CC BY
89
2001
Вестник Пермского университета
История
Вып.1
ИНТЕРПРЕТАЦИИ АНТИЧНОГО НАСЛЕДИЯ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
O.P. Фризен
Рассматриваются варианты интерпретации античного наследия во французской литературе XVI в.
Культура эпохи Возрождения немыслима без античного наследия во всех его проявлениях. Французский Ренессанс не является в данном случае исключением. Его связь с античной культурой по своей интенсивности уступает только связи с ней итальянского Возрождения, тем более, что Галлия была самой романизованной провинцией Римской империи, а некоторые города Южной Галлии вообще могут считать себя наследниками не только римской, но и греческой культуры. Не случайно именно на юге Франции остались знатоки греческого языка. Сам Петрарка изучал его в Авиньоне1.
Как и в период раннего средневековья, когда пришедший в упадок Рим мог влиять главным образом на варварскую знать2, в эпоху Ренессанса возрождающуюся античную культуру потребляла преимущественно французская аристократия.
Процесс возрождения греческой культуры представляется более сложным. С ней знакомились постольку, поскольку следы этой культуры находили в римской. Объяснить это можно тем, что она была более древней, чем римская, а также подчиненным положением по отношению к Риму в период поздней античности.
Что касается греческого языка, то, если латынь знал почти каждый образованный человек и вплоть до издания ордонанса Виллер-Котре в 1539 г. Франциском I она была единственным официально-деловым языком во Франции , знание греческого языка, как отмечает Ш.де Сент-Бев, было уделом немногих4. К его знатокам Сент-Бев, например, относит Пьера де Ронсара5. Это мнение разделял современник Сент-Бева -Гайдар6. Он вообще считал Ронсара эллинистом7. О степени же его владения греческим языком говорит тот факт, что он мог читать на языке оригинала Илиаду Гомера. Такое великолепное знание языка он приобрел благодаря учебе в коллеже Кокре у знатока древностей и гуманиста Жана Дора, Ронсару удавалось читать даже самые сложные тексты8.
Возрождение же латинской культуры имело своеобразный характер. Уже было сказано о том, какое значение имела латынь в первой трети XVI в. и как ее статус изменился с изданием ордонанса Виллер-
© O.P.Фризен, 2001
Котре. Однако латинский язык уходил из делопроизводства лишь потому, что в XVI в. во Франции шел процесс становления национального языка. И если мы познакомимся с последним, то станет очевидным, что латынь была колыбелью современного французского языка. Но уже в середине XVI в. она оказалась тесной для наиболее прогрессивных деятелей французского Ренессанса.
Жоашен Дю Белле в своем знаменитом манифесте "Защита и прославление французского языка" недвусмысленно пишет о том, что французский язык ничем не хуже любого другого, в том числе греческого и латинского. Более того, он призывает французов гордиться своим языком и утверждает, что французская культура в целом по уровню развития стоит гораздо выше древнегреческой или римской: "... если варварские обычаи наших предков побудили греков называть нас варварами, то я отнюдь не вижу, почему теперь нас должно почитать таковыми, ибо в отношении просвещенности нравов, справедливости законов, благородства души, словом во всех видах и сторонах жизни, столь же похвальных, сколь и полезных, мы отнюдь не ниже их, наши нравы теперь таковы, что мы с полным правом можем назвать греков тем именем, какое они дали другим. Еще менее уместным должно почитаться то обстоятельство, что варварами называли нас римляне, побуждаемые к этому своим честолюбием и неутолимой жаждой славы и старавшиеся не только поработить все остальные народности, но и представить их низкими и презренными по сравнению с собой, в особенности галлов, причинивших им стыда и ущерба больше, чем другие"9.
