CC BY
75
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2011. № 1
МЕТОДОЛОГИЯ ПЕРЕВОДА А.А. Романовская,
кандидат филологических наук, доцент кафедры славянских языков,
докторант Минского государственного лингвистического университета;
е-mail: [email protected]
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СМЫСЛОВ МИФОЛОГИЧЕСКИХ
СИМВОЛОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ
Символ — элемент культурного кода — вербализуется в тексте в виде языкового знака. Античный символ — знак вторичной семиотической системы. В процессе восприятия реципиент подвергает его когнитивной и семантической реконструкции.
Статья посвящена интерпретации смыслов античных символов в художественном тексте.
Ключевые слова: античный символ, элемент культурного кода, вербальный языковой знак, оценочная метафора, оценочная семантика, переобразованный смысл.
Alla A. Romanovskaya,
Cand. Sc. (Philology), Associate Professor at the Department of Slavonic Languages, Minsk State Linguistic University, Belarus; е-mail: [email protected]
Interpretation of Meanings of Mythological Symbols in a Literary Text
The article deals with the interpretation of antique symbols' meanings in the literary text. Symbol as an element of the code belonging to the sphere of culture is verbalized as a language sign in the text. Antique symbol is the sign of the secondary semiotic system. While perceiving it, the recepient performs its cognitive and semantic reconstruction.
Key words: antique symbol, element of the cultural code, verbal language unit, evaluation metaphor, evaluative semantics, transformed meaning.
Человек преобразует смысл любого предмета восприятия, памяти и порождает новые значения и смыслы. Языковое значение не просто задаётся онтологически, а формируется в сознании интерпретатора и представляет собой дискурсивный феномен. Языковой знак является результатом «когнитивной обработки информации и опыта» [Кубрякова, 1997, с. 147], а «значение может быть понято как процесс», связывающий то, что означает и что означается как объединяющий означаемое и означающее акт, продуктом которого является знак [Барт, 2000, с. 271].
Из общесемиотической концепции Ч.У. Морриса [Моррис, 2001] следует, что в прагматике заключается отношение языкового знака к пользователю языком, а в семантике — отношение знака к объектам внешнего мира, и тогда познавательный, т.е. когнитивный аспект знака идентифицируется на фоне семантического из-
мерения, а прагматика не имеет когнитивных оснований. Но для общей теории познания когнитивное взаимодействует с субъективным фактором. Противоречие семиотики (и лингвистики) по отношению к теории познания разрешается А.-Ж. Греймасом: когнитивное измерение «иерархически более высокое по отношению к измерению прагматическому» [Greimas, Courtës, 1993, p. 40]. Прагматика, таким образом, взаимодействуя с семантикой, изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации, отношения говорящего к средствам и способам языкового выражения. По мнению Ю.С. Степанова, языковые основы для практического осуществления прагматических вопросов, их теоретического осмысления лежат за пределами прагматики — в синтактике и семантике языка. Основания так понимаемой прагматики заключены в более общем свойстве языка, пронизывающем все его стороны, — в его «субъективности» [Степанов, 2001, с. 28].
При решении вопроса о взаимоотношении прагматики и семантики мы исходим из положения о том, что оценочные компоненты могут присутствовать в «чистом виде» в денотативном аспекте семантики. Оценочные слова составляют благодатный материал для обоснования прагматической концепции значения. Будучи прямо связаны с говорящим субъектом и отражая его вкусы и интересы, они в то же время регулярно употребляются в высказываниях, соответствующих ситуации выбора (принятия решения) и побуждения к действию. Оценка тесно спаяна с коммуникативной целью речевого акта, программирующего действия [Арутюнова, Падучева, 1985, с. 13—14].
