушевленных ПД. Одушевленные ПД в основном следуют той же схеме, однако иногда могут оформляться аккузативом, даже будучи неопределенными или слабо определенными. Это происходит, если они являются дискурсивно важными, ср. [Сер-добольская, Толдова 2017].

Атрибутивные ПД обычно требуют оформления; такие случаи обсуждаются ниже, см. п. 3.3. Другие типы нереферентных ИГ, универсальные и родовые, допускают варьирование, например:

(31) So kot'-kud-ze skal / skal-ez тот хоть-который-ЛСС.Р.3(ВО) корова / корова-ACC bas '-t-isal.

купить-ВМЬЕ-СОМЭ^О)

'Он бы любую корову купил (лишь бы молоко было)'. [Сердобольская, Толдова 2012: 125]

Для других референциальных типов выбор оформления зависит от информационной структуры высказывания: родовые и универсальные ПД в теме требуют оформления, а в реме обычно выступают неоформленными. В частности, ИГ êskem jetên в (32) отсылает к топику всего дискурса и выступает с аккузативом, в то время как предложение в (33) находится в самом начале текста и является тетическим; соответственно, ПД jetên принадлежит реме и не оформляется аккузативом.

(32) ôsk-em jetên-ez kert-êl-i-z-ê выдернуть-NMLZ лен-ЛСС завязывать-1ТЕК-Р8Т-3-РЬ kê l't'o-je.

сноп.льна-ILL

{Текст о том, как раньше обрабатывали лен. ЛК: Рвать лен выходят все. и старики, и женщины, и дети.} 'Вырванный лен связывают в снопы'. [КБТ]

(33) Jetên kiz'-êl-i-z-ê lud vêl-ên. лен сеять-1ТЕЯ-Р8Т-3^ поле верх-ЬОС {Начало текста.} '(Раньше) лен сеяли на поле'. [КБТ]

Таким образом, (посессивный) аккузатив в основном служит для выражения определенности, атрибутивного референци-ального статуса, а также топикальности универсальных/родовых ПД; в остальных случаях ПД не маркируется.

Уточним, что данные правила могут нарушаться под действием дискурсивных факторов, см. [Serdobolskaya, Toldova 2012]. Например, определенное ПД может быть немаркированно, если оно не является протагонистом или топиком абзаца (например, ПД gur 'печь' в (2) упоминается второй раз и является определенным, однако оно не маркируется в силу нерелевантности для дальнейшего дискурса). И наоборот, неопределенное ПД может быть с аккузативом, если его референт становится центральным участником дальнейшего дискурса, как в данном примере:

(34) Odig pol mên-e val-en-êz i

один раз 44ra-PRS.3SG лошадь-1ШТЯ-Р.3^) и aj '-e gondê r-ez.

видеть-PRS.3SG медведь-ACC

{Как-то раз украла лиса у мужика лошадь с телегой и давай по лесу кататься.} 'Поехала однажды на лошади и видит медведя'. {Медведь ей говорит...} [КБТ]

В следующем разделе мы рассмотрим распределение аккузатива и посессивного аккузатива. Соответственно, нас в основном будут интересовать контексты определенных и родовых ПД. Уточним, что мы не рассматривали подробно контексты модификаторов, влияющих на референциальную интерпретацию ИГ, поэтому ниже не будет обсуждаться контекст указательных местоимений и кванторов.

3. Посессивные показатели и маркирование прямого дополнения

3.1. Семантика посессивных показателей в пермских языках Пермские языки, как и уральские языки в целом, обладают грамматической категорией посессивности, показатели которой — в разных языках и диалектах в различной степени — используются в функции маркеров определенности ИГ. В частности, в работах [Collinder 1957, Schlachter 1960, Tauli 1966] определенность приводится как одна из основных «непосессивных» функций данных показателей, а в [Schroeder 2006, Fraurud 2001, Suihkonen 2005] ставится вопрос о том, можно ли считать завершенным процесс грамматикализации посессивных маркеров для выражения определенности в пермских языках. В сравнительно-исторических ис-

следованиях (см., например, [Майтинская 1979; Raun 1988, Decsy 1990]) аргументируется гипотеза о наличии функции определенности еще у прауральских показателей посессивности.

Наряду с этим, ряд исследований показывает, что функция определенности — не единственная «непосессивная» функция рассматриваемых показателей в уральских языках (ср. определение круга посессивных значений в [Aikhenvald, Dixon 2013]). В этой связи приводятся такие функции, как выражение категорий информационной структуры (контраст и эмфаза [Nikolaeva 2003]; фокус [Klumpp 2014]), дискурсивных категорий (высокая степень акти-вированности [Klumpp 2014]; приращение, эхо-конструкции, возвращение к предыдущему топику [Siegl 2015]), этическое значение [Künnap 2006, Кузнецова 2012]), ласкательное значение [Suihkonen 2005, Кузнецова 2012], вокатив [Кузнецова 2012, Winkler 2011: 66].

Большая часть перечисленных функций в той или иной степени отмечается и у пермских посессивных показателей [Schlachter 1960, Прокушева 1984, Suihkonen 2005, Fraurud 2001, Winkler 2011; Klumpp 2014]. Такая коммуникативная и дискурсивная «маркированность» посессивных показателей в целом оказывает влияние на распределение посессивного и непосессивного аккузатива в позиции ПД.

Как проиллюстрировано в п. 2.2, в бесермянском определенные (а также некоторые типы нереферентных) ПД могут маркироваться посессивным аккузативом или непосессивным аккузативом, а слабо определенные, неопределенные и экзистенциальные ПД выступают без показателя (в данном случае мы опускаем ограничения, связанные с типами модификаторов в ИГ). Таким образом, для определенных ПД существует два конкурирующих средства: аккузатив и посессивный аккузатив. Ниже мы покажем, каким образом рассматриваемые средства «делят» между собой различные типы определенных ИГ в зависимости от их значения и роли в структуре дискурса.

Исследователи отмечают такую функцию посессивных показателей, как маркирование нулевой вершины ИГ (субстантивирующая функция в [Winkler 2011: 88], выделительно-указательная категория в [Алатырев 1970, Едыгарова 2010]), ср. (25) в п. 2.2. В этой функции используется исключительно показатель 3-го лица единственного числа. В работах по литературному языку обычно

имплицитно предполагается, что в этой функции посессивный показатель обязателен (во всех синтаксических позициях), однако в бе-сермянском ПД такого типа может выступать без оформления (24).

Далее, если говорить о процессе грамматикализации посессивных показателей в функции маркеров определенности (см. аргументы за и против в [Fraurud 2001]), встает вопрос о том, насколько они сохраняют различение лица и числа посессора. В посессивной функции данное различение сохраняется даже в контекстах, маргинально относящихся к посессивным (например, ассоциативная посессивность (43)). Однако в контексте определенности ИГ или эмфазы различение лица и числа посессора довольно часто теряет смысл. Данное противопоставление, предположительно, может сохраняться лишь в таких функциях, как во-кативная (мой сын) и этическая (твой дом — тот, о котором ты говорил, наш дом — тот, о котором мы говорили с тобой). Следовательно, можно ожидать, что один из маркеров, например, маркер 3-го лица единственного числа, расширит свое употребление, проникая в контексты определенности и другие «непосессивные» контексты. Это можно проследить на примерах, когда лицо/число реального посессора не совпадает с лицом/числом посессивного маркера. Например, в (35) маркер 3-го лица оформляет ИГ 'жеребенок', хотя из контекста следует, что это жеребенок, принадлежащий семье говорящего:

(35) Kud dêr-ja c'un'ê-ze otc'ê

который время-ADV жеребенок-ЛСС.Р.3(ВО) тот.1ЬЬ lez'-êl-i-m=no kêk c'os-en l'oga-l-o.

пускать-ITER-PST- два вместе- топтать-EXP-

1PL=ADD INSTR PRS.3PL

{Там сено под снегом.} 'Иногда мы жеребенка туда пускали, они вдвоем топчут [сено]'. [КБТ]

Аналогичные примеры зафиксированы в языках коми, согласно [Schlachter 2006]: маркеры 2-го и 3-го лица могут использоваться вне зависимости от лица и числа реального посессора (даже если таковой восстанавливается из контекста). При этом функция показателей 2-го и 3-го лица неодинакова: согласно [Schlachter 2006], показатели 3-го лица выражают «объективизированную» определенность, в то время как показатели 2-го лица

вводят «субъективизированное» отношение (этическая функция в настоящей работе, см. п. 3.2 ниже).

