CC BY
125
Библиографический список
1. Воркачев С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа: монография. Краснодар: Издательство Кубан. гос. тех. ун-та, 2002.
2. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Издание 3-е, стереотип. Воронеж: ВГУ, 2003.
3. Лескина С.В. Категория пейоративности в русском и английском языках (на материале фразеологических единиц). Диссертация ... доктора филологических наук. Челябинск, 2010.
4. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Москва: Гнозис, 2004.
5. Спода О.М. Концепт «лень» как объект концептуального анализа. Available at: (http://www.rusnauka.com/21_DNIS_2009/ Philologia/49456.doc.htm)
6. Аварско-русский словарь: Около 36 000 слов. Под редакцией М.М. Гимбатова. Махачкала: ДНЦ РАН, 2006.
7. Магомедханов М.М. Русско-аварский фразеологический словарь. 1500 единиц. Москва: Academia, 2007.
8. Магомедханов М.М. Аварско-русский фразеологический словарь. 3000 единиц. Махачкала, 1993.
9. Магомедханов М.М. Словарь устойчивых словосочетаний языка Расула Гамзатова (2000 единиц). Махачкала, 2012.
10. Ах1ул гох1да рагъарал бах1арзазул доба-гьаниса кодобе щвараб сиях1. Available at: http://www.fatiha.ru/ziyrat/geroiahulgo.html
References
1. Vorkachev S.G. Koncept schast'ya v russkom yazykovom soznanii: opyt lingvokul'turologicheskogo analiza: monografiya. Krasnodar: Izdatel'stvo Kuban. gos. teh. un-ta, 2002.
2. Popova Z.D., Sternin I.A. Ocherkipo kognitivnojlingvistike. Izdanie 3-e, stereotip. Voronezh: VGU, 2003.
3. Leskina S.V. Kategoriya pejorativnosti v russkom i anglijskom yazykah (na materiale frazeologicheskih edinic). Dissertaciya ... doktora filologicheskih nauk. Chelyabinsk, 2010.
4. Karasik V.I. Yazykovojkrug: lichnost', koncepty, diskurs. Moskva: Gnozis, 2004.
5. Spoda O.M. Koncept «len'» kak ob'ekt konceptual'nogo analiza. Available at: (http://www.rusnauka.com/21_DNIS_2009/Philologia/49456. doc.htm)
6. Avarsko-russkijslovar': Okolo 36 000 slov. Pod redakciej M.M. Gimbatova. Mahachkala: DNC RAN, 2006.
7. Magomedhanov M.M. Russko-avarskij frazeologicheskijslovar'. 1500 edinic. Moskva: Academia, 2007.
8. Magomedhanov M.M. Avarsko-russkij frazeologicheskij slovar'. 3000 edinic. Mahachkala, 1993.
9. Magomedhanov M.M. Slovar' ustojchivyh slovosochetanijyazyka Rasula Gamzatova (2000 edinic). Mahachkala, 2012.
10. Ahlul gohlda rag'aral bahlarzazul doba-g'anisa kodobe schvarab siyahl. Available at: http://www.fatiha.ru/ziyrat/geroiahulgo.html
Статья поступила в редакцию 20.06.17
УДК 811
Shatalova L.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of the Russian Language, Medical Institute f the People's Friendship University (Moscow, Russia), E-mail: [email protected] Shatalova N.S., Doctor of Sciences (Pedagogy), Professor, Moscow State Linguistic University (Moscow, Russia), E-mail: [email protected]
THE INTERTEXT AND ITS FUNCTIONS IN THE POETICS OF CHEKHOV AS A NOVELIST. The article features functioning of the intertext as a constructive, structural-semantic component in the poetics of A.P. Chekhov. The functions of the intertext and the types of interaction of texts, the dominant intertextual elements, characteristic of the later novels and short stories of the writer, related to the realities of the sociocultural life of Russia at the end of the 19th century are defined. The variety of implicit and explicit means of expressing intertextuality as a representation of the writer's creative manner is explored. It is noted that the intertext of A.P. Chekhov is an economical, associative means of creating a multidimensional author's narrative and expressing his author's vision of the vision of the world.
Key words: intertext, intertextuality, poetics of Chekhov, structural components of a text, types and functions of intertext, dominants of intertext.