Место античного символа в языке определяется его принадлежностью к вторичной семиотической системе. Символ рассматривается как лингвистический знак, т.е. вербальная единица, содержание которой представлено образным понятием. Речь идёт о семантико-выразительном потенциале образа в античном символе, определяемом на основании семного анализа посредством референции знака к мифу. Образность символа выявляется посредством сем на когнитивном уровне и мифем на синтаксическом уровне (синтаксические конструкции отражают функции и качества действующих лиц мифов). Объединения сем представляют семему. Семема Нарцисс состоит из сем самовлюблённость, нелюбовь, презрение к любви, красота. Представление о Нарциссе как символе самовлюблённости восстанавливается на основании компонентного анализа глаголов и прилагательных, входящих в состав мифем: Нарцисс никого не любил, кроме одного себя; лишь себя считал достойным своей любви; Нарцисс влюбился в своё отражение; он оставался гордым, самовлюблённым [Кун, 1989, с. 55]. Если принять за основу оценочно-дескриптивную семантику прилагательных, то это зна-
чит, что в мифемах содержится оценка в семантике прилагательных на лексическом уровне. Эта оценка входит в десигнативное значение символа. Нарцисс — символ нелюбви. Мифемы: гневно оттолкнул прекрасный Нарцисс лесную нимфу; влюблённая в Нарцисса Эхо истаяла от безответной любви [Кун, 1989, с. 53, 55]. Нарцисс — символ презрения к любви. Мифемы: Нарцисс был безразличен ко всем влюблённым в него женщинам; он отвергал любовь всех и многих нимф сделал несчастными [Мифы народов мира, 2003, с. 201; Кун, 1989, с. 55]. Нарцисс — символ красоты. Мифемы: Нарцисс, прекрасный юноша, любви которого добивались женщины [Мифы народов мира, 2003, с. 201]; Афродита покарала прекрасного, но холодного, гордого Нарцисса [Кун, 1989, с. 53].
Символ Нарцисс входит в функционально-семантические поля: любовь/нелюбовь: Аполлон и Дафна, Аполлон и Кассандра, Клития и Гелиос, Каллироя и Корес, Гермафродит, Нарцисс и Эхо; любовь/презрение к любви: Ипполит, Пасифая, Кикн; красота: Аполлон, Афродита, Эрот, Елена, Психея, Музы, Хариты, Пелоп, Лаодика, Кассиопея, Хиона, Алкмена, Гилас, Анхис, Фетида, Ганимед, Гиакинф, Гермафродит, Фамирид, Фаон, Андромеда, Адонис, Кикн.
«Мифологическое» значение символа — это своего рода мифологический метафорический троп. Мифологическая метафора образуется в мифе как форме познания мира и отражает ценностное отношение к окружающему миру древних. Сознание создавало, а мифопоэтическое творчество письменно запечатляло те актантные качества и функции, которые являются реальным выражением этой оценки. Таким образом, десигнативное значение (семантико-выразительный потенциал образа) отражает первичную мифологическую аксиологичность символа.
Символы зарождаются в результате культурного отбора, когда словозначение награждается смыслом, указывающим не на собственный референт слова, а ассоциативно замещает некую идею. Важно отметить, что материальным экспонентом этого замещения является не реалия как таковая, а имя в его символическом значении. Например, Талос как «мифологическая реалия» — сделанный Гефестом медный человек [Мифы народов мира, 2003, с. 491], но значение «имени» Талос сменяется символьным прочтением: Талос — символ силы, порядка, обречённости, мастерства. В данном выражении слово символ (семиотическая связка идеальной и чувственно воспринимаемой категорий) занимает позицию реляционного предиката между существительными, конкретизирующими означающее и означаемое, и указывает на значение отношения формы (Талос) и смысла (сила, порядок, обречённость, мастерство). Сигнификатом имени собственного является образное понятие. Образ, главное назначение которого в обобщении накопленного опыта, устанавливает корреляцию между формой и содержанием
и разделяет то, что считается принадлежащим объективному миру, и то, что локализовано в пространстве сознания. Так, в пространстве сознания локализован символ, смысл которого сформирован метафорическим мышлением и заключён в мифе как свойстве и форме существования символа.