Для удмуртского языка сходные примеры приводятся в работах [Fraurud 2001, Winkler 2011: 66-67], посвященных литературному варианту; см. также обсуждение данных бесермянского в [Serdobolskaya et al. in press]).

Таким образом, посессивные показатели в пермских языках, и в частности в бесермянском, в ряде употреблений теряют лично-числовое значение (при субстантивации и маркировании модификаторов используются только маркеры 3-го лица, а при маркировании определенности и в различных других употреблениях 2-е или 3-е лицо в зависимости от наличия этической функции [Winkler 2011: 66-67]), что можно расценивать как проявление грамматикализации, и служат для выражения ряда дискурсивных категорий. Однако следует уточнить, что процесс грамматикализации посессивных показателей в удмуртском языке нельзя считать завершенным. Исследователи указывают на то, что посессивные маркеры в функции определенности (и в других дискурсивных функциях) не характеризуются грамматической обязательностью [Fraurud 2001]. Кроме того, данные показатели выражают целый ряд функций (см. список выше), которые нельзя трактовать в рамках одной грамматической категории. В силу этого, в работе [Serdobolskaya et al. in press] предлагается говорить не о грамматикализации, а о прагматизации данных единиц или о их лексикализации в качестве дискурсивных маркеров.

3.2. Функции посессивного аккузатива в бесермянском

Рассмотрим распределение аккузатива vs. посессивного аккузатива (т.к. конкуренция возникает при определенных и родовых ПД, мы ограничимся этими контекстами).

В п. 2.2 было показано, что определенные ПД маркируются аккузативом (или посессивным аккузативом), а слабо определенные, неопределенные и экзистенциальные ПД выступают без оформления; родовые кодируются различным образом в зависимости от информационной структуры высказывания. По нашим данным, при маркировании определенности ПД аккузатив — наиболее нейтральный вариант, в то время как посессивный аккузатив имеет ряд особых функций. Приведем пример на собственно посессивную функцию:

(36) Pênê d'erem-me kes'-i-z. собака рубашка-ACC.P.HSG) рвать-PST-3(SG) 'Собака порвала мою рубашку'.

В особую функцию выделяются случаи, когда посессив оформляет нулевую вершину ИГ и модификаторы в ИГ (см. подробнее п. 2.2):

(37) Vic'ak jablok-jos s'is'm-emên=n'i. Mon tênad все яблоко-PL гнить-RES=уже я ты.DAT vera-l'l'a-j=uk, s'is'm-em-jos-se говорить-ITER-PST(1 SG)=EMPH гнить-NMLZ-PL-ACC.P.3(SG) kuja=n'i susa.

бросать(IMP.SG)=уже COMPL

'Все яблоки сгнили. Я же тебе говорил, выброси гнилые [яблоки]'.

Данная функция, на наш взгляд, требует отдельных комментариев и не будет рассматриваться ниже. Речь идет о грамматикализованном употреблении показателя посессива в функции номинализатора (частотная модель расширения употребления именных грамматических категорий, см. [Lehmann 2015: 60]). Не случайно удмуртологи дискутируют о возможности признания данного употребления отдельной категорией [Алатырев 1970, Едыгарова 2010]. Аргументом в пользу отдельной трактовки данных конструкций служит тот факт, что в них используется исключительно показатель 3-го лица единственного числа [Winkler 2011], в отличие от других употреблений, о которых пойдет речь ниже.

Далее, посессив служит для согласования с вершиной группы (включая послелоги, номинализации, адвербиалы и т.п.): группа реляционного имени в (38) и группа номинализации (39):

(38) Uz'-ên ê vê d-is'k-em kojka спать-INF ложиться.спать-DETR-PF койка vê l-a-m.

верх-P.LOC/ILL-P.1(SG)

'Я легла спать на свою койку'. [КБ^

(39) Storoz c'erek-ja-m-me kê l-em. сторож кричать-MULT-NMLZ-ACC.P.1(SG) слышать-PF Сторож услышал, как я кричал'. [КБУ]

Функция согласования, по-видимому, представляет собой типологически распространенную модель употребления посессивных показателей как средства маркирования лица и числа в неглагольных сочетаниях.

Далее, особого комментария заслуживает т.н. «этическое» употребление («субъективизированное» употребление в [Schlachter 1960] и [Едыгарова 2010]). Этическую функцию принято усматривать у клитик и дативных форм местоимений, если они употребляются в предложении, не являясь аргументом глагола [Spencer, Luís 2012]. Аналогичным образом могут употребляться посессивные показатели в бесермянском, см. следующий пример:

(40) Kartoski-de=no kopa-l'l'a-m

картошка-АСС.Р.2^0)=АББ копать-ITER-PF kartoska=no puk-t-S l-i-m картошка=АББ сидеть-CAUS-ITER-PST-l PL lud vS l-e, bakc'a-je. поле верх-ILL огород-ILL

{В тексте рассказывается, как раньше работали со льном: Так мы жали, это делали, хоть какую работу делали.} 'Картошку мы копали, картошку также сажали в поле, в огород'. [КБТ]

Здесь, очевидно, адресат (лингвист, который записывает текст) никаким образом не может трактоваться как посессор соответствующей ИГ, даже если говорить об ассоциативной посес-сивности (43) и не является участником описываемой ситуации, а также ни одной из ситуаций в предтексте. Несомненно, речь идет об этической функции6.

6 Уточним, что в (40) нельзя усматривать отношение ассоциативной посессивности, обсуждаемое ниже в примере (43) и имеющееся во многих языках (ср. рус. Ну что, эта твоя погода опять виновата?). При ассоциативной посессивности обычно предполагается, что собеседник был участником какой-либо ситуации вместе с указанным объектом или хотя бы упоминал указанный объект в предтексте или в предыдущих разговорах. Однако при введении нового топика этого не происходит. Кроме того, если говорящий упоминал объект, то при ассоциативной посессивности ожидался бы маркер 1-го лица («про которую я рассказывала»), а не 2-го, как в (40). Следует признать, что данное различие

В работах по посессивным показателям обычно такая функция усматривается у показателей 2-го лица. Однако в бесер-мянском есть примеры на такое употребление для всех посессивных показателей, ср. пример (41) с посессивным показателем 1-го лица и (42) с показателем 3-го лица множественного числа.

(41) Mên-a-m dor-a-m magaz'in-ên pios я-GENl-P.l около-P.LOC/lLL магазин-LOC мужчина murt lêkt-i-z, kon 'don kosel '-me человек подойти-PST-3(SG) деньги кошелек-ACC.P.1(SG) bas 't- ê sa pegj'-i-z. Arn 'a ul- êsa so брать-CVB убегать^Т-3^) неделя быть-CVB тот pios murt-me aj'-i gorod- ês'. мужчина парень-ACC.P.1(SG) видеть^Т(^) город-EL

'В магазине подошел ко мне парень, схватил кошелек и убежал. Через неделю я увидел этого (моего) парня в городе'.

Обсуждаемый участник дискурса не является ни родственником, ни знакомым говорящего и не входит в его сферу социальных связей. Несмотря на это, данная ИГ оформляется посес-сивом 1-го лица единственного числа, отсылая, таким образом, к участнику в предыдущем дискурсе.

(42) Us'-t-i-z-ê gur-zes, a Oткрыться-CAUS-PST-3-PL печь-ACC.P^PL а otên s'ij-on, mar=no evê l. тот-OBL-LOC есть-VN что=ADD NEG.COP

{Герои рассказа, солдат и Петр, попросились на ночлег к Бабе-яге, а она сказала, что ей нечем их кормить.} 'Они открыли печь — а там еда, и чего только нет'. [КБТ]

Мы предполагаем, что определение этической функции может быть распространено на обозначение фокуса эмпатии: в (42) участники во множественном числе являются протагонистами (в отличие от реального посессора — Бабы-Яги, которая является героем конкретного эпизода).

видно для показателей 2-го и 3-го лица; в случае же показателей 1-го лица различить этическую функцию и ассоциативную посессивность не представляется возможным.