Л.С. Шаталова, канд. филол. наук, доц. каф. русского языка Медицинского Института Российского университета дружбы народов, г. Москва, E-mail: [email protected]
Н.С. Шаталова, д-р пед. наук, проф. каф. РКИ, Московский государственный лингвистический университет, г. Москва, E-mail: [email protected]
ИНТЕРТЕКСТ И ЕГО ФУНКЦИИ В ПОЭТИКЕ ЧЕХОВА-НОВЕЛЛИСТА
В статье рассматриваются особенности функционирования интертекста как конструктивного, структурно-семантического компонента поэтики А.П. Чехова. Определяются функции интертекста и типы взаимодействия текстов, доминантные интертекстуальные элементы, характерные для поздних рассказов и новелл писателя и связанные с реалиями социокультурной жизни России конца XIX века, исследуется многообразие имплицитных и эксплицитных средств выражения интертекстуальности как репрезентации творческой манеры писателя, отмечается, что интертекст у А.П. Чехова - это экономное, ассоциативное средство создания многоплановости авторского повествования и выражение его авторской концепции видения мира.
Ключевые слова: интертекст, интертекстуальность, поэтика Чехова, структурные компоненты текста, типы и функции интертекста, доминанты интертекста.
Интертекстуальность, как объективная характеристика художественного текста, неоднократно привлекала и привлекает внимание исследователей: литературоведов и лингвистов. Согласно М.М. Бахтину, «...каждый текст является результатом осваивания и трансформации другого текста» [1]. В работах М.М. Бахтина, Р Барта, Ю. Кристевой, Ю.М. Лотмана, Н.А. Николиной, Н.А. Фатеевой, С.Е. Шаталова и др. [1, 2, 3, 4 и др.] представлены научные данные о сущности интертекстуальности, ее типах, формах и функциях в художественной прозе. Интертекстуальность рассматривается то как признаковая, качественная характеристика художественного текста, то как его структурно-семантический, конструктивный компонент: цитатное слово, авторитетное слово, чужое слово, текст в тексте, межтекст, интертекст, прецедентный текст. Н.А. Николина в работе «Типы и функции интертекста в
художественной прозе», которая и по настоящий момент может считаться по глубине и полноте изложения данной проблемы итого-обобщающей, справедливо замечает, что «...интертекстуальность связывает произведение, как с предшествующей, так и с современной ему культурой, тем самым оно включается в бесконечный диалог с другими текстами» [5]. Данное положение является принципиально важным, так как «бесконечный диалог» в поэтике отдельного писателя приобретает свои границы, определяемые общей художественной задачей.
Текст в художественном мире А.П. Чехова, как любого художника слова, порождение индивидуального сознания, это отражение личностно-детерминированной картины мира. В нем «материализуются» потребности, мотивы, цели, интересы А.П. Чехова: его мир знаний, оценок, раздумий и чувств, его
восприятие и воспроизведение реальности. Но художественный текст как «целостная система и единая, относительно замкнутая структура» [5], представляющая собой иерархически сложную, полифункциональную языковую единицу высшего порядка, только тогда выполняет свои функции, когда содержащаяся в нем социокультурная и эстетически значимая информация адекватно воспринимается адресатом-читателем.
В многочисленных исследованиях художественного текста с позиций коммуникативно-когнитивного подхода подчеркивается, что текст построен по комбинаторно-семантическим и синтагматическим правилам языка; он коммуникативен, репрезентативен, апеллятивен, эмотивен [6; 9; 10]. В исследованиях этого научного направления художественный текст изучается как относительно законченная, связанная целостность человеческого познания действительности. Действительность познается создателем текста, его автором, и получателем текста - его читателем. Автор ищет средства и способы выражения содержания, поэтому текст всегда неповторим. В поэтике позднего Чехова, Чехова-новеллиста, обращает на себя внимание семантическая перспектива и глубина передачи содержания, как отражение характеристик коммуникативности, апеллятивности, репрезентативности и эмотивности художественного текста, выраженном в таком его конструктивном компоненте как интертекст и шире интертекстуальность. Для А.П. Чехова имплицитное и эксплицитное включение в авторский текст чужого текста в виде эпиграфов, цитирования, реминисценций, ассоциаций, аллюзий, собственно чужого текста, его фрагментов, разнообразных по жанру и отношению к стилям речи, является особенностью его творческой манеры, отражением экономного использования художественного пространства, его лаконизма, краткости, выражением его авторского кредо [7; 11]. Хотя здесь следует согласиться с Бартом, что каждый текст является интертекстом: другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах - тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. «... прочтение Текста - акт одноразовый (оттого иллюзорна какая бы то ни было индуктивно-дедуктивная наука о текстах - у текста нет «грамматики»), и вместе с тем оно сплошь соткано из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры (а какой язык не является таковым?), старые и новые, которые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию. Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски «источников» и «влияний» соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат - из цитат без кавычек. (Р. Барт). Таким образом, как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний.