Античные образы в современном литературном тексте выступают свидетельствами ремифологизации — процесса, в котором античный символ является нитью, восстанавливающей связь времён. Активное проявление энергии семантико-выразительного потенциала образа может сменяться периодами затишья. Но способность символики к чередованию активных и более спокойных периодов в её функционировании не равнозначна её угасанию [Макаров, 2007, с. 23]. В произведении античный символ является означающим смысла, который вплетается в канву Текста как интертекст. Литературное произведение (текст) и Текст — разнокачественные реальности. Литературное произведение — это архитектоническое целое, единство которого определяется единством его смысловой интенции. Произведение имеет линейную структуру, обусловленную языковыми средствами, внутреннюю иерархию, начало и конец. Что же касается Текста, то он характеризуется объёмностью, которая создаётся новыми порождёнными значениями. Присутствие символа в литературном тексте нарушает линейный характер последнего, делает его структуру многослойной, выводит в социокультурно-исторический контекст.
Литературные тексты дают богатый материал, демонстрирующий античные символы как свидетельства возрождения мифа в русском языковом сознании. Подтверждением сказанного являются примеры использования символа как античного культурного кода в русских литературных текстах, где выявляется вторичная аксио-логичность античного символа — его культурные коннотации. Другими словами, когда символ, сохраняя архетипическую оце-ночность, попадает в современный литературный текст, он функционирует как троп системы языка, как «переобразованный» смысл концептуальной картины мира, т.е. смысл, получивший новые оттенки, нюансы под воздействием специфики русской языковой среды, переобретая оценочную окраску.
Основываясь на исходном (имеющемся) содержании символа, сознание человека формирует новое представление на основании метафоры, олицетворения, метонимии, синекдохи. Через соотношения: символ и аллегория, символ и олицетворение, символ и метонимия (синекдоха), символ и метафора определяется статус античного символа, что по существу является описанием его се-мантико-прагматических функций как средства ремифологизации.
Исследуемый материал даёт основания рассматривать функционирование символа как метафоры с учётом функционально-син-
таксических характеристик этого явления. Имеется в виду функция античного символа как вокатива в художественном тексте. Для метафоры естественно функционировать в сфере предикатов. Как замечает Н.Д. Арутюнова, из двух возможных для метафоры функций первичной является функция характеризации, вторичной — функция идентификации [Арутюнова, 1999, с. 352]. Символ-вокатив реализует две функции: характеризует адресата, приближаясь к назывному предложению, и идентифицирует получателя речи, приближаясь к субъектному имени. Идентифицирующая функция символа-вокатива связывает метафору с мифопоэтиче-ской семантикой символа. Функция характеризации связывает метафору с речью, т.е. с символическим смыслопорождением.
Как только будильник себя объявит, ты сразу же звонишь в издательство и плетёшь им что угодно. И засыпаешь снова. Годится, Феникс мой ненаглядный? — Гениально!.. Только... Прости меня, Лизка, но если Карлсон — ещё куда ни шло, то Феникс — это, по-моему, совсем из другой оперы, а, Лизавета? — Из этой, из этой! По древнегреческой мифологии у меня всегда была твёрдая пятёрка. Не спорь со мной, дипломант института сомнительной культуры. Феникс — это вылитый ты! Птичка — в почтенном возрасте, сгоревшая на излёте сил и восставшая из пепла молодой и сильной, как символ вечного возрождения [Кунин, 2008, с. 233]. Символ-вокатив Феникс идентифицирует получателя речи и характеризует его как молодого и сильного человека.
Я — моральный урод всех времён и народов — долгими зимними вечерами... готовил преступление, леденящее кровь прогрессивных сил! Я его совершил, я за него и отвечу с открытой душой перед самым демократическим в мире правосудием! Жди, Фемида, любезная подружка международного урки, скорого свиданьица и не толкуй народным заседателям в совещательной хавирке, что не твоё это дело! Твоё! И моё! [Алешковский, 2008, с. 86]. Символ-вокатив Фемида, функционируя как метафора, осуществляет идентификацию и характе-ризацию справедливого возмездия.