По нашим данным, однако, само по себе этическое употребление не является особой функцией, а лишь накладывается на одну из функций, перечисленных ниже. Например, в (40) это введение нового топика (ср. (50) ниже): описываются работы в деревне в начале ХХ века, и в нескольких предыдущих предложениях речь идет о работе по льну. Потом говорящий переходит к картошке, и оформляет соответствующее ПД посессивным аккузативом. На это накладывается этическая функция (попытка вовлечения адресата в ситуацию), и выбирается показатель 2-го лица.

В работах по удмуртским посессивным показателям предполагается, что функция определенности появляется у данных показателей в результате развития значения ассоциативной по-сессивности [Fraurud 2001]. Такой путь развития можно проследить и в бесермянском. Как и во многих языках, в бесермянском посессивные показатели и генитивные модификаторы могут отсылать к участнику, который говорил об описываемом объекте или был вовлечен в какую-то ситуацию вместе с ним:

(43) — A kê-t-ên so-os-len saj-z-ê?

а где-OBL-LOC тот-PL-GENl могила-Р.З-РЬ

'— А где у них могила?'

— Paras' abi-len pêd az'-a-z.

Прасковья бабушка-GENl нога перед-P.LOC/ILL-P.3(SG)

'— В ногах у [могилы] бабушки Прасковьи'.

— To-j'iko mon больно Paras' знать-PRS(1SG) я Прасковья

abi-de!

бабушка-ЛССР.2^)

— Как будто я знаю эту твою бабушку Прасковью! [КБТ]

В (43) показатель 2-го лица используется для отсылки к ИГ Paras' abi в предыдущем высказывании. Таким образом, говорящий указывает на то, что адресат только что говорил об описываемом человеке (при этом нам известно, что это не бабушка адресата).

Близким значением является функция т. н. bridging [Geurts 1998]: объект упоминается впервые, но является определенным в конситуации (ср. внешне-ситуационный тип детерминации по

[Крылов 1984]). Например, в (44) описывается ситуация вытирания со стола, и соответственно и говорящий и слушающий ожидают, что в результате должна появиться грязь, поэтому ПД sakta-ze является определенным и маркируется посессивом:

(44) Mon c'us-Sl-i j'ek vêl-Ss' i я тереть-1ТЕК-Р8Т(1ВО) стол поверхность-EL и sakta-ze kis't-i vedra-e. мусор-ACC .P.3(SG) бросать-РБТ(1 SG) ведро-ILL

'Я вытерла со стола и выбросила грязь в ведро'.

Аналогичным образом, в (45) говорящий и слушающий знают, что в описываемом месте растет земляника и скорее всего участник ее собрал, даже если просто ходил прогуляться (а также разговор происходит тогда, когда растет земляника), и соответственно, земляника является определенной в силу совокупности логических выводов и знаний о мире.

(45) Mi tolon vel't-i-m gurez' s'er-S, gop мы вчера ходить-PST-lPL холм задняя.часть-ILL овраг s'er-S. So bere mon uzê-ze задняя.часть-ILL тот после я земляника-ACC.P.3(SG) s'ot-i pic'i pin'al'-l'os-lS. дать-PST^SG) маленький ребенок-PL-DAT

'Вчера ходили за холм, за овраг. Я потом землянику отдала детям'.

В таких случаях в артиклевых языках обычно употребляется определенный артикль. В бесермянском здесь используются посессивные маркеры.

Приведем еще один пример:

(46) Mon muket psrtem ken'Sr bas'-t-i,

я другой разный крупа брать-SMLF-PST^SG) bulgur su-is'k-e. So j'uk-se

булгур говорить-DETR-PRS.3SG тот каша-А^^З^) mi srazu s'i-i-m, jun c'eskêt val. мы сразу есть-PST-lPL очень вкусный быть.PST 'Я новую крупу купила, «булгур» называется. Эту кашу потом мы сразу съели, очень вкусно'.

Здесь интересно, что происходит отсылка к другому участнику, который не кореферентен ПД j'ukse 'каша', однако про который известно, что из него делают кашу. Соответственно, ПД j'ukse также маркируется как определенное7.

Описываемая функция, по-видимому, развивается непосредственно из значения ассоциативной посессивности и, возможно, является источником развития значения определенности у посессивных показателей.

Обратим внимание, что посессивный аккузатив используется именно при bridging: если участник эксплицитно упомянут в предтексте, то выбирается аккузатив без посессива, ср. пример (1) во введении.

Обсуждая перечисленные ниже функции посессивных показателей, следует уточнить, что во всех этих функциях они не обязательны. Более того, нельзя даже считать, что они высокочастотны именно в этих контекстах. Скорее, следует рассматривать посессив в данных функциях как одно из возможных средств выражения рассматриваемых значений. Различные говорящие в разной мере прибегают к данному средству для выражения особых дискурсивных значений, обсуждаемых в настоящем разделе; даже в речи одного говорящего данное средство может быть использовано или не использовано в одном и том же контексте (что хорошо видно при сопоставлении одинаковых текстов, записанных нами в ходе работы). В силу этого, мы предлагаем называть наблюдаемое изменение употребления посессивов не грамматикализацией в функции определенности, а лексикализацией в функциях, обычно характерных для дискурсивных и просодических маркеров (иными словами, прагматизацией).

Следующая функция посессивных показателей связана с информационной структурой высказывания: посессив может оформлять ПД в теме высказывания. Обычно это происходит, если в предложении узкий фокус на подлежащем или обстоятельствах, либо при верификативном фокусе. Рассмотрим примеры:

7 Уточним, что здесь нельзя трактовать j 'ukse как часть именной группы 'каша из крупы/булгура', где ИГ 'крупа/булгур' была бы в генитиве, и к ней отсылал бы посессивный маркер. Дело в том, что в таком выражении требуется инструменталис: ken'§r-en juk 'каша из крупы (INSTR)'.

(47) I ac'-iz s'i-i-z z'erno-ze.

и REFL-P.3SG(SG) есть-Р8Т-3(ВО) зерно-ЛСС.Р.З(ВО) {Воробей нашел маковое зерно и хотел разделить его с мышью, но потом подумал: «Как же я его разделю, оно же совсем маленькое».} 'И съел зерно САМ'.

(48) A sêr c'ukna pis-se pisl'-êl-e

а мышь утро дрова-ЛСС.Р.З^) колоть-ITER-PRS.3SG i obed-oz' uz'-e. и обед-TERM ^^^S^G

{Каждый день воробей летает по лесу, ищет еду. Мышь дрова колет, а блин обед варит. Воробей думает: Я-то целый день работаю. Блин с утра лежит на печи, к вечеру только начинает готовить еду.} 'А мышка с утра наколет дров и ДО ОБЕДА СПИТ'.

В (47) в узком фокусе находится подлежащее, а ПД и глагол относятся к теме, как видно из предтекста. В (48) пересказываются мысли персонажа о том, кто какие работы по дому выполняет, при том что все эти работы перечислены в предыдущем контексте. Соответственно, фокус включает сочетание «спит до обеда», а «наколет дров» относится к теме. Посессивный показатель на ПД в обоих случаях маркирует принадлежность ПД и глагола тематическому компоненту высказывания. Уточним, что это обычно происходит при сильной эмфазе на фокусном элементе.

Следующий пример представляет собой верификативный фокус: говорящий повторяет предложение целиком, запрашивая подтверждение адресата о получении информации:

(49) Pic'i pi es-ez us'-t-e=uk.

маленький парень дверь-ACC открыться-CAUS-PRS.3SG= EMPH {Пример взят из эксперимента по расстановке предметов. Собеседники видят дверь и расставляют предметы около нее.} 'Мальчик открывает дверь'.

Aj'-i-d=a es... pic'i pi

видеть-PST-2(SG)=Q дверь маленький парень es-se us'-t-e?

дверь-ACC .P.3(SG) открыться-CAUS-PRS .3 SG 'ВИДИШЬ, мальчик открывает дверь?' [КБТ]

В этом случае все предложение становится сентенциальным актантом глагола 'видеть', который и находится в фокусе; предложение «маленький мальчик открывает дверь» входит в тему, о чем сигнализирует посессивный аккузатив.

Итак, посессивный аккузатив на ПД может маркировать тематический статус всей глагольной группы в информационной структуре высказывания (в контексте узкого фокуса и эмфазы на других элементах). При этом ПД может быть определенным, как в (47) и (49) или родовым, как в (48).