Апперцептивные моменты включения интертекста у А.П. Чехова всегда отвечали его авторским целеустановкам: связи со временем, оценкой непреходящих культурных ценностей, являлись выражением культурного равновесия в организации чеховского мегатекста (сверхтекста), когда интертекст активизировал роли подтекста, затекста, предтекста, посттекста. В чеховском повествовании первый автор (автор интертекста) становится «действующим лицом», чеховским соавтором или противником, а его присутствие выражено имплицитно (немногочисленные чеховские эпиграфы, цитирования, реминисценции) или, что чаще, эксплицитно, ассоциативно, но сложнее определяется (сравним далее культурные феномены эпохи, «максимы культурной памяти» и др.). Эти средства эксплицитности выражения интертекстуальности в художественных произведениях А.П. Чехова, контуры ролей, которые предназначены писателем автору первого текста, многообразны.
Например, автор такого интертекста может быть близок А.П. Чехову, может дублировать его оценки, выражать похожие чувств. В этом случае интертекст играет роль повтора, зеркального отражения авторской концепции видения мира, придавая ей типичность, временную перспективу, узнаваемость, поддерживая и усиливая её.
Также интертекст может показывать, что новая информация не укладывается в привычные рамки контекста, что возможен разрыв между оценками реальной действительности в интертексте и авторском тексте. Контрастивность восприятия интертекста и авторского текста читателем заставляет последнего активизировать свои познавательные способности и развивает антиципа-
цию - способность предугадывать будущие события, прогнозировать их оценки, используя полученный в прошлом культурный опыт.
Интертекст может помочь соблюсти и дистанцию времени. Использование приема удвоения информации, многоплановости воспроизведения за счет наложения (аппликации), столкновения, коррекции и корреляции двух художественных миров (автора интертекста и чеховского текста) позволяют сохранить «культурную память» нации и мирового сообщества.
Поэтому от читателя в восприятии художественного текста с имплицитно и эксплицитно включенным интертекстом требуется повышенное внимание и усилия к оценке его глубины и семантической перспективы. Сознательное привлечение автором интертекста общепринятых «максим культурной памяти», от их доминанты в чеховском повествовании до свободы авторской интерпретации, определяется художественной задачей и оригинально в каждом чеховском тексте. Амбивалентность чеховской прозы (осмысление связей «чужого текста» с авторским) часто мозаична и диффузна. У А.П. Чехова нет приемов «обнажения» коммуникативных намерений в использовании полного (оформленного в виде цитат) цитатного материала, почти нет эпиграфов. Функции интертекста в процессе развертывания авторского текста, в художественном пространстве могут быть охарактеризованы то как семантическая составляющая авторского текста, его лейтмотив, то как ядро ассоциативно-семантического поля, то как пример нестандартной интерпретации, изменения его содержания как приращения новых смыслов стереотипа. Таким образом, интертекст, воспринятый через призму чеховского мировоззрения, может отражать, например, слияние воедино культурных, историко-общественных традиций, позволяет критично оценить «постулаты нравственности», истоки своей культуры, этики, философии и т.д.
Культурные феномены, реалии социокультурной жизни России конца XIX века стали источником интертекста в произведениях А.П. Чехова. Писатель активно включает в художественную ткань своих рассказов и повестей, созданных в 1894 - 1897 годах, произведения публицистического и философского планов, в которых обсуждаются социально-философские, общественно-нравственные, эстетические проблемы: «отражение смутных настроений эпохи», «недугов современного общества», индиф-феризма как формы жизни, «теории малых дел», «духовного и нравственного отщепенства». Такое авторское интертекстуальное пространство отражает споры о социальном неравенстве, о долге каждого человека перед будущим, влиянии цивилизации и прогресса на нравственность, судьбах пореформенного крестьянства и развитии русской деревни, женской эмансипации, общественной значимости искусства, «большом» и независимом искусстве и т. д. Поэтому можно констатировать, что интертекст у А.П. Чехова - экономное, открыто ассоциативное средство создания многоплановости авторского повествования.
Вторичное употребление известных текстов в качестве интертекста не только интегрирует «культурную память», но и дифференцирует ее в новом историческом (временном) контексте, новых качественных связях. Интертекст разрушает временные пределы, с его помощью реализуется представление о гипермножественности изображения действительности, генерируется смысл, намечаются основные контуры вербального и невербального художественного пространства, наплывы художественного времени, коллажирования различных художественных миров. Доминанты интертекста во взаимодействии с авторским текстом писателя определяют природу непреходящих эстетических и духовных ценностей, направлены на трансформацию и порождение новых, их критику на следующем временном витке развития культуры. К таким доминантам интертекста у А.П. Чехова мы относим социологемы, экспрессемы, контртекст, символ и реминисценцию.
Интертекст своеобразно восполняет чеховский дефицит информации, нивелируя непривычность манеры изложения, в контексте авторского текста он может способствовать переоценке культурных ассоциаций, реанимировать культурную память читателя. Интертекст всегда ретроспективен, но реконструкция его в читательском представлении семантически перспективна.