Дю Белле не склонен идеализировать древние языки. Он считает, что латинский и греческий не были с самого начала такими возвышенными и благородными, какими стали во времена Вергилия, Овидия и Демосфена. Дю Белле пишет: "Но кто стал бы утверждать, что греческий и римский языки находились всегда на той же степени совершенства, на какой они предстают во времена Гомера и Демосфена, Вергилия и Цицерона! И если бы эти авторы полагали, что, несмотря на самое старательное возделывание своих языков, те никогда не смогут дать великих плодов, стали бы они с такими усилиями возводить их на ту высоту, на которой мы видим их теперь I
Главное, чему следует учиться у древних авторов, по мнению Дю Белле, - это "возделывание" родного языка и вера в его совершенство и лучшее будущее: "Если бы древние римляне небрежно возделывали свой язык, когда он только начинал пускать ростки, то, наверное, он не стал бы в такое короткое время таким великим"11. Французский язык, считает Дю Белле, тоже может достичь высот, сравнимых с высотами древних языков: "...если...не погребен окончательно французский язык, он, только еще пустивший корни, выйдет из земли, поднимется на такую высоту и достигнет такого величия, что сможет сравняться с языками самих греков и римлян, порождая, подобно им, Гомеров, Демос-
63
фенов, Вергилиев и Цицеронов, как порождала порой Франция своих
12
Периклов, Алкивиадов, Фемистоклов, Цезарей и Сципионов"
Все эти высказывания мы привели, чтобы показать, что античное наследие не просто возрождалось в XVI в., но помогало становлению Франции как национального государства, по крайней мере в части формирования национального языка - французского. Именно опираясь на опыт древних, которые уже прошли путем создания литературного языка, правда не являвшегося общенародным, Дю Белле предлагает народный язык довести до уровня литературного. И французы уже в XVI в. преуспели в этом: "...философы, историки, врачи, поэты, ораторы греческие и латинские научились говорить по-французски"13.
Косвенно эти факты говорят и о том, что античная культура помогала зарождению национального языка, который явился средством формирования чувства национального единства у французов.
В произведениях Маргариты Наваррской, аббата Брантома, Мишеля де Монтеня четко прослеживается влияние античности на их творчество и менталитет. Так, Маргарита Наваррская находилась под сильным воздействием неоплатонизма, Монтень был сторонником стоицизма (во всяком случае, эта философия вызывала в нем симпатию), аббат Брантом явно был эпикурейцем.
Множеству трактовок места античности в культуре XVI в. отмечаемых во Франции в эпоху Возрождения, можно только подивиться. Существовал целый спектр их - от ироничного отношения до возведения в культ античной истории и культуры.
Очень часто французские авторы XVI в. использовали сюжеты из древней истории, чтобы аргументировать свои мысли. Например, у Монтеня сюжеты из истории Греции и Рима приводятся для раскрытия как положительных, так и отрицательных явлений. Брантом, Ронсар, Дю Белле, Монтень, Маргарита Наваррская неоднозначно понимали античное наследие. Скорее всего, античность для них была чем-то вроде "запасника", из которого они черпали те или иные сведения для придания своим высказываниям большей значимости.
Не всегда античное наследие представляется как образец для подражания в настоящем. Например, Монтень в I книге своих эссе пишет: "Я проникаюсь ненавистью к народоправству, когда вспоминаю о бесчеловечном произволе афинян, беспощадно казнивших, не пожелав даже выслушать их оправданий, своих храбрых военачальников, только что выигравших у лакедемонян морское сражение при Аргинусских островах... Их казнили только за то, что, одержав победу над неприятелем, они воспользовались предоставленными ею возможностями, а не задержались на месте, дабы собрать и предать погребению тела убитых
„14
сограждан
Тем не менее Монтень с огромным уважением относится к античному наследию. Об этом свидетельствует его глубокий анализ древней
64
истории, серьезное ее осмысление и частое обращение к ней. Как это свойственно многим людям, Монтень не смог избежать идеализации прошлого. При сравнении современной ему жизни и древности предпочтение отдается последней. Так, в главе XXIV, названной "О величии Рима", автор пишет: "...моя цель - показать недомыслие тех, кто пытается сравнивать с величием римлян жалкое величие нашего времени"15, -и далее: "... Тацит... одной замечательно удачной черточкой дает нам почувствовать всю бесконечность могущества римлян"16.
Но не только идеал государственного величия видит Монтень в древности. В частности, он пишет: "Если бы меня попросили произвести выбор среди всех известных мне людей, я, мне кажется, счел бы наиболее выдающимися следующих трех человек" - и называет Гомера,
17
Александра Македонского и Эпаминонда . Подобных личностей в XVI в., с его точки зрения, нет.
Идеал женщины у Монтеня имеет не менее героический характер, чем идеал мужчины, и находит он его все в той же античности. В главе XXXV "О трех истинно хороших женщинах" автор приводит в пример трех женщин, живших опять-таки в древности и отличавшихся беспримерным героизмом и верностью своим мужьям, каковой автор не находит среди своих современниц: "В наше время - увы! - жены большей частью выказывают свои неустанные заботы и всю силу привязанности к своим мужьям, когда тех уже нет в живых; по крайней мере именно тогда жены стараются доказать свою любовь. Что и говорить -запоздалые, несвоевременные доказательства!"18
Так вот, эти "истинно хорошие женщины" не захотели остаться жить после смерти своих мужей, один из которых - безвестный сосед Плиния Младшего, страдавший от своей болезни, другой - консул Це-цина Пет, приговоренный императором Клавдием к самоубийству, третий - Сенека, осужденный на смерть Нероном. Более того, две из жен помогли мужьям покончить жизнь самоубийством, чтобы доказать им свою любовь19.