Следующие контексты употребления посессивных показателей, на наш взгляд, можно объяснить одной общей тенденцией. Рассмотрим их подробнее.

— Введение нового топика в дискурс и оформление «полуактивированного» участника дискурса [Chafe 1994], т. е. возврат к предыдущему топику в терминах [Givón 1983]:

(50) Tin' tSrba-de marem etot vuz вот труба-ACC.P.2(SG) HES этот старый t3rba-os-se t3r-o. — труба-PL-ACC.P.3(SG) ставить-PRS.3PL L'en'ingrad-a-d?

Ленинград-P.LOC/lLL-P.2(SG)

{Обсуждают Сердюкова.} 'А вот трубы, старые трубы кладут. — В этом твоем Ленинграде?' [КБТ]

Одна из стратегий ввода нового участника, героя эпизода или всего дальнейшего изложения — это оформление его посессивным показателем (довольно часто используются именно показатели 2-го лица). Так же довольно часто оформляется топик, который вводился ранее, но был «забыт» и не обсуждался на протяжении нескольких клауз:

(51) D'erevn'a-ze b3te'a ug tod-is'k-3, деревня-А^^З^) даже NEG.PRS знать-PRS-SG(1) k3 -t- 3 n so d'erevn'a-ez,

где-OBL-LOC тот деревня^.З^) M3staj d'erevn'a-ez-len n' 3 m-3z.

Мыстай деревня-?.3^)^ЕШ имя^.З^) {Он, говорит, на свадьбу поехал, его нужно забрать из деревни Мыстай. Они, говорит, будут вдвоем с женой. Я говорю:

у меня молоковоз одноместный, я не могу взять двух человек. А он настаивает: езжай да езжай. Ругает меня. Говорю, если меня сейчас ГАИ поймает, что я буду делать? Езжай, говорит, никто тебя не поймает. А в том колхозе в тот день был выходной. Я свое молоко выгрузил,} 'а деревни-то такой и не знаю, где эта деревня под названием Мыстай'. [КБТ]

То есть, сюда включаются ситуации, когда участник ранее упоминался, но на данный момент дискурса деактивирован [Prince 1981, Chafe 1994, Kibrik 2011]. Согласно статистическим выводам, сделанным М. Н. Усачевой и Т. А. Архангельским на основе разметки бесермянских текстов [Serdobolskaya et al. in press], в целом предупомянутые участники далеко не всегда присоединяют посессивный показатель (не только в ПД, а во всех синтаксических позициях). Вероятность кодирования определенной ИГ, однако, сильно повышается, если расстояние до предыдущего упоминания увеличивается до 3-4 клауз. Таким образом, для бе-сермянского не совсем верно, что посессивные показатели (не в ПД) вводят определенные ИГ (как это утверждается относительно литературного удмуртского). Точнее было бы сказать, что они оформляют предупомянутого, но деактивированного участника.

— Контрастный топик: определенные ИГ в контрастном топике маркируются посессивным аккузативом:

(52) C'aj va-i-z-э. Vina-ze c'aj чай дать^Т-3-РЬ водка- ACC.P.3(SG) чай рэ1-а-т lez'-i-z-э. среда-Р.ШС/1ЬЬ-Р.^ пускать^Т-3-РЬ

{Мне дали водки; я говорю, водки не пью.} 'Принесли чай. А водку мне в чай налили'. [КБТ]

Ср. также пример, где контрастное противопоставление делается в рамках одного предложения:

(53) Meb'el'-тэ kork-a-m-э vic'ak мебель-Р.1РЬ дом-Р.ЬОС/1ЬЬ-Р.1-РЬ все s'is'm-i-z=n'i. 3'ek-se mi kust-i-m, гнить^Т-3^)=уже стол-АСС.Р.3^) мы кидать^Т-1РЬ a pukon-jos-se sos'ed-l3 s'ot-i-m.

а стул-РЬ-ACC J.3(SG) сосед-БАТ дать^Т-1РЬ 'Наша мебель вся сгнила. Стол мы выкинули, а стулья отдали соседям'.

Обратим внимание, что в этом примере носитель использовал маркер 3-го лица se, несмотря на то что контекст явно указывает, что посессор — 1-ое лицо множественного числа. В этой и других функциях, обсуждаемых в настоящем пункте (начиная с примера на введение нового топика), чаще используется показатель 3-го лица единственного числа. В целом, однако, может использоваться любой личный показатель, однако его выбор зависит не от лица и числа реального посессора (как при посессивных значениях), а от прагматических факторов, описанных для контекстов этической оценки. То есть, если говорящий хочет указать на фокус эмпатии (как в (42)) или «приблизить» обсуждаемого участника к слушающему (50) или к самому себе (41), то для отсылки к фокусу эмпатии, говорящему или слушающему может быть выбран соответствующий посессивный показатель. Если же этого не происходит, выбирается показатель 3-го лица единственного числа. В результате, нельзя сказать, что посессивные показатели, употребляясь вне круга посессивных значений, теряют личную семантику; скорее, меняется участник, с которым согласуется посессивный показатель.

— Маркирование выбранной номинации при хезитации:

(54) Двадцать первого уы-о^-3, на двадцать первое

приходить-ЕиТ-3-РЬ тагэт-1е ЫГе^е ЪаЪ'^- 3 т 3п=пЧ

НЕ8-ЛСС.Р.3(ВО) билет-ЛСС.Р.3(БО) брать-8МЪЕ-ЯЕ8=уже ио-ОИ-ЫП. тот-РЬ-ОЕШ

' Двадцать первого приедут, на двадцать первое же у них эти, билеты куплены'. [КБТ]

В контекстах хезитации, в частности на ПД после маркера хезитации тагЗт, довольно часто используется посессивный аккузатив (иногда так же маркируется тагЗт, как в (54)).

— Реактивация информации, уже известной или очевидной из контекста: (55а) представляет собой нейтральный вариант оформления; (55б) более уместно, если говорящий указывает на очевидность данного действия или напоминает о нем:

(55) а. К38к- 3 ка1е — es-ez

дергать-МР.БО веревка-ЛСС дверь-Р.3(БО)

us '-c'k-o-z.

открыть -DETR-FUT-3(SG)

'Дерни за веревочку, дверь и откроется'.

б. Kêsk- э kal-ze!

дергать-1МР.БО веревка-ЛСС .Р.3(БО)

'Веревочку-то дерни!' {Комментарий: У меня руки заняты, и я не могу войти, говорю другому: Дерни за веревочку, что же ты стоишь.} [Сердобольская, Толдова 2012:134]

— Неопределенный объект из определенного множества или

тот-PL Шамардан-EL

'Вчера мне [учителю] дали новый класс. Двух девочек я уже знал, они из Шамардана'.

В данном примере происходит выбор из множества известных объектов (учеников), однако выбранный объект (две девочки) не описан исчерпывающим образом, позволяющим однозначно его идентифицировать. В работах, где определенность интерпретируется как единичность ИГ, данное употребление квалифицируется как неопределенное, специфичное (в терминах [Enç 1991]). В частности, во французском языке здесь не было бы определенного артикля (J'en connais deux 'Я знаю двух из них'), в отличие от случая, когда происходит отсылка ко всему известному множеству (J'en connais les deux 'Я знаю их обоих'). Заметим, однако, что в бесермянском такое употребление маркируется так же, как определенные ИГ в примерах выше. Так же кодируется часть от определенного целого, например:

(57) J'ek vêl-ên j31 pukt-3mên.

стол поверхность-LOC молоко ставить-RES Mon ken 'a-ke jal-ze ju-i

я сколько-INDEF молоко-ACC.P.3(SG) пить^Т(^О)

целого:

(56) Tolon mэпêm s'ot-i-z-э vil' klas. Kêk вчера яЛАТ дать^Т-3-РЬ новый класс два

нэ l-jos-se

девочка-РЬ-АСС.Р.3(8С)

so-os Samardan-ês'.

tod-is'ko=n'i val,

знать-PRS(1SG)=уже быть^Т

кэl '-em-ez kis '-c'ik-i-z.

оставаться-NMLZ-P.3(SG) лить-БЕТЯ^Т-З^) 'На столе стояло молоко. Я отпил молока, а остальное разлилось'.