Рассматривая интертекст как сокращенное обозначение человеческих мыслей прошлого, А.П. Чехову удается создать условия их адекватного понимания читателем за счет обращения к общему национальному культурному фонду. Опираясь на этот фундамент, писатель позволяет опустить некоторые звенья в цепи своих рассуждений и рассуждений своих героев, предоста-
вив возможность читателю восстановить их объем, проявить некоторую самостоятельность, по-своему осмыслить содержание в скрытом или развернутом процессе приращения смысла, заполняя авторские лакуны, восстанавливая информацию со своих интеллектуально-образных позиций познания действительности. Автор стремится вызвать нужные ассоциации, актуализировать отношения причастности к культурной национальной общности. Чужой текст показывает путь активизации адекватного восприятия авторского текста, подчеркивает, какие элементы текста должны обогатиться новыми логическими и образно-ассоциативными связями. Так подготавливается многоплановый контекст чеховских произведений. А.П. Чехов комментирует или оставляет без авторского комментария интертекст, он попеременно переносит центр смысловой тяжести то на собственный комментарий, то на обратный процесс заполнения семантической компрессии читателем, то объективирует смысл интертекста в более или менее выявленных формах: от намека, ассоциации до приблизительного, фрагментарного цитирования, неполного сколка цитаты.
Предметно-логическое, эмоционально-образное содержание интертекста в чеховском повествовании обрамлено в раму, объединяющую авторские интенции, представление интертекста и восприятие читателя. Разноплановость и многоголосие чеховского текста, достигаемое использованием интертекста, наглядно выявляет полифункциональность оценок художественной информации, переводит текст из собственно авторского монолога в моно-диалогическую форму, что является дополнительной гарантией сотворчества. Моно-диалогическая форма чеховского текста варьируется в зависимости от адекватности восприятия интертекста читателем. Общая тональность воспроизведения интертекста автором и его восприятие читателем зависит от того, сумеет ли писатель убедить читателя не только пройти путь познания с автором интертекста, но и на новом качественно-образном уровне принять его чеховскую интерпретацию, обогащенную новым содержанием и ассоциациями.
Писатель незаметно руководит читательским восприятием интертекста, предвосхищая его реакции, направляя мысли и чувства, добиваясь типизации, сокращая путь познания. Поэтому можно утверждать, что иллюзия реальности в художественном тексте А.П. Чехова создается использованием интертекста. Сплетённая из сопоставления авторского и интертекстового содержания объективная картина жизни подтверждает возможность авторского проникновения в глубинные закономерности развития общества, человеческих характеров, убеждает в достоверности знания автора о своих героях и создает максимальную иллюзию реальности. Строгая мотивация авторского изображения наложением интертекста позволяет А.П. Чехову создать более полнокровную, разностороннюю картину жизни, раскрыть глубокую связь событий, их причинную обусловленность, проникнуть во внутренний мир персонажей, объяснить их чувства, мысли, мотивы их поступков в не стереотипности стереотипа. Большая роль Чеховым отводится и интертексту-диалогу, канва которого восстанавливается через всю систему интертекстуальности: цитирования разного плана (в основном приблизительного или сколков цитат), реминисценций, ассоциаций. Уместно напомнить мнение Уильяма Джерхарди, который ценил в А.П. Чехове владение формой: «. в лице Антона Чехова реалисту действительно удалось . впервые за всю историю реалистического искусства создать форму произведения, которая оказалась невидимой» [6]. Невидимость формы чеховского текста, на наш взгляд, именно в мастерском использовании эксплицит-ности интертекста как конструктивного компонента художественного текста.
Рассмотрим интертекст-социологему, отметим, что наиболее частой доминантой интертекста у А.П. Чехова является соци-ологема «критически активного отношения к жизни». Иерархичность структуры этой социологемы отражается в решении таких проблем, как «душевность без духовности» и «духовная драма русского маленького человека»; «пробуждение совести»; долг перед будущим; сохранение человечности в человеке и т. д., при этом в каждом конкретном случае все замыкается на проблеме «женского вопроса в России».
Проблемы женской эмансипации глубоко волновали русское общество XIX века. Женский вопрос был не только предметом повседневных споров в среде русской интеллигенции, он был постоянной темой русских публицистических журналов, философских и художественных произведений того времени. Не обошел вниманием эти проблемы и А.П. Чехов. Женский вопрос, женская
эмансипация, антифеминистские взгляды русского общества составляют интертекстовое содержание многих его рассказов и повестей (например, «Ариадны», «Именин», «Жены», «Попрыгуньи», «Бабьего царства», «Дома с мезонином», «Агафьи», «На подводе», «Невесты» и др.). В этих произведениях эффект наложения интертекста на авторский текст ведет к генерации смысла за счет чеховского контекста и его акцентов: от прямого логико-эстетического авторского комментария до эмоциональных реакций на интертекст или ассоциаций с ним в образной системе произведения.