Боги Олимпа! Афсиомский весь возгорелся вдохновением при виде сокращения из семи букв с двумя точками и апострофом. Великий человек завершает так письма только своим ближайшим друзьям-энциклопедистам! [Ecr. L'inf], ECRASONS L'INFAME — «сокрушим лицемерие», вот что оно означает! [Аксёнов, 2005, с. 82]. Боги Олимпа — идентификация верховной власти, мощи, благодаря которой, вероятно, Афсиомский получил такое важное письмо, и характеристика вдохновения.
Для нашего исследования особый интерес представляет онтология метафоры как приёма создания новых смыслов — другими словами, ответ на вопрос, как «делается» смыслообразующая метафора. Материалом для исследования послужили литературные
тексты, из корпуса которых извлекались античные символы, являющиеся непосредственным предметом исследования в метафори-зации смысла. Символ является ключевым, основополагающим в метафоре, представленной в типологическом отношении одним вербальным знаком, словосочетанием (устойчивые, т.е. социально обработанные фразеологические единицы; неустойчивые единицы, в которых намечаются фразеологические тенденции), контекстом. Исследование динамики феномена метафоры касается как языкового, так и речевого её типа, которые представлены в литературном тексте.
Классификатором метафор, представленных в исследуемом материале, избран модус фиктивности как параметр метафоризации. Модус фиктивности — это выраженное в форме «как если бы» допущение о подобии (или сходстве) формирующегося понятия о реалии и некоторого в чём-то сходного с ней образно-ассоциативного представления о другой реалии [Жоль, 1984, с. 127]. Считая модус фиктивности основным для метафоризации и основанием её антропометричности, В.Н. Телия подчёркивает, что данный параметр «приводит в динамическое состояние знание о мире, образно-ассоциативное представление, вызываемое этим знанием, и уже готовое знание, которые и взаимодействуют в процессе мета-форизации. Этот модус даёт возможность уподобления логически несопоставимых и онтологически несходных сущностей: без допущения, что Xесть как бы У, невозможна никакая метафора» [Телия, 1988, с. 187]. Оставаясь в смысловой структуре метафорического значения, модус может выступать в полном или редуцированном варианте — от формы 'как если бы' до 'как' — в зависимости от функции метафоры. От этой функции, отмечает В.Н. Телия, и от того, в каком виде сохраняется в значении модус фиктивности, зависит и наличие/отсутствие в метафорически образованном значении таких характерных для него признаков, как предметность/непредметность, дескриптивность/оценочность его семантики, нейтральность / экспрессивность, безобразность/образность [там же, с. 190]. Критерием разграничения типов метафоры является функционирование метафоры [Арутюнова, 1978], суть которого состоит в описании объекта, в выражении оценочного отношения субъекта к обозначаемому, в представлении объекта как существующего в некотором художественно выстроенном мире, но с учётом в этом описании модуса фиктивности (от формы 'как если бы' до 'как'). На основании анализа исследуемого материала выделены следующие типы символической метафоризации: 1) образная метафора (образно-эстетическая функция — ценностное отношение к миру) (модус фиктивности как бы — допущение о подобии); 2) оценочная метафора (доминирует модус фиктивности как бы, но над дескриптивным отображением объекта (предметного или непредметного)
«настраивается» оценка; 3) оценочно-экспрессивная, или эмотивно окрашенная, метафора (модус фиктивности сохраняется в ней во всей своей полноте — как если бы, оценка, эмотивное отношение).
Символы несут оценочную нагрузку, связанную прежде всего с характеристикой человека. Уже в мифопоэтической семантике символа значительное место принадлежит оценочной стороне. Античные символы способны выражать в своих значениях рационалистические оценки. Эти оценки, по Н.Д. Арутюновой, связаны с практической деятельностью, практическими интересами и повседневным опытом человека. Одним из основных критериев здесь является соответствие оцениваемых явлений представлению о физической и психической пользе, т.е. их соответствие установленному, принятому в обществе стандарту [Арутюнова, 1984, с. 15].