Референт ИГ jalze 'молоко' является определенным в силу предупомянутости, однако речь идет о его части (неопределенное количество молока), поэтому во многих языках здесь должен был бы использоваться неопределенный артикль (или специальный партитивный, ср. франц. du lait). Однако в бесермянском используется посессивный аккузатив.

Связь неединичных посессивов и значения «неопределенная часть от целого или множества» прослеживается в работах, трактующих неопределенные посессивные группы (вида one of John's dogs) через понятие партитивности, ср. [Storto 2000].

На наш взгляд, данное употребление проливает свет на разнообразие функций посессивного аккузатива. Большую часть этих функций объединяет следующее: они предполагают выбор референта из множества известных участников. В частности, контрастный топик может быть представлен как одна из множества альтернатив [Erteschik-Shir 2007: 48], т.е. речь идет о части от множества объектов. В свою очередь, дискурсивные употребления «возврат к предыдущему топику» и «введение нового топика», как и контрастный топик, предполагают выбор из множества топиков в дискурсе. При контрастном топике из множества топиков выделяется один, причем не всегда тот, который является топиком по умолчанию. Аналогичным образом, при возврате к предыдущему топику и введении нового топика из множества протагонистов в тексте выделяется один, причем не тот, о котором шла речь в непосредственно предшествующих клаузах или абзаце. Выбор номинации при автокоррекции также предполагает выбор из нескольких альтернативных описаний для данного объекта.

Реактивация известной информации, по-видимому, является развитием значения «реактивация предыдущего топика».

Таким образом, мы предполагаем, что большая часть значений посессивного аккузатива развивается из значения «неопределенная часть от определенного множества или целого». Что касается значений bridging, синтаксических употреблений и маркирования информационной структуры высказывания, эти функции

мы рассматриваем как развивающиеся из посессивных значений. Этическая функция, на наш взгляд, не является самостоятельным употреблением, а накладывается на другие функции.

bridging

посессивное отношение

сЗ

единичные

выбранная номинация при автокоррекции

А

не единичные I N контрастный топик (неопределенная п

принадлежность часть от целого теме высказывания или множества) реактивация предыдущего

топика или введение нового

реактивация известной информации

Схема 1. Развитие значений посессивных показателей ПД в бесермянском

3.3. Единичность и известность при оформлении

прямого дополнения в бесермянском

Итак, спектр возможных контекстов, в которых возникает посессивный аккузатив в бесермянском, довольно широк, и включает, кроме синтаксически обусловленных употреблений, контексты особой информационной структуры высказывания и дискурсивные контексты. Как мы предполагаем, большая часть этих употреблений развивается из значения «неопределенная часть от целого или множества», которое в бесермянском обслуживается именно посессивным аккузативом (56)-(57), а не аккузативом на -ez. (Носители допускают аккузатив на -ez в таких контекстах, однако это не предпочтительный вариант.) Данное значение обслуживается в английском языке модификатором some (some milk) или специальной партитивной конструкцией (one of John's friends, a friend of mine) и не может кодироваться определенным артиклем даже при условии определенности целого или множества, из которого выделяется часть. Это является аргументом в пользу трактовки определенности как единичности

объекта: поскольку часть в (56) и (57) не может идентифицироваться единственным образом, она является неопределенной и определенной артикль не используется. Такие ИГ многими исследователями вслед за [Enç 1991] трактуются как неопределенные специфичные (indefinite specific), или точнее, относятся к типу партитивной специфичности (ср., однако, аргументацию против такой трактовки в [von Heusinger 2013].

Для нас существенно, что данные контексты в бесермян-ском обслуживаются тем же средством, что и многие контексты определенности, где соблюдается единичность. Заметим также, что в этих контекстах объект является известным, хотя и не единственным образом идентифицируемым. Так же кодируется часть от целого при bridging:

(58) Pukon-ez les'-ja-no, mon so-les' стул-ACC делать-MULT-DEB я тот-GEtó kuk-se c'ig-i. (*kuk-ez / kuk) TOra-ACC.P^SG) ломать-PST^SG) нога-ACC / нога 'Этот стул надо починить, я сломал ножку'.

Заметим, что в этом случае невозможно использовать аккузатив без посессива. Если в (58) это можно обосновать наличием эксплицитно выраженного генитивного посессора (хотя в целом в бесермянском генитив не требует обязательного посессива на вершине, ср. п. 2.2), то в следующем примере такая аргументация не проходит:

(59) Til'ad tros visn'a-d-ê, vaj misnêm odig вы^Ш много вишня-?.2^ дать(ШГ^) я.DAT один vil' pot-em vaj-ze. (??vaj-ez / *vaj) новый выйти-NMLZ ветка-ACC.P.3(SG) ветка-ACC / ветка 'У вас много вишни, дай мне один отросток'.

Остается заключить, что дело именно в подвиде значений bridging «неопределенная часть от целого»: в таком контексте необходим именно посессивный аккузатив, и остальные способы кодирования неприемлемы. Это говорит в пользу того, что аккузатив требует единичности объекта и не используется, если объект (будучи даже известным) может идентифицироваться не единственным образом.

Таким образом, в контекстах, предполагающих известность, но не единичность объекта, используется посессивный аккузатив, а аккузатив либо менее предпочтителен, либо невозможен. Рассмотрим контексты, предполагающие единичность, но не известность объекта, ср. (6)-(9) в обзоре в п. 1.2. Во-первых, это различные атрибутивные употребления согласно [Donnellan 1966]:

(60) Tolon mênis'têm ana-e-lês' sumka-ze

вчера я^ЕШ мать-Р.1^)^ЕШ сумка-АСС.Р.З^) luska-z-ê. Mon so luska-s'k-is'

воровать-3-PL^ST) я тот воровать-DETR-PTCP.ACT ad'ami-ez vi-isal. человек-ACC убить-COND(SG)

'Вчера у мамы сумку вырвали. Я бы этого вора убил!'

(61) Mon kos-o ber pot-is'

я велеть^ОТ(^) последний выходить-PTCP.ACT pi-jez têl kês-ênê.

парень-ACC свет гасить-INF

'Я прошу последнего ученика, который выйдет из класса, выключить свет'.

(62) D êset- ê s' kwaret-i-z samoj d'es' учить-PTCP.ACT ругать^^З^) самый хороший dê sec 'ik-is' pin'al-ez.

учиться .DETR-PTCP .ACT ребенок-ACC (?pin'al-ze / pin'al)

ребенок-ACC.P.3(SG) / ребенок

'Учительница отругала самого умного мальчика в классе'.

Лексемы 'вор', 'убийца', 'преступник' (если совершено преступление, а преступник еще не найден и неизвестен собеседникам), модификаторы 'первый', 'последний' и превосходная степень прилагательных — это стандартные контексты атрибутивного употребления согласно [Donnellan 1966]. В таких случаях одна из возможных интерпретаций — такая, при которой референт ИГ неизвестен собеседникам, однако его можно описать так, что он будет идентифицироваться единственно возможным образом. Пример (61) — случай, когда данный объект в принципе не может быть известен до некоторого момента (до момента выхода из класса). Интересен контраст между (62) и (63):

(63) Mon samoj zol ad'ami-ez=no

я самый сильный человек-АСС=АББ vorm-o. (*ad'ami-ze / *ad'ami)

побеждатъ-рит(1 SG) человек-АСС.Р.З^) / человек 'Я могу самого сильного человека (в мире) побить'.

В обоих случаях фигурирует превосходная степень прилагательного, дающее исчерпывающее описание объекта, т.е. гарантирующее его единичность. Однако в (62) носители иногда разрешают посессивный аккузатив (хотя это не предпочтительный вариант), в то время как в (63) он категорически запрещается. По-видимому, это связано с тем, что в (62) возможно прочтение, согласно которому и говорящий, и слушающий одинаково выделяют (и возможно, это уже обсуждалось) лучшего ученика в классе, а в (63) такое прочтение невозможно в силу слишком широкого спектра кандидатур.

Далее, в параллель примерам (6)-(9) из п. 1.2, рассмотрим случаи, когда говорящий впервые сообщает слушающему информацию об объекте, однако дает ему опять же исчерпывающее описание, ведущее к единичному прочтению.