Так, на современных А.П. Чехову публикациях о женском вопросе (художественных, публицистических, философских) строится интертекст рассказа «Ариадна» (1895). Интертекст в «Ариадне» - это ассоциативно-семантическое ядро авторского повествования. В качестве интертекста Чехов использует реминисценции и ассоциации «Крейцеровой сонаты» Л.Н. Толстого, «Афоризмов и максим» А. Шопенгауэра, «Женитьбы» А. Стриндберга, «Думы о счастье» М. Меньшикова, «Поисков истины» М. Нордау, трактаты «О женщинах» К.А. Скальковского, что создает семантическую перспективу повествования. Коллаж ассоциативных реплик, приблизительного цитирования - основа интертекстового содержания этого рассказа, оно узнаваемо, его конструктивная функция проявляется в собирательности и типичности антифеминистических взглядов чеховского героя. Нельзя не отметить, что интертекстовое содержание «Ариадны» также и полифункционально: создается диалогизирующий и временной фон событиям реальности.
Исследователи советского периода [7; 11] отмечали творческую зависимость, связь времен, историческую перспективу развития реалистических традиций в решении женского вопроса у А.П. Чехова с Л.Н. Толстым. В выражении общей идеи в «Крейцеровой сонате» у Л.Н. Толстого и в чеховской «Ариадне», в которых художественными средствами решается данная проблема, существенно не отдельное цитатное, «чужое слово», а образ мышления, тональность толстовского и чеховского текста, слияние и контрастность мнения, восходящих к одному корню.
Сравним два отрывка из этих произведений: суждения Ша-мохина о порочном воспитании женщин, которые перекликаются с мыслями Позднышева.
«Царь природы, человек. Ведь вы заметьте, животные сходятся только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь природы - всегда, только бы приятно. И мало того, возводит это обезьянье занятие в перл создания, в любовь. И во имя этой любви, то есть пакости, губит - что же? - половину рода человеческого. Из всех женщин, которые должны бы быть помощницами в движении человечества к истине и благу, он во имя своего удовольствия делает не помощниц, но врагов. Посмотрите, что тормозит повсюду движение человечества вперед? Женщины. А отчего они такие? А только от этого. Да-с, да-с, - повторил он несколько раз и стал шевелиться, доставать папиросы и курить, очевидно желая несколько успокоиться» (Л.Н. Толстой «Крейцерова соната») [12].
«(Пока только в деревнях женщина не отстает от мужчины, - говорил Шамохин. - Там она так же мыслит, чувствует и так же усердно борется с природой во имя культуры, как и мужчина. Городская же, буржуазная, интеллигентная женщина, давно уже отстала и возвращается к своему первобытному состоянию, наполовину она уже человек-зверь, и благодаря ей очень многое, что было завоевано человеческим гением, уже потеряно; женщина мало-помалу исчезает, на ее место садится первобытная самка. Эта отсталость интеллигентной женщины угрожает культуре серьезной опасностью; в своем регрессивном движении она старается увлечь за собой мужчину и задерживает его движение вперед. Это несомненно». Я спросил: зачем обобщать, зачем по одной Ариадне судить обо всех женщинах? Уже одно стремление женщин к образованию и равноправию полов, которое я понимаю, как стремление к справедливости, само по себе исключает всякое предположение о регрессивном движении. Но Шамохин едва слушал меня и недоверчиво улыбался. Это был уже страстный, убежденный женоненавистник, и переубедить его было невозможно. ««Э, полноте! - перебил он. - Раз женщина видит во мне не человека, не равного себе, а самца и всю свою жизнь хлопочет только о том, чтобы понравиться мне, то есть завладеть мной, то может ли тут быть речь о полноправии? Ох, не верьте им, они очень, очень хитры! Мы, мужчины, хлопочем насчет их свободы, но они вовсе не хотят этой свободы и только
делают вид, что хотят. Ужасно хитрые, страшно хитрые!» (А.П. Чехов «Ариадна») [13].
А.П. Чехов, используя в качестве интертекста толстовский текст «Крейцеровой сонаты», стягивает в «единый узел» ожесточенные споры современников о женском вопросе, обогащая эстетически и социально значимую информацию «Ариадны» не только интертекстовым философским и публицистическим содержанием, но и контрастирующим с последним интертекстовым содержанием других своих произведений (ср. пародийный рассказ «О женщинах» (1886), материалы несостоявшейся магистерской диссертации А.П. Чехова «История полового инстинкта» и рассказы и повести 1894 - 1900-х годов, содержание которых показывает прогрессивность взглядов А.П. Чехова в решении этого вопроса и выражает его солидарность с современной ему печатью).