Монтень был настолько погружен в античную историю и философию, что в своих "Опытах" использует в большом количестве цитаты и высказывания на латинском и греческом языках. В трех книгах их более тысячи двухсот сорока на латинском и девять на греческом.
Во второй книге, в главе XXXII, автор раскрывает тайну происхождения этих цитат, в частности латинских. Оказывается, они большей частью заимствованы из книг Сенеки и Плутарха: "И Сенека и Плутарх - настолько близкие мне авторы, такая незаменимая поддержка в
моей старости и при писании этой книги, целиком созданной из взятых
20
у них трофеев..." . Сенека и Плутарх так дороги сердцу автора, что в главе, названной "В защиту Сенеки и Плутарха", он пытается их реабилитировать в глазах французов. Что касается Сенеки, то Монтень защищает его репутацию от приверженцев "...так называемой реформиро-
65
ванной религии...", выпустивших памфлет, где с Сенекой сравнивают кардинала Лотарингского. Монтень считает, что "проводя это сравнение, он (автор памфлета. - О.Ф.) оказывает ... слишком много чести названному кардиналу..."21. И далее: "...ибо, хоть я и принадлежу тем, кто
22
высоко ценит его ум ... я считаю, что ему далеко до Сенеки..."
Что касается Плутарха, то Монтень защищает его от весьма солидного и ценимого им самим Жана Бодена. Автор пишет, что Жан Воден, "...выдающийся современный писатель, выделяющийся из толпы писак ... своим большим здравомыслием ..., обвиняет Плутарха не только в незнании, но также и в том, что этот автор часто пишет о вещах невероятных, от начала до конца выдуманных . С первым положением Бодена Монтень спорить не берется так как это "не по его части", но, по мнению автора "Опытов", "...обвинять Плутарха в том, что принимал за чистую монету вещи невероятные и невозможные, это значит обвинять
„24
самого рассудительного автора на свете в неумении судить о вещах И он приводит доказательства своей правоты.
Кроме того, Монтень обнаруживает в своей книге знакомство с поэтами древности: Горацием, Марциалом, Катуллом, Вергилием, Овидием, с такими мыслителями как Платон, Аристотель, Геродот, Цицерон, Тацит.
Множество других примеров также свидетельствуют в пользу того, что в отличие от Дю Белле и других членов Плеяды Монтень не только отдавал предпочтение античности как историческому и культурному наследию, полученному Францией и возрождавшемуся в эпоху Ренессанса, но и полагал, что современная история его родины не выдерживает никакого сравнения со славной историей Греции и Рима. Он не считает, как Дю Белле, что Франция XVI в. достойна такого же уважения и восхваления, как далекий и уже не достижимый идеал, о котором важно помнить.
Существовал еще один вариант восприятия античного наследия: интерпретация поучительной истории древней Греции и Рима в виде веселой забавы для широкого читателя. Мы имеем в виду знаменитый "галльский дух".