(64) Kuc'k-i-z zor-ênê. Ton mên-is'ko-d=ke начинать-PST-3(SG) идти.дождь-МБ ты идти-PRS-2(SG)=если mis nam uc'astok dor-t'i-m, zabor vis l-ê s'

я^БШ участок около-PROL-P.1(SG) забор поверхность-EL bas't-ê d'erem-ez, mon so-je otc'ê

брать-IMP.SG рубашка-АСС я тот-АСС туда os-êl-i, a to kotm-o-z.

вешать-1ТБЯ^Т(^) а то мокнуть-Бит-3^) 'Дождь пошел. Если ты идешь мимо моего участка, сними с забора рубашку — я ее туда повесила — а то она вся вымокнет'.

(65) Tod-is 'ko-d=a ton sêc'e ыс'эr-ez, 3'icê-jez знать-PRS-2(SG)=Q ты такой случай-АСС лиса-АСС kut-i-z-ê bakc'a-is 'en? ловить^Т-3^ огород-EGR

'Ты знаешь историю про лису, которую поймали в огороде?'

В (64) говорящий предполагает, что референт ИГ 'рубашка' неизвестен адресату, а в (65) он ставит под сомнение эту известность (стандартный зачин для того, чтобы рассказать историю). В обоих случаях, как мы и ожидали, носители используют аккузатив.

В следующем примере также дается исчерпывающее описание неизвестного объекта (жители данной деревни не обсуждались в предтексте, однако предполагается, что в деревне должен быть тракторист):

(66) I vot mi tovaris'-en-3m m3n-i-m

и вот мы товарищ-INSTR-P.l(SG) идти-PST-lPL

d'erevn'-e traktoris-ez et'-3 n 3.

деревня-ILL тракторист-ACC звать-INF

(Машина застряла в лесу) 'И вот мы с моим товарищем

пошли в деревню позвать тракториста'. [КБТ]

Наконец, при уникальных ИГ (единичных согласно общим знаниям о мире) необходим именно аккузатив, а посессивный аккузатив запрещается:

(67) Kin' jarat-e sund3-ez, so waz' кто любить-PRS.BSG солнце-ACC тот рано s 3 l-t-e. (* sund3 -ze) вставать-SMLF-PRS .3SG ^™p-ACC.P.3(SG) 'Те, кто любят солнце, встают летом рано'.

Таким образом, определенные единичные ИГ, не обладающие свойством известности, присоединяют аккузатив, а известные ИГ, не обладающие свойством единичности, — посессивный аккузатив. (Уточним, что данное правило может иногда нарушаться, то есть разные типы контекстов, приведенных выше, дают в разной степени строгий запрет.) Единичные и известные ИГ в основном кодируются аккузативом, а посессивный аккузатив является маркированным средством, который используется для выражения различного типа дискурсивных и коммуникативных оттенков (контрастный топик, принадлежность теме при узком фокусе не на ПД (например, на подлежащем), введение нового топика в дискурс и возврат к деактивированному топику и т.п.). Те же коммуникативные оттенки оказываются важны для выбора кодирования родовых ПД. Эти закономерности отражены на Схеме 2.

[+ единичность] и [- известность] : аккузатив [- единичность] и [+ известность]: посессивный аккузатив

[+ единичность] и [+ известность] или [+ родовой статус]: аккузатив, а посессивный аккузатив только в особых функциях (перечисленных выше) Схема 2. Распределение стратегий кодирования ПД в бесермянском

Приведенные данные «примиряют» теоретические подходы к определенности и требуют выделения двух отдельных значений в инвентаре типов референциального статуса. Частично данные бесермянского языка отражают картину, наблюдаемую в немецком языке, где выбор между слитным и неслитным артиклем при предлогах основан на противопоставлении единичной ИГ vs. ИГ, имеющейвыраженный антецедент в дискурсе или в конситуации [Schwarz 2009]; ср. тж. в [Schroeder 2006] трактовку распределения определенных артиклей в диалектах немецкого языка и македонском.

4. Заключение

Противопоставление единичности и известности ИГ — принципиально дискуссионный вопрос для теоретических подходов к определенности. В большинстве контекстов оба условия — единичность и известность — выполняются одновременно, и оба могут служить объяснением причин использования определенного артикля. Однако исследователями разработан ряд диагностических контекстов, где соблюдается только одно из двух условий. На основании анализа данных контекстов в большинстве работ английский артикль считается чувствительным именно к единичности, и вследствие этого определенность трактуется как единичность. При этом контексты вида 'мальчик из класса', 'немного молока из стакана' трактуются как (партитивная) специфичность.

Тот факт, что теоретические подходы базируются, по большей части, на данных английского языка, лишает их типологической перспективы. В самом деле, даже при привлечении данных близкородственных языков оказывается, что понятие определенности разбивается на несколько параметров, ср. выводы относительно немецкого языка в [Schwarz 2009] и его диалектов в [Schroeder 2006]. Для турецкого языка авторы вводят понятие специфичности [En? 1991], чтобы объяснить релевантность из-

вестности объекта для аккузативного оформления (см. обсуждение и аргументы против такого понимания специфичности в [von Heusinger 2013]).

Мы показали, что данные бесермянского диалекта удмуртского языка являются аргументом в пользу выделения двух различных типов определенности, или отделения определенности ИГ от известности ИГ. В бесермянском единичные определенные ПД кодируются аккузативом, а неединичные известные ПД — посессивным аккузативом. По некоторым данным, мы склонны предполагать такие же свойства у посессивов в некоторых родственных уральских языках, например, марийском. Таким образом, для теоретического описания языков мира оба понятия, известность и единичность, оказываются в равной мере релевантными и требуют включения в инвентарь референциальных статусов.

Список условных обозначений

ACC — аккузатив, ADD — аддитивная частица, CAUS — каузатив, COLL — показатель собирательных числительных, COMPL — комплементайзер, COND — условное наклонение, COP — связка, CVB — конверб, DAT — датив, DEB — дебитатив, DETR — детран-зитив, EGR — эгрессив, EL — элатив, EMPH — эмфатическая частица, EXP — наращение основы, FUT — будущее время, GEN1 — генитив 1, GEN2 — генитив 2, HES — хезитация, ILL — иллатив, IMP — императив, INDEF — показатель неопределенных местоимений, INF — инфинитив, INSTR — инструменталис, ITER — итератив, LOC — локатив, MULT — мультипликатив, NEG — отрицание, NMLZ — номинализация, OBL — косвенная основа, OPT — оптатив, P — посессив, PF — перфект, PL — множественное число, PROL — пролатив, PRS — настоящее время, PST — прошедшее время, PTCP.ACT — действительное причастие, Q — вопросительная частица, REFL — рефлексив, RES — результатив, SG — единственное число, SMLF — семельфактив, TERM — терминатив, VN глагольное имя

Литература

Алатырев 1970 — В. И. Алатырев. Выделительно-указательная категория в удмуртском языке. Ижевск: Удм. НИИ истории, экономики, литературы и языка, 1970. [V. I. Alatyrev. Vydelitel'no-ukazatel'naia