А.П. Чехов в письме к А. С. Суворину писал, что «... толстовская философия сильно меня трогала, владела мною лет 6 - 7, и действовала на меня, на основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность, это, вероятно, гипнотизм своего рода.» [13]. «Гипнотизм своего рода», что испытал на себе А.П. Чехов, отразился в дальнейшем сменой оценок произведения Л.Н. Толстого от восторженно-эмоционального до резко отрицательного. Так, например, переписка А.П. Чехова с А.Н Плещеевым и А.С. Сувориным (1890-1895) содержит факты неоднократного возвращения к трезвому анализу «Крейцеровой сонаты». Чехов пишет: «Спасибо повести за одно то, что она возбуждает мысль. . Не хочется простить смелость, с какою Толстой трактует о том, чего он не знает и чего из упрямства не хочет понять. ... До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой. ... Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю!» [13]. И вместе с тем, никто из современников Чехова не отрицал, что появление «Крейцеровой сонаты» было настоящим потрясением.
В художественном мире рассказа «Ариадна» толстовский текст пронизывает структуру художественного произведения, влияет на создание образов героев: рассказчика и повествователя. Композиция рассказа «Ариадны» вызывает прямые ассоциации с повестью Л.Н. Толстого, интертекстовое содержание обнаруживается в большом и в малом. Так, в центре двух произведений - история героя о своей личной жизни. В «Крейце-ровой сонате» - это исповедь Позднышева, в «Ариадне» - это исповедь Шамохина. Толстовский текст определяет динамику и тональность чеховского текста. Однако постановка проблемы семьи, брака, любви как проблемы социальной, выражение гражданского и нравственного идеала, поиска духовного начала при общей идеи художественно различны. Интертекст фактически превращается в контртекст. В противопоставлении решения общей идеи, борьбы мнений динамично драматизированный монолог Позднышева о «страшном аде», который представляла его супружеская жизнь, закончившаяся трагично убийством жены, в общих своих контурах стала интертекстом - текстом-отталкиванием для монолога Шамохина. Близость ситуаций и отдельных частностей «Ариадны» и начала «Крейцеровой сонаты» только усиливает функции такого контртекста. Исповедь Позднышева -это и история его трагичных семейных отношений, это и критика их с позиций выстраданного нравственного идеала.
В сравнении с Позднышевым Шамохин, напротив, трагикомичен. Он страстный убежденный женоненавистник. Считая себя апологетом возвышенной любви, рыцарского отношения к женщине, он пытается обвинить во всех грехах женщин, полностью оправдать себя, а за словами о благих намерениях скрывается эгоцентрическое желание избавиться от надоевшей ему жены. Таким образом, А.П. Чехов, используя толстовский текст как интертекст контрастного содержания, поддержал общую идею и утвердил свою идейно-художественную позицию. Эф-
Библиографический список
фект аппликаций оказался настолько ярок, что рассказ «Ариадна» можно признать примером воздействия художественного мира одного писателя на художественный мир другого.
Также следует отметить и присутствие в рассказе «Ариадна» прямо ассоциативного интертекстового содержания философских трактатов, например, А. Стриндберга и М. Меньшикова. Так, А. Стриндберг в предисловии к своему труду «Женитьба» пишет: «Мужик и его жена получили одинаковое образование. Труд они поделили сообразно естественным условиям и относятся к нему с одинаковым уважением. . В культурной среде оба пола развращены, вследствие чего брачная жизнь осложнилась». Сравним, как А.П. Чехов использует эти ассоциации в монологе Шамохина:«Пока только в деревнях женщина не отстает от мужчины, - говорил Шамохин. - Там она так же мыслит, чувствует и так же усердно борется с природой во имя культуры, как и мужчина. Городская же, буржуазная, интеллигентная женщина, давно уже отстала и возвращается к своему первобытному состоянию, наполовину она уже человек-зверь, и благодаря ей очень многое, что было завоевано человеческим гением, уже потеряно; женщина мало-помалу исчезает, на ее место садится первобытная самка. Эта отсталость интеллигентной женщины угрожает культуре серьезной опасностью; в своем регрессивном движении она старается увлечь за собой мужчину и задерживает его движение вперед. Это несомненно» [13].