Исходя из положения о том, что символ как вербальноя единица характеризуется наличием оценки (общей и частной) в десигнатив-ном значении, мы получили возможность концептуальной систематизации символов, сформированных мифологическим сознанием, и выделили три основных объединения констант, характеризующих античную концептуальную картину мира: геройство/антигеройство; красота (античная эстетика); цивилизация.
Общим и для констант, и для символов является наличие акси-ологичности. В мифе аксиологичность первична, в современном художественном тексте — вторична, другими словами, аксиологические приоритеты в современном тексте перестраиваются. В современном русскоязычном художественном тексте античный символ проявляется в функции символической метафоризации — образной, оценочной и оценочно-экспрессивной.
В процессе метафоризации принимают участие две когнитивные структуры: источника метафоры и её цели. Область источника в когнитивной теории метафоры представляет собой обобщение опыта практической жизни человека в мире, конкретные знания, получаемые на основании опыта, область цели — менее конкретное, менее определённое знание. С формальной точки зрения, пишет А.Н. Баранов, метафорическая проекция представляет собой отображение элементов области источника («область отправления») в элементы области цели («область прибытия») [Баранов, 2003, с. 77]. Такая формализованная модель определяет содержание «метафорической модели», которая представляется в виде двухэлементного множества, состоящего из денотативного и сигнификативного дескрипторов. Сигнификативные дескрипторы есть область источника метафоры, денотативные — область цели метафорической проекции [там же, с. 78].
Сигнификативными дескрипторами являются в нашем исследовании античные символы. Регулярное использование античных символов как сигнификативных дескрипторов метафорической
модели — это особый способ осмысления действительности в русской культуре. Сигнификативные дескрипторы на основании своей семантики образуют метафорические модели, регулярно воспроизводящиеся в дискурсе.
Стикс символизирует подземный мир: отделяет царство мёртвых от мира живых [Кирло, 2007, с. 413]; помощь, порядок (в подземном мире): клятва над водой Стикс самая страшная (Hes. Theog. 775—806); во время титаномахии Стикс поспешила стать на сторону Зевса и сохранила свой исконный почёт и удел, получила от него щедрые дары, а имя её стало великой клятвой (Hes. Theog. 382—403) [Мифы народов мира, 2003, с. 469]. На парадигматическом уровне сигнификативный дескриптор Стикс, как и Персефона, Аид, Харон, Эреб, Танатос, Эвридика, Тиресий, Эринии, Ахерон, Лета, Цербер, соотносясь с символами подземного мира по функциям и качествам, входит в констелляцию (множество) «подземный мир», формируемую константами верность, богатство, порядок, помощь, мрак, злоба, месть, безумие, забвение, память. Контексты дают возможность наблюдать сигнификативную стабильность метафорического осмысления источника метафоры для достижения целей денотативной области.
Голос зазвенел античной бронзой. — Сердце Соболева разорвалось потому, что было источено годами тяжкой службы во имя отечества, особенно многочисленными ранами, полученными в сражениях с нашими врагами. Не Ахиллесом его следовало бы назвать, о нет! Надёжно защищённый Стиксовой водой, Ахиллес был неуязвим для стрел и мечей, вплоть до самого последнего дня жизни он не пролил ни капли своей крови [Акунин, 2004, с. 123—124]. Стиксовая вода — защита, делающая героя неуязвимым. Соболев — герой, но не такой, как Ахиллес, потому что не был неуязвим.
Никто из нас и впрямь не мог заглянуть в глаза смерти, и не потому, что страшно, а потому, что уже. Души, не родившиеся в Раю, души, умершие в Аду; тётка протекает между ними, как Стикс [Битов, 1988, с. 122]. Смерть как Стикс протекает по жизни, она есть, и её нет (нельзя заглянуть ей в глаза).
Вопрос: в Перми есть речка Стикс? За ночь замерзает ?Вы бросили палку, а она подпрыгивает на льду, и лёд звенит гулко, пусто, легко ? Ответ: да, было [Шишкин, 2007, с. 27]. Замёрзший Стикс — река, которая умерла от мороза. Смерти нет, если есть жизнь.