kategoriia v udmurtskom iazyke [Selective-demonstrative category in Udmurt]. Izhevsk: Udm. NII istorii, ekonomiki, literatury i iazyka, 1970] Архангельский, Усачева 2016 — Т. А. Архангельский, М. Н. Усачева. Свойства конструкций с посессором в бесермянском удмуртском // Материалы международной конференции «Типология морфо-синтаксических параметров 2016» (12-14 октября 2016 г.), 2016. [T. A. Arkhangel'skii, M. N. Usacheva. Svoistva konstruktsii s posessorom v besermyanskom udmurtskom [The properties of possessor constructions in Besermyan Udmurt] // Materialy mezhdunarodnoi konferentsii «Tipologiia morfosintaksicheskikh parametrov 2016» (12-14 oktiabria 2016 g.), 2016] (http://ossetic-studies.org/tmp2016/ index.php/download_file/view/235/13 9/) Едыгарова 2010 — С. Едыгарова. Категория посессивности в удмуртском языке. Tartu: Tartu Ulikooli Kiijastus, 2010. [S. Edygarova. Kategoriia posessivnosti v udmurtskom iazyke [Possessive category in Udmurt]. Tartu: Tartu Ulikooli Kiijastus, 2010] Кельмаков 1996 — В. К. Кельмаков. Формы субъективной оценки имен существительных в удмуртском языке // Congressus Octavus Intemationalis Fenno-Ugristarum III. Jyvaskyla, 1996. С. 131-134. [V. K. Kel'makov. Formy sub"ektivnoi otsenki imen sushchest-vitel'nykh v udmurtskom iazyke [Forms of subjective evaluation of nouns in Udmurt] // Congressus Octavus Intemationalis Fenno-Ugristarum III. Jyvaskyla, 1996. P. 131-134] Кельмаков 1998 — В. К. Кельмаков. Краткий курс удмуртской диалектологии. Ижевск: Удмуртский государственный университет, 1998. [V. K. Kel'makov. Kratkii kurs udmurtskoi dialektologii [A short course of the Udmurt dialectology]. Izhevsk: Udmurtskii gosudar-stvennyi universitet, 1998] Кельмаков 2003 — В. К. Кельмаков. Бесермянское наречие в системе удмуртских диалектов // В. К. Кельмаков (ред). Диалектная и историческая фонетика удмуртского языка. Часть 1. Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2003. С. 99-135. [V. K. Kel'makov. Besermianskoe narechie v sisteme udmurtskikh dialektov [Be-sermyan dialect in the Udmurt dialect system] // V. K. Kel'makov (ed). Dialektnaia i istoricheskaia fonetika udmurtskogo iazyka. Chast' 1. Izhevsk: Udmurtskii gosudarstvennyi universitet, 2003. P. 99-135] Кондратьева 2002 — Н. В. Кондратьева. Выражение прямого объекта в удмуртском языке (в историко-сопоставительном плане). Авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Ижевск, Удмуртский государственный университет, 2002. [N. V. Kondrat'eva. Vyrazhenie pria-mogo ob"ekta v udmurtskom iazyke (v istoriko-sopostavitel'nom plane) [Direct object expression in Udmurt (in historical-comparative

perspective)]. PhD Thesis. Izhevsk, Udmurtskii gosudarstvennyi uni-versitet, 2002]

Кондратьева 2002 — Н. В. Кондратьева. Межкатегориальные связи в грамматике удмуртского языка (на материале падежа прямого объекта). Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2002. [N. V. Kondrat'eva. Mezhkategorial'nye sviazi v grammatike udmurtskogo iazyka (na materiale padezha priamogo ob"ekta) [Inter-categorical links in the Udmurt grammar (a case study on the direct object case)]. Izhevsk: Udmurtskii gosudarstvennyi universitet, 2002] Крылов 1984 — С. А. Крылов. Детерминация имени в русском языке: теоретические проблемы // Семиотика и информатика 23, 1984. С. 124-154. [S. A. Krylov. Determinatsiia imeni v russkom iazyke: teoreticheskie problemy [Nominal determination in Russian: theoretical issues] // Semiotika i informatika 23, 1984. P. 124-154] Кузнецова 2012 — А. И. Кузнецова. Кумуляция грамматических значений в агглютинативных показателях: дейктические функции по-сессива в уральских языках // А. И. Кузнецова (отв. ред.). Финно-угорские языки: Фрагменты грамматического описания. Формальный и функциональный подходы. М.: Языки славянских культур, 2012. С. 250-252. [A. I. Kuznetsova. Kumuliatsiia grammaticheskikh znachenii v agglyutinativnykh pokazateliakh: dejkticheskie funktsii posessiva v ural'skikh iazykakh [^muMon of grammatical meanings in agglutinative markers: deictic functions of possessive in Uralic languages] // A. I. Kuznetsova (ed.). Finno-ugorskie iazyki: Frag-menty grammaticheskogo opisaniia. Formal'nyi i funktsional'nyi podkhody. M.: YAzyki slavyanskikh kul'tur, 2012. P. 250-252] Майтинская 1979 — К. Е. Майтинская. Историко-сопоставительная морфология финно-угорских языков. М.: Наука, 1979. [K. E. Mai-tinskaia. Istoriko-sopostavitel'naia morfologiia finno-ugorskikh iazykov [Historical-comparative morphology of Finno-Ugric languages]. M.: Nauka, 1979]

Падучева 1985 — Е. В. Падучева. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. М.: Наука, 1985. [E. V. Paducheva. Vyskazy-vanie i ego sootnesennost' s dejstvitel'nost'iu [Utterance and its correlation with reality]. M.: Nauka, 1985] Перевощиков и др. 1962 — П. И. Перевощиков, В. М. Вахрушев, В. И. Алатырев (ред.). Грамматика современного удмуртского языка. Фонетика и морфология. Ижевск: Ижевское книжное издательство, 1962. [P. I. Perevoshchikov, V. M. Vakhrushev, V. I. Ala-tyrev (ed.). Grammatika sovremennogo udmurtskogo iazyka. Fonetika i morfologiia [A grammar of modern Udmurt. Phonetics and morphology]. Izhevsk: Izhevskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1962]

Прокушева 1984 — Т. И. Прокушева. Категория определенности / неопределенности в коми языке // Г. И. Тираспольский (отв. ред.). Взаимодействие финно-угорских и русского языков. Сыктывкар: Коми филиал АН СССР, 1984. [T. I. Prokusheva. Kategoriia opredelen-nosti / neopredelennosti v komi iazyke [The category of definiteness / indefiniteness in Komi] // G. I. Tiraspol'skii (ed.). Vzaimodeistvie finno-ugorskikh i russkogo iazykov. Syktyvkar: Komi filial AN SSSR, 1984] Сердобольская, Толдова 2012 — Н. В. Сердобольская, С. Ю. Толдова. Дифференцированное маркирование прямого дополнения в финно-угорских языках // А. И. Кузнецова (отв. ред.) Финно-угорские языки: Фрагменты грамматического описания. Формальный и функциональный подходы. М.: «Языки славянских культур», 2012. С. 59-142. [N. V. Serdobol'skaia, S. YU. Toldova. Differentsi-rovannoe markirovanie priamogo dopolneniia v finno-ugorskikh iazykakh [Differential object marking in Finno-Ugric languages] // A. I. Kuznetsova (ed.) Finno-ugorskie iazyki: Fragmenty grammati-cheskogo opisaniia. Formal'nyi i funktsional'nyi podkhody. M.: «IAzyki slavianskikh kul'tur», 2012. P. 59-142] Сердобольская, Толдова 2017 — Н. В. Сердобольская, С. Ю. Толдова. Оформление прямого дополнения в финно-угорских языках: между предикацией и дискурсом // Урало-алтайские исследования. 2017. № 4 (27). [N. V. Serdobolskaya, S. Ju. Toldova. Oformlenie priamogo dopolneniia v finno-ugorskikh iazykakh: mezhdu predikatsiej i diskur-som [Direct Object marking in Finno-Ugric languages: between sentence and discourse]. Uralo-Altaic Studies. 2017. No 4 (27).] Симоненко, Леонтьев 2012 — А. П. Симоненко, А. П. Леонтьев. Мор-фосинтаксис именного комплекса в финно-пермских языках: анализ в рамках программы минимализма // А. И. Кузнецова (отв. ред.). Финно-угорские языки: Фрагменты грамматического описания. Формальный и функциональный подходы. М.: «Языки славянских культур», 2012. С. 262-340. [A. P. Simonenko, A. P. Le-ont'ev. Morfosintaksis imennogo kompleksa v finno-permskikh iazy-kakh: analiz v ramkakh programmy minimalizma [Morphosyntax of the nominal complex in Finno-Permian languages: analysis within the framework of the minimalism program] // A. I. Kuznetsova (otv. red.). Finno-ugorskie iazyki: Fragmenty grammaticheskogo opisaniia. Formal'nyi i funktsional'nyi podkhody. M.: «IAzyki slavyanskikh kul'tur», 2012. P. 262-340] Цыпанов 2008 — Е. А. Цыпанов. Сравнительный обзор финно-угорских языков. Сыктывкар: Кола, 2008. [E. A. TSypanov. Sravnitel'nyi ob-zor finno-ugorskikh iazykov [Comparative overview of Finno-Ugric languages]. Syktyvkar: Kola, 2008]

Abbott 1999 — B. Abbott. Support for a Unique Theory of Definiteness // T. Matthews and D. Strolovitch (eds.), SALT IX, 1-15, Ithaca, NY: Cornell University, 1999.

Abbott 2010 — B. Abbott. Reference. Oxford; New York: Oxford University Press, 2010.