Противоположность жизненных позиций чеховских героинь в «Ариадне» и в «Невесте» наиболее полно сказывается в предметно-логическом и эмоционально-образном содержании присутствующего в этих художественных произведениях интертекста. Жизненная верность тончайшего психологического анализа в «Невесте» опирается на интертекстовую традицию Н.Г. Чернышевского и И.С. Тургенева («Что делать?», «Накануне» и «На пороге»). Чехову близка теория нравственного самоусовершенствования, воспитания души человека Женщиной. При этом парадигматичность чеховских рассказов, не только «Невесты», но и «Дома с мезонином», «На подводе» закономерно приводит к обнажению интертекстового содержания с реминисценциями-символами «образа невесты» с аллегорическим пониманием «невесты своих женихов, сестры своих сестер». Интертекст в рассказе «Невеста» сопровождает авторский комментарий о судьбах своих героинь, ищущих жизненные идеалы, сильных духом, стремящихся своими слабыми руками перевернуть жизнь. Временные рамки снимают кажущийся эффект аппликации, привлечение и отстранение опыта героинь Н.Г. Чернышевского и И.С. Тургенева, создают основу для нового толкования символа «невеста» и игру на контрастно-апплика-тивных связях интертекста и чеховского повествования. Особо следует остановиться и на иерархичности интертекстов в рассказе «На подводе». Героиня Мария Васильевна предельно лаконично, в репортажном стиле вспоминает свою жизнь, жизнь, «прошедшую как длинный тяжелый странный сон». Наплывы экспрессивно окрашенных картин прошлого с современными картинами фанатичности в малых делах во внутренних монологах Марии Васильевны окрашены лейтмотивом духовного одиночества, их описание опирается на интертекстовое содержание собственных чеховских текстов («Скучно», «Человек в футляре», «Дом с мезонином») и наиболее узнаваемо, если на него наложить содержание «Записных книжек А.П. Чехова» об истории создания этого рассказа.
Таким образом, можно констатировать, что интертекст как конструктивный, структурно-семантический компонент художественного текста расширяет и обогащает смысловое пространство художественного текста. Незнание источника интертекста может разорвать «текстовую цепь», а глубина и семантическая перспектива, создаваемая использованием интертекста, требуют от читателя глубоких культурно-исторических знаний.
1. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. Москва, 2001.
2. Барт Р Избранные работы. Семиотика. Поэтика. Москва, 1989.
3. Кристева Ю. Бахтин, слово и роман. Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. Перевод с французского, сост. Г.К. Косикова. Москва, 2000.
4. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. Москва, 1995.
5. Николина Н.А. Типы и функции интертекста в художественной прозе. Семантика языковых единиц. Часть IV. Москва, 1994.
6. Фатеева Н.А. Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе. Челябинск, 2004.
7. Шаталов С.Е. Черты поэтики (Чехов и Тургенев). В творческой лаборатории Чехова. Москва, 1974.
8. Шадунц Е.К. Интертекстуальность как тип семантической аппликации. Краснодар, 1995.
9. Диброва Е.И. О филологическом истолковании текста. Семантика языковых единиц. Часть IV. Москва, 1994.
10. Степанов Ю.С. Интертекст и некоторые современные расширения лингвистики. Языкознание: взгляд в будущее. Калининград, 2002.
11. Семанова М.Л. «Крейцерова соната» Л.Н. Толстого и «Ариадна» А.П. Чехова. Чехов и Лев Толстой. Москва, 1980.
12. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: в 22 томах, т. 12. Москва: Художественная литература, 1982.
13. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 томах. Т. IX (соч.), Т. IV (письма). Москва, 1983.
References
1. Bahtin M.M. Literaturno-kriticheskie stat'i. Moskva, 2001.
2. Bart R. Izbrannye raboty. Semiotika. Po'etika. Moskva, 1989.
3. Kristeva Yu. Bahtin, slovo i roman. Francuzskaya semiotika: ot strukturalizma k poststrukturalizmu. Perevod s francuzskogo, sost. G.K. Kosikova. Moskva, 2000.
4. Lotman Yu.M. Struktura hudozhestvennogo teksta. Moskva, 1995.
5. Nikolina N.A. Tipy i funkcii interteksta v hudozhestvennoj proze. Semantika yazykovyh edinic. Chast' IV. Moskva, 1994.
6. Fateeva N.A. Intertekstual'nost'i ee funkcii vhudozhestvennom diskurse. Chelyabinsk, 2004.
7. Shatalov S.E. Cherty po'etiki (Chehov i Turgenev). V tvorcheskoj laboratorii Chehova. Moskva, 1974.
8. Shadunc E.K. Intertekstual'nost' kak tip semanticheskoj applikacii. Krasnodar, 1995.
9. Dibrova E.I. O filologicheskom istolkovanii teksta. Semantika yazykovyh edinic. Chast' IV. Moskva, 1994.
10. Stepanov Yu.S. Intertekst i nekotorye sovremennye rasshireniya lingvistiki. Yazykoznanie: vzglyad vbuduschee. Kaliningrad, 2002.