Мне, кстати, давно уже приходило в голову, что русским душам суждено пересекать Стикс, когда тот замерзает, и монету получает не паромщик, а некто в сером, дающий напрокат пару коньков (разумеется, та же духовная сущность) [Пелевин, 2001, с. 12]. У каждого свой Стикс — переправа в мир иной. Пересекать замёрзший Стикс — умереть зимой.
Дальше, полвека спустя, дальше пошли, уже отбиваясь отдельными выстрелами, исполненные решимости не сдаваться, вооружённые старческой перистальтикой и мальчишеским азартом. Так пересекли парк. Возле реки и расстались, не зная ещё, что перед ними Стикс. Лесков пошёл назад, в свой богатый дом. Земсков, не дожидаясь Ха-рона, побрёл по колено в воде к своему берегу, над коим, словно неподвижная картина, стояли без единого огонька, но щедро залитые луною добротные постройки его имения [Аксенов, 2005, с. 541]. Не дожидаясь Харона, брести по Стиксу к своему берегу — идти навстречу смерти.
Через гордый язык, / хоронясь от законности с тщанием, / от сердечных музык / пробираются память с молчанием / в мой последний пенат / — то ль слезинка, то ль весточка вербная — / и тебе не понять, / да и мне не расслышать, наверное: / то ли вправду звенит тишина, как на Стиксе уключина, / то ли песня навзрыд сложена / и посмертно заучена [Бродский, 1992, с. 364—365]. Мрачный старец Харон перевозит только тех умерших, чьи кости обрели покой в могиле (Уе^. Леи. VI 295—330) [Мифы народов мира, 2003, с. 584], и тишина звенит уключиной Харона на Стиксе для поэта, который сложил свою последнюю песню и слушает её, звенящей в тишине.
Как, однако, там?Не те же ли проблемы? ...Если, по Данту, в чистилище ещё надо попасть, и даже ад — для души ещё своего рода карьера, и толпа топчется у Стикса, не допущенная ни туда ни сюда (все люди, не исполнившие своего назначения.), то какова же толпа эта на наш четырёхмиллиардный мир?. «Ничего не надо. Здесь все есть, всё справедливо. Только очень сурово». Что поймёт современный человек под словом «сурово» здесь и что поймёт он — там ? Не нравственная ли норма человека сурова человеку современному? [Битов, 2003, с. 392]. Стикс как предел жизни и ожидание дальнейшей участи, зависящей от соблюдения человеком нравственных норм жизни.
На синтагматическом уровне, т.е. проявляясь в метафорической модели, сигнификативный дескриптор Стикс создаёт множество метафорических моделей, которые не только имеют очевидное сходство в следствиях, но ещё и связаны парадигматическими отношениями (т.е. имеют общие сигнификативные дескрипторы). Такое множество представляет собой констелляцию метафор, порождающих новый смысл.
В языке литературного текста античный символ присутствует как элемент кода культуры, наделённый мифологическими значениями метафорического характера. Культурная память античного символа формируется по прошествии значительного времени при отсутствии вещи прошлого и передаётся посредством вербально выраженного знака из эпохи в эпоху. Символы культуры (места
памяти) Пьер Нора называет свидетельствами другой эпохи, значимыми, актуальными для современности, останками, которые облачают, устанавливают, создают, поддерживают с помощью искусства сообщество [Нора, 1999, с. 26]. С лингвистической точки зрения память символа соотносится с понятием лексического фона как компонента лексической семантики, отвечающего за накопление, преобразование, хранение, а также за производство национально-культурной информации [Верещагин, Костомаров, 2005, с. 73]. Фоновые знания хранятся в социокультурно-исторической памяти благодаря языковой закреплённости в античных символах, которые содержат в своей имплицитной семантике генетическую память культуры. Античные символы несут через поколения культурно значимые мифологические смыслы.