Ярким примером выражения галльского духа нам представляются мемуары Пьера де Бурдейля, носившего псевдоним аббата Брантома, а именно их часть, названная "Галантные дамы". В своем произведении Брантом далек от исторической достоверности, да и то, что привлекает его в античной истории, носит весьма своеобразный характер. Он интересуется личной жизнью представителей классической древности. Возможно, потому его изложению присуща модернизация истории. В "Галантных дамах" де Бурдейль не делает различия между похождениями современниц и современников и, например, Юлия Цезаря.. Так, в рассуждении первом, о видах рогатых мужей, он пишет: "Я хотел бы попросить дам, чьи мужья столь же совершенны (как и они сами), не позо-
66
рить их понапрасну, но что толку, они мне ответят: "А где вы видите безупречных мужей? И где он - тот, о коем вы только что упомянули?" Ну, разумеется, сударыни мои, вы правы: не каждый муж способен быть Сципионом или Цезарем, прошли те времена. Впрочем, нужно ли поминать тут Цезаря: ведь и он прошел через сей позор, как многие другие заслуженные и добродетельные мужи; стоит лишь прочесть историю императора Траяна, все совершенства которого не уберегли супругу его
25
Плотину от любовной связи с Адрианом..." . Или о том же Юлии Цезаре мемуарист заключает: "...ни один урод и развратник никогда не отличался отвагой и благородством, за исключением разве что Юлия Цезаря..."26. В уста императора Адриана Брантом вкладывает не афористические сентенции, которые учили школяры, а вполне прозаические слова обычного человека: "Эх, не будь я императором, давно бы отделался
">"> 27
от жены, но, увы, не могу показывать дурных примеров"
История античности в его мемуарах предстает совсем не такой героической, как у Монтеня, хотя примерами из нее автор тоже пользуется, чтобы не быть голословным и показать всю поучительность своих высказываний. Императоры и их жены - уже не героические или великие личности, а обычные люди, которым присущи слабости: "Доблестный Марк Аврелий, которому посоветовали изгнать супругу его Фау-стину за распутное поведение, ответил так: "Коли мы расстанемся с женою, надобно будет расстаться и с ее достоянием - иначе, с империей".
И кто бы не согласился ходить в рогоносцах за эдакий жирный кусок, да
28
и за меньший тоже?!" .
Различие в восприятии античной истории Монтенем и Брантомом обусловлено серьезностью первого и легкомыслием второго. Но это легкомыслие кажущееся, потому что у Брантома есть и весьма глубокие, хотя и не серьезные по форме и контексту замечания. Примеров можно привести много, но мы остановимся на двух. Рассуждая о связи государственных дел и любовных историй, Брантом пишет: "У Тита Ливия есть рассказ о том, как римляне, завоевав Капую, едва ли не сровняли ее с землею, и вот злополучные обитатели города явились в Рим, дабы умалить Сенат сжалиться над их несчастьями. Вопрос был поставлен на обсуждение; среди прочих ораторов выступил Аттилий Регул, заявивший, что жители Капуи не заслужили ни малейшего снисхождения, ибо, по его словам, с самого начала капуанского мятежа ни один горожанин не проявил дружеских чувств или симпатий к общественному устройству Римской республики, ежели не считать двух достойнейших женщин, известных куртизанок и распутниц... Первая непрестанно молилась и приносила богатые жертвы богам во имя спасения и победы римского народа; вторая же тайком снабжала съестными припасами несчастных военнопленных, умирающих от голода и нужды". Далее автор делает ироничное заключение: "Вот поистине достойное восхищения милосердие! Читая сию историю, мы все
67
трое...сошлись на том, что обеим женщинам вовсе не трудно было расточать...подобные или еще более интимные милости, - ведь они и ранее одаряли ими великое множество страждущих, будучи продажными, а возможно, и оставшись таковыми; впрочем, об этом автор умалчивает, оставляя читателя в сомнении и позволяя ему самому решать сию загад-
„29 ку .
Второй пример связан с личной жизнью сильных мира сего. Рассуждая о разводе, Брантом приходит к весьма своеобразному и небезопасному для его времени заключению о том, что в древности императоры поступали со своими женами более по-христиански, чем монархи позднего времени, если хотели избавиться от своих жен. В частности, мемуарист пишет: "Даже римские язычники в большинстве своем поступали в подобных случаях более по-христиански, нежели по-язычески: императоры их, весьма часто становившиеся рогоносцами по вине распутных и сластолюбивых жен, при всей своей жестокости чаще разводились с ними, нежели убивали по примеру нас, христиан"30. Автор приводит в пример Генриха VIII, Юлия Цезаря, Нерона, Калигулу и др. Завершая свои рассуждения на эту тему, Брантом высказывает удивление по поводу такой разницы в подходе к данной проблеме у древних и у современных мужчин, так как, по его мнению, христиане должны обладать большим милосердием, чем язычники: "Поистине странно, что язычники, не признающие Господа нашего, выказывали такую мягкость и всепрощение к грешным своим женам, большинство же нынешних королей, принцев, вельмож и мужчин иных сословий жестоко и безжа-
„31
лостно карают супруг за сию провинность
Неуемное иронизирование по самым разным поводам предполагает у автора мемуаров наличие острого ума. Его, как и ум Монтеня, питали тоже древние авторы. Пятитомное издание мемуаров Брантома на французском языке в 1822-1823 гг. под редакцией и с дополнениями М. Петито дает нам некоторое представление о круге чтения веселого аббата. Среди читаемых им авторов были Светоний, Марциал, Аристотель, Вергилий, Плутарх, Павел Эмилий. Читал он их не только в переводах, но и в подлиннике, о чем свидетельствует тот факт, что Брантом сделал перевод речей Цезаря и Клеопатры из седьмой книги Лукана - "латин-
32
ского поэта и римского всадника..." - и посвятил свой опус Маргарите Валуа, королеве Франции и Наварры.