11. Semanova M.L. «Krejcerova sonata» L.N. Tolstogo i «Ariadna» A.P. Chehova. Chehov i Lev Tolstoj. Moskva, 1980.
12. Tolstoj L.N. Sobranie sochinenij: v 22 tomah, t. 12. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1982.
13. Chehov A.P. Polnoe sobranie sochinenij ipisem: v 30 tomah. T. IX (soch.), T. IV (pis'ma). Moskva, 1983.
Статья поступила в редакцию 01.07.17
УДК 81-31.2
Shikhaliyeva S.H., Doctor of Sciences (Philology), College of Finance and Economy, University of Finance under the Government of the Russian Federation (Makhachkala, Russia), E-mail: sh_shihalieva @mail.ru
Magomedova L.A., Cand. of Sciences (Philology), Dagestan State Pedagogical University (Makhachkala, Russia), E-mail: sh_shihalieva @mail.ru
Santueva E.Z., Cand. of Sciences (Philology), Dagestan State Pedagogical University (Makhachkala, Russia), E-mail: sh_shihalieva @mail.ru
DERIVATION OF CASE STUDY OF PARONYMY AS A FACT OF FUNCTIONING OF REGISTERED MORPHEMICS. While acknowledging the functioning problem in the fields of knowledge of students and the diversity of the population in Dagestan, the authors state certain functioning of equivalents of proverbs from different languages in speech. The research is conducted with regard of a case method of male and female names. Disclosing the contents of equivalent terms using the case method, the authors of the article systematize the management of multimedia and intellectual material. The dual forms of education management updates the quality of educators and innovators. Introducing the pedagogical management algorithm in the concept of the case method, the authors of the article work out a chart style with communicative-pragmatic contents.
Key words: metalanguage vocational education, phraseological units, textual criticism, technology of study texts, communicative-pragmatic approach.
С. Х. Шихалиева, д-р филол. н. Махачкалинский финансово-экономический колледж филиал ФГОБУ ВО «Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации», г. Махачкала, e-mail: sh_shihalieva @mail.ru Л. А. Магомедова, к. фил. наук, доц., Дагестанский государственный педагогический университет, г. Махачкала, Е-mail: sh_shihalieva @mail.ru
Э.З. Сантуева, канд. филол. наук, доц., Дагестанский государственный педагогический университет, г. Махачкала, Е-mail: sh_shihalieva @mail.ru
ДЕРИВАЦИЯ КЕЙСА ПАРОНИМИИ КАК ФАКТ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ИМЕННОИ МОРФЕМИКИ
Признавая факт функционирования проблемных полей в знаниях обучающихся и неоднородный состав населения в полиэтническом Дагестане, можно обосновать функцию биэквивалентных терминов в концепте паронимии. Раскрывая содержание биэквивалентных терминов в концепте кейс-метода, авторы статьи систематизируют дуальную форму педагогического менеджмента с мультимедийным и интеллектуальным материалом. Алгоритм формы педагогического менеджмента популяризирует диаграмму именной и деривационной морфемики с качественными и количественными характеристиками паронимии «прописная буква*строчная буква//мужское имя*женское имя».
Ключевые слова: метаязык профессионального образования; фразеологические паронимы; технология обучения текстам; именная морфемика, коммуникативно-прагматический подход.
Как это и ни странно, коммуникативно-прагматический статус русского языка среди языков мира только в самое последнее время стал привлекать к себе специальное внимание. И это неслучайно. Термин дуальная система профессионального образования актуализирует форму подготовки мастеров педагогов-новаторов [1, с. 23]. Главные задачи современной формы профессионального образования заключаются в следующем: удовлетворение национально-культурных потребностей населения, формирование научного миропонимания с осознанием гражданской позиции, гуманистических ценностей и идеалов. Такая естественная функциональная дефиниция развивается в недрах гуманитарной науки. Подобное понимание позволяет противопоставить два понятия: пол «биологический» (sex) и пол «социальный» (gender). Отличие «биологического» пола
женщин и мужчин в том, что только женщина имеет детородную функцию. Пол «социальный» же определяет социальное поведение мужчин и женщин. Это гуманистическая основа с факторами профессиональной и педагогической компетенции ориентирована на два уровня межкультурной коммуникации. Первый уровень межкультурной коммуникации - индивидуально-психологический, способствует концентрации педагогических усилий на решении задач обучения языку. Второй уровень обучения языку непрерывно подвергается модификациям медиакультуры с процессами массовой формы. Расхождения по методологическим критериям медиакультуры неизбежны и ориентированы на учебный материал дуальной формы обучения. Дуальная форма с факторами межкультурного стандарта представляет собой процесс подготовки специалистов в двух системных процессах обу-