Художественный текст по своему существу многозначен, он не только допускает, но и требует множественности интерпретаций и их субъективности. Именно поэтому в современном тексте так важна роль художественных тропов, основанных на образах античной символики, посредством которых текст входит в глубины культурной памяти — в зону архетипов. Античный символ, попадая в каждый новый контекст, устанавливает с этим контекстом семантические связи, существенные для вывода смысла. В таком открытом произведении интерпретация смысла выходит за рамки линейной структуры в вертикальную плоскость парадигматического исследования. Подходы к анализу практического материала, сделанные выводы могут быть использованы в исследованиях сопоставительного характера.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Функциональные типы языковой метафоры // Изв. АН СССР. Сер. литературы и языка.М. : Наука, 1978. Т. 37. № 4. С. 333—343. Арутюнова Н.Д. Аксиология в механизмах жизни и языка // Проблемы
структурной лингвистики. 1982. М.: Наука, 1984. С. 5—23. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. 2-е изд., испр. М.: Языки русской
культуры, 1999. 896 с. Арутюнова Н.Д. Истоки, проблемы и категории прагматики // Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. 16. С. 3—42. Баранов А.Н. О типах сочетаемости метафорических моделей // Вопросы
языкознания. 2003. № 2. С. 73—95. Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика. От структурализма к постструктурализму / Пер. с фр. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: Прогресс, 2000. С. 247—310. Верещагин Е.М. Язык и культура. Три лингвострановедческие концепции: лексического фона, речеповеденческих тактик и сапиентемы / Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров; Под ред. Ю.С. Степанова. М.: Индрик, 2005. 1040 с.
Жоль К.К. Мысль. Слово. Метафора. Проблемы семантики в философском освещении. Киев: Наукова думка, 1984. 303 с. Кирло Х. Словарь символов. 1000 статей о важнейших понятиях религии, литературы, архитектуры, истории / Пер. с англ. Ф.С. Капицы, Т.Н. Ко-лядич. М.: ЗАО Центрополиграф, 2007. 525 с. Кубрякова Е.С. Части речи с когнитивной точки зрения. М.: Ин-т языкознания РАН, 1997. 327 с. Кун Н.А. Легенды и мифы Древней Греции. Минск: Народная асвета, 1989. 462 с.
Макаров В.В. Об исторических основах и семиотической устойчивости Marianne как национального символа Франции // Интерактивный аспект языкового общения: сопоставительный ракурс / Отв. ред. С.А. Шашкова и др. Минск: МГЛУ, 2007. С. 16—24. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. Т. 2. С.А. Токарева.
М.: Большая российская энциклопедия, 2003. Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. С. 45—97. Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб.: Изд-во
С.-Петерб. ун-та, 1999. С. 17—50. Степанов Ю.С. В мире семиотики // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. С. 5—42. Телия В.Н. Метафоризация и её роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира / Б.А. Серебренников, Е.С. Кубрякова, В.И. Постовалова. М.: Наука, 1988. Greimas A.J. Sémiotique. Dictionnaire raisonné de la théorie du langage / A.J. Greimas, J. Courtés. Р.: Librairie Hachette, 1993.
Источники, дополняющие материал
Аксёнов В. Вольтерьянцы и вольтерьянки. М.: Изографус, ЭКСМО, 2005. 560 с.
Акунин Б. Смерть Ахиллеса. М.: Захаров, 2004. 366 с.
Алешковский Ю. «Николай Николаевич» и другие повести / Алешковский Ю.
Соч.: В 5 т. Т. 1. М.: АСТ; Астрель, 2008. 636 с. Битов А.Г. Путешествие из России. М.: Вагриус, 2003. 478 с. Битов А.Г. Человек в пейзаже. Повести и рассказы. М.: Сов. писатель, 1988. 464 с.
Бродский И.А. Форма времени: В 2 т. Т. 1: Стихотворения, эссе, пьесы.
Минск: Эридан, 1992. 480 с. Кунин В.В. Птичка. М.: АСТ; АСТ Москва; Владимир: ВКТ, 2008. 413 с. Пелевин В.О. Чапаев и пустота. Жёлтая стрела. М.: Вагриус, 2001. 416 с. Шишкин М.П. Венерин волос. М.: Вагриус, 2007. 480 с.