Итак, в мемуарах Пьера де Бурдейля мы обнаруживаем еще один вариант восприятия античного наследия представителями французского Ренессанса. Он имеет общие черты с рассмотренными вариантами: античное наследие оценивается как важное историко-культурное явление, которое может быть объектом изучения, предметом размышлений. Особенность восприятия этого наследия заключается в ироничном отношении к нему.
68
Таким образом, мы рассмотрели три варианта отношения к античному наследию. Первый имеет филологический характер, так как Ренессанс не мыслим без языковых проблем, тем более, что в XVI в. во Франции начинает складываться единый для всей страны современный французский язык, что говорит о начале формирования национального самосознания и национального государства. Античному наследию в развитии языка отводится роль учителя и наставника, примера для подражания. В данном случае отсутствует идеализация прошлого и слепое преклонение перед ним.
Для второго варианта отношения к древней истории характерен исторический уклон. В основе этого варианта лежит глубокое знание и анализ истории. Однако обнаруживается тенденция к идеализации античности и принижению значения современной истории. В данном случае для античности воздвигается пьедестал из героизма и подвигов, связанных главным образом с военной историей.
Третий вариант отношения к античности носит иронический характер. Ему присущи модернизация истории и упрощение событий, происходивших более пятнадцати веков назад. Поэтому античность предстает как предмет развлечения. Однако, несмотря на легкомыслие автора, он порой поражает меткостью своих высказываний и глубоким их смыслом, скрытым за ироничным тоном.
Как видим, приведенные примеры подтверждают мысль о том, что в восприятии и оценке античного наследия во Франции XVI в. царил плюрализм. Общность же восприятия проявлялось в огромном интересе к тому, что долгое время находилось под запретом церкви. Во Франции XVI в. возник подлинный бум в отношении античных древностей, тем более, что ее прошлое достаточно тесно переплетено с этими древностями.
Примечания
1 Дорофеев О. Слово о мессере Франческо Петрарке, светском канонике, увенчанном лаврами Поэте, магистре и гражданине Рима // Петрарка. Стихи, сонеты, размышления. М., 1997, С.5.
2 Дряхлов В.Н. О восприятии варварами римско-провинциального культурного влияния // Античность и средневековье Европы. Пермь, 1994. С. 114.
3 Chauraud J. Histoire de la langue française. Paris, 1996. P. 60.
4 Сент-Бев III.-О. де. Неизданные произведения Ронсара // Сент-Бев Ш,-О. де. Литературные портреты. Критические очерки. М., 1970. С. 135.
5 Там же.
6 Там же.
7 Там же.
8 Ronsard Vie de // Ronsard. Les Amours. Poesie. Paris, 1996. P.384.
9 Дю Белле Иоахим. Защита и прославление французского языка // Поэты французского Возрождения. Л., 1938. С.251
69
11 Там же. С. 254.
12 Там же. С. 255.
13 Там же. С. 256.
14 Монтень, М. де. Опыты. СПб., 1998. Кн. 1, 2. С.22-23.
15 Там же. С.827.
16 Там же. С.829.
17 Там же. С.904.
18 Там же. С.895.
19 Там же. С.895-904.
20 Там же. С.868.
21 Там же. С.868.
22 Там же. С.868.
23 Там же. С.869.
24 Там же. С.870.
25 Брантом. Галантные дамы. М., 1998. С.96.
26 Там же. С. 111.
27 Там же. С. 79.
28 Там же. С. 79.
29 Там же. С. 105-106.
30 Там же. С. 32.
31 Там же. С. 37.
32 Brantôme P. Oeuvres complétés du seigneur de Brantôme. Paris, 1823. T. 5. P.354.
INTERPRETATION OF THE CLASSICAL HERITAGE IN THE FRENCH LITERATURE OF THE RENAISSANCE EPOCSH
O.R.Friesen
The ancient heritage is viewed as an indispensable element of French culture at the time of the Renaissance. The work has been compiled from original sources - books by the authors famous in Russia (Montaigne) as well as less studied and ack now ledged ( Du Bellay, Brantôme).
70