Aikhenvald, Dixon 2013 — A. Y. Aikhenvald, R. M. W. Dixon. Possession and ownership: A crosslinguistic typology. Oxford: Oxford University Press, 2013.

Barker 2005 — Ch. Barker. Possessive weak definites // J. Kim; Y. Lander; and B. H. Partee (eds.) Possessives and Beyond: Semantics and Syntax, 89-113. Amherst, MA: GLSA Publications 2005.

Birner, Ward 1994 — B. Birner, G. Ward. Uniqueness, familiarity, and the definite article in English // BLS 20, 93-102. 1994.

Chafe 1994 — W. Chafe. Discourse, consciousness, and time: The flow and displacement of conscious experience in speaking and writing. Chicago: University of Chicago Press, 1994.

Clark 1975 — H. H. Clark. Bridging // R. C. Schank, B. L. Nash-Webber (Eds.), Theoretical issues in natural language processing. New York: Association for Computing Machinery 1975.

Collinder 1957 — B. Collinder. Survey of the Uralic languages. Stockholm: Almkvist & Wiksell, 1957.

Csucz 1990 — S. Csucz. Chrestomathia Votiacica. Budapest: Tankonyv-kiado, 1990.

Decsy 1990 — G. Decsy. The Uralic Protolanguage: A Comprehensive Reconstruction. Bloomington, Indiana: EUROLINGUA, 1990.

Donnellan 1996 — K. S. Donnellan. Reference and definite descriptions. Philosophical Review. 1966. 77. P. 281-304.

Eng 1991 — M. Eng. The semantics of specificity // Linguistic Inquiry. 1991. 22 (1). P. 1-25.

Erteschik-Shir 2007 — N. Erteschik-Shir. Information Structure. The SyntaxDiscourse Interface. Oxford — New York: Oxford University Press, 2007.

Fraurud 2001 — Fraurud K. Possessives with extensive use: A source of definite articles? // Baron I., Herslund M., Sorensen F. (eds.). Dimensions of possession. Typological Studies in Language. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2001. P. 243-267.

Givon 1998 — T. Givon (ed.). Topic Continuity in Discourse: A Quantitative Cross-Language Study. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 1983.

Geurts 1998 — B. Geurts . Presuppositions and anaphors in attitude contexts // Linguistics and philosophy. 1998. 21. P. 545-601.

Hawkins 1978 — J. A. Hawkins. Definiteness and Indefiniteness. Croom Helm, London, 1978.

Heim 1982 — I. Heim. The semantics of definite and indefinite noun phrases. Doctoral dissertation, Amherst, MA: University of Massachusetts, 1982.

Heim 1983 — I. Heim. File change semantics and the familiarity theory of definiteness // Meaning, Use and the Interpretation of Language, 164190. Berlin: Walter de Gruyter, 1983.

von Heusinger 2009 — K. von Heusinger. The Salience Theory of Definiteness // A. Capone, F. Lo Piparo & M. Carapezza (eds.). Perspectives on Linguistic Pragmatics. Berlin: Springer, 2013, 349-374.

de Hoop, de Swart 2009 — H. de Hoop, P. de Swart. Differential Subject Marking. Dordrecht: Springer Science. 2009.

Kibrik 2011 — A. A. Kibrik. Reference in discourse. New York: Oxford University Press, 2011.

Klumpp 2014 — G. Klumpp. Identifiability, givenness and zero-marked referential objects in Komi. Linguistics. 2014. Vol. 52. Issue 2. P. 415444. 2014.

Künnap — A. Künnap. Historically problematic morphosyntactic features in Uralic languages. München: LINCOM EUROPA. 2006.

Lehmann 2015 — C. Lehmann. Thoughts on grammaticalization. 3rd edition 2015 (Classics in Linguistics 1). Berlin: Language Science Press.

Moravcsik 1978 — E Moravcsik. On the Case Marking of Objects // Green-berg J. H. (ed.). Universals of human language. V. 4: Syntax. Stanford: Stanford University Press, 1978. P. 249—289.

Nikolaeva 2003 — I. A. Nikolaeva. Possessive affixes as markers of information structuring: Evidence from Uralic // International Symposium on Deictic Systems and Quantification in Languages spoken in Europe and North and Central Asia. Collection of papers, Pirkko Suihkonen & Bernard Comrie (eds), 130-145. Izhevsk; Leipzig: Udmurt State University; Max Planck Institute of Evolutionary Anthropology 2003.

Prince 1981 — E. Prince. Toward a taxonomy of given-new information // P. Cole (ed.), Radical Pragmatics. New York: Academic Press, 1981. P. 223-255.

Raun 1988 — A. Raun. Proto-Uralic Comparative Historical Morphosyntax // D. Sinor (ed.) The Uralic languages. Description, history, and foreign influences. Leiden, New York, Kobenhavn, Köln: Brill. P. 555-571., 1988.

Redei 1988 — K. Redei. Geschichte der Permischen Sprachen // D. Sinor (ed.). The Uralic languages. Description, history, and foreign influences. Leiden, New York, Kobenhavn, Köln 1988: Brill. P. 351-395.

Schlachter 1960 — W. Schlachter. Studien zum Possessivsuffix des Syrjäni-schen. Berlin: Akademie Verlag. 1960.

Schroeder 2006 — Ch. Schroeder. Articles and article systems in some languages in Europe. In G. Bernini (ed.) Pragmatic Organization of Discourse in the Languages of Europe. Berlin: Mouton de Gruyter, 2006.

Schwarz 2009 — F. Schwarz. Two types of definites in natural language. PhD dissertation, University of Massachusetts Amherst, 2009.

Schwarz 2014 — F. Schwarz. How weak and how definite are Weak Definites? // A. Aguilar-Guevara, B. Le Bruyn, J. Zwarts (eds.). Weak Referentiality. (Linguistik Aktuell/Linguistics Today, 219). John Benjamins 2014, 213-235.

Serdobolskaya, Toldova 2012 — N. Serdobolskaya, S. Toldova. Information structure at odds with discourse factors: evidence from Finno-Ugric differential object marking. Paper presented at the workshop "Categories of Information Structure across Languages", Max Planck Institute for Psycholinguistics, Nijmegen, November 9-10, 2012. http://iling-ran.ru/serdobolskaya/Serdobolskaya_Toldova_IS_discourse_Finno-Ugric_hd_eng.pdf.

Serdobolskaya et al. in press — N. Serdobolskaya, M. Usacheva, T. Arkhan-gelskiy. Grammaticalization of possessive markers in the Beserman dialect of Udmurt // L. Johanson, I. Nevskaya, L. F. Mazzitelli. Linguistic possession. New insights from the languages of Europe and North and Central Asia. Amsterdam: John Benjamins.

Siegl 2015 — F. Siegl. The structure of noun phrases with referential Px.2p in Northern Samoyedic. Tomsk Journal of Linguistic and Anthropology 1 (7). 2015, P. 21-31.

Spencer, Luis 2012 — A. Spencer, A. R. Luis. Clitics: An Introduction. Cambridge: Cambridge University Press 2012.

Storto 2000 — G. Storto. On the Structure of Indefinite Possessives // B. Jackson, T. Matthews (eds.), Proceedings of Semantics and Linguistics Theory X. Ithaca, NY: CLC Publications, Cornell University. 2000.

Suihkonen 2005 — P. Suihkonen. On the categories and functions developed from the possessive and deictic suffixes in Udmurt // C. Hasselblatt , E. Koponen, A. Widmer (eds.) Beiträge zur Finnougristik aus Anlaß des sechzigsten Geburtstages von Hans-Hermann Bartens. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 2005. P. 401-427.

de Swart 2007 — P. de Swart. Cross-linguistic variation in object marking. Ph.D. diss. Radboud Universiteit Nijmegen, 2007.

Tauli 1966 — V. Tauli. Structural tendencies in Uralic languages. Indiana University Publications (Uralic and Altaic Series 17). The Hague: Mouton & Co, 1966.

Winkler 2011 — E. Winkler. Udmurtische Grammatik. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2011.

Witzlack-Makarevich, Serzant 2017 — A. Witzlack-Makarevich, I. A. Serzant. Differential argument marking: Patterns of variation // I. A. Serzant, A. Witzlack-Makarevich (eds.), The Diachronic Typology of Differential Argument Marking. [Studies in Diversity Linguistics]. Berlin: Language Science Press 2017. http://langsci-press.org/.